Текст книги "Чарлстон"
Автор книги: Александра Рипли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 43 страниц)
55
Несмотря на все ухищрения, Элизабет пришлось сделать уступку реальности и в 1896 году пойти на сокращение заработной платы рабочим в Карлингтоне. Известие об этом было выслушано собравшимися без малейшего протеста. Все понимали, что даже урезанная сумма превышает получку рабочих на других предприятиях по переработке фосфатов. Подписание нового контракта ни у кого не вызывало недовольства.
В течение января Кэтрин Мэри Купер была представлена обществу на балу святой Цецилии, танцевала до упаду на вечере Котильон-клуба, впервые посетила скачки и данный по этому случаю бал, а восемнадцатого числа состоялся ее повторный дебют на танцевальном вечере с чаепитием, который устроила Элизабет в Каролина-холл. Всякий раз Кэтрин была в новом платье и выглядела, как знала сама, ослепительно. По словам наиболее восхищенных молодых людей, изгиб ее шеи напоминал лебединый, а ее черные как вороново крыло волосы, обрамлявшие прелестное личико, Лоренс Уилсон воспел в изысканных стихах, которые преподнес Кэтрин вместе с букетом на следующее утро после бала. От успеха у Кэтрин кружилась голова. Единственное, что омрачало ее радость и о чем она не переставала сокрушаться, – это решительный отказ матери позволить ей надеть хотя бы раз свадебное ожерелье, принадлежавшее бабушке. Элизабет всей душой разделяла счастье дочери, с каждой минутой убеждаясь, что деньги, вырученные по закладной на дом, потрачены не впустую.
Со времени их бурной размолвки минуло более двух лет. Элизабет изо всех сил старалась быть на высоте требований, предъявляемых к ней дочерью и ею самой. Она брала Кэтрин с собой за покупками, часами обсуждала с ней прически, обучала тонкостям ношения кринолина, обязательного для бала святой Цецилии, наставляла и в ведении домашнего хозяйства, уделяя особенное внимание искусству кулинарии. Кэтрин, поглощенная заботами о своей внешности, всеми правдами и неправдами отнекивалась, если ей поручали штопать белье или снимать пену с бульона.
– Когда-нибудь ты скажешь мне спасибо, – строго внушала ей Элизабет. – Мужу необходим домашний уют и ежедневно хороший обед. Слуг не вышколить, пока не научишься все делать сама. Нечего увиливать от своих прямых обязанностей. Подай-ка мне вот тот жбан с керосином.
За окном непрерывный дождь поливал выложенную кирпичом мостовую и отливающие серебром рельсы на Митинг-стрит. Как раз подходящий день для чистки дымоходов. Начали с библиотеки. Элизабет смочила керосином скомканную газету, лежавшую в камине, и крикнула в вытяжную трубу:
– Сейчас полыхнет! Следи внимательно, Кэтрин, – обернулась она к дочери. – Камин в столовой на твоей ответственности.
Элизабет приподняла газету щипцами, держа их в левой руке, правой рукой зажгла спичку и поднесла ее к газете. Когда та загорелась с обоих концов, Элизабет сунула пламя в дымоход, как можно дальше. Послышался легкий свистящий звук: нагретый воздух создал в трубе тягу. Смоченная керосином газета ярко вспыхнула и подожгла скопившуюся внутри сажу. Огонь загудел, с ревом и треском распространяясь все выше и выше по системе дымоходов, захватывая камины в гостиной, в спальне Трэдда наверху и устремляясь через чердачную трубу наружу. Вылетавшие в небо снопы искр мгновенно гасились струями дождя. На крышу был откомандирован в качестве пожарного стража бойкий чернокожий малец. Заметив огненные хлопья сажи, уцелевшие от влаги, он должен был затушить их с помощью метлы.
– Давай, Кэтрин! – поторопила дочку Элизабет. – Я понимаю твои страхи. Когда твоя двоюродная бабушка Джулия первый раз заставила меня поджигать керосин, я не сомневалась, что рука у меня превратится в жаркое. Нужно отдернуть ее, как только вспыхнет сажа. Тут и думать не о чем, гореть она принимается с таким шумом, что рука отдергивается сама собой.
