Текст книги "Белые ночи (СИ)"

Автор книги: Александра Лисина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

М-да, видимо, слегка перестаралась с трагизмом.

В тот же момент в узком проеме нарисовался обеспокоенный трактирщик с одним из своих сыновей (судя по щетине и ширине плеч – старшим). Быстро оглядел комнату, правильно расценил выражение моего лица, увидел рядом полуголого нарушителя, все еще не пришедшего в себя от мощного звукового удара. Заметно помрачнел, побагровел, свирепо выдохнул. Его сынок, получив долгожданный знак, вдруг странно кхекнул и неуловимо быстро замахнулся, отчего незадачливого домогателя просто вынесло в коридор, где и ударило о противоположную стену. После этого бедолага красиво сполз на грязный пол, вяло дрыгнул ногой и затих, трактирщик зло сплюнул, его сын буркнул что-то неразборчивое и вышел; проклятая свечка все-таки погасла, а у меня, наконец, закончился воздух в легких.

В таверне наступила неестественная тишина.

– Ты… это… в порядке? – неловко кашлянул хозяин, отводя глаза.

Я жалостливо всхлипнула и разом осела, кутаясь в простыню и мстительно подмечая выражение искреннего раскаяния на его немолодом лице. А ведь гад он. Как есть гад – не мог не слышать, как кто-то ломится в мою дверь. Этот грохот мертвого из могилы поднимет. То ли заплатили ему, то ли не слишком поверил, что тихая девушка могла быть так наивна, что доверилась слову старого пройдохи. Проверял-таки, лживый мерзавец. Все же проверял, да и на помощь не спешил, пока я не заорала.

Бородатый сынок потоптался на пороге, явно не зная, куда себя девать, но получил от батюшки чувствительный тычок в спину и благоразумно ушел, по пути прихватив с собой обмякшего верзилу, да плотно прикрыв мою истерзанную дверь.

Трактирщик опустился на корточки и неслышно вздохнул.

– Не задел он тебя, дочка? Не поранил?

ДОЧКА?!!! Ах ты, старый козел… я снова всхлипнула, пряча зло сверкнувшие глаза, и послушно обмякла у него на груди.

«Лицемерие… лицемерие, голубушка – вот твой главный козырь, – когда-то учила меня старая Нита. – Обман, притворство и непрерывная игра. И никакой фальши в голосе. Но непременно – твердый ум, жесткая хватка и четкое понимание того, ради чего ты все это делаешь. Запомни, девочка, этот урок, и никогда не забывай!..»

Я запомнила. А потому со всем тщанием сейчас разрыдалась, посвятив этому мокрому делу некоторую часть своего драгоценного внимания, тогда как оставшийся в стороне холодный разум быстро просчитывал ситуацию и старательно фиксировал даже малейшие колебания чужого лица, неуловимый блеск глаз, легчайшее дрожание губ и даже силу, с которой этот человек сжимал мои плечи. Я ничуть не сомневалась в том, что он отлично знал о моем полуночном визитере. Может, сам и подсказал, куда надо свернуть. Впрямую ломиться и выяснять, не ускользнула ли странная постоялица из отведенного номера, отчего-то не решился. Но запрошенное мною чердачное окно его явно насторожило. Меня бы тоже насторожило, но просто выхода не было. И времени на поиск другого жилья тоже. Пришлось рискнуть. Вот и сделал этот гад так, чтобы мои ночные бдения, буде таковые обнаружатся, не осталась бы неизвестными его внимательной натуре.

Наша порода вся такая – двуликая, изменчивая, предательская и оч-чень недоверчивая. Чуть что не так, и – готова удачная подстава. Соглядатаев мы сильно не любим. Шпионов на дух не переносим. Доносчиков презираем и быстро от них избавляемся. А переодетых стражей просто вышвыриваем за пределы нашей законной территории. Но стараемся не убивать, потому что за любого такого жмурика наши вечные враги начнут быстро звереть и устраивать всякие каверзы, вроде облав, внезапных обысков или еще чего похуже, а нам этого ой, как не надо. Не любим мы срочно менять свои планы, как не любим и лишнего беспокойства. А старые воры вообще редко ошибаются в оценке событий и неплохо чувствуют все, что хоть немного отличается от их привычного мира. Как превосходно чуют в этом мире малейшие колебания, несоответствия и странности, а еще – очень ревниво относятся к занятой ими нише. Это – основа выживания в нашем мире. Негласное правило и главный закон, от которого не отступаю даже я. Прежде всего потому, что не хуже других понимаю, что заезжая воровка в этом замкнутом мирке может натворить немало дел.

