Текст книги "Чарлстон"

Автор книги: Александра Рипли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

В середине апреля посадки приостановились: работники собирали урожай клубники и гороха. Лиззи и Пэнси каждый день ходили на кипарисовое болото за петухами – дикими ирисами, широкой голубой каймой обступившими черную воду. В лесах стоял густой аромат жасмина, и крохотные фиалки бархатными подушечками окружили стволы деревьев. Птицы порхали по деревьям, кружились в погоне за насекомыми или, сидя на ветках, пели.

– Красуются, – презрительно фыркала Пэнси.

С первого мая дети и Джулия переехали жить в сосновый бор. По традиции белые покидали плантацию десятого Мая. С одиннадцатого мая начинался сезон болотной лихорадки. Джулия, конечно же, заметила, что Пинкни болен, и это заставило ее быть осторожнее. Никто не знал, что вызывает болезнь, но опыт двух столетий учил, что болотной лихорадкой заболевают только белые и случается это от первых чисел мая до первых октябрьских заморозков. Знали и о том, что сосны защищают от болезни. Загадочным было и еще одно обстоятельство: болели лишь те, кто выходил на ночной воздух. Можно было без опаски оставаться в главном особняке Барони, если с заходом солнца плотно закрывать двери, окна и каминные трубы. Но сосновая роща была совсем рядом, и потому лучше было переехать. К тому же ночной бриз способствовал здоровому сну.

Лиззи полюбились простор и незамысловатость лесного дома. Мебель была сделана из сосны плотниками Джулии. Сиденья стульев были обтянуты не бархатом и не шелком, а простым муслином. Больше всего ей понравилась тенистая веранда по трем сторонам дома, с веревочным гамаком и широким креслом-качалкой. С большим неудовольствием она ездила каждое утро после завтрака в большой особняк Барони, где ее ждали фортепиано и письменные задания.

Последние две недели мая посадки не производились вовсе. В полях сновали птицы в поисках семян. Джулия проверяла состояние амбаров, где предстояло хранить зерно, и исправность инструмента, который нужно было точить или чинить. Стюарту доверили шлюзы. Мальчик очень гордился столь ответственным поручением и проверял уровень воды на восьми рисовых полях по нескольку раз в день. Главным удовольствием было приоткрыть шлюз, чтобы впустить еще немного воды. Стюарт загорел и окреп, но очень мало вырос, что весьма огорчало его. Лиззи все ее платья стали малы, а ведь девочке всего восемь лет. К пятнадцати годам ломающийся голос Стюарта зазвучал так басовито, что он даже завоображал. Но рост его по-прежнему был чуть больше пяти футов. Стюарт старался возместить этот недостаток, укрепляя мускулы и закаляя свое мужество. Каждый день он, отталкиваясь шестом, проходил в плоскодонке милю против течения, а затем позволял течению нести лодку обратно, управляя веслом на корме. Помня уроки Пинкни в Карлингтоне, он заставлял свою лошадь перескакивать через каждую изгородь и через каждый поваленный ствол. К счастью, в Барони были уже не те чистокровные скакуны, которыми Эшли по праву гордились на скачках в довоенные годы. Лошадь Стюарта редко соглашалась прыгать, и потому его разбитый череп уцелел.

Июнь начался великолепно. Оставшиеся рисовые поля были засеяны и покрыты водой до десятого числа месяца. Но Джулия не казалась удовлетворенной, вопреки ожиданиям Стюарта. Каждый день, рано утром, она обходила засеянные в мае рисовые поля, вглядываясь сквозь рябь, которую гнал по воде ветерок.

– Уже должны проклюнуться крохотные ростки, – говорила она. – В любой день мы можем увидеть сквозь воду зелень. Если семена хорошие.

– Проверка показала, что хорошие, тетя Джулия.

– Мне это известно, – отрезала Джулия. – И я посеяла три бушеля семян на акр вместо двух с половиной из расчета, что половина не прорастет. Но проверка – это еще не прорастание, понятно? Я хочу видеть, как они прорастут.

– Она меня чуть не укусила, – жаловался Стюарт Соломону.

– О-о, мисс Джулия порой беспокойна, как старая черепаха, – хмыкнул чернокожий. – Сейчас как раз черепаший сезон.

