Текст книги "Чарлстон"

Автор книги: Александра Рипли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

– Ей нужна нянька. Я просила Софи, чтобы она брала ее погулять в парке, но у нее не хватает времени. У всех детей есть няня. Я думаю, она все еще тоскует по Джорджине.

– Чепуха, – сказала Джулия. – Для няньки она слишком взрослая. В ноябре ей исполнится шесть. Необходимо отдать ее в школу. Пинкни, тебе придется изыскать средства, чтобы записать ее к мадам Тальван.

– Джулия, – заметила Мэри, – я тебе уже говорила, что не готова отправить ребенка к мадам Тальван. Элинор Олстон собирается открыть школу. Лиззи можно записать к ней. Элинор такая милая и прекрасный пример для подражания.

– Элинор Олстон ничего не понимает в обучении. А школа мадам Тальван существует уже несколько лет. Мадам Тальван говорит с акцентом, но ведь она француженка. Юная леди с ранних лет должна говорить по-французски.

– Я не могла запомнить ни слова, как ни билась наша мадемуазель. По-моему, говорить по-французски не так уж важно.

– Ты всегда была тупицей. Все культурные люди говорят по-французски.

– Но я…

Пинкни не слушал, как они спорят, он думал о том, что сказала мать. Конечно, Лиззи требуется нянька, которая водила бы ее гулять. Девочке необходимо играть с другими детьми. Неудивительно, что она такая скучная. В доме одни взрослые. Стюарт для нее слишком большой. Она совершенно одинока.

– Мама, – сказал Пинкни, – я скажу Софи, чтобы она каждый день после обеда гуляла с Лиззи в парке. И не слушай ее отговорок.

Он чувствовал, что камень свалился у него с сердца.

– Миссис Трэдд, ужин подан, – донесся из полутьмы холла голос Элии.

– Спасибо, Элия. Мы сейчас придем. – Мэри вздохнула. – Я теперь не знаю, который час. Как ты думаешь, водрузят ли на место колокола Святого Михаила?

– Спроси у архангела Гавриила. Это его друзья янки разбили их в Колумбии.

Джулия не уставала изобретать новые насмешливые прозвища для преподобного доктора Эдвардса. Мэри страшно разозлилась. Пинкни поспешил вмешаться:

– Леди, леди! Северные епархии собрали деньги, чтобы отвезти колокола в Англию для починки. Мы не можем ругать церковь за провинности армии.

Мэри всхлипнула скорбной голубицей:

– Я не могу слышать, как проклинают.

– Но то, что я сказал, нельзя назвать проклятьем.

– А Джулия…

– Избавь меня от этого вранья, Мэри. Я хожу по воскресеньям на службу, как поступала всю свою жизнь. Но мне не нравится то, что происходит там теперь.

– Джулия! Доктор Эдвардс искренне вдохновенный проповедник.

– Вдохновенный, как же! Что бы ты сказала, будь у него заячья губа!

Мэри отчаянно расплакалась. Пинкни обнял ее за пухлые плечи. Как любому мужчине, ему хотелось как-то успокоить ее.

– Не расстраивайся, мама, – сказал он упавшим голосом. – Я пойду с тобой в церковь в ближайшее воскресенье. Так тебе, наверное, будет лучше?

Начиная со следующего дня Софи стала водить Лиззи на прогулку в Уайт Пойнт Гарденс. Парк находился за два квартала от их дома. Поначалу Софи дулась, но, увидев ряд нянюшек, сидящих на скамейках, и обнаружив среди них своих подруг, немедленно развеселилась. Ее похвалили за то, как аккуратно выглядит Лиззи в своем белоснежном накрахмаленном передничке. К концу прогулки Софи поздравила себя. Лиззи, в отличие от других детей, не перепачкалась. Пока другие девочки и мальчики бегали, играли и валялись на траве под дубами, Лиззи села в сторонку возле куста олеандра и принялась складывать в кучку опавшие листья. С девочкой не было никаких хлопот.

Пинкни ждал их возвращения домой.

– Тебе было весело, сестричка?

Девочка машинально кивнула:

– Да, сэр.

Лицо Пинкни вытянулось.

– Погодите, мистер Пинкни. Ребенок должен освоиться, – авторитетно заявила Софи.

– Да, я тоже так думаю. Спасибо, Софи.

Он улыбнулся Лиззи, которая попыталась улыбнуться ему в ответ. Вышла жалкая гримаска.

