Текст книги "Красная ворона (СИ)"
Автор книги: Александра Созонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
– Следующим, наверное, буду я? – Маленький Человек оглядел всех вопросительно. – Или уступить очередь дамам?
– Прошлое Як-ки мы обсуждать не будем, а Ханаан – на десерт, – распорядился Рин. – Приступай!
– Я изложил свою прошлую жизнь верлибром. И сейчас зачитаю…
– О господи! – звонко простонала Ханаан.
– Хорошо хоть, не венком сонетов. Зачитывай – только если это будет не длиннее рассказа Снешариса, – разрешил Рин.
– Нет-нет, не длиннее. А если длиннее, то ненамного. Мой герой не столь блистателен, как у Снеша. И имени назвать не могу. То есть могу – но оно вам ничего не скажет: Иван Залесный. Россия, 18-й век. Безвестный странник…
В занудном и длинном (раза в три длиннее отчета Снеша) верлибре Маленький Человек во всех подробностях развил подаренный мною образ – мужичка-богоискателя, странника в лаптях и рваной одежонке, богомольца и нищего духом. Были подробно описаны края, что он прошел – от Каспия до Соловков, от Пскова до Волги, все широты и красоты необъятной Руси. Нигде не дышалось так привольно и хорошо, как в средней полосе, в окрестностях древнего Мурома. Здесь странник и притормозил на склоне лет, осел, срубив в лесу крохотную избушку. Питался кореньями и грибами, дружил с окрестными белками, угощал забредавшего в гости медведя. Спал два часа в сутки, остальное время молился – за весь грешный мир. Рассказ мало чем отличался от жития святого, разве что без явных чудес. И кончина была соответствующая: светлая, тихая. Птички пропели заупокойную за окном, медведь повздыхал-поскулил под дверью, горюя, улыбка неземного покоя застыла на прозрачном лице с белоснежной бородой до пояса…
Рин не сразу заговорил, как только отзвучали последние звуки верлибра. Казалось, он убаюкан или расслаблен до дремотного состояния. Лишь когда Снешарис многозначительно прокашлялся, брат встрепенулся и взглянул на святого странника.
– Замечательно, Маленький Человек. Дивно. Одного не могу понять: что ты здесь делаешь?
– В каком смысле?
– В прямом. В прошлой жизни ты достиг святости – добрел до конца пути, нашел истину, воссоединился с Богом. Так какого же рожна ты родился снова? Что ты забыл на нашей грешной земле?
Вячеслав растерялся. Видно, над этим вопросом он не задумывался.
– Да и Рина в твоем рассказе нет, – ехидно заметила Ханаан.
– Нет Рина – ладно! – Брат махнул рукой. – Как-нибудь переживу. Но вот с целью нынешнего прихода – вопрос серьезный. – Видя замешательство, вплоть до муки, на добром лице Вячеслава, он сжалился. – Давай сделаем так: ты подумаешь над этим – день, два, месяц, год – сколько потребуется. А потом мы с тобой это обговорим. Вдвоем, без лишних глаз и ушей.
Маленький Человек с облегчением закивал.
– Да-да, Рин! Так и сделаем. Я подумаю, я очень глубоко подумаю над твоим вопросом.
– Вот и договорились. И на десерт, – он повернулся к Ли, – наша блистательная дива. Уверен, скучно не будет!
Ханаан кивнула с томной улыбкой и заговорила, взвешивая каждое слово и продолжая мечтательно и отрешенно улыбаться:
– Скучно не будет, о да. С первого же момента я удивлю всех. Все присутствующие здесь ожидают, что я поведу рассказ о Серебряном веке. Мое пристрастие к этому времени ни для кого не секрет. Но я люблю это время бескорыстно: в силу эстетических и мировоззренческих предпочтений. Моя прошлая жизнь с ним никак не связана.
– Вот как! – улыбнулся Рин. – Уже заинтриговала.
– Я родилась и жила в Древней Греции, в седьмом веке до нашей эры.
– Не хило! – заметил Снеш.