Так оно и было. В реке то и дело можно было заметить доисторические очертания желтопузых черепах, тяжело плывущих к местам гнездовий. В лунную ночь Соломон взял Стюарта с собой. Они спрятались в густом кустарнике, растущем над пологим откосом, и стали ждать. На луну порой набегали облака, и охотники услышали, как плывет черепаха, прежде чем разглядели ее. Когда луна вышла из-за облака, они увидели, как черепаха, блестя панцирем, медленно выползает на откос. Животное неуклюже развернулось и принялось рыть мягкую землю над кромкой воды. Соломон одним прыжком настиг черепаху и перевернул ее.

– Молись, черепаха, – хохотнул он, – горшок для супа уже готов.

Морщинистая овальная головка с опасно выступающим клювом беспорядочно двигалась из стороны в сторону, перепончатые лапы бились в воздухе. Желтый щиток на животе в лунном свете казался еще бледней и беззащитней. Соломон возбужденно метался возле черепахи, обматывая ее мешковиной, он спутал и лишил возможности двигаться лапы и наконец добрался до опасно клацающих челюстей.

– Сципио, большой любитель черепашьего жаркого, остался с одним пальцем на руке, – весело пояснил Соломон. – Но эта старушка не укусит Соломона, нет, сэр. – Концом мешковины он обмотал ей голову и челюсти. – Дайте-ка мне веревку, мистер Стюарт. Сейчас мы ее свяжем и отнесем домой. Завтра Дилси предстоит работа.

На следующий день Джулия высекла обоих. Стюарту было запрещено ходить на реку ночью в июне. Потом Джулия присутствовала при обучении Лиззи приготовлению черепахового супа. Лиззи предпочла бы, чтоб ее высекли.

Дилси освободила от веревки голову черепахи, оставив связанными ноги. Черепаха, пытаясь уйти, вытянула уродливую голову. Шея у нее была длинная, в толстых складках кожи. Они растягивались и складывались, как помятые меха аккордеона. Дилси осторожно наблюдала. Когда черепаха вытянула шею изо всех сил, Дилси воскликнула: «Эх!..» – и отрубила ей голову топором. На пол хлынула густая черная жидкость. Лиззи почувствовала, что ее тошнит.

Дилси и Соломон подвесили туловище черепахи за задние лапы, и негритянка послала Соломона за дровами, чтобы развести во дворе огонь под большим котлом, в котором кипятили белье. К тому времени как из черепахи стекла вся кровь, в котле закипела вода. Соломон снял черепаху с крюка и погрузил в воду. Через пять минут по сигналу Дилси он вытащил ее из котла за веревку и положил на стоящий рядом стол. Затем он принялся осторожно постукивать молотком и долотом по щитку, пока тот не раскололся, и тогда его сняли. Под ним оказалась груда мягких круглых яиц.

– Превосходно, – сказала Джулия, – тут их дюжины три.

Она вынула одно, подула, чтобы охладить, и передала Лиззи. Яйцо было эластичным, со впадинкой, которая передвигалась из одного конца в другой.

Пока девочка рассматривала забавное яйцо, Дилси ловко разрезала тушку пополам и достала печень; Джулия подтолкнула Лиззи, и девочке пришлось наблюдать, как кухарка отделила отвратительную кожу от мяса, вымыла его и бросила в кастрюлю с холодной водой, которую потом унесла в кухню.

– В другой раз, мисс Лиззи, вы все это проделаете сами, – широко улыбнулась кухарка.

– Я не смогу, – запротестовала Лиззи.

Но через два дня она выполнила и это задание. Джулия терпеть не могла неженок. Лиззи также завершила превращение отвратительного зверя в наваристый, вкусный суп: прокипятила мясо в течение нескольких часов, пока оно не начало отделяться от костей, а затем вынула кости и разрезала мясо при помощи ножниц на маленькие кусочки и заправила бульон специями, луком и картофелем. Ей не доверили варить суп до загустения, но Дилси велела ей положить в суп целые яйца и под конец, добавив хереса, перелить его в большую фарфоровую супницу.