Пинкни отправился к Энсонам. Дом через улицу был его прибежищем. Он обязан был ежедневно навещать Лавинию – так поступали все помолвленные молодые люди. Но поскольку сроки помолвки не были ограничены, прочие правила применялись сообразно обстоятельствам. Пинкни сопровождал Лавинию на вечера и сидел на скамеечке подле нее, держа девушку за руку. Однако наедине их не оставляли. На балы с ними ездила Мэри Трэдд, а дома роль дуэньи исполняла Люси Энсон. Джошуа Энсон выдвинул определенные требования:

– Возможно, ты не сыщешь средств для женитьбы, Пинкни. Кто знает, что может случиться в этом мире. Ты же не хочешь, чтобы Лавиния была скомпрометирована.

– Конечно нет, – ответил Пинкни.

И ответ его был вполне чистосердечен. Он от всей души сожалел, что потерял над собой контроль, когда поцеловал ее в первый раз. Как хорошо, что присутствие третьего избавит его от искушения. Вряд ли Лавиния подозревала, какой опасности подвергает себя, кокетничая с ним. Она была так красива и так искренне прятала свою маленькую руку в его руке и склонялась головой к нему на плечо, в то время как Люси штопала, не отрывая глаз от работы.

Пинкни заметил, что Люси всегда выглядит усталой. Бедняжка. Заботиться об Эндрю не так-то просто. Пинкни заходил к нему каждый день после того, как покидал Лавинию и Люси. Эндрю стал меньше пить и выглядел лучше. Но виски заставляло его забывать о болезни, а теперь он постоянно тревожился. Джошуа Энсон учил его юриспруденции – юристу не обязательно ходить. Но Эндрю был плохим учеником и прекрасно понимал это.

– Черт побери, Пинкни, все, что я умел как следует, – это ездить верхом и вальсировать. Мой учитель еле вбил в меня таблицу времен. Как я управлюсь со всеми этими «принимая во внимание» и «пунктами второй части»? Я стараюсь изо всех сил. Люси натаскивает меня, а у отца терпение святого. Но все бесполезно.

Пинкни не знал, что ответить. Ни себе, ни Эндрю. Надо выжимать из себя все, что можно. И так каждый день. Но порой не оставалось ничего другого, как только подналечь на графинчик с виски. Это помогало забыться. Не думать о том, что земля на реке Уоппу продана за гроши. Не думать, что жизнь становится все скудней, несмотря на жесточайшую экономию. И главное, забыть, что наступит пора, когда придется продать Карлингтон.

Сердце его рыдало о Карлингтоне. Он мечтал о нем, засыпая и просыпаясь. Но у него не хватало мужества съездить туда. Карлингтон был слишком дорог ему. Только Джо Симмонс его понимал. Он заметил, что Пинкни уклоняется от разговора, когда его мать вспоминает о плантации.

– Что-нибудь стряслось, капитан? – спросил он мягко. – Опять этот ублюдок Шерман?

Пинкни, благодарный, что может облегчить душу перед молодым участливым слушателем, пересказал ему свои смутные страхи.

– Если дома не существует, – сказал он Джо, – это все равно как бы не существовало ни меня, ни моего отца, ни деда. Возможно, янки сожгли дом, но точно я не знаю. И не хочу знать. Мне хочется верить, что там все точно так же, как перед нашим отъездом в Виргинию. Одно дело понимать, а другое – знать. Я вынужден понимать, что жизнь изменилась. Но не обязан знать. Я еще не готов к этому.

11

Пальцы Мэри порхали в каскадах паутинного кружева, обрамляющего горловину серого платья.

– Ах, Пинни, – сказала она, войдя в гостиную, – ты не находишь этот воротник слишком легкомысленным? О, как ты хорошо выглядишь. Надеюсь, Стюарт Нас не подведет. Он растет быстро, как сорная трава. Все становится ему мало. Мне бы не хотелось иметь светский вид. Я чувствую себя такой кроткой, такой умиротворенной, собираясь в дом Божий. А если я сниму это кружево, придется убирать весь лиф. Платье такое старое. Приходится носить старые вещи. Как я в нем выгляжу?

– Великолепно, мама.

– Зато я не надеваю драгоценностей. Это слишком суетно.

Мэри продолжала щебетать. Пинкни почувствовал, что боль в висках распространилась по всей голове. Ему не следовало вчера засиживаться с Эндрю, и выпили они, пожалуй, многовато. Но главное, не надо было обещать матери, что он пойдет с ней в церковь.

– Не суетись, Мэри. Еще только половина восьмого. – Джулия уселась на стул, который выдвинул для нее Элия.