– Пожалуйста, не нужно меня перебивать. Меня звали Афеос, и я была пифией, то есть жрицей дельфийского оракула. – Предупреждая очередной возглас, Ханаан властно воздела ладонь в серебряных доспехах перстней. – В жрицы посвящали юных девственниц. Позднее, правда, во избежание нападений и домогательств со стороны гостей, ими становились женщины старше пятидесяти. Но я попала в первый период. Раз в месяц, а то и реже, совершались предсказания. За три дня до этого начиналась процедура очищения: пифия переставала есть, омывалась в Кастальском источнике, пила только священную воду из ключа рядом с храмом. Перед самим действом жевала листья лавра. И наконец – облачалась в священные одежды и восседала на триподе – высоком золотом кресле, установленном над расщелиной, из которой выходил газ. Считалось, что этот газ – продукт тления Пифона, гигантского змея, убитого в древние времена Аполлоном. Отсюда и название «пифия». Надышавшись газом, жрица вступала в общение с Аполлоном и принималась пророчествовать. А пятеро мужчин внизу записывали каждый произнесенный ею звук, каждое движение тела. В двадцать пять лет, как полагалось, я оставила пост жрицы и вышла замуж. Остаток дней – а он был немалым, провела в почете и благоденствии. Но ни замужество, ни рождение детей, ни иные события жизни не оставили в душе такого отпечатка, как одно собственное предсказание. Мне было тогда девятнадцать. Дельфы посетила состоятельная супружеская пара с вопросом: удастся ли дело, ради которого они пустились в странствие. На этот вопрос я не ответила, но сказала, что жена носит в себе дитя, и сын, который у них родится, превзойдет всех живущих мудростью и красотой, и будет вечно славен в памяти человеческой. Муж был так обрадован и потрясен, что изменил имя жены на Пифазис, в честь меня, пифии. И сыну, который у них родился спустя положенный срок, они подобрали имя, указывающее на предсказание оракула.
– Пифагор! – выкрикнул Снеш и расхохотался. – Блеск! Супер!..
– Действительно, блестяще, – поддержал его Рин. – Особенно потрясает и умиляет срок, прошедший между воплощениями: две с половиной тысячи лет – это уровень Лао Цзы и Леонардо. Скажи, Снеш, вы сообща выдумывали ваш истории?
– Вот еще! – возмутился Снешарис. – Я просто нашел в Яндексе интересные сведения о Пифагоре и показал ей. А Дельфы, пифия и веселящий газ в непосредственной связи с Ли, – к этому я не причастен никоим боком. Исключительно ее богатая фантазия.
– Да, богатая! – запальчиво заметила Ханаан. – Особенно по сравнению с Рэной. Но не фантазия, а глубинная память.
– Не обижай сестренку, а то она сейчас заплачет, а я этого не люблю. Скажем дружное спасибо Яндексу! Вы сильно повеселили меня, ребята. Думаю, и друг друга тоже. Если резюмировать, то ближе всех к подлинному было рассказанное Снешем. А ты, Ханаан, увы!.. Блестяще, но далеко. Впрочем, в твоей истории меня позабавил один момент: ты словно считала одну из жизней Як-ки. Да-да. Не прошлую, разумеется, и не позапрошлую, но в одной из жизней наша Як-ки восседала на злотом треножнике и дышала бесплатным наркотиком, это факт.
– В таком случае она сильно… – Ли явно хотела сказать «деградировала», но запнулась, испугавшись возможных осложнений.
– Сильно изменилась, ты хотела сказать? – усмехнулся Рин. – Не так сильно, как тебе кажется. Итак! – Брат возвысил голос. – Нужно признать, что опыт потерпел фиаско. Я надеялся, услышав реальную историю, подключиться к ней, кое-что увидеть и потом передать вам детали и подробности. Но не вышло. Никто, по сути, себя не знает, не помнит. Или помнит, но по каким-то причинам скрывает истину. – Он обвел всех подозрительным цепким взглядом. – Древние друиды использовали нагрудник правды. Надевали на шею свидетелям, и он душил тех, кто лжет. Жаль, что эта деталь одежды вышла из моды!
– Иодхан моран! – обрадовался Маленький Человек. – Так он назывался. И еще друиды занимали деньги и вещи в одной жизни и обещали вернуть долг в другой.
– Спасибо. Эта деталь как раз в тему. Повторяю: опыт не удался! Поэтому я бессилен рассказать вам что-нибудь новенькое.