Опыт с черепахой пригодился девочке во время празднования Четвертого июля. Джулия приготовила для рабочих угощение и фейерверк, но кое-кто позаботился и о самогоне. В потасовке, которая завязалась в конце праздника, двое рабочих схватились за пистолеты, и один прострелил другому голову. Анкрум прибежал к Джулии, когда она учила Лиззи готовить кетчуп. Хотя рабочие праздновали, Джулия всегда находила себе в этот день занятие: во время Революции Эшли были на стороне тори.

Анкрум нес аптечку, Лиззи – чистые бинты и вату. Джулия – бутылочку бренди.

– Наверняка спиртное выпито до капли, – спокойно предположила она. – Рис дал хорошие всходы.

Прибыв на место потасовки, Джулия раздала болеутоляющее всем, у кого были ушибы, и обработала алкоголем всевозможные порезы и царапины.

– Идите домой, – приказала она. – Осмотрим раненых, Лиззи.

Раненых было двое: у одного было прострелено плечо, у другого нога.

– Меньше работы, – сказала Джулия. – Ненавижу извлекать пули. Обмой крепким раствором соды, чтобы щипало. Эти теперь несколько недель будут отдыхать.

Джулия смочила хлопок скипидаром и наложила его на входное и выходное отверстия ран.

– Нарежь простыню на бинты и перевяжи раны, Лиззи. А я осмотрю голову Рубена.

Лиззи бинтовала раны неуклюже, но старательно. Джулия заметила, что решительное личико девочки побледнело. Рану на голове она обработала сама.

Однако Джулия заставила Лиззи смотреть, как она, смочив хлопок в бренди, припорошила его квасцами и вложила в зияющую дыру на голове Рубена. Чтобы заполнить ее, понадобился почти весь хлопок и все бренди. Квасцов тоже осталось совсем немного. Обматывая голову раненого льняными бинтами, Джулия прочла племяннице и хмельному конюху лекцию о том, как хоронили при Рамзесе Великом.

– Запомни, – сказала Джулия Лиззи по пути домой, – раны на голове кровоточат тем больше, чем они серьезней. Но мозг ничего не чувствует, Рубену ничуточки не было больно. – Она объехала выбоину в дороге. – Ты держалась молодцом, Лиззи.

Бледное личико девочки вспыхнуло от радости.

Летняя жара была злейшим врагом Джулии. Рисовые поля высыхали, едва становились заметны всходы. В эту пору необходимо было выпалывать сорняки и поддерживать уровень воды, чтобы и почва не высыхала, и работники не увязали в иле. Между прополками поля вновь заливали водой. Обращение со шлюзами требовало величайшего мастерства. Но и с работниками было не просто. О выполнении более чем одного урока в день нечего было и думать. Джулии приходилось льстить, запугивать или подкупать рабочих, чтобы они выполняли хотя бы один урок.

Джулии не хотелось, чтобы Стюарт был свидетелем подобных разговоров, и она отстранила мальчика от проверки уровня воды. Поначалу Стюарт вспыхнул, как истинный Трэдд, но ярость его разбилась о неколебимость Джулии Эшли. Выход нашелся благодаря одному из сыновей Анкрума. Стюарт бродил с ружьем по лесу, высматривая белок, как вдруг увидел чернокожего мальчишку, бегущего по оленьей тропе.

– Стой! – скомандовал он, подражая легковооруженным драгунам.

Мальчишка остановился.

– Куда ты спешишь? – спросил у него Стюарт.

– Мистер Стюарт, отпустите меня ради Бога. Папаша задаст мне трепку, если засечет, что меня нет дома. Он уверен, что я сижу с малышом, а я сбегал на реку искупаться.

Стюарт рассмеялся:

– Беги, я никому не расскажу.

Как же он сам об этом не подумал? Стюарт вспомнил глицинию в Карлингтоне. Ледяная вода отбила у него охоту подражать Пинкни, и дело ограничилось всего одним блистательным прыжком. Но сейчас июль, а не апрель. Вода в самый раз для купания, пусть даже и холодная.

Вода оказалась теплая, с восхитительно бодрящими холодными водоворотами, возникавшими совершенно неожиданно. Стюарт по многу часов проводил на реке, плавая и ныряя. Через неделю он попросил у Соломона веревку и сделал из нее раскачивающуюся петлю наподобие глицинии Пинкни. А может, и лучше, похвастался он Лиззи.

– Почему бы тебе не попробовать?

