Текст книги "Белые ночи (СИ)"

Автор книги: Александра Лисина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Так вот, Ширра с самого утра так озлился, что едва я отвернулась, как он огромными скачками скрылся из глаз. Чему, признаться, я была только рада – лишний раз наблюдать его поблизости – удовольствие, надо сказать, ниже среднего. Сродни зрелищу крадущегося глухой ночью призрака, от которого совершенно не знаешь, чего ждать – то ли мимо пройдет, не тронув, то ли щеку пощекочет серым туманом, а то ли внезапно оживет и накинется голодным вурдалаком. Так и с ним. Поэтому я вздохнула с облегчением, когда этот странный зверь с человеческими повадками бесследно пропал из виду. После чего тщательно умылась, надежно убрала баночку с бесценным снадобьем, на которое во время моего недолгого отсутствия никто не рискнул покуситься, а потом нагло забралась в облюбованную повозку и уткнулась носом в промокшие тюки, ожидая возмущенного вопля.

Никто не завопил, что странно – люди в гнетущем молчании собрались, наскоро перекусили остатками вареной кабанятины и с мрачным видом разбрелись по местам. Вскоре повозки стронулись с места (да-да, даже моя!), моим соседом по «камере» снова оказался одноногий Лех. Видно, Брегол, если и хотел поддаться соблазну, сына все-таки не решился бросить, поэтому могучего тяжеловоза впрягли на законное место, и мы покатили дальше.

Я заново вспомнила свой досадный промах и неслышно вздохнула.

– Трис? – немедленно пошевелился Лех.

Молчание.

– Трис? Ты что, сердишься?

– Нет.

– Брось, не бери в голову: Янек просто дурак и мелет языком, где ни попадя. Он не хотел тебя обидеть. Не злись, ладно?

– Я не злюсь.

– Трис?

Я снова промолчала, откровенно не зная, что сказать.

– Три-и-с?

– Ну что? Чего тебе не спится? – не выдержав, я резко приподнялась на ворохе тканей и вопросительно уставилась на соседа: Лех тоже подполз ближе, благо в отсутствии третьего человека это стало сделать не в пример легче, и выжидательно уставился в ответ. – Что опять?!

Он странно умолк, а я снова опустила веки и спряталась за густой челкой, как за занавесом. Правда, следить за ним не перестала, поэтому вовремя подметила неладное и проворно отдернула руку, когда он попытался ее коснуться. А затем снова почувствовала, как накатывает утреннее раздражение. Что ему надо? Чего привязался? Нога прошла? Боли нет? Полегчало? Или чувство вины замучило? Так он тут совсем не причем – это я не сдержалась, нелепо оплошала, ненароком открыв то, что открывать не следовало, и здорово напугав этим посторонних. Это я виновата, не он. Я опрометчиво показала краешек своих способностей и так глупо засветилась. Такой четкий след оставила для оберона, что просто тоска берет. А Янек… да что Янек? Дурак он и болтун. Но ему не грозит быть разорванным на части в любой момент, а я вот сижу теперь и не знаю, что делать – то ли бежать отсюда, то ли поворачивать назад, надеясь сбить преследователя с толку.

– Трис, перестань…

Я угрюмо насупилась, незаметно изучая встревоженное лицо Леха. Странно: мне казалось, он совсем непробиваемый – вчера слова сквозь зубы цедил, все щурился и подозрительно косился, будто стрелок сквозь прицел взведенного арбалета. Казалось, что он значительно старше и… жестче, что ли? Не знаю. Но сейчас эта бесстрастная маска вдруг сползла с него, как ненужная личина, и я к огромному удивлению обнаружила под ней не прожженного старого циника, привыкшего решать проблемы быстро и самым радикальным способом, а достигшего зрелости мужа, способного на сочувствие, переживания и даже, как ни странно, на искреннее беспокойство за чужого, в сущности, человека. Не знаю, что уж на него сегодня нашло, но сейчас стало отчетливо видно, что ему всего лишь слегка за тридцать, что младшего брата он перерос на какие-то пару-тройку лет, а не на десятилетие, как казалось буквально вчера. Что имеет внутри прочно устоявшиеся принципы, но при том все еще довольно гибок и умеет быстро приспосабливаться к переменам. Не закостенел в отведенных рамках и не заплесневел, как плохо просоленный огурец. Искренне переживает о случившемся и вообще – на самом деле не такой бесчувственный, каким хотел казаться раньше. Просто жизнь у него выдалась не слишком веселая, вот и наполнились карие глаза вечным подозрением и ожиданием подвоха, да старый шрам на виске его сильно состарил. Только и всего.