Маленький Человек сокрушенно покачал головой, а Снеш театрально заломил руки и посыпал макушку щепоткой пепла, взятой из остывающего камина.
– А мы так старались, так старались!..
– Но не все потеряно – не стоит рвать на голове волосы и посыпать лысины пеплом. Один я бессилен, но я хочу попросить о помощи Кайлин.
– Кого? – не поверила я своим ушам.
– Ты не ослышалась, сестренка. Один из женственных духов, навещающих нашу Як-ки. До этого я пользовался твоей незримой помощью, – брат отвесил мне церемонный поклон, – но для данного опыта ее не хватит. Одна надежда на Кайлин.
– Ты уверен, что Кайлин согласится тебе помочь? – язвительно поинтересовалась Ханаан. Раздосадованная неуспехом своего рассказа, она безуспешно пыталась скрыть злость.
– Не уверен. Давайте мы все ее об этом попросим. Сконцентрируем внимание на Як-ки и мысленно дружно попросим Кайлин навестить нас в ближайшие дни и помочь с нашим опытом.
Мы все воззрились на Як-ки. Не знаю, о чем мысленно просили остальные, но я искренне призывала таинственного бездомного духа: Рин заинтриговал меня, раскритиковав мою серенькую историю. А вдруг и впрямь мое прошлое воплощение было ярким и интересным – не в пример нынешнему?..
Як-ки засмущалась под нашими взглядами, густо порозовела и опустила голову с занавесью прямых соломенных волос.
Дружная просьба возымела успех: Кайлин явилась через четыре дня.
Я готовила скромный ужин на шестерых (бобы, помидоры, яичница), когда в кухню влетел взволнованный Снеш.
– Бросай все и несись в гостиную! Она пришла!
– Кайлин?.. – мгновенно сообразила я.
– Она всегда бывает недолго – пятнадцать-двадцать минут, поэтому нужно успеть всем! Только газ не забудь выключить!..
Я выключила газ под недожаренным блюдом и выскочила в коридор. Но в гостиную меня не пустили. Дверь была заперта, а под дверью слонялся Маленький Человек.
– Только что вошел Снеш, – объяснил он. – Потом моя очередь. Первой была Ханаан, она уже вышла.
– И как она?
– Подавлена и молчалива. Делиться увиденным не стала: подозреваю, показанное Кайлин резко отличалось от золотого треножника и купания в Кастальском ключе.
Я прислушалась, но из-за прочной дубовой двери не доносилось ни звука.
Томиться пришлось недолго: Снешарис выскочил минут через пять. Он выглядел растерянным и слегка ошалелым. Маленький Человек, ободряюще похлопав его по плечу, скрылся за дверью.
– Ну, как?
– После, Рэна. Нужно все переварить, уложить в голове. Обещаю, что поделюсь!
В каком настроении из гостиной вышел Маленький Человек, я рассмотреть не успела: следовало торопиться, учитывая краткость визитов Кайлин. И без того я была последней.
В гостиной сделали перестановку: большое старое зеркало в бронзовой оправе, стоявшее у стены, теперь было в центре. За ним угадывалась кушетка, на которой, по всей видимости, лежала в забытьи Як-ки.
– Встань перед зеркалом, Рэна, – велел Рин. Он был собран и строг. – Просто смотри в него, ни о чем не думая. Будет что-то вроде слайдов, мутных, неразборчивых. Но ты уж напрягись, чтобы понять, о чем речь. Каждый слайд будет стимулировать память. Когда увидишь собственную физиономию, это будет означать, что сеанс окончен. Следует, не задавая вопросов, быстро очистить помещение.
Я хотела сказать, что собственную физиономию вижу прямо сейчас, но прикусила язык. Физиономия была не моя. Хотя и похожа. Девица в старушечьей длинной кофте и бесформенной юбке до колен испуганно взирала на меня из мутного стекла. Видение быстро сменилось: та же девица, обхватив руками голову и зажмурившись, лежала в какой-то канаве, а над ее головой что-то жутко выло. «Бомбежка!» – догадалась я. Рядом валялся труп коровы с задранными ногами. Затем череда быстро сменяющихся слайдов показала колонну женщин, угоняемых в Германию, работу на немецкой ферме, беременность от хозяйского сына-имбецила… Родившийся ребенок был нелюбимым, и его смерть через несколько месяцев от дизентерии была воспринята с облегчением… Недолгая радость весны 45-го и снова плен, уже советский, по сравнению с которым немецкий показался санаторием… Лагерь под Воркутой, лесоповал, сорокоградусные морозы, цинга и дистрофия. И наконец, смерть от побоев и истощения в двадцать шесть лет…
Когда зеркало замерло, и на нем обрисовалось одно недвижное и очень белое лицо, я не сразу поняла, что это мое отражение. Поняв, молча вышла из комнаты.
