Текст книги "Чарлстон"
Автор книги: Александра Рипли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц)
14
– Ослы! – Пинкни скомкал газету.
– Без крайностей, – пробормотала Джулия, не отрываясь от шитья.
– Что случилось, Пинни?
– Политика, мама. Тебе это не интересно.
– О-о… – Мэри удовлетворил его ответ. – Прости, дорогой. Почему бы тебе не поговорить об этом с Эндрю? Вы, мужчины, хорошо разбираетесь в таких вещах.
Пинкни раздражало ее непрестанное воркование. Он вышел из комнаты. Джо, выждав минут пять, присоединился к нему на веранде.
– Покурим, капитан?
Пинкни, пробормотав слова благодарности, взял сигару.
– Ты уже знаешь, что произошло? Они погубят нас. Симмонсу все было известно заранее. Ему довелось услышать разговор тех, кто имел отношение к делу. Военное правительство позволило открыться местным органам законодательной власти. Туда входили уроженцы Южной Каролины. В газете сообщалось об их деятельности. Помпезные политиканы, они выпустили ряд законов – так называемый Кодекс для черных, – в коих отменялись все законы, за которые голосовали негры, и учреждались раздельные избирательные округа и правила голосования для белых и черных.
– Ты понимаешь, Тень, что может за этим последовать?
– Новая заварушка в Колумбии. И уроженцами Южной Каролины будут считаться только черные. Из отеля побегут постояльцы. Они всю неделю пакуют чемоданы.
Его предсказания, как всегда, оправдались. Через неделю Джеймса Орра, ведающего в правительстве поставками, заменил армейский полковник. На конец октября были назначены новые выборы. Новое правительство на две трети состояло из негров. Большинство белых прежде работали в Бюро Освобождения. Начались радикальные перемены.
Военное правительство рассылало свои бланки в тонких желтых конвертах. В первый понедельник ноября группы военных маршировали по улицам. Остановившись у какого-нибудь дома, солдаты вставали по стойке смирно. Офицеры вручали хозяевам канареечно-желтого цвета конверт, в который были вложены «Объявление о налоге на собственность» и «Размеры налогов». Чарлстонцы обязаны были уплатить налог до конца месяца.
Во вторник появились спекулянты. Они стучались в дверь, а если хозяев не было дома, оставляли записку. С улицы доносились их громкие крики. Они обещали позаботиться о вдовах, сиротах, раненых. Предлагали хозяевам продать дом за сто, двести, пятьсот долларов. Тогда вас освободят от налогов, заявляли они, как не имеющих собственности.
– Стервятники! – фыркнула Джулия. – Умеют выбрать жертву. Они чувствуют слабых, таких, как Сусанна Эдисон, вдова с тремя детьми. Вот увидите, к нам они не осмелятся заглянуть. Я приняла надежные меры против их кошачьего концерта.
– Мы заслужили это, Джулия. Бог наказывает нас за грехи и суетность.
– Не говори чепухи, Мэри. Не то я стукну тебя. Взглянув на сердитое лицо сестры, Мэри вернулась к чтению Книги Иова. Она уже отметила несколько мест, о которых хотела поговорить с доктором Эдвардсом.
Джулия пошла разыскивать Пинкни. Может быть, драгуны примут какие-то меры и обуздают крикунов?
Драгуны ничего не могли поделать против крикливых спекулянтов. Но горожане вынуждены были что-то предпринять. В течение месяца повсюду в городе проходили встречи и совещания. Тех, кто был испуган и растерялся, утешали друзья, обладавшие большей сообразительностью и твердостью духа. Юристы изучали акты, завещания, дарственные. Женщины откладывали вещи, которые можно продать. Люди молились друг за друга – вместе и поодиночке. Нежданная солидарность, высказанная в словах, приносила утешение и надежду на будущее.
Многие избежали краха, отдавая свои наследственные драгоценности Пинкни. Оказавшись в роли посредника, он испытывал горечь, гнев и отчаяние. Но продолжал исполнять отвратительные ему обязанности, относя свертки с драгоценностями Джо и с болью передавая владельцам тоненькие пачки денег. Он мог еще смириться с тем, что дельцы обманывают его друзей, ведь он не был знаком с покупателями, а безликое зло переносится легче. Но его доводила до отчаяния благодарность тех, кто отдавал в его руки свое состояние. Все, что он мог для них сделать, – постараться, чтобы их обманули как можно меньше. Сердце Пинкни готово было разорваться от стоической любезности чарлстонских дам, которые благодарили его так, будто он дарил им драгоценности, а не отбирал их.