От этой неожиданной мысли я так озадачилась, что даже задумчиво уставилась в ответ, позабыв о том, что вроде не собиралась этого делать. Снова всмотрелась в его глаза, но ничего нового больше не нашла и покачала головой.

– Надо же…

– Что? – непонимающе моргнул Лех и поспешно оглядел себя. – Что-то не так?

– Нет. Просто мысли вслух. Не бери в голову.

– Ты тоже. Может, все-таки скажешь, что случилось?

– Ничего, – медленно ответила я. – Абсолютно ничего.

Лех скептически приподнял бровь.

– М-да? Хочешь сказать, мне померещилось? И ты не швырнула беднягу Янека на землю со всего маху? Не придавила так, что у него аж глаза выпучились наружу? Не напугала своей зверюгой остальной народ и не металась по поляне, как злой вихрь? Знаешь, я немало повидал в этой жизни, но еще никогда не встречал людей, которые бы так быстро двигались!

«Откуда ты знаешь, что я – человек? – тяжко вздохнула я про себя. – Даже я порой в этом сильно сомневаюсь, так что на самом деле ничего странного тут нет. Как и в том, что я вас догнала за полночи, в одиночку перебила хребты парочке разбойников, а потом легонько опрокинула этого недоумка, вздумавшего намекать на всякую похабщину».

Лех, похоже, тоже об этом подумал.

– Трис… ты, случаем, не оборотень?

– Вроде, нет, – снова вздохнула я. – И даже не нежить, представляешь? Крови не пью, по ночам не перекидываюсь, в болоте не живу и даже спокойно гуляю при свете солнца. Ем, сплю, в кустики хожу, когда приспичит… странно, да? И руки у меня тоже две, что вообще ненормально. Ты это хотел сказать?

Он тихо хмыкнул.

– Зато у тебя глаза светятся, – неожиданно выдал, будто сообщал сейчас страшную тайну, и снова выжидающе посмотрел.

– А у тебя шрам на пол-лица. Ну и что? У каждого свои маленькие недостатки.

Лех странно наклонил голову, тщетно пытаясь рассмотреть мои глаза.

– Нет, правда, – повторил он. – Они действительно светятся. Особенно ночью.

– Это оттого, что я в темноте хорошо вижу. Как кошки. Видал, какие у них зрачки, если ткнуть в морду факелом?

– Нет, тут другое: у кошек они зеленые или желтые, если их сильно разозлить, а у тебя… как расплавленное серебро, пожалуй. Не знаю. Не видел такого никогда. Убери волосы, а? Я хочу взглянуть поближе.

– Не стоит, – я быстро отвернулась. – Это может быть опасно.

Лех ничего не сказал. Только взгляд из удивленного стал снова настороженным, да голос слегка отдалился, словно он благоразумно отодвинулся. Но ненадолго: довольно быстро он справился с неуверенностью и снова протянул руку, от которой я шарахнулась быстрее, чем сама осознала, что делаю. Вжалась спиной в деревянный бортик повозки, подтянула ноги и торопливо отодвинулась на максимально возможное расстояние, настороженно замерев и лихорадочно просчитывая ситуацию.

Лех с досадой поджал губы, но дальше не полез.

– Трис, ты что… боишься?

– Боюсь, – неожиданно призналась я, внимательно следя за его руками. – Не прикасайся, пожалуйста. Мне не нравится.

– Кого ты боишься? Меня? Не надо – я не обижу.

Меня против всякого желания пробил нервный смех.

– Ой ли? Помнится, всего сутки назад ты был готов меня серебром утыкать, чтобы убедиться в том, что я – живая!

