Текст книги "Красная ворона (СИ)"
Автор книги: Александра Созонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
– Творцу этого садо-мазо изыска? – уточнил Рин.
Снеш, без сомнения, ждал восхищенной реакции. И мы (по крайней мере, Як-ки, Ханаан и я) с радостью бы ее выдали. Но только не брат.
– О да, это бесконечно круто: шрамирование, клеймение, подвешивание на крюках, выворачивание ноздрей, татуировки на пенисе и глазных яблоках. Нужна колоссальная сила духа! Но знаешь ли ты, Снеш, что примитивные народы намного круче в этом отношении вас, золотой европейской молодежи? Скажем, в Папуа Новой Гвинее обитающие здесь крокодилы подсказали идею: чтобы мальчик стал мужчиной, нужно покрыть его спину тысячью шрамов. Процедура длится несколько часов без наркоза и без перерыва. А у индейцев, живущих на одном из притоков Амазонки, подростки должны в течение десяти минут носить рукавицы, полные огненных муравьев, непрерывно их кусающих. Укус одного муравья приравнивается к тридцати пчелиным, а боль от него – к огнестрельной ране! Мало того: такую процедуру нужно повторить двадцать раз. Правда, время не ограничено: можно растянуть это удовольствие на годы, в течение которых нельзя ни охотиться, ни жениться. От болевого шока вполне можно спятить или умереть. Почему бы тебе, Снеш, не махнуть в Амазонию и не поучаствовать в этом шоу? Уверяю тебя, огненные муравьишки сполна напитают музыкальными идеями!..
Рин своей недоброй иронией добился того, что Снешарис покинул не только холл, но и дом. (Подозреваю, источником насмешек была банальная ревность и обида творца: неужели чудес, которыми он щедро потчует квинтет, недостаточно для вдохновения и новых музыкальных идей?)
Снеш ушел не на день-два, как случалось и прежде, а надолго. Настолько долго, что возникла банальная проблема прокорма. (Как назло, я в те дни увязла в нудном и длинном тексте и гонорар светил не скоро, а Ханаан приболела чем-то вроде псориаза на нервной почве и не могла сниматься.)
Все приуныли, а Рин обрадовался.
– Вот и замечательно – будем фриганами. Давно об этом мечтал! Фриганизм, чтоб вы знали, есть сочетание слов «free» (свободный) и «vegan» (вегетарианец). Это новые и честные люди со своей идеологией. Фриганы чувствуют себя ответственными за то, что четверть всех продуктов на Западе выбрасывается, тогда как каждый шестой человек в мире голодает, и потому питаются тем, что находят на помойках. Также носят выброшенную одежду, подбирают на свалке мебель, бытовую технику и компьютеры.
Реакция на эти слова была разной. Як-ки и Маленький Человек ничуть не расстроились и не удивились. Ханаан выразительно сморщилась, но промолчала. Я тоже проглотила готовую вырваться реплику, от души надеясь, что брат пошутил.
Но оказалось, он и не думал шутить. На следующий день Рин торжественно приволок в дом мешок старой одежды, оставленный кем-то добросердечным у мусорных баков.
– Разбирайте и облачайтесь!
Выражение ужаса в бирюзовых глаза Ли передать невозможно. Ни словами, ни красками, ни даже фортепианной музыкой. Она вскочила и унеслась, брезгливо оттолкнув со своего пути мешок носком лаковой босоножки. А через пару часов, вернувшись, демонстративно положила в корзинку над дверью несколько крупных купюр.
Происхождение денег не обсуждалось. Хочу надеяться, это был не визит на панель и не разовое посещение бывшего спонсора. (Хотя если и так, мне совершенно все равно: купленная на эти бумажки еда была качественной и вкусной.) Скорее всего, Ли рассталась с какой-либо из своих драгоценностей: колечком, бусами, шиншилловой телогрейкой.
Снешарис вернулся через три недели, и прежний образ жизни восстановился.
Но все чаще меня посещала мысль, что ничего по-настоящему хорошего и устойчивого в доме брата мне не светит. Видимо, пришла пора уходить. И ведь есть куда! Практически в каждую нашу встречу мой потенциальный жених уговаривал жить вместе.