Было на редкость тяжко. Не хотелось никого видеть и ни с кем разговаривать. Ощущение пылинки, песчинки, одной из миллионов, раздавленной гигантским механизмом зловещего государства, пригибало и давило. Вот откуда, оказывается, моя робость и неуверенность, ощущение собственной неяркости и ничтожности. Меня просто стерли в лагерную труху. Какая там уездная дворянская барышня с ее французскими романами и мечтами!..
Промежуток между двумя воплощениями – лет сорок, следовательно, душа, ко всему прочему, совсем сопливая, глупая и неумелая. Спасибо, хоть не два-три года…
Остаток дня и весь следующий день я просидела взаперти в своей комнате, заводя любимую музыку: Пинк Флойд, Вебера, Моцарта и Шнитке.
Вечером в дверь осторожно поскребся Снешарис. Поколебавшись, я открыла.
– Только не жди ответной исповеди. Слушать могу, говорить – нет.
Снеш поведал, что в прошлой жизни был женщиной. Талантливой пианисткой, блестяще образованной горделивой красавицей, из потомственных дворян. Только время ей выпало такое, когда дворянство следовало скрывать, а талант, горделивость и независимость были смертельно опасными качествами. В самом расцвете – красоты, успеха, вдохновения – когда ее концерты собирали полные залы, поклонники заваливали цветами, лучшие мужчины признавались в любви, она загремела в лагерь. Шел 49-й год, мать, к несчастью, была еврейкой. В лагере она продержалась меньше трех месяцев. Там нельзя быть гордым – сотрут, размажут по грязной земле. Приходится выбирать между бесконечными унижениями и смертью. Она выбрала второе: так сопротивлялась охраннику, пытавшемуся ее изнасиловать, что тот, в бешенстве, избил ее ногами, и через день, не приходя в сознание, она умерла.
– Где находился лагерь, не помнишь?
– Где-то под Воркутой. – Увидев, как изменилось мое лицо, Снеш выдохнул: – И ты была там?..
– Да. И знаешь, я тебя помню.
В череде показанных Кайлин слайдов был один, где я пыталась поддержать и даже немного подкормить женщину, попавшую в наш барак с новым этапом. Она была непохожей на всех: непривычно красивой – даже исхудалая, закутанная в лохмотья, с черными подглазьями. Ни о чем не просила, не жаловалась, молчала, уйдя в себя. Жалкие кусочки хлеба, что я порой протягивала, брала без единого слова. Ходили слухи, что она из мира искусства. Таким проще в лагере: их берут в концертную бригаду, а это не лесоповал, да и пайка больше. Но, опять-таки по слухам, она отказалась играть со сцены. От гордости или от слабости, бог весть. Она ни с кем не сдружилась, не разговорилась, и, когда вскоре погибла от сапог зверя-охранника, о ней почти никто не жалел. Разве что я вздыхала украдкой: погибла заморская жар-птица, диво дивное, растерзанное стервятниками…
– И я тебя сейчас вспомнил, Рэна. Ты практически не изменилась.
Я поведала Снешу свою историю – серенькую и трагичную. Он помолчал, сочувствуя, потер в раздумье переносицу. Затем сказал:
– Не расстраивайся, Рэна. В той твоей жизни ты не совершила ни одного поступка, за который могла бы краснеть. А это немало, поверь. Я вот о себе такого сказать не могу. Делиться хлебом с незнакомым человеком, когда сам умираешь от голода – это… это подвиг, наверное?
– Да нет. С другими я не делилась. Просто она была как прекрасная птица – из незнакомого высокого мира.