– Ну, – неловко пошевелился он, отводя глаза. – Я не знал, чего от тебя ждать. Вы появились слишком вовремя. Слишком неожиданно. Неправильно. Рядом с Приграничьем, одни, без вещей и оружия… знаешь, сколько народу пропадает вот так? Просто повернувшись спиной к симпатичной незнакомке и не разглядев, что у нее вместо рук торчат длинные когти? Мавки, кикиморы, упыри, оборотни… кого тут только нет! Бывает, едешь мимо, а тебе из болота малыш во все горло кричит, что тонет. Сунешься, дернешься, а он тебя – хвать за волосы и в топь.

– Можешь не продолжать, я все прекрасно понимаю, – невесело улыбнулась я. – Если бы не Лука, за которым гнался какой-то урод, вообще бы не показалась вам на глаза. Шла бы себе потихоньку до самого Приграничья, и никто бы ничего не заметил.

– Зачем тебе в Приграничье?

– Надо.

– А почему напрямик решила идти? Через топи и болота?

– Я спешу.

– Ясно, – вздохнул Лех и вдруг укоризненно покачал головой. – Да вылезай ты оттуда. Не трону я тебя, поняла? И серебром тыкать втихомолку не стану – больно надо потом с твоим зверем разбираться.

– Он не мой, – непримиримо буркнула я.

– Может, и нет. Да только Янеку потом штаны пришлось менять, когда этот монстр на него просто посмотрел. Всего-то повернулся, клыки свои показал и шерсть вздыбил, а до сих пор поджилки трясутся с перепугу. Причем, не у одного Янека. Думаешь, чего народ так шарахается? Все ждут, когда он появится! Лишнее слово опасаются сказать, потому что слишком уж рьяно он тебя защищает. И, похоже, не накинулся той ночью ни на кого лишь оттого, что ты была рядом.

– Что-о?! – изумленно застыла я, искренне полагая, что ослышалась. – Как ты сказал: это из-за НЕГО от меня бегут, как от заразной?!! Из-за него?!!!

Не из-за меня?!!!

– Вот именно, – кивнул Лех. – Даже слепой дурак заметит, как он на тебя смотрит. Так что отпирайся – не отпирайся, а этот тигр идет только за тобой. Зачем и почему – сама должна знать, но сомнений нет: так оно и выходит. Впрочем, не думаю, что он обычный зверь: таких здоровых просто не бывает в природе. Да и взгляд у него чересчур острый. Не такой, какой должен быть у хищника его размеров и возраста. Зверь матерый, в полной силе, на пике мощи… будь осторожна, Трис. Может, он и человек заколдованный, а может, и в самом деле оборотень. Я в магии не силен, не могу сказать точно. Но знаю одно – пока ты здесь, он никуда не уйдет. А как только ты покинешь караван, и он нас больше не потревожит.

Меня мгновенно окатило морозом, а на коже выступили громадные мурашки. За мной?! Идет только за мной?!! Ну да, он ведь топает от самого Тирилона, зачем-то прятался, следил… Но я думала, ему просто по пути, любопытно стало или какая еще блажь взбрела в голову! Я его не звала, не искала и очень искренне не желаю видеть до сих пор! Вообще не нуждаюсь ни в каких попутчиках! И в ту схватку не просила его вмешиваться! В конце концов, просто не знала, что он идет за мной по пятам! Страстно надеялась, что больше никогда не увижу эту зубастую морду, от которой просто дрожь берет, а поди ж ты… выходит, ему от меня что-то нужно?!

– Только этого не хватало! – тихо простонала я, схватившись за голову.

– Вот и я о том же, – понимающе прикрыл веки Лехи, а потом осторожно протянул широкую ладонь. – Ладно, хватит сидеть на мокрых тряпках. Иди сюда, тут пока сухо и тепло. Да и плащ у меня теплый, так что можешь спокойно поспать. Никто не потревожит.

– Какой сон? С ума сошел?! Думаешь, я теперь смогу?! А плащ на месте оставь, не то застудишь себе… короче, все застудишь! Да и не намерена я на твои прелести любоваться сверх необходимого. Так что сиди и не дергайся! И руки не вздумай распускать!