В ту субботу в первых числах июня я вернулась со свидания с Глебом поздно.
В холле торчал один Снеш, наигрывая что-то двумя пальцами на синтезаторе.
– Маленький Человек беседует с музой в оранжерее, – сообщил он, не прерывая мелодии. – Девчонки резвятся в бассейне – в кои веки выпросили у хозяина разрешение поплавать на его приватной территории.
– А Рин?
– Рин заперся с Кайлин в студии.
– С Кайлин? Значит, это ненадолго. Скоро явится. Ужин кто-нибудь приготовил? Или опять мне, усталой, надрываться?..
Снеш отрицательно повел головой, не отрывая рассеянного взгляда от клавиш.
– Понятно, – я уже готовилась со вздохом плестись на кухню, но притормозила, осененная: – Постой-ка! Ты сказал, что Рин с Кайлин, а девчонки – стало быть, и Як-ки – в бассейне. Как такое может быть?
– А вот так. Твой чудо-братец научился общаться с Кайлин без посредства Як-ки. Подозреваю, он ее убалтывает, чтобы помогала в его фокусах. Или уже уболтал.
– Вот как…
Я поднялась на третий этаж, стараясь ступать бесшумно. На душе было нехорошо. «Значит, неведомый женственный дух у нас теперь не нуждается в теле Як-ки. И Рин его убалтывает. Видимо, решил сменить катализатор на более мощный».
Дверь в студию оказалась закрытой неплотно. Сквозь щель доносилась знакомая таинственная музыка, но чья и откуда, я вспомнила, лишь осторожно заглянув вовнутрь.
«Твин Пикс»! Рин решил оживить один из своих любимых фильмов (и мой тоже). Точнее, сцену зловещего Черного вигвама. Ковер исчез – вместо него пол исчертили черно-белые зигзаги. Стены затягивали малиновые драпировки. Мраморная Венера… все, как у Линча.
Карлик в красном костюме меланхолически пританцовывал с улыбкой на толстых губах. И Рин танцевал, синхронно с его движениями, изгибаясь и томно опустив ресницы…
Хотя я замерла и не дышала, меня заметили. Карлик, в танце, двинулся к дверям. Ласковые темные глаза вглядывались без удивления или гнева. «Гар-мам-ба-зи-я…» Возможно, он произнес, странно и страшно растягивая гласные, что-то другое – от ужаса я почти ничего не слышала.
Рин повернулся ко мне, но также не выказал возмущения. Повел рукой, приглашая войти. Глаза – или мне показалось? – были столь же черными, как у обитателя инфернального вигвама.
Я отступила на шаг, и брат беззвучно рассмеялся.
Захлопнув дверь, галопом помчалась вниз, едва не споткнувшись и не сверзившись кубарем по лестнице. Из холла доносились голоса – видимо, Ханаан и Як-ки накупались. Промчалась на всех парах мимо кухни, забыв про ужин, на повороте врезавшись в Маленького Человека. «Рэна, что с тобой?!..»
Что со мной?
Что такого ужасного произошло?..
В своей комнате я заперлась на ключ и приняла три таблетки снотворного (к которому прибегаю в крайних случаях). Тряс, как котенка за шкирку, иррациональный страх, и в унисон ему грызла обида. Значит, катализатором у нас теперь работает Кайлин? Ну и прекрасно! Можно валить отсюда с полным правом – никто о моем уходе не пожалеет, ничьи планы он не разрушит.
Снотворное оказало плохую услугу: заснула я быстро, но зато проклятый карлик в красном смокинге маячил под веками до самого утра. Танцевал, неуклюже переставляя кривые ноги и поводя бедрами, подмигивал, медленно и запредельно тянул слова на незнакомом (видимо, адском) языке…
Из-за кошмаров проснулась рано. Позвонила Глебу, радуясь, что сегодня воскресенье и он не в офисе. Мой друг и жених спросонок не сразу понял, что стряслось, а, поняв, так непритворно, так шумно и бурно излил в трубку свое ликование, что на душе значительно потеплело.
За полчаса собрала немудреные пожитки. Пока все спали, благополучно очистила родной особняк от своего присутствия, на всякий случай прокравшись по коридору на цыпочках. Глеб уже ждал в машине у ворот.