– Знаешь, я бы мог тебе поведать жизнь Ханаан – она мне исповедалась час назад, стеная и плача. Это бы тебя немало утешило! Но я обещал ей молчать.
– Не была ли она охранницей или медсестрой в том самом лагере? Я где-то читала, что люди странствуют из жизни в жизнь целыми группами. И все, так или иначе, связаны между собой.
Снешарис расхохотался.
– А Маленький Человек сидел в соседнем мужском бараке – за то, что был толстовцем или баптистом?.. Нет, Рэна. Хотя это было бы здорово и еще больше всех нас сдружило. Скажи, а Рина в твоей жизни не было?
– Рина не было.
– У меня тоже. Впрочем, этого следовало ожидать.
Снеш помолчал, слушая Шнитке и прикрыв веки. Мне подумалось, что теперь при взгляде на него я буду видеть и ту женщину – исхудалую, умирающую от гордости, с темными подглазьями и застылой тоской в семитских черных очах.
– И вот еще что, – пробормотал он, не поднимая век. – Нам показали только предыдущую жизнь. А сколько их было до этого? Десятки, если не сотни. Представь себе ожерелье, где одни бусины из стекла, другие из глины, а третьи из сапфиров и изумрудов. Твоя прошлая жизнь – глиняная бусинка, а какие были до нее?
– И до нее были глиняные, – безнадежно откликнулась я. – Не утешай меня, Снеш. Я ведь не плачу.
– Нет-нет, ты не права! Рин крупно нас всех подставил – не показав всего ожерелья.
– Думаю, ему это не под силу. Даже с Кайлин.
– Да, согласен. Спасибо и за то, что показал! Мощный опыт. И я все-таки уверен, что был Марком Бонецетти. Не в прошлый, так в позапрошлый раз. И знаешь, что меня окончательно в этом убедило? Его музыка. Я все-таки раскопал в сети пару сохранившихся отрывков. Как-нибудь поиграю тебе, если хочешь.
Картинно-кислотные путешествия
Среди картин брата преобладали портреты. Пейзажи – как «Холодный пожар», или натюрморты были редкостью. Но именно пейзажные полотна оказались дверями. За двумя из них я побывала, и о каждой расскажу подробно.
Розовый Лес
– И чем порадуют нас сегодня?..
Задавая дежурный вопрос, Ханаан Ли дежурно прикуривает. Это стало для нее ритуалом. Нынче она облачилась в короткую тунику с вышивкой меандром по подолу, а волосы забрала в хвост, выпустив две завитые пряди вдоль щек. Намекает, что соскучилась по античности: как никак, она пифия. Пусть и не признанная никем. Наряд не по сезону – за окном узорно дышит на стекла январь, но в доме всегда тепло, и часто – как сейчас – пылает живой огонь в камине.
– А ничем. Утром я пошутил! – Рин весь день пребывал в состоянии умеренной агрессивности, о причинах которой оставалось только гадать, и к вечеру она не рассеялась. Попадаться ему на язык или под руку явно не стоило. – Не слишком ли я разбаловал вас, мои милые? Вы перестали быть самобытными и интересными. Когда человек вдоволь получает «хлеба и зрелищ», он перестает развиваться.
– К чему ты клонишь? – Снеш зажигается, как спичка, тем более что и он с утра взвинчен. – Если тебя по какой-то причине продинамила очередная красавица и ты желаешь отыграться на нас, пожалуйста – проведем время, как обыватели. Только не надо обвинять других в деградации!
– Вы наркоманы, а я ваш кайф. Мне это льстит, не скрою, но и раздражает в то же время. А сегодня отчего-то просто бесит! Нет, мне не сложно устроить вам очередное чудо. Но сперва хорошенько подумайте: хотите ли вы его, зная, в каком я настроении?
– Нет! – быстро ответила я, догадываясь, что ни к чему хорошему эта кривая ухмылка не приведет.
– Хотим! – Ханаан вызывающе сверкнула в мою сторону хорошо экипированными очами.
Остальные, с разной степенью уверенности, поддержали ее.
– Ты, Рэна, в меньшинстве, – обернулся ко мне брат.
Ухмылка стала еще ехиднее. Я промолчала.