– Что я, дурак? – вполголоса пробормотал воин, выразительно покосившись на мокрый полог, и, уже помогая перебраться мне на сухую половину, странно передернул плечами. Кажется, некстати припомнил держащегося неподалеку оборотня, который, вполне вероятно, имел очень острый слух и вполне мог отслеживать все происходящее в караване даже на приличном расстоянии. Затем он тихо вздохнул, откровенно не желая оказаться причиной лютой ярости странного зверя, который не далее как этим утром с немалым трудом (и это заметили все без исключения!) удержался от нападения на посеревшего от ужаса Янека. Опасно покачнулся, когда на особенно высокой кочке я неловко двинула его локтем под ребра и, потеряв равновесие, свалилась сверху. Наконец, осторожно отстранился, пристально взглянул мне прямо в глаза и мысленно закончил:

«Хотя… почему бы и нет?»

14

Через пару дней я привыкла к походному ритму жизни: подъем чуть ли не с рассветом, быстрые сборы, легкий перекус, затем – утомительная тряска на до смерти надоевшей телеге, изредка прерывающаяся короткими привалами, потом – небольшая остановка, второй перекус остатками вчерашней трапезы, снова пыльная (или раскисшая – по обстоятельствам) дорога; наконец, вечерняя суета, разбивание лагеря на новом месте, обязательная готовка и недолгие посиделки у костра, за которыми наступал долгожданный отдых.

На меня все еще косились исподтишка, стараясь лишний раз не задевать и не трогать. Впрямую, конечно, ничего не говорили, но хватало и этих внимательных взглядов, чтобы ясно понимать причину такого отношения. Особенно болтуна Янека, у которого при моем приближении разом пропадала вся веселость и надолго сползала широкая улыбка с веснушчатого лица. В остальном было терпимо – меня никто не трогал, я тоже не слишком искала чужого общества. У костра перед сном никогда не сидела, в общих разговорах почти не участвовала, ни с кем задушевные беседы не вела, но зато без опаски уходила на реку, не боясь, что наткнусь на чью-нибудь любопытствующую и сальную физиономию в соседних кустах. Правда, в воду залезала исключительно в рубахе, но это была единственная неприятность, которая мне досаждала.

Караванщики, честно сказать, оказались народом достаточно общительным и, в общем-то, совсем не злым. Меня никто ни в чем не упрекал, не ругал и не корил. Я тихонько ела в сторонке, помогала Зите с немалым хозяйством, исправно занималась лошадьми, когда просили, но не стремилась вливаться в коллектив. Иными словами, причина моего самоотделения крылась вовсе не в том, что меня опасались или не доверяли, а в том, что я сама так пожелала. Мне просто предоставили свободу выбора. В чем довелось наглядно убедиться уже на третий день пути, когда на одном из привалов ко мне на колени бесцеремонно залез с каким-то насущным вопросом маленький Лука, но никто из присутствующих даже не обеспокоился. Даже Зита лишь улыбнулась и задорно подмигнула, а ее муж странно хмыкнул. Остальные и ухом не повели, что, признаться, здорово меня удивило.

Кстати, мальчишка оказалась на диво неугомонным и шустрым. Озорным, как и положено восьмилетнему сорванцу, но не гадким. Он охотно подражал старшим, обожал слушать всякие истории, без конца подбирал в лесу шишки, веточки и мокрых лягушек, а затем с детской непосредственностью совал взрослым под нос и громко интересовался «что» да «почему». В отличие от многих, я терпеливо объясняла и не гнала маленького проныру, за что довольно скоро удостоилась обожающего взгляда и шумной компании на долгие вечера – кажется, Лука признал меня «хорошей тетей», потому что с некоторых пор на привалах приставала только ко мне одной. И совершенно не боялся схватить за руку и тащить куда-нибудь в чащу, чтобы показать очередную диковину.

Брегол при виде моего обреченного лица тихо посмеивался про себя, старожилы снисходительно кивали вслед, оставленные в покое родители благосклонно улыбались, а я до позднего вечера отдувалась за них за всех, занимая этого любопытного крольчонка всем, чем могла. Показывала деревья, говорила про травы, ловила бабочек и рогатых жуков, при виде которых пацан просто визжал от счастья. Безропотно водила его к реке и вообще, совершенно неожиданно оказалась в роли заботливой няни.