Весь день мы обустраивали мое новое гнездо в его двушке, оказавшейся вполне пристойной и чистенькой. Потом отметили новоселье и новый этап наших с ним отношений в японском ресторане.
Глеб уговаривал, чтобы я сообщила брату о своем уходе по телефону. «Незачем тебе лишний раз возвращаться в место, где было так некомфортно и тяжело! Поверь, так будет лучше. Избавишь себя от пары-тройки прощальных оскорблений. А если возникнут какие-либо дела – денежные, бумажные, наследственные – твой покорный слуга выступит в роли посредника. Не забывай, я ведь адвокат. Отныне – твой личный и бесплатный».
Но все же я настояла, чтобы после ресторана он подвез меня к дому и подождал четверть часа в авто.
– Ребята, – войдя в холл, я набрала в грудь воздуха. – У меня для вас новость.
– Она хочет поведать, что встретила мужчину своей девичьей мечты и собирается связать с ним жизнь. – Рин был расслаблен и благодушен: видимо, ночное общение с силами тьмы подействовало на него благотворно.
– Вау! – театрально воскликнул Снешарис, подпрыгнув с дивана, словно его толкнула под зад распрямившаяся пружина.
– И кто этот счастливец? – поинтересовалась Ханаан, не отрывая взора от расписываемого ногтя большого пальца ноги.
– Мужичок достаточно обыкновенный – чтобы сестренка не чувствовала себя ущербной рядом с ним. Адвокат. Мало того, не имеющий клиентуры. От сложного к простому, не так ли?
– От сложного к простому, – процедила я сквозь зубы.
– Так вот, от сложного к простому есть деградация, милая моя сестренка! – Подвижное лицо перекосилось от злости. Благодушие, оказавшееся накладным, сдуло. – Ты выбрала убогий мещанский мирок – взамен полноты жизни. Поздравляю! Впрочем, это было предсказуемо с самого твоего приезда из Англии. Занудная умненькая девочка с дипломом Оксфорда – просьба любить и жаловать! Я, наивный дурак и романтик, еще на что-то надеялся. Пытался разжечь, расшевелить, оживить. Глупец! Мне стыдно, что ты моя сестра.
Я застыла в шоке. Впервые за все проведенные вместе годы видела брата столь обиженным, и не на кого-то, а на меня! Стараясь не показать ликования (злится, что я его бросаю!), подошла к нему и, склонившись, прошептала в пылающее гневом оттопыренное левое ухо:
– Братик, мне очень лестно, что вызвала в твоей душе такую бурю. Но я вовсе не покидаю твою жизнь! Я буду скучать по тебе и приезжать часто-часто. Москва, в сущности, маленький город. Просто жить по-прежнему очень уж тяжело. Да и катализатор у тебя теперь другой – поновее и помощнее.
– Катализатор! – Брат ответил в полный голос, скривившись. – У заурядных натур все заурядное, и ревность в том числе. Не думай, что я обиделся – что за чушь! Просто ожидал от тебя большего. Ты глубоко разочаровала меня, сестренка. Впрочем, у тебя будет время раскаяться и вернуться. Если же припозднишься и возвращаться будет некуда, придется пожалеть. И сильно! А сейчас – адью. Не забудь процитировать кого-нибудь английского на прощанье – раз уж не сумела уйти по-английски.
Выдав этот сомнительный каламбур, Рин поднялся и стремительно покинул холл.
Все молчали. Только Як-ки подошла ко мне и погладила, как маленькую, по голове.
– Зачем уходишь?
– Мне там будет лучше.
– Жалко! Рэна хорошая. Без Рэны тут будет меньше солнышка. Буду скучать. Буду ждать обратно…
Выставка. Крах
Глеб не разочаровал меня при близком знакомстве. Он казался хорошим человеком и был таковым. Ко мне он относился с заботой и нежностью, порой даже утомительными. Мне было жаль, что не могу любить его так же, и я изо всех сил старалась, чтобы он этого не почувствовал.