– Я не умею плавать.

– Я тебя научу.

– Я не хочу учиться.

– Трусиха.

– Неправда!

– Правда, правда!

Лиззи показала ему язык и убежала. И ей досталась доля горячности Трэддов. Самолюбие ее было уязвлено: девочка понимала, что Стюарт прав. Она боялась реки. Ей представлялось, что река кишит черепахами, которые только и ждут случая отомстить, и водяными змеями, готовыми обвить стальными кольцами руки и ноги. Если бы было возможно, она бы и вовсе не приближалась к реке.

Но дня два спустя ей пришлось это сделать.

– Иди позови Стюарта, Лиззи, – велела ей Джулия. – Надо съездить в лесной дом.

– Я играю на пианино, тетя Джулия.

– Да, я слышу. Мажешь левой рукой. Бах требует чистых, свежих нот. Так иди же позови Стюарта.

– Да, мэм. – Лиззи опустила крышку над клавиатурой. – Собирайся, мишка. Я возьму тебя на прогулку.

Медвежонок, по ее мнению, очень любил музыку.

Стоял полдень, самое жаркое время дня. Пока Лиззи брела по лужайке, ее платье прилипло к спине, а ноги покрылись испариной и заскользили в застегнутых на пуговки кожаных ботинках. Лиззи кликнула Стюарта и оглянулась на дом. Леди никогда не повышают голоса – таково было одно из указаний тети Джулии. Где-то поблизости громко плескался Стюарт. Его не было видно под широкой площадкой пристани. Лиззи вышла на пристань и топнула ногой:

– Вылезай! Ты нужен тете Джулии.

– Я не могу взобраться наверх. Уровень воды слишком низок.

– А вот и нет!

– А вот и да!

– Не прикидывайся, Стюарт. Тебе ничего не стоит вылезть. Я спущу тебе веревку. Да поторопись, Дилси что-то забыла в лесном доме, а тете Джулии это срочно понадобилось.

– Хорошо. Только подай мне брюки. Я в чем мать родила.

Лиззи была потрясена. Джулия настаивала, чтобы Стюарт плавал в купальном костюме.

– Я жду! – крикнул ей Стюарт из-под настила.

– Где они?

– На краю пристани. Дай их мне и закрой глаза. Лиззи усадила мишку на середину, подальше от брызг, и подошла к краю пристани. Она легла на живот, зажмурилась и протянула руку вперед, размахивая рубашкой и брюками брата. Почувствовав, как Стюарт ухватился и дернул за одежду, девочка разжала пальцы.

– Держи глаза закрытыми.

– Да, да.

Она услышала несколько всплесков внизу, затем наступила тишина.

– Стюарт?

Ее глаза все еще были закрыты.

– Вот и я, – услышала она позади себя. Лиззи повернулась на голос:

– Ты одет?

– Ага. Можешь смотреть.

Лиззи открыла глаза, и солнце ослепило ее. Вокруг Стюарта, казалось, плясали красные, голубые и желтые пятна. Лиззи поморгала, и пятна исчезли.

– Стюарт! – воскликнула она. – Положи медвежонка! Ты его замочишь.

Лиззи вскочила на ноги.

Стюарт прыгал вокруг нее, не давая дотянуться до мишки.

– Стюарт, не дразни меня. Стюарт! Отдай мишку. Стюарт, не будь таким гадким. Верни моего медвежонка. – Но она не могла поймать брата. – Стюарт! – Лиззи остановилась. – Стюарт Трэдд! Я сию же минуту пойду к тете Джулии и скажу, что ты купаешься нагишом.

Стюарт тоже остановился всего в нескольких шагах от нее.

– Ты не скажешь.

– О, еще как скажу! Если ты сейчас же не отдашь мишку.

Красное лицо Стюарта побагровело.

– Жалкая болтунья! – выкрикнул он. – Забирай своего проклятого медведя!

Он с силой швырнул Лиззи игрушку. Бедный мишка гулко ударился о грудь Лиззи, а затем рикошетом отскочил прямо в воду. Лиззи хотела завизжать, но от удара под ложечку у нее перехватило дыхание. Девочка подбежала к краю пристани, всхлипнула и прыгнула вниз за бело-коричневым комком, который, крутя, уносило течением.