С нею пришли Стюарт и Лиззи. Дети спокойно заняли свои места. Стюарт был мрачен, Лиззи бледна и замкнута. Для Джо тоже был поставлен прибор, но паренек отсутствовал. Наверное, ускользнул из дома ранним утром по своим делам.

Волнение Мэри заставило всех поторопиться с завтраком. Через четверть часа вся семья уже шествовала по улице к церкви Святого Михаила. Надо было пройти полтора квартала. Мэри возглавляла процессию, гордо держа под руку старшего сына. Выглядел он великолепно. Стараниями Дилси он поправился настолько, что одежда теперь была ему впору. Серый сюртук и черный жилет облегчали его широкие плечи, подчеркивая узкую талию. Увечье не бросалось в глаза благодаря искусно сделанному Соломоном протезу, который покоился на черной шелковой перевязи.

Как всегда, в портике церкви толпился народ. Знакомые обменивались приветствиями, перед тем как войти. Пинкни подвел мать к огороженной фамильной скамье и открыл дверцу. Лиззи и Стюарт вошли гуськом. Мэри пошепталась с Джулией.

– Пинкни, – сказала тетушка, – ты пройдешь за мной, а мама сядет у прохода.

Мэри с благочестивым выражением на лице ждала, пока сын пройдет мимо нее. Она вошла последней и плавно опустилась на узкую скамью. Пинкни протянул руку над ее склоненной головой и закрыл дверцу.

Орган вздохнул, и зазвучала мелодия церковного гимна. Все встали. Позади себя Пинкни слышал голос преподобного Адама Эдвардса. Голос был густой, богато окрашенный. Звучал он сильно, перекрывая хор и голос органа. Когда пронесли крест, Пинкни склонил голову и огляделся. Эдвардс был великолепен. Пышный белый стихарь ниспадал с его рук, как крылья ангела. Волосы преподобного также были пышными и белыми. Они обрамляли его благородный лоб, открывая широкоскулое гладко выбритое лицо с большим прямым носом и квадратным подбородком, раздвоенным продольной ямочкой. Пинкни отвернулся. Он боялся встретиться глазами с тетушкой, чтобы не расхохотаться. Джулия не преувеличивала. Шествие преподобного сопровождалось шуршанием шелковых юбок – дамы поворачивались вслед за ним, как стрелка компаса за магнитом.

Когда закончили петь гимн, голос Эдвардса зазвенел с кафедры, достигая ушей каждого.

– Жертва Богу, – провозгласил он, – дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже. – Он воздел руки, как бы указывая прямо в небеса. Прихожане опустились на колени. Все ждали, пока не улягутся последние шумы и шорохи. Наконец наступила напряженная тишина. Тогда его ангельский голос полился на них.

– Возлюбленные братья, – слова звучали необыкновенно ласково, – в Писании сказано, что мы не должны, – голос проповедника возвысился, – сознавать и исповедовать свои бесчисленные грехи и злодеяния.

Пинкни почувствовал, как от этих слов его пробирает дрожь. Только однажды с ним было такое: на спектакле в Лондоне, когда Патти пела Лакме. В церковь он пришел из любопытства, желая ради забавы понаблюдать за Эдвардсом. Но от прежнего настроения не осталось и следа, Пинкни был очарован. Он пел вместе со всеми, вторя могучему голосу проповедника:

– …Мы следуем порочным наклонностям своего сердца. Мы восстаем против Твоих священных заповедей…

Знакомая служба продолжалась, преображенная. Эдвардс преобразил ее. Он открыл Библию, лежащую перед ним на аналое, и все подняли на него глаза, выжидая.

На молитвенной скамье, ближайшей к аналою, Пруденс Эдвардс повернула голову, как если бы внимательно смотрела на профиль своего отца. Она любила сидеть здесь, потому что на галерею звуки доносились расплывчато, можно было разобрать только отдельные слова. Изумительный голос отца не зачаровывал девушку: она привыкла слышать его каждый день дома. Краешком глаза она наблюдала за конгрегацией. Как обычно, все были зачарованы. Пруденс еще немного повернула голову, чтобы увидеть женщину, за которой она наблюдала не впервые. Да, она на месте. И ничего не изменилось. Худощавая прихожанка с надменным лицом не скрывала скуки. На памяти Пруденс это была единственная женщина, которая не поддавалась чарам ее отца. Пруденс возликовала. Каждое воскресенье она боялась, что эта прихожанка будет покорена, как все остальные. Бывали такие, на которых волшебный голос отца действовал не сразу, но и они сдавались.