– А почему бы нам снова не нанять трубочиста?
– Да потому, что трубочист обойдется в пятьдесят центов, а весь пол будет покрыт сажей. Если же дождаться сырой погоды и набраться немножко смелости, не придется выколачивать ковры и деньги останутся в кармане. Вот тебе бумага, скомкай ее хорошенько. Посмотрим, как у тебя получится…
Подобным урокам Элизабет уделяла все свои свободные часы после обеда. Кэтрин училась искусству обращаться с веером, отделять желток от белка, натягивать длинные перчатки так туго, чтобы можно было не снимать их за обеденным столом, удалять пятна со скатерти, спускаться по лестнице, не глядя под ноги, сервировать ужин и заваривать чай. Мало-помалу Кэтрин уверовала в исключительные способности Элизабет. Теперь, когда Кэтрин «вращалась в свете» и круг ее знакомств не ограничивался пятью-шестью подружками, она со всех сторон слышала хвалы матери. «А, так это же дочка Элизабет Трэдд!» – и за этим обрадованным восклицанием неизменно следовал радушный прием. Кэтрин обнаружила, что ее мать почитается в обществе эталоном – носительницей лучших традиций, присущих женщинам Чарлстона, воплощением стойкости, благоразумия, практичности и вместе с тем неотразимого очарования. Некий пожилой джентльмен полчаса кряду объяснял Кэтрин, какие именно родственные узы соединяют семейства Пинкни и Трэддов, возведя фамильную ветвь Пинкни к Элизе Пинкни, которая в шестнадцать лет одна управляла плантацией площадью в четверть миллиона акров и вводила новые культуры, в то время как ее отец сражался с индейцами.
– По приезде в Чарлстон генерал Вашингтон отправился к миссис Пинкни с визитом. Тогда ей было уже много лет, но она сумела сохранить обаяние молодости. Происхождение всегда скажется!
Седовласый историк приложился губами к руке Кэтрин и отпустил ее наконец на волю.
– Мама! – воскликнула она, оставшись наедине с Элизабет. – Знаешь ли ты, что на тебя показывают пальцами все леди в Чарлстоне?
– Что? – потрясенно переспросила Элизабет. – Что я такого сделала? Я держу локти на столе? Или меня уличили в том, что я зеваю, прикрывшись веером?
– Нет, мама, нет! Все выставляют тебя как образец. Все тобой восхищаются… И я тоже.
Глаза Элизабет увлажнились.
– Милая моя девочка, – проговорила она, – как я счастлива это слышать.
В пестром мелькании кринолинов, щипцов для завивки волос и ухажеров с букетами бедняжка Трэдд чувствовал себя одиноким и заброшенным. Элизабет старалась чем-то утешить сына, но все ее попытки терпели неудачу. Она сделала ему сюрприз – преподнесла в подарок роликовые коньки, однако спустя две недели нашла их даже нераспакованными.
– В чем дело, дорогой? – удивленно спросила Элизабет. – Ты был так рад подарку…
Трэдд покраснел и заерзал на стуле:
– Я не хотел тебя обидеть, мама. Ролики – это для маленьких. А мне в декабре исполняется уже тринадцать.
Выслушав это, Элизабет осторожно намекнула, что если он становится таким взрослым, то ему, вероятно, понадобится новый костюм.
– Не успеешь оглянуться, как тебя начнут приглашать на вечера.
Вместо ответа Трэдд схватился за горло, высунул язык и издал судорожный хрип, будто шею ему сдавила петля.
«О Господи»! – мысленно воскликнула Элизабет. Она обратилась за советом к Джо Симмонсу. Тот предложил ей совершить вместе с мальчиком поездку в Карлингтон.
– Так или иначе, в будущем владельцем компании станет он.
Стюарт посоветовал отправить Трэдда в Барони – порыбачить и поохотиться. Его младший сын, Энсон, был младше Трэдда всего на два с половиной года.