Лиззи молотила руками и ногами, догоняя медвежонка. Наконец она крепко схватила его. Течением обоих затянуло под воду.

Стюарт нырнул с пристани и плыл под водой, пока наконец не настиг Лиззи. Глаза и рот девочки были открыты от ужаса. Стюарт схватил ее за косы и вытолкнул на поверхность, а затем на берег. Течением их снесло к рисовым полям. Рука Стюарта наткнулась на шлюз, и он крепко вцепился в деревянную раму.

– Помогите! – крикнул он.

На берегу реки трое женщин мотыжили сорняки. Побросав мотыги, они, приминая рис, бросились на крики Стюарта.

Стюарт из рук в руки передал им Лиззи, перелез через шлюз и упал в грязь. Негритянка перекинула девочку через плечо, как маленького ребенка. Мозолистым кулаком она постукивала ее по спине. Лиззи кашляла, разбрызгивая воду, задыхалась и вновь кашляла.

– Вот и все, деточка, теперь ты снова дышишь, – проворковала работница и разжала кулак, мягко похлопывая девочку ладонью.

Лиззи кашляла и задыхалась еще несколько минут, Стюарт и негритянки заботливо ухаживали за ней.

– Фу, как гадко пахнет эта грязь! Все засмеялись.

Джулия выпорола Стюарта ремнем и отшлепала Лиззи деревянной ложкой. Дети стоически перенесли наказание. Они сказали тетушке, что Лиззи свалилась в рисовое поле, когда помогала Стюарту управляться со шлюзами. В глазах Джулии они провинились в порче риса. Из чувства детской солидарности против взрослых и Трэддов против Эшли они, не сговариваясь, согласились, что ни неповиновение Стюарта, ни бесшабашность Лиззи не должны быть упомянуты. Дети знали, что работницы никогда не выдадут их.

Когда тетя Джулия села за расчетные книги, Лиззи на цыпочках прокралась в комнату Стюарта.

– Ты еще не спишь? – прошептала она.

– Конечно, не сплю. Тетя Джулия уложила меня в кровать в детское время. Чего ты хочешь?

– Я все обдумала. Я решила научиться плавать.

В августе жара становилась все невыносимей. Чарлстонцы называли такую погоду смоляной. Джулия с опаской всматривалась в небо – не приобрело ли оно жутковатого желто-зеленого оттенка, означающего приближение урагана. Только ураган мог теперь повредить рису. Стебли выросли высокие, чистые и зерна начали наливаться молоком. Половиной шлюзов управлял Стюарт, другой половиной – Анкрум. Всякий раз, когда высоко громоздящиеся в выжженном небе белые облака становились серыми, с чернотой по краю, оба выходили на берег. Когда начиналась гроза с ветром и проливным дождем, Стюарт и Анкрум что было мочи бежали к шлюзам и открывали их, заливая поле водой, чтобы от ветра не полег рис. Молнии падали в реку прямо за их спинами, но они словно не замечали их. Страх за всходы был сильнее, чем боязнь грозы.

Лиззи наблюдала за грозой, сидя на веранде. Странно, но эта робкая маленькая девочка любила раскаты грома и острый запах озона, разливавшийся после каждой вспышки молнии. Она добросовестно исполняла данные ей поручения; когда не было дождя, поддерживала огонь в камине, бросавший отсветы на окна и внутреннюю поверхность дымохода, и постукивала по висящему в прихожей большому барометру, желая убедиться, что прибор не прозевает приближение урагана. Втайне она считала ураган восхитительным приключением и свысока глядела на Стюарта. Когда-то брат утверждал, что неплохо бы пережить хоть один ураган, а теперь стал бояться. Превратился в рисового плантатора, опасающегося грозы. Фу!..

24

В Барони продолжали беспокоиться о грозах, а на Митинг-стрит благодарили небо, что потрясения миновали. Год принес с собой множество треволнений.

После отъезда Джулии с детьми Пинкни поторопился в Карлингтон, чтобы нанять рабочих. Целый день он проводил с ними, показывая, что и как делать, добиваясь максимальной отдачи.