И только поздним вечером, когда Лука начинал засыпать на ходу, у меня оставалось немного времени, чтобы заняться собой и бедром Леха.

Кстати, последний уже на третий день попытался самостоятельно встать. И довольно успешно сумел сделать несколько неуверенных шагов, что вызвало на его жестком лице удовлетворенную усмешку, а на моем – негодующую гримасу. Остальные такой прыти несказанно удивились, но от осторожных расспросов Лех только отмахнулся и теперь, что ни день, настойчиво разрабатывал поврежденную ногу, стремясь как можно быстрее вернуться в строй. Правда, верхом ехать еще не мог, но уже не лежал по полдня в повозке, а проворно выбирался на облучок к вознице и охотно перебрасывался словечками с товарищами.

О разбойниках мы больше не слышали, дорога была чистой и свободной. Завываний нежити по ночам тоже не наблюдалось, злобным хищникам до нас не было никакого дела, так что напряжение в караване постепенно сошло на нет. Кольчуги и шлемы никто, разумеется, снимать не спешил, но прежней настороженности к каждому шороху больше не было. И немалый вклад в воцарившееся в душах людей ощущение безопасности вносил снующий по лесу оборотень, которого мы, хоть и не видели, но хорошо чувствовали его незримое присутствие (особенно я). А потому могли быть полностью уверены, что поблизости нет ни одного опасного существа. Действительно, рядом с таким грозным спутником можно было расслабиться.

Ширра появлялся в лагере только один раз, вечером – приносил какую-нибудь жестоко загрызенную тушку, небрежно подбрасывал к костру и, мимолетно оглядев присутствующих, стремительно исчезал. Сперва на него опасливо косились, нервно вздрагивали от неожиданности, потому что он умел появляться из ниоткуда с поразительной скоростью и абсолютно бесшумно, но потом привыкли. Каждый вечер Зита встречала здоровенного зверя радостной улыбкой и щедрой благодарственной речью, Лука азартно махал ручкой, порываясь погладить мягкую шкуру или подергать за жесткие усы, Брегол уважительно кивал, а остальные просто вежливо сторонились, давая ему возможность пройти. И в последние дни даже начали специально оставлять пустое местечко, где он мог отдохнуть после суток непрерывного бега.

Оборотень от такой чести демонстративно отказался. Как неуклонно отказывался от предложенного мяса или налитой в большую миску воды. Вообще подчеркнуто избегал чужого внимания, а на неуклюжие попытки наладить отношения лишь презрительно фыркал. Целыми днями он держался в стороне от повозок, где-то за деревьями и кустами, изредка мелькал среди листвы размазанной тенью, потом надолго исчезал на охоте, а, принеся добычу, снова пропадал в лесу. Не поев, не напившись и ни у кого не спросившись. Вроде бы и шел с нами, да всегда был сам по себе, гордец несносный. Когда же кто-то из воинов щедро отделил здоровенный кус от принесенной им туши, так выразительно посмотрел, что даже дураку стало ясно – есть с рук или унижаться до подбирания еды с чужого стола он никогда не станет.

Кстати, кабанов он нам больше не приносил. Ни разу. Косули, молодые лоси, олени, зайцы, куропатки (где он их только находил?!)… все, что угодно, кроме диких свиней. Желанную и жизненно необходимую добычу мужчины тут же освежевывали и потрошили, умничка Зита спешно варила или пекла ее на углях, поэтому мяса обычно хватало на весь следующий день, позволяя двигаться без длительного перерыва на обед. Лука частенько совал нос в ежедневную возню взрослых и не упускал случая поиграть с массивными рогами. А я… я внимательно следила, чтобы он не приближался к тигру слишком близко. И быстренько находила себе какое-нибудь важное занятие, активно избегая притрагиваться к проклятым тушам.

Лех только хмыкал, когда я принималась за его ногу, но больше не возражал против такой заботы. Кажется, смирился с ролью увечного, хоть и ненадолго. Рана его с каждым днем выглядела все лучше и лучше, необходимости в «эликсире» больше не было, перевязки со временем стали походить на ежевечерний ритуал, и вскоре мне пришлось крепко задуматься над другим благовидным предлогом, который позволил бы и дальше избегать утомительного общества Ширры.