Ссор и скандалов у нас не возникало – за исключением одного-единственного раза. Глеб связался с моими родителями и узнал от них, что, согласно бумагам, я являюсь владелицей особняка. Мой гражданский муж выразил мне удивление, что Рин пользуется недвижимой собственностью единолично, ущемляя мои интересы. Я имею полное право выселить брата и жить так, как мне нравится. Не встретив ожидаемого ликования (у меня отнялся дар речи), предложил другой вариант: ладно, пусть Рин живет, где живет, но платит за аренду.
Ни истерик, ни биться посуды, ни даже повышенного тона с моей стороны не последовало. Я лишь сообщила, придя в себя, спокойно и негромко, что тема собственности на дом обсуждаться не будет. Никогда. Глеб, умница, мгновенно все понял и даже попросил прощения. И эта тема действительно больше не обсуждалась. Как и имя брата. Единственное, что муж упросил меня застраховать особняк, на всякий случай.
Я по-прежнему брала на дом переводы с английского, но немного – чтобы не скучать и не терять квалификацию. У Глеба появились клиенты, а, следовательно, и средства. Он шутя называл меня своим талисманом, принесшим удачу. Простые женские заботы, к которым всегда тяготела моя ординарная натура, вполне меня поглотили. На конец сентября была назначена свадьба.
Из дома вестей не поступало. Ни Рин, ни квартет не звонили, не писали по «мылу». Я тоже молчала, чувствуя себя виноватой, хоть и непонятно в чем. Сильно скучала по всем пятерым, даже по Ханаан Ли. Но особенно, конечно, по брату. Несколько раз порывалась навестить, но останавливали робость и гордость: раз не напоминают о себе, значит, вычеркнули из памяти.
Рин объявился спустя три месяца, воскресным утром.
Услышав по телефону знакомый голос, я так обрадовалась, что не сразу сумела выдавить ответное приветствие.
– Привет, Рэна!
– …
– Я тоже рад тебя слышать. Послушай, я не слишком тебя напрягу, если попрошу о помощи?
– Привет, Рин! С каких пор ты стал вежливо расшаркиваться и просить, вместо того чтобы приказывать?
– Хочешь как обычно? – Он хмыкнул. – Пожалуйста! Ноги в руки и бегом ко мне. Да, и предупреди своего хахаля, чтобы до завтрашнего вечера тебя не ждал.
Ответить я не успела: запищали короткие гудки.
Я вертела в руках остывающую трубку, медля опускать на рычаг. Подошедший Глеб взглянул вопрошающе.
– Брат, – объяснила я, смущенно пожав плечами. – Я ему зачем-то нужна. Видимо, что-то стряслось.
– Поедешь?
Я молча кивнула.
Глеб отвернулся, чтобы скрыть выражение лица, и с преувеличенным интересом зашуршал газетой.
– Не расстраивайся, – подлизываясь, я чмокнула его в ухо. – Я помню, что мы собирались провести эти выходные романтически: выбраться за город, посидеть в ресторане у озера. Но случилось что-то важное. По пустякам Рин не стал бы просить. Я вернусь завтра вечером, ладно?
– Так ты там еще и ночевать собираешься?
– Глеб, но это же мой дом! Тебе ли говорить об этом? Почему я не могу остаться в своей комнате на ночь? Чем это тебя обижает?
– Да ничем, конечно, – повернувшись, он вернул мне поцелуй. – Просто я беспокоюсь о тебе. И твой братец мне не слишком нравится, ты уж прости.
– У вас это взаимно.
– Еще бы. Но, заметь, я ничем его не обидел – ни словом, ни делом.
– О да! – Я саркастически рассмеялась.
– Если ты про дарственную, то в этом не было ничего личного – только забота о твоем благе. Он же – ни разу за все то время, что мы вместе, не зашел в гости. Ему совсем не интересно, как и с кем проживает единственная сестра?
– Просто это не в его стиле. А ты не любишь Рина, потому что ревнуешь. И совершенно напрасно, между прочим!
– Ладно, иди, – Глеб увернулся от града моих подхалимских поцелуев. – Его сиятельство ждут-с.
Дверь родного жилища я открывала с трепетом. Помнит ли она меня? Послушается толчка ладони, или придется барабанить до посинения? Она меня помнила.