Несмотря на горестные события, Пинкни не прекращал свои ежедневные визиты к Лавинии. Девушка весело болтала о достижениях маленького Эндрю, о ближайшем «голодном» вечере, о блестящей идее Люси перешить свое платье для Лавинии, сплетничала об общих друзьях и их успехах в сердечных делах. Ее злила рассеянность Пинкни. Весь день она прихорашивается, чтобы ему понравиться, и думает о том, как развлечь его. Когда наконец он извинялся, уходя к Эндрю, Лавиния, хотя и сердилась, испытывала облегчение.
Быть помолвленной не так легко, как казалось. И все же она могла считать себя счастливицей. У многих окружающих ее девушек был теперь усталый, покорный взгляд. Они уже примирились с тем, что никогда не выйдут замуж, – не хватало женихов, считая даже тех, кого искалечила война. А насчет Майкла Джонсона она не ошибалась. Он сделал предложение Саре Лесли. Пинкни оставался единственным, на кого она могла рассчитывать. Придется уж потерпеть. Пусть Эндрю возится с его меланхолией. Ей нет до этого дела.
В отличие от Лавинии, Эндрю был молчалив. Мужчины пили, пока не пустел графин или пока Эндрю не засыпал. А засыпал он обычно прежде, чем кончалось виски. И Пинкни отправлялся домой, чтобы лечь в постель и долгие часы, глядя во тьму, мучиться от бессонницы.
Но к счастью, декабрь миновал. Еще немного – и Пинкни не выдержал бы. Однако с уплатой налогов было покончено. Прекратились выселения, и оставшиеся без крова пристроились у родственников. Чарлстон пережил и это потрясение, как до того он восставал из пепла пожарищ, из-под обломков после урагана, после опустошительных эпидемий, осады индейцев или испанцев в былые времена и англичан – дважды за сорок лет. Первого декабря «голодный» вечер был многолюдней, чем обычно. Танцевали до наступления ночи, презрев и комендантский час, и учредившее его правительство.
Чарлстонцы были унижены, но солидарность их оказалась несокрушимой.
– Я рада, что ты снова стал похож на себя, Пинкни, – сказала Лавиния. – Наконец-то завершилась оплата этих ужасных налогов. Сейчас только и разговоров, что о Рождестве. Мы замечательно повеселимся.
Джо Симмонс рассматривал лежащий у него на ладони оранжевый шар. Он не знал, что это такое, и не понимал, почему Пинкни устроил такой переполох, когда он вытащил его из подвешенного чулка. Он не вполне понимал, зачем вообще в каминную полку вбиваются гвозди и подвешиваются изъеденные молью старые чулки. Тот, что дали ему, был самый целый. Но Джо ни о чем не расспрашивал. Он только присматривался и пытался до всего докопаться сам. Когда, позавтракав, домочадцы вошли в кабинет и набросились на набитые чем-то чулки, Джо понял, что так они празднуют Рождество. В честь Рождества они посещали церковь вчера вечером и опять отправятся туда сегодня перед обедом. Но никто не требует, чтобы он шел туда. Даже мать Пинкни, хотя она куда как набожна.
– Что это? – Голосок Лиззи дрожал. Она тоже держала таинственное сокровище. – Как пахнет! Это лекарство?
– Глупая! – презрительно изрек Стюарт. – Это апельсин. В чулки всегда кладут апельсины.
Лиззи закусила губу.
– Джентльмены не разговаривают так с дамами, – заметила Джулия.
Мэри обняла девочку.
– Бедное дитя! – простонала она. – Она уже забыла.
Лиззи съежилась в объятиях матери. Пинкни мягко отстранил Мэри.
– Дай-ка я покажу ей, – сказал он. – У нас всегда было это угощение на Рождество, Лиззи. Но Санта-Клаус не мог прорваться через блокаду.
Он умолк, раздумывая, как объяснить появление других подарков во время войны.