Рин поднялся в студию, прихватив в качестве помощника Маленького Человека. Вдвоем они притащили полотно под названием «Розовый Лес». Это был последний по времени шедевр, и мы увидели его впервые. Картина оказалась большой, метра два в ширину, и очень яркой – если долго рассматривать, начинали слезиться глаза. Голые деревья без листьев всех оттенков розового тянули ветви, похожие на женские и детские руки, к маленькому багровому солнцу. Судя по запаху краски, отдельные мазки были нанесены только вчера.
Поставив полотно у стены, брат полюбовался им, отойдя на два шага.
– Ну, как?
– Странный выбор главенствующего цвета – гламур. Но вообще – мощно, – оценил Снеш. Правда, в голосе сквозила неуверенность.
– Страшно, – выдохнула Як-ки.
– Экспрессия, напор, завораживающая динамика жадного роста, – прищурившись, с видом знатока пробормотал Маленький Человек. – Деревья хищны и целенаправленно активны. Розовое и голое акцентирует зрительское либидо. Но, друг мой, тебя подвело чувство цвета. С розовым не сочетается ни черное, ни серебряное, а у тебя эти краски присутствуют, хоть и в малом количестве.
– С черным сочетается всё, – возразила Ханаан. – Насчет серебра согласна: диссонанс. И болезненный. Я бы и желтое убрала – в этом контексте оно напоминает гной. А солнце, ты уж извини, Рин, похоже не на источник света, а на источник боли, то есть фурункул.
«Прогресс! – отметила я про себя с уважением. – Девушка не зря читала умные книжки».
Рин рассмеялся.
– Никому из умников не приходит в голову, что так и задумано: и диссонанс, и гной, и болезненность? Фишка в том, что всем вам предстоит прогуляться по этому лесу. Но сперва маленькая разминка. Поговорим о вещах, что нас пугают и отвращают. Начнем с тебя, Ли. Что вызывает у жриц Аполлона отвращение и страх в первую очередь?
– Маленькие розовые младенцы, – ответил за Ли Снешарис. – Кто же здесь этого не знает?
– Спасибо, – с достоинством поблагодарила Ханаан. – Ответ исчерпывающий, и добавить мне нечего.
– Тогда представь: у тебя семь новорожденных младенцев и их нужно каждый день купать в большом тазу и пять раз в день менять памперсы. Какие чувства ты будешь испытывать при этих действах?
Ханаан Ли выразительно сморщилась и постучала по сигарете живописным ногтем, сбрасывая пепел.
– Зачем задавать вопрос, ответ на который очевиден?
– Хорошо, – Рин покладисто кивнул. – Спрошу по-другому. Представь, что ты – выдающийся ученый. Занимаешься генной инженерией и научилась выводить людей-растений. Попросту соединив человеческие гены с генами куста жасмина. Эти гибридные существа вырастают из семян и пребывают в горшке с землей до определенного возраста. Скажем, до получения паспорта. Хотела бы ты пару-тройку таких детишек? Заметь: ни памперсов, ни молочных смесей, ни воплей по ночам. Нежно благоухающие и молчаливые кустики с умными немигающими глазенками.
– Я понимаю, Рин, это тонкая ирония, – Ли вздохнула и поправила дрожащий у щеки локон. – Я убежденная чайлдфри, и для кого-то это кажется смешным. То, что ты в числе этих «кто-то», не может не удивлять. Мне всегда казалось, ты презираешь толпу и ее мнение. И еще мне казалось, ты уважаешь гностиков, Рин. Ты к месту и не к месту поминаешь их демиурга Йалдабаофа.
– Я люблю гностиков, – подтвердил Рин. – А старина Йалдабаоф, можно сказать, мой коллега. И при этом злостный оппонент.
– Тогда неужели ты не в курсе, что у этих мудрых людей бытовало мнение: помогать душам приходить на землю – значит, продлевать власть злобного демиурга? Это преступление, и на Страшном суде всех родителей обвинят их отпрыски, до пра-пра-правнуков. Поэтому у меня никогда не будет детей – даже в виде кустов жасмина. И если генные инженеры когда-нибудь создадут человеко-камень, скрестив гены людей с генами изумруда, я и тогда откажусь от младенцев – маленьких блестящих изумрудиков с немигающими глазенками.
Рин расхохотался.