Оба предложения Трэдд отверг – вежливо, но твердо. Элизабет видела сына насквозь: ни та ни другая поездка не представляли для него ни малейшего интереса. Более или менее убедительно изобразить радость Трэдду мешало его чистосердечие. «Ничего не поделаешь, – заключила Элизабет, – Занятия в школе через месяц кончаются. Этим летом мы во что бы то ни стало переберемся на остров. Трэдд очень любит море».
Не успела Элизабет принять это решение, как проблема снялась сама собой. Однажды, возвращаясь с занятий, Трэдд вихрем ворвался к ней в контору:
– Мама! Мама, можно мне поехать в Карлингтон и взять туда с собой одного моего друга? Мама, ну пожалуйста, я очень тебя прошу. Скажи скорее, можно?
– Конечно же можно, Трэдд.
Элизабет была приятно удивлена. Долго же он колебался, если предстоящая поездка так радует…
– Кого из мальчиков ты собираешься взять? Я ведь должна написать записку его матери.
Трэдд просиял.
– Нет, тебе не придется ничего писать, – торжествующе заявил он. – Мой друг уже взрослый. Ему не требуется ничьих разрешений. Это наш новый учитель.
– У вас появился новый учитель? Странно – июнь на исходе. Занятия вот-вот прекратятся. Объясни, пожалуйста.
– Доктор Портер пригласил его на будущий учебный год. Ему нужно время осмотреться и подумать, давать ли свое согласие. Все мои соклассники надеятся, что он согласится… Мама, это просто мечта, а не учитель!
– Понятно. А у этой мечты есть имя?
– Есть. Его зовут мистер Фицпатрик. Так я могу взять его с собой? Он готов ехать, но сказал, что сначала надо спросить у тебя разрешение.
– И правильно сделал. Если доктор Портер не возражает, я не буду против. Но прежде мне необходимо познакомиться с твоим другом. Пригласим его к нам на чай – через недельку.
Лицо у Трэдда вытянулось, но по тону Элизабет он чувствовал, что спорить бесполезно. Мама сейчас слишком занята. Поблагодарив Элизабет, он спешно ретировался. Элизабет, озабоченно нахмурившись, вновь склонилась над гроссбухом. Необходимо было свести годовой баланс. Хлопоты с Кэтрин совершенно выбили ее из рабочей колеи, а ей очень хотелось дать полный отчет Джо. Симмонсы устраивали вечером пышный прием перед отбытием на летний отдых в Нью-Порт.
«Хорошо, что у меня наконец-то есть приличное платье, – думала Элизабет, пока Делия застегивала ей крючки на спине. – Раньше на балах-маскарадах у Эмили я вполне могла бы сойти за пугало огородное… А теперь выгляжу нарядно, по последней моде: фасон выгодно подчеркивает фигуру». Платье это она сшила по случаю представления Кэтрин, дочка должна была гордиться матерью, нельзя же было ударить в грязь лицом в такой день. «Новая прическа мне тоже нравится, я к ней уже привыкла», – продолжала размышлять Элизабет. На затылке волосы были уложены тремя ровными валиками, лоб украшала челка с мягкими завитками. Прическа называлась «Лили Лангтри».
Делия закрепила у нее на шее тяжелое алмазное ожерелье. Элизабет всегда надевала его, отправляясь к Симмонсам.
– Делия, я спущусь в библиотеку и дождусь кареты там. А ты можешь приняться за ужин. Прости, что так задержала тебя.
Взяв веер и перчатки, Элизабет устремилась к лестнице. Выпадала свободная минутка; может быть, ей удастся покончить со счетными книгами.
– Мама! – позвал Трэдд, едва перешагнув порог. Элизабет оторвала взгляд от бумаг. – Я хотел бы познакомить тебя с мистером Генри Фицпатриком.
Рядом с сыном стоял высокий, забавный на вид молодой человек. Однако разглядеть его Элизабет не успела – он опрометью ринулся через всю комнату к столу и упал перед ней на одно колено.
– Ваш смиренный подданный, ваше величество, – произнес он и, приподняв край ее платья, приложился к нему губами.
Элизабет выронила перо, посадив на лист жирную кляксу.