– Я знаю, что никакого Санта-Клауса нет, – мрачно сказала Лиззи. – Мне Стюарт сказал.
Стюарт поспешил укрыться от сердитых взглядов старшего брата и матери.
Пинкни снова взглянул на Лиззи:
– Апельсины очень вкусные. Сладкие. Они разделены на маленькие дольки. Надо только снять кожуру. Смотри.
Пинкни, поддев большим пальцем кожуру, тщательно очистил апельсин. Сноровка, казалось, далась ему без усилий.
– Попробуй, малышка. Уверен, тебе понравится.
Не сводя глаз с Лиззи, Джо быстро очистил свой апельсин. Он зачарованно взглянул на равные дольки и вдохнул экзотический аромат. И вдруг сердце его наполнилось чувством, названия которому он не знал. Эти Трэдды, как они не похожи на людей, с кем ему доводилось иметь дело прежде! Как они – с их суетой о всяческих правилах и вечными рассуждениями о том, как поступают леди и как не поступают джентльмены, – легко приняли его в свою семью, будто не понимали, кто он такой. А уж он-то знал, кто он такой. Белое отребье. Слуги называют его захребетником, не заботясь, слышит он или нет. Трэдды были для него загадкой. «Возьму пример с Лиззи, – сказал он себе. – Обмозгую это как следует».
– Ты любишь апельсины, Тень? – спросил Пинкни. – Если нет, мы с Лиззи можем съесть твой.
– Я их очень люблю, капитан. – Джо положил в рот дольку и с радостью обнаружил, что и в самом деле очень любит апельсины.
На рождественской неделе празднеств было едва ли не больше, чем до войны, хотя они значительно уступали довоенным в пышности. К услугам Энсонов и Трэддов была старая лошадь и коляска Джошуа Энсона. Они без устали колесили по гостям. Джо понимал, что, хотя он и на особом счету в семье Трэддов, вряд ли его примут их многочисленные родственники и знакомые. Паренек стойко уклонялся от приглашений поехать вместе со всеми. Ему и не хотелось ехать: у него были собственные планы.
Каждый день он отправлялся исследовать город. Но теперь он не искал деловых связей. Ему хотелось лучше понять семейство, которое его окружало. Его отец говаривал, что чарлстонцы из другого теста. Слова его дышали ненавистью. Но Джо знал, что его папаша ненавидит всех и вся, и потому не очень-то верил ему. Теперь Джо сам видел, что его отец был отчасти прав. Чарлстонцы сильно отличались от прочих людей, но не заслуживали ненависти. Джо пытался разобраться в своих впечатлениях. Устав доискиваться их смысла, он медленно бродил по узким улочкам старого города, выискивая тихие, безлюдные. Там не веселились и не торговали, и только высокие деревья шелестели, осеняя дома. Шел он неторопливо, и мысли его были также неторопливы.
И как в конце прогулки он неизменно возвращался в дом на Митинг-стрит, так мысли его неизменно возвращались к Пинкни. Он не раздумывал над своей преданностью ему с самой первой встречи. Так сложилось, и здесь не о чем было размышлять. То был капитан.
Но Пинкни не был капитаном. То есть, конечно, он был капитаном. Но это далеко не все, что можно было о нем сказать. Капитана он знал как огневого кавалерийского офицера. Но Пинкни Трэдд не был только офицером. У него было множество других занятий и обязанностей. Так, он был главой семейства и в то же время почтительным сыном и племянником. Он сопровождал дам на балы как денди, а днем работал до пота, помогая Соломону в плотничьих трудах; как неженка, пил чай из тончайших фарфоровых чашечек, к которым Джо опасался даже прикоснуться, и без последствий поглощал такие дозы спиртного, от которых любой другой свалился бы с ног. Он мог прийти в ярость из-за пустяка и равнодушно отнестись к грозящим крупным неприятностям. Он тщательно соблюдал не имеющие никакой цены для Симмонса условности и с безрассудной смелостью боролся с опасностями, вновь и вновь выходя победителем. Однако все эти противоречивые качества и настроения: веселость, отчаяние, заботливость, ярость, разочарование, безразличие, дружелюбие, холодное неодобрение – не нарушали его цельности. Она незыблемо лежала в основе его характера. Проявлял ли себя Пинкни так или иначе, он всегда оставался самим собой. Это было загадкой.