– Гены изумрудов – это круто! Ты неподражаема, Ханаан, и я с позором умолкаю. Что ж, разминка закончена. Встали, и вперед!
– Туда?
Кажется, этот вопрос задал Маленький Человек.
– Есть, конечно, альтернатива: можно уйти в дверь – но тогда вы окажетесь в коридоре. Можно в окно, правда, существует опасность при приземлении сломать ногу или копчик, но серьезных увечий не будет – второй этаж всего лишь.
– А как же страхи всех остальных? Зря я, что ли, мучительно вспоминал, что меня пугает и отвращает?! – возопил Снеш разочарованно.
– Тебя пугает, что ты не гений, а отвращают сермяжные истины, – отрезал Рин. – Остальные как-нибудь разберутся с этой темой самостоятельно. Кто рискнет быть первым?
– Я первый! – Снешарис порывисто вскочил с дивана.
Подойдя к картине, он поднял ступню и осторожно перенес в розовое пространство холста. Ему пришлось наклонить голову: рама была ниже его роста. Шагнув, Снеш тут же пропал за густыми стволами.
Остальные последовали за ним. Только Ханаан немного замешкалась: подол туники зацепился за ветку, и она совлекла ее, не желая рвать и оставшись в одних стрингах-ниточках.
«И почему все так доверяют моему брату? Ведь он этого ничем не заслужил. Рин просто играет, а когда этот народец ему надоест, он прогонит их с легким сердцем и даже имен, спустя месяц, не сможет вспомнить…»
– Отчего ты медлишь?
– А ты?
– Я туда не пойду. Что я там забыл? – Рин развалился в кресле и прикрыл веки, словно утомился. – Так идешь или нет?
– А стоит?.. Даже Як-ки сказала, что страшно.
Я еще раз с сомнением вгляделась в инопланетный пейзаж. В нем не было ни намека на только что сгинувшую в розовой чаще четверку людей – лишь следы на рыхлой земле у самой рамы, да пара сломанных веток.
– Трусихой была – трусихой осталась. Может, и не стоит, конечно. Но тогда скажи: на фиг ты мне нужна в моем доме, если не имеешь ни капли огня?
– Дом и мой, вообще-то, – неуверенно заметила я. – Это ультиматум?
– Это вопрос.
Я не решилась развивать тему прав собственности на жилище. Нервно сглотнув, шагнула в прямоугольный проем рамы…
Поначалу охватило ощущение, что двигаюсь сквозь кисель – упругий, прохладный и липкий, но не пачкающий лицо и одежду. Затем обрушились запахи – сильные, незнакомые, они окружили так плотно, что зазвенело в голове.
Никого из квартета ни вблизи, ни поодаль видно не было. Все словно провалились сквозь рыхлую землю или испарились. Обернувшись, я не увидела также рамы, сквозь которую вошла. Были только я и лес. Нет, не так: была я, и был Лес, каждое дерево в котором достигало высоты небоскреба. Стволы, тонкие и извилистые, вблизи еще больше напоминали тела из плоти, неистово тянущиеся вверх. Серебряные и черные потеки на коре смахивали на зажившие раны, а желтоватые наросты – на язвы. Земля была теплой и серой, как пепел, без каких-либо признаков травы или мха.
Мне пришло в голову, что в этом мире, наверное, все гипертрофированно большое, и меня окружает мох или трава, которую я принимаю за деревья. Не хотелось бы встретиться с представителями местной фауны! Даже с муравьем или кузнечиком, не говоря уже о кротах или мышах…
Требовалось двигаться – стоять столбом не имело смысла. В конце концов, в случае явной опасности Рин вытащит меня отсюда, не оставит погибать единственную сестренку в пасти гигантского муравья или навозного жука величиной с автобус. Или оставит?.. Тихонько выругавшись, я огляделась и, не найдя ориентиров, побрела куда несут ноги.
Где-то через полчаса пути я уже громко проклинала брата, втянувшего в глупую авантюру. Еще через час сил на ругань не осталось. Я еле передвигала уставшие от непривычной почвы ступни. Захотелось есть, но вокруг не виднелось ничего похожего на ягоды или плоды.