– Что вы себе позволяете, молодой человек? – возмущенно вскричала она. – Сейчас же встаньте!
Посетитель немедля повиновался. Вскочив на ноги, он сорвал с головы воображаемую шляпу и, прижав руку к сердцу, согнулся в глубоком поклоне. Элизабет будто воочию видела, как на несуществующей шляпе колышется плюмаж. Лица мистера Генри Фицпатрика не было видно, однако чувствовалось, что он с трудом сдерживает смех. Элизабет впала в полное замешательство. Она досадовала на нелепое положение, в котором очутилась, столкнувшись с необходимостью делать выговор учителю сына в присутствии ученика. К тому же ее повергала в смущение заразительная жизнерадостность, излучаемая нежданным гостем. Воздух вокруг нее, казалось, насытился электричеством: волосы на голове слегка зашевелились, как когда она расчесывала их гребнем или же когда в небе сгущались грозовые тучи. Склоненная голова Фицпатрика находилась слишком близко, прямо в ее глаза глядели глаза такой голубизны, что казались темными. Глаза эти смеялись. Губы были плотно сжаты, но углы широкого рта предательски подрагивали. Тень от длинного, будто у Буратино, носа падала на острый подбородок.
– Я нимало не польщена вашим экстравагантным поведением, сэр, – строго произнесла Элизабет, даже не пытаясь скрыть гнев. – Это ваши обычные манеры?
Фицпатрик отступил на шаг. Лицо его вытянулось от огорчения.
– Прошу надо мной смилостивиться, – проговорил он уже серьезным тоном. – Я чересчур увлекся, воображение занесло меня невесть куда. Вхожу через обыкновенную дверь в обыкновенную комнату и вдруг вижу – кого? – Глориану, Королеву Фей, королеву Бесс. – Он наклонился к ней поближе. – На миг я и в самом деле поверил, что так оно и есть. Сходство просто поразительное. Вам недостает только короны и скипетра.
Элизабет сурово сдвинула брови:
– Какая чушь!
Краем глаза она заметила Трэдда, тот казался воплощением неописуемой скорби. Элизабет прониклась жалостью к сыну.
– Мистер Фицпатрик, смягчившимся голосом сказала она, – давайте забудем о только что разыгранной сценке. Будем считать, что мы познакомились. Можете прийти завтра к чаю, если пообещаете более старательно следовать общепринятым условностям. А пока – до свидания.
Она протянула ему руку. Мистер Фицпатрик соединил ее со своей, поднес к губам и поцеловал кончики пальцев.
– Обещаю приложить все старания, – заверил он. – Итак, до завтра.
Элизабет никак не могла отделаться от смутного впечатления, что у выхода он исподтишка подмигнул Трэдду.
Поговорить с самим Трэддом не удалось. Карета, присланная Джо, уже стояла у дверей. Пора было отправляться в Путь. А по возращении домой все мысли о новом учителе сына вылетели у Элизабет из головы.
Со всеми гостями Симмонса Элизабет встречалась и раньше. Завидев их изумленные лица, она испытала злорадное удовлетворение. Вместо примелькавшегося всем серого шерстяного одеяния на ней красовалось серебристо-голубое шелковое бальное платье. Недавнее столкновение с Фицпатриком странным образом взбудоражило ее, успех нового наряда кружил голову, и Элизабет всей душой отдалась приступу безоглядного веселья. Вопреки обыкновению, она смеялась почти без умолку, напропалую кокетничала с мужчинами, едва не переступая грани приличий. «Мы, южанки, хоть и бедны как церковные мыши, но кое в чем вам, дорогие леди с Севера, не уступим, а дадим сто очков вперед, даже самые неказистые из нас», – думала Элизабет. Джо наблюдал за каждым ее движением с нескрываемым восторгом. Больше всего он восхищался Элизабет, когда в ней брала верх свойственная Трэддам склонность к риску. «Элизабет все реже выказывает тягу к опасным предприятиям, – размышлял Джо. – Вот только в азартной игре за будущее Карлингтона дала себе полную волю…»
После ужина дамы покинули столовую, оставив мужчин в обществе сигар и бутылок бренди. Элизабет со всех сторон ощущала источаемую женщинами враждебность. От этого щеки у нее разгорелись еще сильнее. Но когда Эмили позвала ее к себе в будуар, чтобы поговорить наедине, краска с ее лица схлынула. Она привязалась к Эмили и сочувствовала ей, зная, насколько ненавистна супруге Джо жизнь в Чарлстоне. Ужасно неприятно, если ее сегодняшнее поведение вызвало у хозяйки дома неудовольствие.