В холле было оживленно и многолюдно. Точнее, многосущественно – так как основную массу составляли герои полотен Рина. Они галдели и перемещались. Кто-то, узнав меня, приветливо или прохладно раскланивался. Птица Гаадри сочла нужным выразить свою радость извилистым танцевальным па, а дожки вспорхнули на плечи, щекоча уши и щеки и звонко цокая.
Первой эмоцией был шок. А затем отчаянье: «Вот и все! Я ему больше не нужна, окончательно». Толпившиеся существа свидетельствовали, что Рин научился давать им жизнь и плоть без моей помощи. Видимо, Кайлин приручили настолько, что требовалось лишь свистнуть. «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать…»
Я не разревелась только потому, что наткнулась на Снеша. Он орал благим матом на меланхоличного богомола, не выпускавшего из лапки ополовиненную бутыль абсента, а остальными пятью, изрядно пошатываясь, натиравшего паркет.
– Рэна! Наконец хоть кто-то адекватный! – Он непритворно обрадовался и обнял меня, слегка потискав. От Снешариса шел запах пота, чего прежде никогда не водилось, а обычно ухоженные волосы торчали грязными патлами. – Я спячу во всем этом бедламе! Рин выпустил свой зоопарк нам в подмогу, а от них ведь один вред, ты знаешь. От Як-ки и Маленького Человека толку тоже никакого, а Ханаан уже двое суток занимается исключительно своим экстерьером. А мне, между прочим, тоже нужно успеть привести себя в порядок! Ты-то как? Расскажи.
– Нормально. Лучше, чем хорошо. А с чего у вас тут такой бордель?
– Разве Рин тебе не сказал? Через четыре часа здесь открывается выставка его работ. Приглашены все известные критики, весь московский бомонд. Мы уже неделю на ушах – готовимся.
– Здорово! Значит, он решил наконец показать себя миру?
– Давно пора! Можно, я обнаглею настолько, что оставлю тебя со всей этой дикой ордой, а сам побегу мыться? Заодно посплю пару часиков, а то этой ночью не удалось.
– Да ради бога.
С радостным воплем «Ай эм фри-и!» Снеш исчез, на бегу благодарно чмокнув меня в щеку.
Уже через десять минут усилий по приведению хаоса в космос у меня создалось впечатление, что никуда я отсюда не уезжала. Все было так знакомо, привычно – хотя подобных масштабов, сказать по правде, битва за чистоту прежде не достигала.
Все помещения были затянуты тканью – где мешковиной, а где парчой или шелком. Нетронутыми остались лишь спальни Рина, моя комната и кабинет-оранжерея. Немногочисленную мебель вынесли на задний двор, окна плотно зашторили, включили все имеющиеся лампы и светильники. Повсюду стояли и висели картины. Я невольно отметила, что гений брата на редкость плодовит, и мой уход ничуть не отразился на степени плодовитости.
В мою задачу входило вымыть полы, протереть рамы и отнести мелкие артефакты вроде масок и статуэток в подвал. Одна я справилась бы с этим не в пример быстрее, чем с армией «помощников».
– Рэна вернулась! Рэна! Я так скучала!.. – Влетевшая Як-ки чуть не сбила меня с ног, выражая ликование всем телом, всеми конечностями и даже соломенными волосами, блестящими и пушистыми, занавешивавшими половину лица.
Она так активно бросилась мне помогать, что руки у меня вконец опустились.
Но тут, к счастью, на сцене появился Рин. Я не узнала его в первый момент, приняв за еще одного ожившего персонажа, нарисованного в мое отсутствие. Отросшие до плеч волосы, а также ресницы и брови были выкрашены в платиновый цвет. Над левым веком блестело серебряное колечко с каким-то символом. Обтягивающее одеяние из черного шелка подчеркивало стройность, граничившую с истощением, а алый шарфик на шее казался свежей раной. Брат выглядел уставшим и взвинченным.
– Все на свои места! – рявкнул он.
И тут же вокруг стало пусто и тихо.
Як-ки, сидевшая на полу и старательно возившая тряпкой в луже с водой, подняла лицо с бескрайней улыбкой. Герои картин корчили рожи и дурачились в своих рамах, но после следующего приказа: «Застыньте!», все замерли.
– Рэна, что еще осталось сделать? – спросил он вместо приветствия.
Я огляделась. Странно, оказывается, я почти со всем справилась.