В сравнении с ухищрениями работы на плантациях, добыча фосфатов казалась детской забавой. Породу нужно было выкопать, промыть и погрузить на транспорт. Три простейшие операции, которые не зависели ни от погоды, ни от превратностей стихий. Сырье можно было добывать даже в дождь: оно не гнило, и в нем не заводились черви.

Но все оказалось не так-то легко. Ведь работа производилась руками рабочих, а люди были такие разные по характеру. Первой задачей было установить уроки. Опыт прежней жизни на плантации был прочно укоренен, и ожидалось, что с работой можно будет справиться менее чем за полдня. Пинкни привык командовать и не умел уговаривать. Авторитет был необходим, но и без понимания нельзя было обойтись. Половины рабочего дня было явно недостаточно.

Неделями пробуя один метод за другим, Пинкни ближе узнал рабочих. Он понял, кто самый сильный, а кто самый умный; кто создан, чтобы приказывать, а кто – чтобы подчиняться. Прежде всего он выявил лодырей и сумел вдохновить их. К концу февраля в Карлингтоне было добыто около тысячи фунтов фосфатов по семь долларов фунт, причем Пинкни выплатил рабочим две тысячи долларов жалованья. Время проб и ошибок миновало, наилучший метод добычи был найден. С первого марта Пинкни ввел его в действие.

Рабочие разбились на бригады по четыре человека так, чтобы сильные и слабые стороны людей взаимно уравновешивались. Каждая бригада в качестве урока получала надел четыре на шесть футов. Работа начиналась с того, что с намеченного участка при помощи лопат снимали балласт – слой почвы, который покрывал породу, толщиной от двух до четырех футов. Затем один из рабочих забирался в котлован и принимался долбить мергель киркой или мотыгой. Надолбив достаточное количество, он лопатой выбрасывал его из котлована. Другой рабочий складывал груз в тачку, вез к реке и высыпал на подготовленную площадку. Там двое рабочих складывали породу в деревянный ящик с железными решетками по бокам. Наполнив и закрыв крышкой, ящик при помощи ворота спускали в реку, и течение промывало породу. Минут через десять ящик поднимали и высыпали содержимое на баржу. Платили рабочим за количество добытой породы, а не за отработанное время. Как и ожидал Пинкни, среди двадцати бригад началась конкуренция, и сильные помогали слабым, чтобы выиграла вся команда. Не обошлось без ропота, но Пинкни умел разбираться в людях. Все в конце концов согласились, что и распределение нагрузок, и метод в целом оправданы.

К концу марта в Карлингтоне было добыто до ста тонн фосфатов. Еще месяц, и приходо-расходные книги будут испещрены записями. Пинкни направлял свою лошадь в весенние леса, от красоты которых перехватывало дыхание, – подальше от шума и грязи карьера – и недоумевал, отчего он так несчастен.

Дома, на Митинг-стрит, этот же вопрос задавала себе его мать:

– Ну почему, почему я так несчастна? Люси Энсон похлопывала ее по руке:

– Вам не о ком стало заботиться, кузина Мэри. Вы из тех дам, которые привыкли печься о благополучии семьи, а семья ваша сейчас вся в отъезде.

Глаза Мэри наполнились слезами, и Люси вновь коснулась ее руки. Молодую женщину всегда трогали слезы Мэри – они ей так шли.

– Ты милая девочка, Люси. Не знаю, что бы я делала без тебя.

После отъезда Пинкни и младших детей Мэри стала совершенно зависеть от Люси. По одному из светских правил, управляющих их мирком, Люси, как замужняя дама, являлась подходящей спутницей для овдовевшей Мэри, которая была старше ее на двадцать лет. В отсутствие Пинкни Люси сделалась постоянной гостьей в доме Трэддов: дважды в неделю она приходила к чаю. Ее присутствие делало возможным посещения Адама Эдвардса.

Поначалу просьба Мэри не слишком ее обрадовала. Дел у Люси было по горло – Эндрю нуждался во внимании и участии, пятилетний шумливый сынишка также требовал забот, как и любой ребенок его возраста. Лавиния осталась на Митинг-стрит, хотя родители уже вернулись в собственный дом, и с этим были связаны свои неудобства; к тому же Эмма взяла с собой всех слуг, за исключением няньки маленького Эндрю, Эстеллы, и еще одной девушки, которая помогала Люси по дому. Люси сама и варила, и штопала, и перешивала на сына старую одежду Эндрю. Джошуа Энсон содержал всех, и Люси понимала, какое бремя лежит на его плечах. Она делала все, чтобы свести расходы к минимуму. Держалась она спокойно. Люси вообще была ненавязчива, и люди, как правило, не замечали ее.