Вот и трактирщик засомневался.

Он проверял меня трижды – этим утром, при входе, когда откровенно намекал на неприличное и пытался узнать, что за чудо пожаловало в самый низ этих грязных трущоб; несколько минут назад, когда так удачно «запоздал» со своим появлением; и даже сейчас, в какой-то момент обняв очень уж заботливо и чересчур осторожно пытаясь выяснить, не прячу ли я где на теле знаки какой-нибудь гильдии или клеймо закоренелой преступницы. Но, судя по всему, я сыграла правильно, трижды показав, что не представляю из себя ничего, кроме того, что он увидел при первом знакомстве. А именно – пугливой, недогадливой и бедной простушки, не понимающей, что в таком месте меня могут сожрать в два счета. То есть, совершенно случайной гостьи этого неприветливого города. Никаких знаков на мне тоже не было. Мои кинжалы мирно покоились под кроватью, и до них не добраться даже его пытливому взору. Ну, а клеймо мне никто так и не смог поставить, так что со всех сторон я была чиста, будто горный родник.

Трактирщик, похоже, тоже определился с мнением и заметно расслабился, после чего сказал что-то обнадеживающее и с участием погладил мою спину. Даже виновато покосился, когда думал, что я не вижу. Затем вежливо помог подняться, бережно довел до разворошенной постели, заботливо проследил, как я забираюсь под тонкое одеяло и размазываю по лицу фальшивые слезы. Немного поколебался, но все-таки пообещал оставить слугу неподалеку от моей двери, чтобы «больше не обидели»… как мило, я почти растаяла!.. после чего еще раз вздохнул и, досадливо покачав головой, ушел. Негромко посоветовав напоследок снова задвинуть засов. Подлец он, конечно, змеюка недоверчивая, брехливый скунс, но и я не наивная девочка. Заранее знала, на что иду, потому что в другом месте у меня не было бы такой отличной возможности заметать следы. Не вышло бы безнаказанно шарить по чужим сусекам и прятать добро, не боясь, что в один прекрасный момент по мою душу нагрянет городская стража. Нет, я правильно рассчитала – теперь, что бы ни случилось, я останусь вне подозрений. Просто маленькая, хрупкая, пугливая девчонка, не ведающая, куда забралась на время шумной ярмарки. Правда, не ждала я от него такой прыти в ближайшие сутки, но тут уж всецело мой промах – расслабилась, отвыкла от прежней жизни.

Что ж, учту на будущее. И теперь буду еще осторожнее. Потому что, когда по городу пройдет череда дерзких краж, на меня не должен лечь ни один косой взгляд. И он не ляжет, иначе я съем свои сапоги.

– Спасибо! – прошелестела я вдогонку, мстительно всхлипнув напоследок.

По губам старого плута скользнула виноватая улыбка, но я ее скорее почувствовала, чем увидела. А потом успокоено откинулась на подушку, заложила руки за голову и принялась заново размышлять.

6

Крики бойких мальчишек я услышала издалека, задолго до того, как добралась сквозь людскую толчею до центральной площади. Расположение улиц и главных зданий города после ночной прогулки я хорошо представляла, а потому, помня про шумную ярмарку, старалась держаться от центра подальше. Там слишком громко, суетно, тесно и вообще не очень уютно. Большое пространство площади с самого рассвета превратилось в спонтанный базар, где торговали буквально всем – от оружия до семечек. А немного дальше, в одной из прилегающих улочек, привезли на продажу скот, и это не добавляло радости ни парящимся в духоте животным, ни мне, потому что сочные ароматы их жизнедеятельности довольно быстро всколыхнули стоячий воздух над Тирилоном.

Надо думать, господин наместник тоже был не в восторге от такого соседства, но ярмарка есть ярмарка, а более удобного места, чем центральная площадь, просто не придумаешь. Одно хорошо: она проводилась только два раза в год и длилась всего по три дня, что и спасало город от засилья мух, навоза, обязательных гор мусора на улицах и шумной толпы, истово мечущейся между спонтанно организованными лотками в поисках нужных в хозяйстве вещей.