Кроме того, Джо хотелось понять, как ему следует относиться к городу. Город тоже был загадкой. Симмонса уже не пугали высящиеся над ним дома, и он перестал чувствовать себя слабым и ничтожным. Теперь ему было любопытно, как располагается город, чем старая часть отличается от прочих и каким образом получается так, что каждый дом имеет свой собственный облик и тем не менее неотъемлем от единого целого. Понять город было так же трудно, как человека со сложным характером, то и дело преподносящим сюрпризы. Город сулил неожиданности. Где еще найдешь столько домов, выкрашенных и голубой, и розовой, и зеленой краской? А выбеленные известью безо всякого замысла соседствуют с кирпичными. Почему самый мрачный, самый ворчливый человек в городе живет в доме со стенами нежно-розового цвета, напоминающем коробку с леденцами? У одного из домов Джо остановился, чтобы рассмотреть массивную львиную голову, увенчивающую отполированный до блеска дверной молоток. Как мелочно пекутся о пустяках эти чарлстонцы! Но на дверь жильцы, похоже, пытаются не обращать внимания: потускневшая краска местами облупилась.
Джо знал, что дверь ведет на веранду, а не непосредственно в дом. В отличие от прочих людей, чарлстонцы не любили больших крылец, на которых можно было сидеть, переговариваясь с проходящими мимо знакомыми. Парадные двери и окна со ставнями отгораживали их от улицы. Они изрядно пеклись о том, чтобы в их укромную жизнь никто не вмешивался. Высокие кирпичные стены ограждали сады. Глухие стены домов выходили на улицу. И это производило впечатление. Сегодня утром Симмонсу встретился лейтенант-янки, который озирался по сторонам и бранился:
– Даже дома обдают здесь холодом.
Джо встретил его, когда тот разгуливал подле затейливо выкованных ворот, стараясь рассмотреть сквозь них разоренный сад. Вид у офицера был скорее печальный, чем торжествующий. Город обладал покоряющей притягательностью, непреодолимым «смотри, но не тронь». Если можно уподоблять города людям, Чарлстон, вне сомнений, был женщиной.
Симмонс пересек Легар-стрит, чтобы взглянуть на ворота, о которых рассказывал ему капитан. Они считались красивейшими в городе. Джо внимательно рассмотрел чугунные узоры, а потом, сунув палец в сбегающие вниз спирали, потрогал острия тяжелых мечей, служивших перекладинами. Мечи ему не понравились. Как это отвратительно – украшать ворота дома мечами. Джо заметил висевшее здесь же объявление. Оно гласило: закрыто по приказу военных властей. В этом доме жила старая француженка. Джо обрадовался, что малышка не будет учиться в доме, на воротах которого – мечи.
Она молодец, эта кроха. Ей было тяжело каждый день ходить в школу, но, кроме него, этого никто не замечал. Девочка никогда не жаловалась. Дома она усердно трудилась над уроками. И учила его читать. Лиззи часто смеялась над ним, его ошибки приводили девочку в восторг. Но она сама не осознавала, какая хорошая из нее вышла учительница. За столом Симмонс наблюдал за Лиззи и старался подражать ей. Когда мать и тетка поправляли ее, что они делали постоянно, он учился и у них. Жаль только, что на Лиззи приходилась вся тяжесть удара, но тут уж он ничего не мог поделать. Кроме него, девочка ни над кем не смеялась. Других она боялась, даже капитана. Как будто понимала, что Джо готов умереть за нее. Он совершенно не казался ей страшным.
Джо услышал стук копыт по мостовой. Он деловито двинулся вдоль тротуара. Янки терпеть не могли бесцельно блуждающих прохожих – ни белых, ни негров. К тому же скоро обед. Опять, наверное, подадут жареных устриц. Если не задумываться над тем, что ешь, они кажутся довольно вкусными.
КНИГА ТРЕТЬЯ
1866–1867
15
– Мама, цветы кизила в большой вазе великолепны. Ты мастерица составлять букеты. Доброе утро, тетя Джулия. Я купил для тебя «Месседжер». Там шумиха по поводу одного дела. Тебе будет интересно.