Не скажу, что он стал нервировать меня меньше, не стану врать, что прекратила бояться или вдруг переменила отношение на противоположное. Но с его присутствием в караване пришлось примириться, как с неизбежным злом, от которого не сбежишь и не избавишься. Тем более что я сильно подозревала в словах Леха горькую правду: что бы мы ни делали, куда бы ни пошли, он непременно последует за нами. Будет держаться рядом, хотим мы того или нет, охотиться и ненавязчиво охранять. Он не отступиться и никуда не уйдет, пока… что? На этой мысли я всегда спотыкалась и зябко ежилась, потому что чуяло мое сердце – что-то ему сильно от нас нужно. Вернее, от меня. Только что? Амулет я ему отдала. Точнее сказать, просто в морду швырнула и послала куда подальше. Долгов за мной тоже не числится. От него мне абсолютно ничего не надо. Тогда в чем же дело?

Ширра упорно молчал.

Я молчала тоже, стараясь обращать на него внимания не больше, чем на пустое место. К добытому им мясу традиционно не притрагивалась, кормить его, в отличие от сердобольной Зиты, даже не пыталась. Луку проворно ловила каждый раз за шкирку, чтобы не вздумал гладить «большую красивую кису» по шерстке. Иногда чувствовала на себе его напряженный взгляд, но делала вид, что как раз сейчас напрочь ослепла и оглохла. В упор его не вижу и вообще, понятия не имею, чего на меня так уставились. А когда оборотень, наконец, уходил, вздыхала с таким облегчением, что вскоре даже Лех начал удивленно оборачиваться.

– Что между вами произошло? – поинтересовался он однажды, улучив момент. – Чего ты от него шарахаешься?

Я машинально потрогала плечо, где не так давно красовались четыре глубоких раны от острых когтей, и ровно ответила:

– Ничего.

– Уверена?

Я молча кивнула и, убедившись, что Ширра снова ушел до утра, излишне быстро направилась в сторону близлежащей речушки – надо было смыть дорожную пыль и заняться внешним видом, пока Лука занимался свежеубиенной оленухой. Иначе потом он мне такой возможности не даст, да и стемнеет окончательно. Какое тогда будет купание?

Лех, сильно прихрамывая, нагнал на полпути.

– Трис? Подожди… так чего вы не поделили?

– Тебе не все равно?

– Нет.

Я резко остановилась и внимательно взглянула в карие глаза, которые он даже не подумал отвести. Несколько секунд пристально смотрела, пытаясь понять, а потом быстро отвернулась: не понравилось мне это беспокойство. Не нужное оно, лишнее, совершенно здесь неуместное. Да и не просила я его ни о чем, не ждала и не искала чужого сочувствия. Не привыкла просто.

– Он… обидел тебя? – вдруг нахмурился Лех. – Сделал что-то плохое? Вы поругались или…?

У меня сам собой вырвался горький смешок.

– Нет. Мы и виделись каких-то несколько минут, а потом разошлись в разные стороны ко взаимному удовольствию. Так что для меня его появление тут стало не меньшим шоком, чем для всех остальных.

– Ясно, – протянул Лех, ковыляя рядом со мной к берегу. – И теперь ты не знаешь, как от него отвязаться.

– Что-то вроде того.

– Гм… – мы вышли к реке почти одновременно и нерешительно замерли. Я привычно оглядела ближайшие кусты, пытаясь разглядеть в быстро сгущающейся темноте посторонние огоньки чужих глаз, но ничего подозрительного не нашла и тихонько перевела дух – отчего-то меня не оставляло ощущение, что мы в этой темноте далеко не одни. Лех неловко мялся сзади, отводя глаза и странно помалкивая. Птички пели, ветерок шуршал молодой листвой, деревья загадочно молчали, на небе высыпали первые звезды, но никто, против ожиданий, за нами не являлся.

Наконец, я решилась и скинула куртку: плевать, а хоть бы и торчит он поблизости, но из-за этого грязной ходить я больше не собираюсь.

– Тебе помочь?