Войдя в обитую атласом комнату, Элизабет услышала, как Эмили заперла за собой дверь. Сердце ее упало.
– Элизабет! Сядьте, пожалуйста, сюда, – пригласила Эмили.
Элизабет послушно опустилась в позолоченное кресло.
В комнате было душно. В воздухе стоял приторно-тяжелый аромат духов, которыми обычно пользовалась Эмили. Хрустальные бра слепили глаза. Эмили выглядела усталой, старше своих сорока. Она медлила, явно не зная, с чего начать. Элизабет подыскивала слова для ответа. Требовать от нее извинений со стороны Эмили было бы сущей дерзостью. Она еще готова принять от супруги Джо мягкий упрек, но оправдываться ей, собственно, не в чем. В конце концов, она прирожденная леди, настоящая чарлстонка; большинству присутствующих дам далеко до нее. Элизабет почувствовала прилив возмущения.
Эмили судорожно раскашлялась. Сухой неудержимый кашель сотрясал все ее тело. Кое-как отдышавшись, она проговорила с усилием:
– Слава Богу, прошло. Весь вечер крепилась сколько могла.
Ее чудесный голос изменился: в нем слышалась теперь легкая хрипотца. Элизабет заметила это сразу, как только Эмили обратилась к ней с первыми словами приветствия.
– Я долго ломала голову над тем, как это тебе объяснить, и ничего не смогла придумать. Скажу прямо, без экивоков.
Элизабет приготовилась к решительному отпору.
– Я скоро умру, – прошептала Эмили еле слышно. – Я скоро умру, – повторила она уже громче. – Я не хочу умирать, но никуда не денешься. Жить мне осталось совсем недолго.
Элизабет затрясла головой, отказываясь верить собственным ушам. Не может такого быть! Чтобы Эмили, такой избалованной, изнеженной, оберегаемой судьбой от всех бед, грозило несчастье… Нет, немыслимо! Это противоречит всякой логике. Потрясенная, Элизабет разом стряхнула с себя оцепенение. Бросившись к Эмили, она крепко сжала ее в объятиях:
– Нет, нет, это невозможно! На море ты поправишься. В городе слишком тяжелый воздух, им трудно дышать, особенно летом.
Тело Эмили оказалось таким хрупким, что Элизабет невольно усомнилась в собственных словах. Под пышными складками атласного, отделанного кружевом наряда почти не ощущалось плоти. Косточки будто у воробья, подумала Элизабет.
Эмили высвободилась из ее объятий.
– Сядь, пожалуйста, – попросила она Элизабет. – Когда мы стоим рядом, я чувствую себя карлицей. Если ты не против, я останусь на ногах – мне легче говорить, когда я расхаживаю взад-вперед.
Впервые за все время знакомства Элизабет ощутила в Эмили самостоятельную, полную достоинства личность. Она испытывала к Эмили симпатию, но считала ее испорченной и высокомерной. Теперь ее маленькая фигурка внушала Элизабет чувство уважения – и страха за ее благополучие.
– Джозеф ничего не знает, – продолжала Эмили. – Но так или иначе узнает до конца года. С каждым днем скрывать от него становится все труднее.
По словам Эмили, в горле у нее обнаружился рак. По жестокой иронии судьбы, болезнь отнимала у нее главную и единственную гордость – прекрасный голос. Врачи не давали ей и года жизни.