Попытка Пинкни умиротворить дам оказалась безуспешной. Мэри продолжала дуться, Джулия сидела с непроницаемым видом. Пинкни взглянул на Симмонса, и все заняли свои места за накрытым к завтраку столом. Настроение Пинкни не было испорчено. Солнце сияло, распускались цветы, пели птицы, и весна творила свое волшебство. В такой день можно чувствовать себя счастливым безо всякой на то причины.
Мэри засопела, прикрывшись салфеткой.
– Прекрати сейчас же, Мэри. Я никогда прежде не сетовала на то, как неудобны для меня ваши библеистические чаепития в гостиной. Сегодня ты должна вознаградить мое терпение и отложить очередную нелепую встречу с преподобным на сутки. Пинкни, надеюсь, ты не огорчишься, если узнаешь, что сегодня тебе не придется воздавать дань уважения своей матери, принимая гостей. Я отправляюсь к Салли Бретон, и мне необходим провожатый.
– К Салли? Но я не приглашен. Придется пойти в монахи. Я не посмею показаться на публике, после того как Салли не включила меня в список.
– Приглашены только леди. Ты проводишь меня к Салли, а потом зайдешь за мной. Считай, что весь день ты свободен.
Пинкни едва не вскрикнул от радости. В такой день не хотелось сидеть в четырех стенах.
– С удовольствием! – воскликнул он и повернулся к матери с обворожительной улыбкой. – Не огорчайся, мама. С Эдвардсами ты еще увидишься. А прием у Салли – это событие.
– Я не могу идти, – всхлипнула Мэри.
– Почему же?
– Потому что она лицемерная святоша, вот почему. Мэри швырнула салфетку на пол и, наступив на нее, выбежала из комнаты. Джулия величественно поднялась и заняла ее место.
– Я позвоню, чтобы подавали завтрак, – сказала она, – и разолью по чашкам кофе. – Она была невыносимо спокойна. – Твоя мать расстроена оттого, что не идет к Салли. Там состоится партия в вист. Мы будем играть на сахар и соль. Но Архангел утверждает, что азартные игры отвратительны пред лицом Господа. Поэтому твоя мать отказалась идти. И весьма о том сожалеет. – Джулия презрительно скривила губы.
Пинкни рассмеялся.
В зале было восемь карточных столов. Салли рассадила дам в зависимости от сноровки в игре и взаимоотношений. С нею вместе сидели Эмма Энсон, Джулия Эшли и Элинор Олстон. Пока остальные гостьи весело щебетали, четыре приятельницы сидели молча, поглощенные игрой. С их губ слетали только названия мастей да суммы ставок. Наконец служанки принесли чай.
Джулия положила стопку карт на угол стола и улыбнулась:
– Отличная игра, леди. Благодарю вас.
Дамы согласились. Джулия сейчас ничем не напоминала ту холодную, въедливую придиру, какой она была в доме Трэддов. Она сидела в окружении своих ближайших подруг, равных ей по уму и жизненному опыту. Все они были заядлые картежницы. В прошлом каждая из них познала риск большой игры в Баден-Бадене. Но и делая ставки на продукты, они испытывали не меньшее удовольствие. Ведь игра есть игра.
Однако и беседовать было приятно. Редко приходилось им встречаться вот так, вчетвером. Обычно на вечерах гости переходили от одного кружка к другому, обменявшись несколькими словами; поговорить не выпадало возможности. Подруги были веселы. Когда кругом все так тягостно, слишком большая роскошь предаваться унынию.
– Как твоя школа, Элинор? – спросила Джулия. – С Лиззи ты творишь чудеса. Девочка читает все, что в руки попадется. Даже то, что не понимает. Признаюсь, я готова полюбить ее.
– Она способная ученица. Побольше бы таких. У других головки, боюсь, сделаны из каррарского мрамора. Но не буду жаловаться. После того как все счета оплачены, остается еще немного денег на мадеру. Не сделав глоток-другой, я не могу приниматься за проверку тетрадей.
– Мадера!.. Ты такая леди, Элинор, – презрительно бросила Салли. – Я признаю только бренди. Когда Майлз вернется домой, его драгоценный погребок будет пуст, как Сахара.
– Какие новости от Майлза?