Я даже вздрогнула от неожиданности и изумленно воззрилась на спутника, о котором, каюсь, едва не позабыла – так тихо он стоял. В ответ Лех негромко кашлянул, и до меня, наконец, начало доходить.

– Прости, мне послышалось? – нахмурилась я, на всякий случай отступив на шажок. – Или ты сейчас предложил потереть мне спинку?

Он снова кашлянул, засмотревшись на пышный куст бузины.

– Нет, потереть не смогу – нога, как понимаешь, не позволит. Но посторожить на берегу вполне способен. Если, конечно, ты не боишься мне довериться. Просто ночь скоро, темнеет быстро и… мало ли кто поблизости бродит? Звери, опять же, дикие… болота неподалеку… вдруг кто нападет, а мы даже на помощь не успеем?

Я только раз взглянула на его неподвижное лицо и тихо выругалась про себя. Вот же незадача! Кажется, мы слишком долго сидели вдвоем в одной повозке. Слишком близко располагались на ночлег и слишком много общались по пути. Кажется, его неудачно расположенная рана тоже (и совсем некстати!) способствовала резкой смене отношения к моей неразговорчивой персоне. Кажется, я снова едва не попала впросак с попутчиком, потому что его простая благодарность, смешанная с подспудным чувством вины за первое недоверие, грозят вот-вот перейти в стойкую симпатию. Тем более тогда, когда, кроме замужней Зиты, в немаленьком караване есть только одна свободная женщина – я.

Мне вдруг стало так тоскливо, что никакими словами не описать. В груди что-то нехорошо заныло, затянуло, на сердце легла неимоверная тяжесть, а перед глазами набежал серый туман. Нет, не в Лехе дело – он неплохой воин, отличный товарищ, хороший друг и умный собеседник. Он холост, достаточно состоятелен и проворен, чтобы принять на себя отцовское дело и обеспечить семью хорошим достатком. Наконец, приятен внешне и очень даже в моем вкусе, но… он видит перед собой сейчас всего лишь очередную маску. Симпатичную, удачно скроенную и весьма привлекательную маску, к которой я имею довольно посредственное отношение. Не знает он, что за этим скрывается. Не подозревает, насколько сильно я изменюсь в первое же полнолуние. Не думает и не гадает, почему я так стремлюсь к одиночеству. И никогда не поймет, из-за чего я так боюсь своего отражения – я просто не дам ему это сделать.

– Спасибо за заботу, Лех, – как можно естественнее улыбнулась я. – Я не боюсь темноты. Просто не привыкла соблюдать гигиену в чьем-то еще присутствии. Так уж меня воспитывали. К тому же, тебе нельзя долго оставаться на ногах – рана может открыться, а мне бы не хотелось снова тратить на нее «эликсир» из-за какой-то глупости.

– Твоя жизнь – не глупость, – возразил он, странно поджав губы.

– Твоя нога – тоже. Тем более что «эликсира» осталось на донышке.

Лех укоризненно покачал головой и тихо вздохнул.

– Ладно, как хочешь. Если что не так – крикнешь. И постарайся не утонуть ненароком – мне все еще нужна твоя помощь.

– Ничего, – хмыкнула я. – В крайнем случае Яжека попросишь. Он парень отзывчивый, справится.

– Его попросишь… будь осторожней, Трис. Я серьезно. И зови, если что случится.

Он внимательно посмотрел мне в глаза, пытаясь разглядеть их настоящий цвет за длинной черной челкой, но снова не сумел, еще раз вздохнул и, понимая, что ничего не добьется, поковылял в сторону лагеря. Я провожала его долгим взглядом, пока могла различать в темноте светлую рубаху, затем досадливо тряхнула головой и устало потерла виски. Вот же влипла! Мне только осторожных ухаживаний для полного счастья не хватало! Одно хорошо – Лех не дурак и быстро сообразил, что к чему. Уйти далеко, конечно, не уйдет – не такой он тип, чтобы пустить мои ночные прогулки на самотек, любит держать все под контролем и очень не хочет потом глядеть на мой хладный труп в соседнем ельничке.

Я вдруг потерла затылок.