Однако что-то изменилось. Мальчик и девочка сидели рядом с женщиной, как обычно. Пруденс любила наблюдать, как солнце, поднимаясь все выше, посылает отвесные лучи сквозь верхний ряд окон на медно-рыжие головки детей. Сегодня над ними высилась третья голова, тоже окруженная золотым ореолом. Забыв осторожность, Пруденс повернула голову еще больше, чтобы получше рассмотреть. Отец сделал жест, призывая ее ко вниманию. Но она уже успела заметить красивого молодого человека с сиявшими на солнце рыжими волосами. Пруденс машинально следила за ходом службы, повторяя слова молитвы и присоединяясь к пению гимнов. Внешне она была поглощена церковным действом. Но на самом деле она едва дождалась конца службы. Когда проход наполовину опустел, Пруденс выскользнула в боковую дверь, быстро прошла мимо фамильных усыпальниц и встала за колонну, так чтобы видеть всех, кто выходил. Прихожане обычно останавливаются поговорить; возможно, она услышит его голос, увидит его улыбку. Хотя вид у него был такой, будто он очень давно не улыбался.

Джо Симмонс отсутствовал в это воскресенье вовсе не по причине своей неугомонности. Впрочем, и в прошлые воскресенья тоже. Пожив в доме Пинкни, он понял, что ему необходимо погрузиться во внешний мир. Трэдды жили слишком замкнуто. Паренек чувствовал, что новая жизнь несет иной опыт. И он приложил все усилия, чтобы обрести его.

У Джо не было привычки к многословию – ни к внешнему, ни к внутреннему. Лишенный образования, он не мог найти слов, чтобы рассказать о себе или оттачивать свои мысли. Однако он интуитивно понимал настроения окружающих, и его собственные чувства были тем сильнее, чем меньше он о них задумывался. Джо был не в состоянии высказать Пинкни свою благодарность за дружбу и гостеприимство. И он не задавался вопросом, сможет ли защитить семью Трэддов от надвигающихся невзгод. Он никогда не сомневался, что сумеет это сделать. Паренек чувствовал, что жестокость, которой он поневоле научился в суровые годы раннего детства и благодаря которой выжил, становится разменной монетой в хаотической жизни послевоенного Юга. Перечинив все что можно в доме на Митинг-стрит, он принялся блуждать по городу, приглядываясь к событиям, лицам, пока наконец не обнаружил подходящее для себя поле деятельности. Он незамедлительно вторгся на это поле.

Паренек никогда не видел такого громадного здания, как Чарлстонский отель. Он простирался на целый квартал и имел целых три этажа. На каждом этаже широкие галереи, выложенные квадратами желтого и зеленого мрамора, вели от огромных дорических колонн двадцати четырех футов – высотой к увенчанным арками окнам и дверям отеля. Фасад по приказу Сиклза был выбелен к празднику. Прочие стены здания еще хранили следы пробоин. На фасаде кирпич просвечивал сквозь нелепую известку.

Едва ли не каждый день Симмонс неторопливо входил в слабо освещенный, похожий на пещеру вестибюль. Люди беседовали, сбившись в кружки, – одни таинственным полушепотом, другие громогласно, с бахвальством. Это был центр деловой жизни города. Отель служил приютом потоку хищников, которых впоследствии прозвали саквояжниками. Это были люди, наживавшие состояния на бедах послевоенного Юга. Вестибюль отеля был их конторой. С утра до вечера там собирались, рассыпались, перемещались группки людей. В огромные парадные двери входили и выходили мужчины, некоторые в военной форме.

Джо Симмонс бесцельно блуждал меж беседующими. Одет он был в подкороченные потертые брюки и старую рубашку. Лицо паренька хранило глуповатое выражение деревенского дурачка. Глаза его рассеянно перебегали от кружка к кружку. Очевидно, паренек был поражен великолепием одежды и важностью дельцов.

Но от его внимания ничто не ускользало. Его глаза и уши жадно ловили впечатление, подмечая, кто с кем встретился, кто о чем говорит и кто кому жмет руку.

– Железные дороги – вот что нынче приносит деньги, – провозгласил сутулый бородач. Его окружали слушатели. – Трое уже созрели и вот-вот упадут прямо в руки. Надо только чуть поднажать на этих чарлстонцев. Проезжие тракты никому не нужны, право пользования скоро будут продавать за медные гроши.

– А ты будешь их чеканить?

Все расхохотались. Джо перешел к другой группке.