– Все то же самое. Снует по Лондону, как челнок, пытаясь отыскать какую-нибудь добрую или продажную душу, чтобы втихаря протащить золото прямо под носом у нашего правительства в сумке дипломата или саквояже аристократа. Если бы дело было только в наших деньгах, он бы давно уже вернулся. Но Майлз представляет всех южно-каролинцев, которые делали вложения в Англии. Бедняга, он так истосковался по дому. Я, конечно, писала ему, что здесь не слишком-то весело, но это служит слабым утешением. Майлз пишет, что королева нагнала смертельную скуку на все английское общество.
Эмма Энсон высказала мнение, что Англия нуждается в новой Реставрации. Джулия вспомнила: томик «Сельской Супруги», который давал ей Джошуа, еще у нее.
– Я пришлю книгу нынешним вечером с Пинкни, пока Лиззи еще не добралась до нее. Я за раннее развитие, но до определенных пределов.
Элинор приглушенно засмеялась:
– Старшие девочки собираются ставить пьесу к празднику Мая. Я пытаюсь подыскать что-либо подходящее. Может быть, выберу комедию Уичерли и процензурую.
Не без дружеского сарказма они поговорили о литературе. Салли призналась, что намеревается, переодевшись, посетить театр. Генерал Сиклз дал деньги на постановку нескольких опер.
Джулия поджала губы:
– Ты не сделаешь этого, Салли.
– А почему бы и нет? Мы не можем притворяться, будто янки не существуют. Надо пользоваться тем, что есть. Это прекрасно, что девочки Элинор создают любительский театр. Пусть на радость родным затвердят свои роли. Но я не способна наслаждаться ариями, которые распевают ученицы моей подруги. А ведь это единственное доступное нам развлечение.
Эмма возмутилась:
– А Лицейское общество? Оно опять открылось. Я посылала тебе приглашение.
– Помню, дорогая Эмма. Обязательно приду. Но я не получаю удовольствия от назиданий. Как называлась последняя лекция?
Крупное тело миссис Энсон затряслось.
– Ну-ка, Эмма. Тут не грех и посмеяться. Джулия и Элинор заулыбались.
– И все же, Эмма, напомни, пожалуйста. – Салли была непреклонна.
Эмма Энсон смеялась, пока слезы не покатились у нее по щекам. Подруги от нее не отставали. Когда дамы немного успокоились, Элинор Олстон назвала тему лекции. Миссис Энсон разослала приглашения им всем.
– Описание Везувия, – выпалила она и вновь расхохоталась.
– …и северного полярного сияния, – добавила Джулия.
– …читает профессор Фрэнсис С. Холмс, – заключила Салли.
Эмма Энсон вновь затряслась от хохота:
– Как это вы умудрились пропустить такую сенсацию?..
Низкий грудной смех Эммы растворился в щебетании за соседними столами.
– Но Джулия права, – спокойно сказала Элинор. – Мы не можем брататься с армией и саквояжниками.
– Согласна, – подтвердила Эмма. – Наше развлечение состоит в том, чтобы наблюдать, как они борются с трудностями, в которые по своей же вине попадают. С нетерпением жду лета. В прошлом году они сильно страдали от жары.
– Военные – да. Но тем негодяям с зубочистками все нипочем.
– Нет, им здесь тоже мало радости. Они до смерти боятся черных. Для них все негры на одно лицо.
– Но они добивались для негров свободы. Чем же они теперь недовольны?
– Вряд ли они задумывались над тем, что негры, оказывается, едят. Не предполагали, что вокруг будет столько голодных негритянских физиономий, ожидающих обеда от своих новых масса.
– И завтрака, и ужина. Джошуа говорит, что они вкладывают громадные деньги в так называемое Общество колонизации Африки. Всех желающих бесплатно перевозят в Либерию.
– Ужасно. Бедняги не знают, как выжить.
– По крайней мере, хоть кто-то получает от этого выгоду. Джошуа имеет большие гонорары за оформление документов.
Джулия нахмурилась:
– Не понимаю, как Джошуа может иметь дело с этими людьми.
– Не будь такой гордячкой, Джулия. С кем-то ведь надо работать. Джошуа кормит калеку сына, толстую старуху жену и пустоголовую дочь.