Здесь были и пышные, разодетые матроны с поистине угрожающими формами, и смазливые девицы, выведенные строгими нянюшками на прогулку. И босоногие дети, вечно путающиеся под ногами. И дети познатнее да посерьезнее, чьи глаза, впрочем, блестели таким же азартом, что и у бедняков. Носиться они, правда, не носились, а степенно выступали под присмотром охраны и воспитателей, но на вкусные леденцы и плюшки посматривали с неменьшим интересом, а от устроенного бродящими артистами аттракциона под открытым небом их и вовсе было не оторвать.

Я выбралась в город ближе к полудню, отменно выспавшись и плотно позавтракав. Как раз тогда, когда основные и самые важные покупатели уже отоварились, большая часть привезенного добра оказалась распроданной, немалое число торговцев степенно покинуло шумный центр, а нескончаемый гам от заключаемых ими сделок заметно поутих. Конечно, на улицах бродило еще прилично народу, но теперь тут хотя бы можно было спокойно пройти, не рискуя оказаться раздавленным какой-нибудь тяжело груженой подводой или растоптанным особо ретивым всадником, которые хоть изредка, но встречались на моем пути. Бурлящие с самого утра страсти тоже поутихли, продавцы заметно подустали и теперь сыто жмурились, подсчитывая доходы; покупатели блаженно оценивали новые приобретения. Светило солнышко, дул легкий ветерок, а среди довольного жизнью люда все чаще и чаще встречались обладатели полных до неприличия кошельков.

От увлекательного разглядывания очередной туго набитой мошны меня отвлекла стайка мальчишек, с огромной скоростью мчащаяся в сторону второй по размеру площади города – Круглой. Она была чуть меньше ста шагов в диаметре, гораздо менее популярная, но зато почти свободная для легкой послеобеденной прогулки. В центре журчал небольшой фонтанчик, по краям стояли низенькие скамейки, обрамленные кокетливо подстриженными кустиками. Вокруг возвышались дома крепких середнячков, составляющих основной костяк местной знати, под окнами цвели целые охапки ранних цветов. Но вовсе не это привлекало сюда посетителей.

– Оборотень! Идите поглядите на оборотня!!

Я сильно вздрогнула и быстро подняла голову, однако босоногая детвора уже умчалась вперед, будоража по пути стайки горожан.

– Оборотень! Вы слышали? Кто-то поймал у нас в лесах оборотня!

– Какой еще оборотень?

– Да их тут отродясь не было…

– Точно вам говорю! Оборотень это! Такое страховидло ни с чем не перепутаешь! Я краем глаза вчера видал…

Народ заволновался, тревожно заозирался, будто пытался высмотреть злобное чудище за ближайшими заборами. Кто-то даже спешно развернулся и заторопился прочь, но для большинства любопытство оказалось сильнее страха перед возможным риском. Да и полдень сейчас – каким бы страшным оборотень не был, не сумеет он перекинуться на свету. Все знали: лучшее время для волкодлака – это полнолуние, а до него еще целых дня три осталось.

Меня сжали со всех сторон и в плотном потоке повлекли вперед, следом за горластыми сопляками, продолжающими вопить про страшного монстра, пойманного в ловушку. Про оставленные им за собой трупы, море крови, оторванные конечности и покусанных девственниц… какая-то разодетая девица по левую руку от меня внезапно сомлела и под истошные вопли, внесшие еще большую сумятицу, плавно сползла вниз. То ли от ужаса, то ли, что вернее, от сильной давки. Правда, ее тут же подхватили, куда-то увели, побрызгали холодной водой в бледное личико, а потом, под ахи и охи, увели подальше. Но толпа все равно разволновалась, со всей возможной скоростью устремившись на крики зазывал.

Я же, не в силах бороться с неожиданно сильным течением, в какие-то жалкие минуты оказалась там, куда ни в коем случае не собиралась идти – на проклятой площади, где уже толпилось немало зевак. Вдалеке промелькнули зверские рожи, уже виденные мною прошлой ночью, тощая фигура владельца балагана. А потом показалась знакомая до боли телега, и я обреченно замерла – толпу неумолимо потянуло именно к ней. Попробовала дернуться влево, вправо, но не тут-то было: меня стиснули со всех сторон, не дав даже шагу ступить. И все то время, пока уже известный мне мастер Ригл красочно расписывал эпизод поимки страшного зверя, я стояла ни жива, ни мертва, с трудом дыша и тщетно пытаясь высвободиться.

А потом невольно прислушалась.