– Да почти ничего. Разве что лужу Як-кину вытереть, да заставить ее руки помыть.
– Марш мыть руки!
Як-ки с той же улыбкой унеслась в ванную, а я убрала с пола лужу.
– Через полчаса начнут съезжаться. Что твой гражданский муж?
– Спасибо, у него все замечательно.
– И как он только отпустил тебя в гнездо порока?
– Он мне доверяет.
– С чего бы, интересно?
Рин явно отыгрывался на мне за свое дурное настроение – видимо, не на шутку мандражировал по поводу выставки. Оказывается, и он мог нервничать! Слишком многого ожидал, слишком многое должно было решиться сегодня. Понимая это, я все же не удержалась от язвительной реплики:
– Глеб в курсе, что в этом «гнезде порока» я сумела сохранить невинность и он мой первый мужчина.
– Нашла, чем гордиться.
– Да, нашла! Мой мужчина уверен во мне, а я – в нем.
– Ну и дурак! – Рин усмехнулся, правда, беззлобно, и потрепал меня по щеке. – Ладно, не заводись. Я рад, что все у тебя хорошо.
Меня ждало еще одно потрясение – в лице Ханаан Ли. Сегодня она воистину превзошла самое себя, сотворив из лица и тела нечто вроде мини-выставки картин Рина. На длинном шелковом платье тянул вверх – к декольте и шее – ветви-руки розовый лес. Волосы, покрашенные в индиго, являли собой сложную композицию – что-то вроде женского бюста с птичьей головой. Ногти на руках и ногах были посвящены самым ярким работам, причем у некоторых она позволила себе вольность изменить цвета – чтобы не выбивались из общего колорита. На лбу красовался выведенный тонкой кисточкой глаз со светло-зеленой, покрытой рябью радужкой.
– О-о! Ты не зря потратила двое суток!
Снешарис, благоухающий и приодетый, рассматривал этот шедевр с вожделением и восторгом, кружа, как возле рождественской елки. Маленький Человек, ради праздника сменивший рваный пиджак на неизвестно где откопанный фрак, обещал посвятить Ли поэму. А вот Рин, всецело погруженный в свои заботы, не обратил на ее облик никакого внимания.
Когда раздался первый звонок в дверь, Як-ки вдруг рухнула на пол и затряслась в припадке.
– Твари, скоты, подонки… – бормотала она хриплым басом.
– Только Ругры нам сейчас не хватало! – Рин чертыхнулся. – Сделаем так, – он сжал плечо Снеша с такой силой, что тот взвизгнул. – Я, ты и Маленький Человек оттащим ее в подвал и попробуем успокоить. А вы, – он кивнул мне и Ханаан, – займетесь гостями.
Даже втроем они с трудом смогли уволочь вниз рычащее и изрыгающее проклятия туловище бедной Як-ки. Мне было очень жаль – и нового светлого платья, и вымытых шампунем блестящих волос, что подметали паркет.
– Почему, почему все так сегодня? – повернулась я к Ханаан. – Прежде ведь не бывало такого хаоса. Почему именно сейчас – в такой важный для него день?
– Потому что сегодня он не хочет управлять ни людьми, ни событиями. Сегодня все должно быть чисто и честно.
Я кивнула и улыбнулась, но улыбка не была чистой и честной: нехорошие предчувствия завладели душой. Не сумев отогнать их, с той же фальшивой улыбкой побрела открывать дверь, сотрясавшуюся все настойчивее.
Кого-то из приглашенных я встречала на телеэкранах и глянцевых обложках, кого-то видела впервые. Узнав, что не будет полагающегося в подобных случаях фуршета, многие были разочарованны и не пытались этого скрыть. Блеск и изыск великолепной Ханаан Ли внесли оживление, но ненадолго, и в основном среди мужской части гостей.
Рина и остальных все не было. У меня уже ныли мышцы щек от приклеенной улыбки. Я старалась пребывать одновременно во всех местах, где кучковались гости, и хоть чем-нибудь услужить: минералкой, пакетиком чипсов, информацией, приветливой миной.
Две немолодые, но подтянутые и гламурные дамы остановились напротив «Кошки Цеи». Существо с крыльями бабочки и единственным золотым глазом во лбу яростно скалилось на них, но даже острые клыки не смогли прокусить стену равнодушия, окружавшую этих гостей.