– И Люси, – добавила Салли. Эмма вздохнула:
– Да, и Люси тоже. Я старая негодница. Девочка кротка, как овечка. Предана Эндрю. Уважает меня, ласкова с Лавинией и чтит Джошуа больше, чем родная дочь. И все же я не могу полюбить ее.
Элинор утешила:
– Я терпеть не могу мужа маленькой Элинор. У него на шее родинка, и я не могу оторвать от нее глаз. Из нее растет такой длинный волос, и он притягивает меня, как удав кролика. Я ненавижу своего зятя.
Салли превзошла ее:
– Я не выношу своего единственного внука. Он похож на жабу. Вдобавок у него колики.
– Джулия, твоя очередь. Кого ты ненавидишь?
– Любого в Вашингтоне, округе Колумбия. И почти всех в других городах.
Дамы согласились, что Джулия победила.
– Который час? – спросила Эмма. – Сыграем еще раз в робер? Я уже съела все, кроме чашки и блюдца.
Салли взглянула на часы, приколотые к поясу юбки.
– Еще дважды, по крайней мере. И я останусь совсем без соли, если только фортуна мне не улыбнется.
Джулия перетасовала карты. Пока Эмма сдавала, они принудили Салли пообещать, что та забудет об опере.
– Хорошо, – согласилась она. – Но вы не заставите меня отказаться от карет, которые они нам предоставляют.
Элинор взглянула на нее и поморщилась:
– Это совсем другое дело. Пусть хоть транспортом обеспечивают. Обувь стала такой дорогой, что нечего даже и пытаться ходить пешком.
Салли объявила ставку.
Пинкни, оставив тетушку у входа в дом Бретонов, прошел до конца Кинг-стрит и вышел к гавани. Он стоял глядя на воду. Прохладный ветерок освежал лицо, а солнышко согревало плечи. Позади него, относимые соленым ветром, слабо звучали голоса детей, резвящихся в Уайт Пойнт Гарденс. Четыре чайки кружили над волнами. Заметив плавающий в воде мусор, они бросились на него, но он не годился в пищу. Сердито раскричавшись, птицы взмыли ввысь и вновь заскользили по кругу. Пинкни с улыбкой наблюдал за ними, любуясь их раскованным, красивым полетом. На какое-то время собственные беды были забыты.
Вдруг кто-то потянул его за край сюртука. Это вывело его из задумчивости. Рядом стояла Лиззи.
– Ты не проводишь меня домой, Пинкни? Софи разговаривает с подругами и не может уйти из парка. А я хочу дочитать книгу, прежде чем возьмусь за уроки.
Пинкни поклонился:
– Вы оказываете мне честь, мисс Трэдд. Но скажи-ка Софи, что мы уходим. Беги к ней, а я послежу за тобой с Южной Батареи. Не переходи улицу, пока я не встану там.
Довольно с него на сегодня. Ветер вдруг показался холодным.
– Хватит, – сказал он себе вслух. – С чего это ты вздумал хандрить в такой великолепный весенний день!
Он прошел вдоль зарослей, источающих аромат чайной оливы и глицинии, и, забрав Лиззи, повел ее домой вдоль спрятанных за стенами благоухающих садов.
Дома Лиззи, поблагодарив брата, пустилась вприпрыжку вверх по лестнице. Она знала, что Джулии нет дома.
Элия вручил Пинкни записку, которую принесли в его отсутствие.
– Мама давно ушла? – спросил Пинкни, прочитав ее.
– Сразу же после вас, мистер Пинкни. Стюарт ее сопровождает. Оба они очень торопились.
– Спасибо, Элия. Я скоро вернусь.
Пинкни шел по Митинг-стрит, хмуро глядя себе под ноги. Записка была от Мэри. Мать велела ему зайти за ней к Эдвардсам. Наверное, Джулия права. Мать делает себя посмешищем. Ей не следует приглашать Эдвардсов так часто и унижать Стюарта, тем более вовлекать в это Пинкни. Молодой человек сердито постучал в дверь Эдвардсов.
Дверь открыла сама Пруденс Эдвардс.
– Добрый день, мистер Трэдд, входите. – Девушка проводила его в гостиную.