Вот почему она все же приняла приглашение Мэри, ведь оно было единственным за последнее время.

Согласившись навещать Мэри, она стала раздумывать над предстоящими визитами. Она никогда не была близко знакома с Мэри Трэдд, но в их доме постоянно бывала Лавиния. Они с Мэри обсуждали предстоящую свадьбу, которую хотели отпраздновать с наибольшей пышностью. Обе сетовали на невнимание Пинкни. Люси вовсе не жаждала стать наперсницей Мэри, но ей было любопытно, правду ли говорят, что Адам Эдвардс со своей дочерью толкают Трэддов – и мать, и сына – на приманчивый и пагубный путь аболиционизма. Слухи ходили смутные и противоречивые. О более скандальных вещах Люси не слыхала: их обычно не сообщают молодым женщинам – замужем они или нет.

Визиты начались, и Люси обнаружила, что Мэри и Адам своей безупречностью нагоняют на нее смертельную скуку. Но Люси не была разочарована, так как имела доброе сердце. Пожилая пара показалась ей трогательной в своем взаимном наслаждении унылым обществом друг друга. Через неделю Адам привел Пруденс, и Люси перестала скучать.

Пруденс и Люси были ровесницы, но столь различны по характеру, что каждая нашла свою новую знакомую едва ли не экзотической. Однако обе на свой лад чувствовали себя одинокими. Пруденс никого не знала в Чарлстоне, кроме Трэддов. Люси знала всех, но у нее не было близких друзей.

Люси появилась на свет, когда ее родители уже потеряли надежду иметь детей. Они так дрожали над ней, что даже не позволяли ходить никуда далее собственного дома и обнесенного стеной сада. Мать очень боялась, что Люси может подвергнуться одному из заболеваний, которые унесли стольких подростков и детей. По иронии судьбы и отца, и мать унесла желтая лихорадка, свирепствовавшая в Чарлстоне в 1858 году. На дверях дома был вывешен желтый флаг. Люси одна осталась в живых, помимо родителей от болезни умерло четырнадцать слуг. Старший брат отца, закоренелый холостяк, перевез ее к престарелым кузинам в Саванну. Когда Люси подросла, он вернулся с ней в Чарлстон, чтобы представить девушку обществу на балу святой Цецилии. Едва Эндрю Энсон сделал предложение, дядюшка охотно вручил ее Эмме Энсон. Взяв долю девушки в Фонде конфедератов, он передал деньги Эндрю в качестве приданого и вскоре умер в уверенности, что сумел позаботиться о племяннице. Как и у всех чарлстонцев, у Люси было множество родственников, но только Энсонов она могла считать своей семьей. С другими она была едва знакома. Люси надеялась, что Лавиния станет ей сестрой: ей всегда хотелось иметь сестру. Люси даже самой себе не решалась признаться, насколько ей не нравится Лавиния. Девушка пришлась ей не по нутру.

А Пруденс ей полюбилась сразу. Люси предложила свою дружбу с такой открытостью, что Пруденс не могла усомниться в ее искренности и отвечала ей взаимностью. Вскоре и она уже с нетерпением ждала очередного визита к Трэддам. Встречи странно подобранной четверки оказались счастливыми. Люси не хотелось, чтобы Мэри чувствовала себя несчастной. Она утешала ее, от всей души желая, чтобы слезы старшей приятельницы перестали струиться. Эдвардсы уже полчаса как ушли, и Люси пора было торопиться домой, чтобы успеть приготовить ужин. Но она не могла уйти, пока Мэри не успокоится. Вновь и вновь она похлопывала ее по руке, гадая, что же происходит сейчас в доме через улицу.

А там разыгрывалась похожая сцена. Джошуа Энсон безуспешно пытался успокоить Лавинию, которая плакала и говорила без умолку, как Мэри.