– Пошловато, не правда ли? – задумчиво скривилась одна из них.
Вторая кивнула.
– Вторично. Явное влияние Никаса Сафронова. Но Никас не позволил бы себе такого лобового приема. Пожалуй, я не повесила бы это дома, даже в прихожей.
– А я бы повесила.
– Вот как? И где?
– В фотолаборатории мужа. Где нет освещения, кроме красного фонаря.
Обе с удовольствием посмеялись остроте.
– Подумать только: я так много слышала о гениальности этого Рината. О его самобытности…
– Слухи оказались явно преувеличенными.
Мне страстно захотелось приложить двух гламурных дур головами друг к другу – от души, со стуком, чтобы хоть что-то в крохотных вязких мозгах встало на место. Ну какой Никас?! Разве Никас смог бы сотворить золотоглазого зверя, что живет только один день, как мотылек-поденка, но зато в каждую секунду этого дня умеет выскальзывать в вечность?..
Имя Никаса звучало не раз – почему-то Рина чаще всего сравнивали с этим модным художником. Правда, не только. Кто-то вспоминал Климта, кто-то Магритта. А я сдерживалась, чтобы не заорать: «Вы все слепы или тупы! Рин – один-единственный, уникальный, ни на кого не похожий!»
Кухня была отдана под цикл картин под общим названием «Не лучший выбор. А если так?..» На каждой были пары человекоподобных существ – одни напоминали кошек, другие волков, третьи слонов или змей. Заслышав, как людей-кошек припечатали «чересчур явным влиянием фильма «Аватар», я сочла нужным выступить в роли экскурсовода.
– Цикл замыслен как попытка представить, что было бы, если б человек был сотворен не из обезьян. Точнее, люди и обезьяны произошли от одного предка, и художник хочет показать, что это был не лучший выбор. От обезьян в людях такие некрасивые качества, как нечистоплотность, безудержная половая активность, жестокость – вплоть до мучительства и убийства особей своего вида. А будь у нас общий предок с кошачьими, мы были бы грациозны и аккуратны. И не уничтожали себе подобных (без очень сильного повода). Еще лучше – родство с волками. Этим симпатичным хищникам свойственно столь редкое в мире животных качество, как моногамия. Всю жизнь с одной, с одним. В отличие от собак, кошек и птиц, каждую весну празднующих новую любовь. Не говоря уже о медведях, прирожденных одиночках, не нуждающихся в паре. Слоны – мудры и добры, а змеи…
Я могла бы разливаться соловьем долго (и тема, и ее воплощение представлялись на редкость интересными), но слушали меня прохладно, с вежливой скукой в глазах, не задавая вопросов. И я замолкла, скомкав горячую речь на полуслове.
В гостиной вокруг полотна «Четки» завязалось что-то вроде дискуссии. Я подошла с надеждой: спорят, значит, мнения разные – и кому-то нравится. Мужчина лет сорока, явно критик или искусствовед – судя по пресыщенной мине, важно и ласково втолковывал молоденькой девушке:
– Картина может потрясти лишь тех, кто, извините, мало знаком с современным искусством. Глаз знатока безошибочно замечает чужое влияние и реминисценции, уж поверьте.
– Но художник пишет не для критиков и искусствоведов, ведь так? – возражала девушка. Очки воинственно поблескивали на детском курносом носу. – Для простых зрителей – как я и мои друзья. Нас впечатлило, нам понравилось. Какое нам дело до реминисценций и прочей снобистской лабуды?
– Кому-то и Глазунов нравится, – тонко улыбнулся критик. – А для кого-то и коврики на рынке – верх искусства.
Этот дядька разозлил меня больше всех: самому не нравится – ладно, но зачем переубеждать тех, кто проникся?
– Можно вас на два слова?
Критик обернулся и просиял, словно к нему обратилась Рената Литвинова.
– Вы ведь сестра, не так ли?
– Именно так.
Мне протянули пухлую ладонь.
– Александр Витальевич. Представитель галереи «Платиновый век». А вас как величают?
– Ирина.