По словам этого уважаемого господина выходило, что нашли они своего монстра в непроходимых дебрях девственных лесов, на самой окраине королевства. В деревеньке под названием Срединка, что стоит возле Малого Озера Печали. Нашли на берегу, возле трупа очередной жертвы, которой оказалась красивейшая девушка деревни, назавтра собирающаяся выйти замуж за местного кузнеца. Но порадоваться жизни юная нимфа не успела: злобный оборотень нашел ее и загрыз, оставив безутешному жениху только окровавленные клочки от изорванного в ярости платья. После чего народ собрался всей деревней, нанял охотников за нечистью, которые по счастливой случайности остановились там на постой буквально за день до страшной трагедии. Потом три дня и три ночи они преследовали убивца по пятам, потеряли немало доблестных воинов, наконец, загнали монстра в какой-то овраг, подожгли траву вокруг и, пока кровожадный зверь прокашливался, умело взяли его в кольцо. После чего ранили серебряной стрелой, оглушили, связали, а теперь вот привезли на наш суд, дабы наглядно показать всем, что и с таким несомненным злом можно (и нужно!) бороться.

Народ тяжко вздыхал и терпеливо слушал, затаив дыхание, рассказчик был убедителен и весьма говорлив, не уставая сообщать все более ужасающие подробности ночной погони. Мужчины сурово хмурили брови, женщины украдкой утирали глаза, искренне жалея несчастную жертву необоснованного насилия. Дети с жадным восторгом внимали кровавым подробностям, потому как это и было, по их мнению, самым интересным. А вот я, напротив, сперва громко поперхнулась, расслышав эти самые «подробности», потом чуть не расхохоталась, а ближе к концу прочувствованной, изобиловавшей примерами речи заметно нахмурилась.

У меня, как у человека сугубо практичного, справедливо возникли некоторые вопросы относительно этого, с позволения сказать, повествования. Например: что делала невеста кузнеца в глухом лесу, у озера, среди ночи, в полнолуние, да еще одна, без сопровождающего? Какого демона она вообще пошла туда накануне собственной свадьбы? А если даже искала уединения с женихом, то для чего влезла в неудобное платье, если в штанах пробираться по лесу во много раз удобнее? Для чего напялила узкие туфли, одну из которых загонщики потом предоставили убитым горем родителям в качестве доказательства печальной участи их единственной дочери? Наконец, где в это время шатался сам кузнец, если девушка ушла до полуночи, умерла вскоре после ее наступления (то есть, она просто физически не могла далеко уйти от родного дома!), а истошные крики о помощи должны были разнестись далеко-о-о по округе?

Странные несовпадения показались мне, как минимум, подозрительным. То есть, господин Ригл, мягко говоря, слегка преувеличивал. А грубо выражаясь, просто безбожно врал. Потому что, во-первых, деревня Срединка стоит не на Малом, на Большом Озере. И не Печали, а Правды. Во-вторых, красивых девушек там отродясь не водилось. В-третьих, невестам строго запрещено покидать родительский дом аж за три дня до свадьбы, чтобы, как считается в тех местах, «злые духи не испортили девку». В-четвертых, только полная дура могла отправиться в лес в полнолуние, потому как оно страшно не одними оборотнями, но и кое-какими существами попроще и попрожорливее. А в-пятых, даже если она вдруг и повстречала на свою беду оборотня, то как он мог успеть ее сожрать, когда на хвосте уже повисли улюлюкающие загонщики? Как, в конце концов, они вычислили, когда он нападет, а потом сумели догнать в его родной стихии, если всем известно, что среди ночи оборотень подобен смазанной жиром молнии?

Что говорите? Откуда я знаю про Срединку? И о том, что она стоит аккурат напротив Больших Озер?

Я непроизвольно припомнила рыжеволосых братцев, некогда загнавших меня в старый сарай на берегу этих самых Озер, и нехорошо прищурилась. А вот знаю, дорогие мои. Хорошо знаю. Даже слишком. Как знаю и то, что в этой глуши никаких оборотней сроду не водилось, а если бы и водились, то всяко побрезговали бы тем сбродом, который там вечно ошивался. Так что нет, господа охотники, что-то вы темните. Не были вы никогда в тех местах. И оборотня никакого не ловили. А если и выследили его, то явно не там и не так, как сейчас рассказываете. Вопрос только, зачем об этом говорить здесь, сейчас? Прилюдно? А затем, милые мои, что моя родная деревенька настолько далека от основных дорог нашего славного королевства, что про нее можно спокойно врать все, что душе угодно, не боясь быть уличенным.

Вот только меня такая правда совсем не устраивала.