– Невыносимо умирать в Чарлстоне! – страстно воскликнула Эмили. – Я ненавижу этот город! Я пыталась полюбить его, всеми силами пыталась. Но вот прошло уже четыре года – и день ото дня я ненавижу его все больше. Этот город обладает какой-то магией. Джозеф всю жизнь находится во власти Чарлстона, а сейчас он зачаровывает Викторию. Ей хочется стать точь-в-точь как другие чарлстонские девочки. Она во всем копирует своих соклассниц – и в одежде, и в речи. Город отнимает у меня моего ребенка, моего мужа он уже себе присвоил. Мне суждено остаться в полном одиночестве. Но я не хочу встречать свой конец, чувствуя себя совершенно заброшенной. Мне никогда не понять, как можно проникнуться такой враждебностью к грязным улицам с обшарпанными старыми домами, и я устала с этим бороться. Последние минуты я хочу провести в Нью-Йорке. Там у меня будет один-единственный противник.
Эмили вскинула руки над головой, словно отгораживаясь от невидимого неприятеля. Крохотные глаза ее выражали ужас, зрачки расширились до предела.
По спине Элизабет пробежали мурашки. Ей была непонятна бурная ненависть Эмили, но силу этой ненависти она ощутила на себе. Маленькая Эмили вся кипела от переполнявших ее чувств. Элизабет с трудом подавила в себе не менее страстное желание выкрикнуть что-нибудь в защиту родного города, так много для нее значившего, но вовремя прикусила язык. Вступать в спор с Эмили было нельзя.
– Чем я могу тебе помочь? – спросила она вместо этого. – Я готова исполнить любое твое желание. Что мне для тебя сделать?
Эмили вперила в нее невидящие глаза, потом взгляд ее прояснился.
– Не надо ничего делать, – проговорила она. – Пусть будет все как есть. Словно ничего не произошло. Только оставь нас одних. Не пиши деланно бодрых, шутливых писем. Не присылай отчетов о делах компании. Не напоминай Джозефу о Чарлстоне. О том, что Чарлстон ждет его. Я собираюсь поместить Викторию в пансион на Севере. Быть может, еще не поздно спасти ее от наваждения. Джозеф не покинет меня, если будет знать, что он мне нужен – и почему. Мне не хочется причинять ему боль. Я не хочу, чтобы его терзали напоминания о родине – продажной, распутной совратительнице. – Голос Эмили сделался пронзительным до визга, и она снова зашлась в кашле.
Элизабет принялась ее утешать, уверять, что все будет хорошо. Она смочила виски Эмили одеколоном, и та почувствовала себя лучше. Вскоре они смогли вернуться к гостям, будто ничего особенного не случилось.
Вечер, к счастью, не затянулся. Домой Элизабет вернулась совершенно разбитой. Голова у нее разламывалась, от боли слегка подташнивало. Признание Эмили потрясло Элизабет до глубины души. Невозможно было представить, что скоро ее не станет. Хотя супруга Джо и не стала ее близкой подругой, она вошла в ее жизнь незаменимой составной частью. Слишком много пришлось пережить утрат, слишком много, и ожидание новой было непереносимо.
А как Джо? Для него это будет страшным ударом. Он обожает жену – Элизабет нисколько не сомневалась в этом. Неустанное внимание к Эмили, готовность предупредить любой ее каприз служили, как думала Элизабет, свидетельством безграничной супружеской преданности.
И потом, Эмили откровенно ревнует мужа к ней. Это открытие огорчило Элизабет едва ли не столь же сильно. Ревность Эмили, решила Элизабет, проистекает из ее болезненного неприятия любви Джо к Чарлстону. Конечно, Джо без устали печется о ней. Но это потому, что он почти родственник, а члены одной семьи должны заботиться друг о друге. Все его слова и поступки могли принадлежать ее брату – родному или двоюродному. Или особенно близкому другу. Джо заменил Элизабет их всех. Ближайший ее друг, когда она была маленькой, а теперь почти второй Пинкни. Элизабет давно привыкла считать Джо своим родичем. Ревность Эмили бессмысленна, эту ревность пробудил в ней недуг.