Пинкни остановился в дверях. Мэри в комнате не было. Мистер Эдвардс также отсутствовал. Пинкни решил, что Мэри увлекла Эдвардса в кабинет под предлогом духовного руководства. Пинкни в ярости стиснул зубы. Какое право она имеет ставить кого-либо в затруднительное положение! Совсем не важно, что Эдвардсы приезжие.
– Пойду поищу маму, – сказал он. Девушка остановила его:
– Не трудитесь напрасно. Ее здесь нет.
– Но я получил записку…
– Записку написала я. Ваша милая мама и мой преподобный отец на празднике в честь открытия Юношеского братства. Ваш брат вступает туда, правда, с большой неохотой.
Пинкни ждал объяснений.
– Садитесь, – сказала Пруденс. Сама она села в угол обтянутого парчой канапе и указала Пинкни на другой конец: – Я вас не укушу. – Девушка улыбнулась, но глаза ее оставались сердитыми.
Пинкни повиновался.
– Если вы собираетесь беседовать о наших родителях, то я не намерен поддерживать разговор.
– Ничего не придумаешь глупей. Если уж беседовать, то только о нас самих. Почему ты избегаешь меня, Пинкни? Вряд ли тебе неинтересно в моем обществе. Уверена, ты не находишь меня скучной.
– Мисс Эдвардс, я…
– Не называй меня мисс Эдвардс. Господи помилуй! Я обманом завлекла тебя сюда и принимаю с глазу на глаз, в пустом доме. Неужто ты так недогадлив, что считаешь необходимым соблюдать формальности?
Ее негодующие глаза бросали ему вызов.
Пинкни почувствовал, как в нем поднимается гнев.
– Не знаю, что и думать, – сухо сказал он.
– Думать не обязательно. Поцелуй меня.
Девушка подняла к нему лицо. Ее разомкнутые губы и полуприкрытые глаза дразнили его.
– Ты ведешь себя…
– …как вавилонская блудница? – Пруденс открыла глаза и рассмеялась. – Ты потрясен! Леди не говорят таких слов, как «блудница». Но ведь я не леди. Я одна из янки. Истинные дамы взрастают только на Юге. Бледные, утонченные цветы. Они увядают, заслышав крепкое англо-саксонское словцо. А знаешь почему? Потому что они еле дышат, затянувшись в эти глупые железные корсеты. Ах, прости! Еще одно ужасное слово: «корсет». Слишком откровенно, чтобы произносить вслух. А как насчет слова «ноги»? Невозможно понять, есть ли они под их дурацкими юбками. Наверное, нет. Вместо ног у них колеса. Но у меня-то точно есть ноги, и ты это знаешь. Я заметила, что ты смотришь на них, когда ветер раздувает мне юбки. Ты собираешься это отрицать? Попробуй-ка.
– Я ухожу.
Пинкни встал и покачнулся, пытаясь обрести равновесие.
– Трус, – прошипела Пруденс. – Ты хочешь поцеловать меня, хочешь прикоснуться к женщине, не закованной в металл. Что ж, целуй свою милую невесту, деревянную куклу, под стать твоей руке.
Слова Пруденс жалили Пинкни, как злые осы.
– Перестань! – воскликнул он. – Замолчи!
Пруденс учащенно дышала от ярости. Ее щеки блестели от испарины, и грудь колыхалась с каждым вдохом. Пинкни смотрел на нее не отрываясь. Коричневое, застегнутое до горловины платье сидело на ней как влитое. Он видел очертания ее сосков. Под тонким хлопком ничего не было надето.
– Боишься? – Она смеялась над ним.
Пинкни рухнул на канапе и притянул рукой ее голову. Его губы коснулись рта девушки. Пруденс скрестила руки на его спине и прижалась к нему. Пока они, перестав сдерживаться, покрывали друг друга поцелуями, Пинкни вытащил шпильки из тугих завитков ее волос. Волосы упали девушке на плечи – густые, шелковистые, пахнувшие медом. Пинкни отпустил ее. Он откинулся на спинку канапе. Пруденс уронила руки. Он взглянул на нее. Ее щеки раскраснелись, глаза сияли – она надеялась, она жаждала его. Волны лоснящихся волос разметались за ее спиной по блистающей парчовой обивке.