Сжав зубы, я принялась осторожно проталкиваться вперед, работая локтями на манер острых зуботычин. Люди охали, ахали, ругались, но расступались крайне неохотно – всем хотелось своими глазами взглянуть на страшного зверя, почти уничтожившего маленькую деревеньку Срединку и, не моргнув глазом, сожравшего добрую дюжину славных охотников за головами. Правда, стояли на своем зеваки недолго – ровно до того момента, как один из подопечных господина Ригла жестом фокусника не сдернул с клетки широкое покрывало, открыв любопытным взорам настороженного, припавшего к полу и оскалившегося зверя.

Он стоял на полусогнутых лапах, опустив морду книзу, чтобы не касаться ушами потолка, обвив мягкие подушечки стоп гибким хвостом и внимательно глядя на одинаково исказившиеся лица – могучий, высокий, низко пригнувший голову. С невыразимым презрением смотрел в перекошенные физиономии зевак и, предупреждающе вздернув верхнюю губу, изучал инстинктивно подавшуюся в стороны толпу. Он действительно напоминал свирепого тигра, что, как говорят, водятся в далеких южных землях. Только гораздо крупнее, чем на картинках, намного массивнее, ненормально черного окраса и с поистине жуткими клыками, сверкавшими в пасти подобно отточенным кинжалам. Думаю, если бы он выпрямился и встал в полный рост, то легко дотянулся бы носом до моего лба. Мощные лапы наводили на мысль о неимоверной силе, а показавшиеся наконечники таких же черных когтей не оставляли сомнения в том, что перед ними не устоит даже хваленая гномья кольчуга.

Оборотень приоткрыл пасть и негромко, весомо заворчал, окатив обомлевших от ужаса людей бархатным рыком. Кончики губ медленно приподнялись выше, обнажив клыки на полную длину. Сильное тело напряглось еще больше, под густой шерстью немедленно обрисовались крепкие мышцы, и народ не выдержал – с содроганием принялся отступать назад мелкими шажками, не смея на него даже прямо посмотреть.

Старая Нита всегда говорила, что я умею читать чужие чувства. Умею видеть людскую душу, лишь раз взглянув кому-то в глаза. Что именно поэтому могу потом так точно воспроизвести не только лицо, но и голос, и повадки своего «образца», надевая чужую личину. Думаю, она была права…

За свою недолгую жизнь я видела разные глаза – яркие и смешливые, злые и завистливые, раздраженные, хитрые, лживые и просто равнодушные. Я видела их живыми и умирающими, тусклыми и победно горящими, пустыми и наполненными нескончаемым счастьем, светящимися искренней радостью или, напротив, убитыми горем. Но таких глаз, как у этого оборотня, я до сих пор ни у кого не встречала – чуть раскосые, черные, глубокие, смутно напоминающие страшные глаза оберона, только чуть более человечные и с нереальными золотистыми зрачками. А взгляд…

Я сильно вздрогнула, поймав его на мгновение. Казалось, в нем тесно переплелись друг с другом тоска и глухое отчаяние, неукротимая ярость и странное торжество, бессильная ненависть и обреченное понимание. Злость. Гнев. Бурлящее водоворотом бешенство. Лютое желание отмстить. Едкая горечь. Острое осознание происходящего. А еще – странное презрение к смерти и необъяснимая гордость непобежденного. Да, сейчас он ослаб, потерял много сил, был загнан в тюрьму, из которой не видно выхода. Он страдал от жажды и голода. Он едва мог просто пошевелиться. На его теле сочилось кровью множество ран, оставленных стальными прутьями и коротким жезлом мучителя. Но он не сдался. Не покорился. Не собирался склоняться ни перед кем. А сейчас со странным выражением смотрел на жадную до зрелищ толпу и со злым удовлетворением встречал ее искренний ужас.

Я застыла соляным столбом, не в силах ни отвернуться, ни отвести глаз. Вчера я плохо его рассмотрела: на постоялом дворе было довольно темно и шумно, но сейчас у меня что-то екнуло в груди и болезненно сжалось, потому что звери не умеют так смотреть. Не умеют одним взглядом выразить всю глубину своего отчаяния. Как не умеют стоять в цепях, оставаясь при этом несломленными. И в лицо усмехаться тем, кого считают кровными врагами. Даже оборотни в своем диком обличье так не умеют – для этого они слишком… звери. А странный тигр таким зверем не был. Как не был он кровожадным монстром и безумным чудовищем.