– …вот так и Эл. Он подрядился поставлять учебники для всех школ Бюро. А сенатор во всю глотку кричал о благодарных негритятах, изучающих Шекспира. Конгресс постановил выделить деньги. Нашлись десятки Мак-Гуффеев, с которых Эл получил примерно сотню тысяч.

– Сколько он отвалил сенатору?

– Ни единого цента. – Рассказчик подмигнул. – Но кто-то послал его жене новую коляску с парой гнедых в серебряной сбруе.

Джо скользнул дальше.

– …купи хлопковую плантацию по доллару за акр, как только будут выплачены налоги. Найми бедняков из белых. Хлопок скоро подскочит в цене… Ты спятил. Деньги должны работать, а не лежать… На сувенирах можно неплохо нажиться в Нью-Йорке. Флаги мятежников, военная форма – неважно, лишь бы это было со старого Юга. Можно купить мундир за пенни и выручить доллар. Они еще недостаточно проголодались, чтобы продавать флаги. Но погоди, этот день не за горами… Я слышал, Гарри взялся поставлять бревна для восстановления складов… Нет, это Ардсли. Гарри будет поставлять кирпичи… У тебя нет знакомых, имеющих доступ в контору Сиклза? Я должен знать наверняка, можно ли подкупить адъютанта…

Симмонс направился к выходу. Он никогда не оставался здесь слишком долго: боялся, что заметят.

Через месяц паренек разбирался в наметившихся в вестибюле сделках не хуже самих дельцов. Еще через некоторое время он выделил тех, кому можно доверять, – вплоть до последней точки. Теперь он был готов из наблюдателя превратиться в дельца.

Джо попросил Пэнси перешить льняной костюм, который подарил ему Пинкни. В то самое воскресенье, когда Пинкни сопровождал в церковь свою матушку, Джо позаимствовал у друга часы с цепочкой и, заодно прихватив из гардеробной трость, отправился в отель, чтобы дебютировать в роли бизнесмена.

Его сельский выговор вызвал улыбку у человека, к которому он подошел. Коммерсант отвернулся. Но Джо, не смутившись, продолжал говорить. И коммерсант с интересом взглянул на него:

– Ты говоришь – Трэдды. Это те самые, с «улицы Трэддов»?

– Вы слышали, что я сказал. И другие аристократы тоже.

– Как ты с ними свяжешься?

– Это моя забота, мистер. Вы только подождите.

– Пойдем-ка в столовую, сынок. Похоже, ты заслуживаешь хорошего угощения.

– Не зовите меня сынком, ведь вы мне не папа. Но от угощения не откажусь, я не гордый.

Джо вернулся домой, сытый до отвала. Карманы у него были набиты мятными пряниками для Лиззи. Он также имел и некое поручение для Пинкни.

Бизнесмен, с которым он беседовал, остался сидеть за столом. Он задумчиво ковырял во рту зубочисткой. «Черт побери, – размышлял он, – этот юный делец даст мне сто очков вперед. А ведь он – готов поклясться – еще не сбрил своей первой щетины».

Джо возвратил Пинкни часы и рассказал, где он был.

– Твои чарлстонские друзья, капитан, посылают слуг продавать вещи и на эти деньги покупают еду. Их, можно сказать, просто грабят. Я связался с парнем, который может предложить хорошую цену.

Пинкни взъярился, но удержал гневные слова на языке и повернулся к Симмонсу спиной, чтобы дать гневу утихнуть. Услышав слова, которые говорил ему Джо, он вновь взглянул на него. Голова его поникла, плечи опустились. Джо говорил правду, но эта правда была ненавистна Пинкни.

– С кем-то они все равно должны иметь дело. Я не чарлстонец и потому не такой гордый. Ты, конечно, не будешь этим заниматься. Все, что от тебя требуется, – это помочь своим же друзьям. Они будут давать вещи тебе, ты – мне, а я буду продавать. За золото. Я не умею ни читать, ни писать, капитан, зато я хорошо считаю. Я не допущу, чтобы кого-то надули. Торговля уже началась, капитан. Продают безделушки, серебряные ложки, кубки и прочее… Ты видел аукцион. Они торгуют вовсю. Людям нужны деньги. Ведь ты же не хочешь, чтобы твоих друзей надували?

Пинкни кивнул.

– Ты прав, Тень. Я должен быть благодарен тебе. Но все это так грустно. – Он моргнул. – Кажется, я плачу.

Теперь уже Джо старался не смотреть на Пинкни.

– Пойду сниму этот костюм, – сказал он. Он решил пока не говорить Пинкни о комиссионных, которые им предстояло зарабатывать.