Когда я уже решила рухнуть на пепельную землю и медленно угаснуть от усталости и голода, что-то стало меняться. Запахи стали другими: более резкими и в то же время знакомыми. Не сказать, чтоб приятными: повеяло йодом, а потом нашатырем и чем-то гниющим. Посветлело, и лес внезапно закончился. Я оказалась на открытом пространстве – скале или плато. Подойдя к краю обрыва, невольно охнула: усталость и голод перебило более сильной эмоцией – паникой.
Внизу было нечто вроде огромной каменной чаши, в которой бурлила темно-бурая масса. От нее поднимался жар и запахи, ставшие оглушительными. Пахло то химией, то органикой, и на редкость отвратительно. Вздувались и опадали гигантские пузыри, кроваво-алые и гнойно-желтые всполохи проносились по поверхности, выбрасывались мощные гейзеры, как в грязевом вулкане. Зрелище завораживало и отталкивало, навевало ассоциации и с христианской геенной огненной, и с мясной похлебкой великанов. Хотелось умчаться прочь, но куда? В ту же розовую чащу, чтобы окончательно в ней заблудиться?..
Я уселась на край обрыва, свесив гудящие ноги вниз. Чтобы не задохнуться, соорудила маску, оторвав край рубашки и прикрыв ею рот и нос. Но от атаки мерзких ароматов помогло мало.
Сидела. Ждала. Чего именно? Наверное, милосердия брата – в виде протянутой с небес руки или чего-то вроде. И дождалась…
Из вязкой горячей субстанции стала вытягиваться Она. Не знаю отчего, но с первых же мгновений я не сомневалась, что это существо женского пола. Сперва выплыла голая голова, затем покатые плечи. Как завороженная фильмом ужасов, я следила за вздыманием тела, состоявшего из упругих багровых струй, желто-алых всполохов и слизистых темных провалов.
Вот уже липкое безволосое темя закачалось в трех метрах под моими ступнями… Очнувшись, я быстро отползла на четвереньках назад, под ствол первого дерева. Попыталась вскочить на ноги, но их парализовал ужас.
Спустя полминуты голова появилась над краем обрыва. Глаза были лишены зрачков и все время менялись, стекая по лицу и туловищу вместе с носом и губами, словно часы на картине Дали, и вырастая заново. Они напоминали то жерла разбуженного вулкана, то мутные бельма, сочащиеся гноем. Я приказала себе не смотреть в них, чтобы не быть загипнотизированной, как кролик.
Туловище медленно тянулось из бездны, колеблясь и дергаясь, похожее на живое тело с содранной кожей. Когда безобразное текучее лицо закачалось на высоте двухэтажного дома, Она распахнула рот и провыла, низко и мелодично: «Милая девочка…»
Макушку защекотали вздыбившиеся волосы. Паралич разом кончился, я вскочила на ноги и понеслась вглубь так обрыдшей мне гигантской травы. Земля тряслась под ступнями, рубашка на спине вымокла от пота и прилипла к лопаткам. Не помню, сколько я летела сломя голову, царапая лицо о ветки и подвывая от ужаса, пока все не закончилось – так же резко, как началось.
Секунду назад я мчалась в розовых зарослях, и вот уже трясусь в объятиях Як-ки, в родной комнате.
– Ты дольше всех! – В ее голосе пульсировала тревога. – Порядок?..
– Нормально. Только посижу немного, ладно? – Не хотелось изливать ярость на первого подвернувшегося человека, к тому же ни в чем не повинного. Следует отдышаться и направить гнев на виновника кошмара. – А где остальные?
– Не знаю, – она растерянно пожала плечами. – Все где-то в доме. Никто ничего не говорит. Где были. Что видели. Все грустные.
– А что видела ты?
– Я спала. Сначала погуляла, но было нехорошо. Решила спать. А затем снова здесь. Вот.
– Ты там уснула? Счастливая…
Рина я обнаружила в бывшем кабинете отца. Он сидел на подоконнике, по-птичьи сгорбившись, и теребил в пальцах сорванную фиалку.
– Знал бы ты, как это страшно!
– Да? – равнодушно отозвался он. – Заметно. Надеюсь, ты догадалась, что это был твой и только твой кошмар. Никто иной за него не отвечает.
– Вот как? «Никто» – это, главным образом, ты?
Брат не ответил.