Ночь Элизабет провела без сна. Наморщив лоб, она мучительно пыталась разобраться в вихре мыслей и чувств. До главной причины охватившего ее смятения она доискалась не сразу. В слепой ярости Эмили ей почудилось что-то знакомое. Элизабет сама испытала нечто подобное – и даже в большей степени – в ту ужасную ночь, когда убила Лукаса. Снова и снова ее преследовал один и тот же сон, в котором она наносила Лукасу удар за ударом, и она пробуждалась в панике: ей казалось, будто Лукас в комнате, где-то совсем рядом с ней. Этот сон повторялся до бесконечности из года в год, потом стал посещать ее реже и наконец прекратился совсем. Безудержный гнев Эмили заставил ее вспомнить былое и вселил в нее настоящий страх.
«Я не в состоянии пережить это вновь, – сказала она себе. – Я должна изгнать из памяти призрак Лукаса, должна забыть о том мгновенном безумии. Я смогу совладать с собой, если постараюсь. Забыть! Забыть во что бы то ни стало…» В невероятном напряжении душевных и телесных способностей, Элизабет призвала на помощь все свое мужество и отчаянным усилием воли сумела отогнать от себя тяжкие, навязчивые тени прошлого…
Наутро Элизабет испытывала одно лишь изнеможение – умственное и физическое. Держалась она, однако, ровно, и на сердце у нее царило спокойствие. Она попросила Кэтрин приготовить завтрак и отправилась спать.
Проснулась Элизабет далеко за полдень. Не успела она причесаться, как явился Трэдд – в сопровождении Генри Фицпатрика. Приглашение на чай совершенно вылетело у нее из головы. К счастью, именно в этот день Кэтрин принимала гостей и стол был накрыт как положено. Фицпатрик держал данное слово, не позволяя себе ни малейшей эксцентричности. Однако душой компании был он. Все слушали его с раскрытыми ртами, не сводя глаз с подвижного насмешливого лица, поминутно менявшего свое выражение. Фицпатрик много рассказывал о себе – с обезоруживающей откровенностью. Он всего лишь бродяга, весело сознался он, искатель приключений. Путешествует, повинуясь собственной прихоти. Делает привалы где вздумается, а наскучит однообразие – опять пускается в дорогу. Занимается только тем, что его интересует, и ровно столько, сколько захочется. Берется за что угодно, а толком ничего не умеет, но так ему больше нравится.
Взрыв смеха вернул Элизабет к действительности. Сидя за чайным столом, она не переставала размышлять об Эмили. Ведь Эмили еще так молода: старше ее всего на четыре года. Господи Боже, почему ей суждено лишиться своего чудесного голоса? От огорчения у самой Элизабет запершило в горле. Течение мыслей оборвалось… Над чем это так смеется молодежь?
Ну конечно же, их потешает этот нелепый молодой учитель. Странно, стоит ему заговорить, и сразу забываешь о его внешности. Его преображает жизнерадостность. Меньше всего он походит на застывший портрет. Элизабет пристальней всмотрелась в детей. Фицпатрик очаровал всех, даже Кэтрин. Обыкновенно она дулась, если не была в центре внимания, но сегодня ее было не узнать. Трэдда распирало от гордости. Ведь именно он первым открыл Фицпатрика и представил его подружкам Кэтрин. Да и сам вошел в этот кружок. Раньше Кэтрин его к своим подругам и близко не подпускала.
Кэтрин! Элизабет насторожилась. Да ведь она глаз не сводит с учителя брата. Куда это годится? Элизабет украдкой бросила взгляд на Лоренса Уилсона. Он давно уже начал оказывать Кэтрин знаки внимания. Милый юноша, к тому же получает место в юридической конторе дядюшки. Элизабет смутно надеялась, что между ним и Кэтрин возникнет взаимная симпатия. Из Лоренса выйдет хороший, надежный муж. С его матерью у нее были дружеские отношения. Недотепа, куда он смотрит! Как и Кэтрин, ловит каждое слово Фицпатрика. Нет чтобы самому сказать что-нибудь остроумное, а не следовать послушно в сети, расставленные этим чужаком.
– Что привело вас в Чарлстон, мистер Фицпатрик? – громко спросила Элизабет.