Мелькнула мысль: почему он так уверен, что мне не противно касаться его клешни? Но ладонь я все-таки пожала, дабы не увеличивать напряжение.
– Ирочка! Очень, очень приятно. О чем вы хотели меня спросить?
– Не спросить, но попросить. Не могли бы вы не хаять работы моего брата перед теми, кто их понял и прочувствовал, в ком они нашли отклик? – Я старалась быть вежливой и светской, хотя злость пузырилась в висках, как газировка. – Это необыкновенное искусство. Полотна по-особому воздействуют на зрителей. Они… – Я чуть было не выдала, что они способны обретать плоть и жизнь, но вовремя прикусила язык. Решать Рину, и только ему – можно ли откровенничать с пресыщенными и прокисшими сливками нашего общества. – Они разговаривают с вами, вступают в контакт, так или иначе к вам относятся. И это я говорю не как родственница, не как сестра.
– Только не надо про особую энергетику и целительное воздействие, ладно? – Он доверительно мне подмигнул. – Я могу быть с вами откровенным, Ирочка? – Меня взяли под локоть и отвели в сторонку.
– Конечно, Александр Витальевич.
Я осторожно высвободила руку из липких холодных пальцев.
– Понимаете, об этом месте, этой мастерской столько мифов и легенд ходит, что я ожидал чего-то совершенно – не побоюсь этого слова – невообразимого. И потому сейчас разочарован. Нет, ваш брат – одаренный юноша. Кстати, странно, что до сих пор его нет. Или я не заметил его появления? – Он завертел толстой шеей.
– Он занят, но скоро освободится и присоединится к нам.
– Так вот, Ринат не бесталанен. Его творения, как вы верно заметили, кому-то нравятся – что подтверждает виденный вами спор с милой малограмотной девушкой. Если бы он жил в начале прошлого века, его бы признали крупным талантом. Но сейчас? Сюжеты полотен вторичны, подобное не раз рисовали, и первооткрыватели давно снискали заслуженные лавры. Для настоящего творца ему не хватает оригинальности, изюминки, сумасшедшинки. Из него может выйти прекрасный ремесленник. И не кривитесь, пожалуйста, в этом нет ничего зазорного. Человечеству нужны не только Да Винчи и Пикассо. Правда, придется хорошо поработать: пока что его фигуры слишком статичны, а сюжеты прямолинейны. В них не хватает жизни.
Нет жизни? Я едва сдержалась, чтобы не заорать: «Да оглянись же вокруг, чурбан несчастный! Они смотрят на тебя, они говорят с тобой, они жаждут выпрыгнуть из своих рам и жить, и танцевать, и беситься! Если это не жизнь, то что же тогда?!..»
– Вы утверждаете, что «Черный квадрат» Малевича большее искусство, чем моя «Птица Гаадри»?
Я подняла голову, а Александр Витальевич оглянулся.
Рин подошел неслышно. Шелковое одеяние было разорвано от воротника до пояса, под глазом вилась свежая царапина. Голос был спокойным, взгляд насмешливым. Истинное состояние выдавала лишь шевелящаяся прядь волос, под которой дергалось левое ухо.
– О, вот и вы, Ринат, наконец-то! – Разведя руки, представитель галереи «Платиновый век» двинулся в его сторону, но брат увернулся от потенциальных объятий и лишь сухо кивнул. – Вижу, вы с кем-то боролись. Надеюсь, это был не мой коллега-критик? Я как раз говорил сейчас вашей сестре, что вас ждет успешное будущее – при условии большой работы и учебы у настоящих мастеров.
– Значит, сейчас я ничто, но, если очень постараюсь, смогу стать кем-то?
– Молодой человек, вы передергиваете мои слова! Я слышал, вы нигде не учились живописи. Считаете себя выше презренного ремесла. Если б вы не были так самонадеянны, мне не пришлось бы указывать на явные технические огрехи ваших картин. Вы бы знали о том, как правильно накладывать тени и выстраивать перспективу. Вы бы избежали вопиющих анатомических несуразностей. Но, увы!
Рин расхохотался.
– На редкость забавно, когда унылая, но амбициозная посредственность имеет наглость учить творца. Ох уж, эти критики: маленькие, но кусачие паразиты. Куда до них блохам!