– Я так несчастна, папа. Я стыжусь самой себя, и ты прав, презирая меня. Я ужасно себя вела, когда Пинкни вернулся с войны. От испуга все смешалось, я говорила ужасные вещи, и страшные мысли приходили в голову. Я не понимала, что происходит вокруг. Поначалу мы жили в нашем доме, а потом эти ужасные янки выселили нас, и мы все стеснились здесь, не зная, что нас ожидает. А потом вернулся ты, такой усталый, озабоченный и несчастный – мой любимый отец, по которому я так тосковала; и Пинкни стал совсем другой – суровый, неласковый. Да, я знаю, война творит ужасные вещи, но я не в состоянии всего понять. И я так запуталась, вот и все. Да, я дурно себя вела, я знаю, что очень виновата. Но сейчас я стала старше и стала лучше во всем разбираться. Я ценю Пинкни и уважаю его – точь-в-точь как ты говоришь. Верь мне, папа, это правда. Я так люблю его. Если ты запретишь свадьбу, это разобьет мне сердце. Ах, папа, пожалуйста, не будь так жесток. Клянусь, я всего лишь была сердита на Люси и сказала это ей назло. Я умру, если ты расскажешь Пинкни. Папа, я так люблю тебя. Я не переношу, когда ты сердишься на меня.

Мистер Энсон вздохнул. Он взглянул на ее широко открытые глаза, полные слез, и вспомнил маленькую девочку, которая всегда бежала к своему папе за утешением. Он не в силах был отказать в чем-либо своей дочери. Ему хотелось верить ей.

– Я напишу Пинкни, – сказал он наконец. Лавиния, трепеща, взглянула на него.

– И попрошу его зайти, чтобы обсудить необходимые приготовления. Свадьба будет скромная, ты понимаешь.

Лавиния обвила руками шею отца и прижалась щекой к его щеке.

Получив письмо Джошуа Энсона, Пинкни покорно возвратился в город. В дом он вошел посреди одного из чаепитий. В комнате он пробыл недолго – обменялся приветствиями с гостями, поцеловал Мэри и исчез, извинившись, что ему необходимо переодеться. И все же Люси успела заметить, какое впечатление он произвел на Пруденс. Подругу будто пронзил ток: поле было настолько сильным, что волоски на шее Люси зашевелились. Люси смекнула, в чем дело, то же испытывала и она, когда появлялся Эндрю. Это было не неопределенное девическое томление, но чувство опытной женщины, уже отведавшей наслаждений. «Ну и ну, – сказала себе Люси, – вот об этом я ничего не слыхала. И конечно же, никому не скажу. Пруденс моя подруга. Пропади пропадом эта Лавиния. Но чем я тут могу помочь!..»

Пинкни опасался предстоящей встречи с отцом Лавинии, но, как только увидел знакомое усталое лицо Джошуа Энсона, почувствовал, что это его крестный, который совершенно случайно доводится отцом девушке, на которой Пинкни не хочет жениться. Мистер Энсон испытывал те же переживания. Теплое чувство к Пинкни заставило отодвинуть недобрые опасения насчет свадьбы в самый дальний угол сознания. Он обнял Пинкни за плечи и повел его в библиотеку.

– Бокал вина не помешает, как ты считаешь? Рад видеть тебя, Пинкни. Ты прекрасно выглядишь. Присаживайся вот сюда. Расскажи мне, как идут дела в Карлингтоне.

– Спасибо, сэр. Уверен, мы на правильном пути. Помнится, я писал вам насчет тоннажа в марте.

– Да, ты писал. Очень впечатляет. Что слышно о покупателях? Они уже заплатили?

– Не знаю. Я вернулся в город только вчера и обнаружил, что Тень где-то в своих обычных разъездах. Наверное, отец его снова болен, точно он не сказал. Он только сказал маме, что вернется через несколько дней. Не знаю даже, где он держит корреспонденцию и счета.

Мистер Энсон казался озабоченным:

– Разумно ли это, Пинкни? Да, случилось так, что он спас тебе жизнь. Но вдруг он окажется вором?

– Что вы, кузен Джошуа! Я уверен в нем, как в себе. Точнее, я даже в себе не так уверен, как в нем. Все благополучно.

Мистер Энсон вновь вернулся к добыче фосфатов. Пинкни рассказывал с большой охотой; поощряемый замечаниями Джошуа, он даже позволил себе похвастаться системой, которую ввел.