Чары рассеялись. Все разом повернули головы в сторону Элизабет: Кэтрин – с раздражением, Генри Фицпатрик – с такой пылкой заинтересованностью, что Элизабет вздрогнула.
– Красота, миссис Купер! – воскликнул он. Рот его растянулся в вызывающе фамильярной улыбке. – Я слышал, что Чарлстон красивейший город в Америке. И вдобавок – исторический. Я интересуюсь историей, главным образом американской. Было бы замечательно убедиться в том, что история твоей страны богата событиями. Сам я родом из Калифорнии. Вся ее история связана с Испанией, и ничего особо примечательного в ней не сыщешь.
– Калифорния! – вскричала Кэтрин. – Какая прелесть… Расскажите нам, пожалуйста, о Калифорнии.
– Когда-нибудь в следующий раз, – сухо заметила Элизабет. – Сейчас уже поздно.
Лоренс и другие мальчики повскакали с мест, бормоча извинения, и со словами благодарности начали прощаться. Генри Фицпатрик тоже поднялся со стула, ничуть, впрочем, не смутившись. Долговязая фигура ни секунды не знала покоя. Руки и ноги (Боже, какие длинные! – подумалось Элизабет) двигались, будто на шарнирах. Фицпатрик выждал, пока все разошлись, и только тогда отвесил хозяйке дома прощальный поклон. У дверей он протянул Элизабет руку. Воспитанность поборола в Элизабет внутреннее сопротивление, и она вложила свою руку в его ладонь.
– Вы до сих пор не дали Трэдду разрешения отправиться вместе со мной на ваш завод, миссис Купер. Могу я обратиться к вам с этой просьбой сейчас?
Манеры Фицпатрика отличались безукоризненной учтивостью. Он вел себя с приличествующей случаю сдержанностью. И наконец-то выпустил руку Элизабет, даже не заметив, что продержал ее гораздо дольше, чем ей того хотелось…
– Чем привлекли вас фосфаты, мистер Фицпатрик? – Элизабет старательно избегала впившихся в нее нетерпеливых глаз Трэдда.
– Фосфаты? Ничем они меня не привлекли. Меня интересуют ископаемые окаменелости. Трэдд показал мне найденный в земле акулий зуб. Ваши владения, должно быть, настоящее Эльдорадо для палеонтолога.
Элизабет не поняла ни слова из этой тирады, но не могла не оценить по достоинству учености собеседника. Трэдд потянул ее за руку:
– Мама, ну пожалуйста!
Устоять перед его просительным тоном было невозможно.
– Хорошо, я согласна, – сказала Элизабет. – Поедете туда в конце недели. Но непременно возвращайтесь в город до наступления темноты. Нельзя подвергать риску здоровье Трэдда.
Кончик острого носа Фицпатрика смешно задвигался.
– Как интересно! – воскликнул он. – Там что, водятся гномы?
Элизабет не сразу сообразила, что ее поддразнивают. Не удержавшись, Фицпатрик прыснул со смеху. «Ах ты дерзкий щенок!» – пронеслось в голове у Элизабет.
– Там водится болотная лихорадка, – отрезала она. – До свидания, мистер Фицпатрик.
– До свидания, миссис Купер… До свидания, мисс Купер… Мистер Трэдд Купер, до свидания. Благодарю вас за чудесный вечер.
Трэдд проводил учителя до самого выхода. Элизабет и Кэтрин слышали их разговор, когда те спускались по лестнице.
– Вот что, юный варвар, – втолковывал Трэдду Фицпатрик, – беги скорее обратно в комнату, где мы только что были. Завтра я жду от тебя доклада о важности пропорций в архитектуре. Слухи о Чарлстоне нисколько не преувеличены. Обрати особенное внимание на высоту окон и ширину подоконников…
Элизабет и Кэтрин одновременно повернули головы в сторону окон, потом уставились друг на дружку.
– Не вижу ничего особенного, – протянула Кэтрин.
– Я тоже. Принеси-ка из моей шкатулки для шитья мерную ленту, – удивляясь сама себе, сказала Элизабет. Она понадобится Трэдду, – поспешно добавила Элизабет. – Пойду взгляну, как там с ужином.