А может, показалось? Может, он просто хочет держать меня на виду? Все еще не слишком доверяет? Да нет… я же видела его глаза – не было там подозрительности. Только сомнение, искреннее беспокойство и напряженное раздумье. А еще – настойчивая мысль про невесть куда запропастившегося оборотня, который его нервировал не меньше, чем меня.

Кстати, о Ширре…

В нескольких шагах левее вдруг послышался невнятный шум и тихое, знакомое до боли рычание, в котором отчетливо звучала нешуточная угроза. Даже не столько угроза, сколько внятное предупреждение, смешанное с раздражением, старательно сдерживаемым гневом и немалой злостью.

Меня как холодной водой окатило: Ширра! Здесь, совсем рядом! Буквально под боком! Значит, не показалось мне, не привиделось. Правильно чутье предупреждало, что он не ушел далеко. Он вообще никуда от нас не уходит. Никогда, кроме как на охоту. Зато после нее упорно кружит возле лагеря, надеясь… на что? Или ожидая кого? Не знаю. Я совершенно ничего о нем не знаю, кроме того, что зачем-то ему понадобилась. Но сейчас он снова был совсем близко, как раз в той стороне, где пропал Лех… и не надо быть гением, чтобы сообразить, что они должны были столкнуться нос к носу. Спаси Двуединый!! Только не это!!

Я почти бегом кинулась обратно, ориентируясь на смутные звуки отчаянной возни. Стремглав проскочила пышные заросли папоротника, лихо перепрыгнула через какой-то валун, уже нутром чуя грядущие неприятности. Выметнулась на небольшую полянку и как раз успела увидеть, как Лех с проклятием прижался спиной к молодой сосне, лихорадочно озираясь в поисках спасения. Его нож валялся далеко в стороне, рубаха оказалась порвана, лубки отлетели прочь, словно по ним небрежно ударили чьи-то острые когти. Спина перепачкалась в земле и травяном соке, потому что его явно умудрились опрокинуть, да, хвала Двуединому, вскочить после первого шока на ноги он все-таки успел. А громадный тигр, низко пригнув голову, с неумолимой неторопливостью приближался к раненому и почти беззащитному воину, отлично зная о своем превосходстве. Никакой меч не сдержит такую тушу, никакой нож не спасет, ни одним заклинанием от него не отобьешься, потому что раздраженный оборотень явно не собирался отпускать своего противника живым.

– Не смей! – рявкнула я, опрометью ринувшись наперерез.

Лех вздрогнул и качнулся навстречу.

– Стой, Трис! Не надо! Он тебя убьет!

– Не смей, кому сказала!! Не трогай его!! – я оттолкнула протянутую руку и буквально втиснулась между ними, отпихнув попытавшегося меня перехватить Леха, зло уставившись на попятившегося тигра и чуть не двинув кулаком по черному носу. – Не тронь его, понял?! У тебя нет никакого права!!

Ширра хищно сузил непроницаемые черные глаза, в которых почти не было видно золотистых искорок, глухо зарычал, прижав уши к голове, нервно дернул хвостом, а потом все-таки медленно, крайне неохотно, но отступил на шажок.

– Трис, что ты делаешь? – почти простонал сзади Лех, пытаясь сдвинуть меня с места и вдвинуться между мной и тигром, но не тут-то было – я стояла, как скала, бешено раздувая ноздри и гневно глядя в такие же злые глаза напротив. – Трис!! Отойди!

Я не услышала.

– Не смей! – зло прошипела прямо в рассерженную морду, чуть сгибая и поднимая правую руку для хлесткого удара. – Ты меня понял? НЕ СМЕЙ!!

И Ширра отступил. Несколько долгих секунд еще сверлил меня горящим взглядом, глухо урча и явно не желая оставлять Леха в покое. Но затем несильно вздрогнул, его глаза внезапно погасли, лютая злоба оттуда ушла, бесследно растворившись в бездонной черноте мягко мерцающих радужек. Вместо прежнего бешенства там снова проступили спокойные золотистые искры, а потом он прерывисто вздохнул, отвернулся и, мрачно оглядев застывшего воина, неслышной тенью скользнул в темноту. Где и исчез без всякого шума, шороха потревоженных листьев и даже без привычного ворчания.