Не знаю, откуда пришло это знание, но во мне вдруг поселилась твердая уверенность в том, что кем бы он ни являлся на самом деле, как бы не выглядел, что бы не натворил и кого бы не ранил, он никогда не носился по роскошным лесам Симпала, гонимый жаждой крови, и никогда не терял разум при виде полной луны. Потому что с такими глазами не преследуют невинную жертву, раздирая ее на части, а потом жадно хрипят, давясь окровавленными кусками, торопясь насытиться и ринуться за следующей. С такими глазами не нападают со спины и не рвут когтями податливое, еще трепещущее тело. Не делают подлостей. Не предают. И не ломают чужую шею только потому, что вдруг не понравилось выражение чьего-то лица. С таким взглядом можно биться только грудь в грудь, глаза в глаза, один на один, скрещивая мечи или сжимая в руках отточенные до остроты бритвы кинжалы. А потом холодно следить за тем, как падает навзничь сраженный недруг и как тускнеют его зрачки в преддверии приближающейся смерти.

Я больше не слышала, о чем громогласно объявлял Ригл. Не видела, как пятятся мимо меня испуганные люди. Не замечала их искаженных лиц, судорожных вздохов, округленных глаз и распахнутых в панике ртов. Я просто стояла и смотрела не необычного оборотня, до сих пор не утратившего разум, смотрела почти в упор, молчала и страшно чего-то боялась. А он, как почувствовал – вдруг неуловимо быстрым движением повернул лобастую голову, прищурился и уставился в ответ, все еще тихо рыча и явно ожидая, когда же неказистая дуреха шарахнется прочь, как все остальные.

Я не смогла. Так и стояла посреди площади, словно холодная статуя, неотрывно глядя в узкие золотистые зрачки. Стояла, бледнела, покрывалась холодными мурашками и с содроганием смотрела. Ничего не видя больше, кроме этих странных глаз, и не понимая, что и почему заставляет меня до сих пор оставаться на месте. Он недвижимо стоял тоже. Молчал. Смотрел. И внимательно изучал мое бледное лицо. Лишь когда Ригл, желая успокоить людей, многократно отработанным и тщательно выверенным движением всунул между прутьев свой жезл, оборотень вздрогнул и зашипел от неожиданной боли, на мгновение отвлекшись. Но взгляда моего не потерял. Словно держался за него. А потом плотно сомкнул мощные челюсти, набычился, будто не желая показывать своей слабости, сжался в комок и застыл мрачной черной глыбой внутри тесной клетки. Неподвижный, громадный, свирепый и… все еще непокоренный.

Меня кто-то толкнул, торопясь поскорее выбраться из толчеи, кто-то другой с силой наступил на ногу, чьи-то руки больно дернули за длинную косу, и я внезапно потеряла равновесие. Поспешно взмахнув руками, покачнулась, но, зацепилась за чьи-то плечи и все-таки устояла, выровнялась. Мгновенно пришла в себя. А потом быстро подняла голову и на долгий миг снова замерла: он так и стоял, глядя на меня поверх толпы, судорожно сжимал громадные челюсти, но не издавал ни звука. Кажется, вовсе не чувствовал проклятой палки, от которой на его спине с каждым ударом появлялись все новые и новые раны. Просто стоял и следил своими черными глазами. Даже тогда, когда меня общим потоком отнесло к самому краю площади, а потом затолкало в тесный проулочек, из которого нашелся только один выход. И он вел совсем не туда, куда бы мне сейчас хотелось.

Толпа гудела и взволнованно перешептывалась. Многие охотно бросали деньги в специально отведенный мешочек, который держал в руках один из подручных Ригла. Раздались первые одобрительные выкрики. Зазвенели медяки, пару раз мелькнули даже серебрушки, а потом вроде и золотой проскочил. Кто-то снял с пальца и бросил в благодарность за удивительное зрелище недешевое колечко. Дети восторженно визжали на руках у родителей. Мужчины гордо оглаживали усы, наблюдая за избиением. Женщины бледнели и кусали губы. Но большинство так и не решилось смотреть эту показательную порку до конца, а, пряча глаза и несильно вздрагивая от звуков ударов, стыдливо устремилось прочь. Может, не выдержав кровавого зрелища. А может, не в силах чувствовать на себе пронзительный взгляд упорно молчащего оборотня.

Я вдруг до боли сжала кулаки, мысленно проклиная весь этот день, дурацкую площадь, этот мерзкий запах горелой плоти, что до сих пор комом вставал в горле. Весь этот дрянной город, который сломал мои прежние планы. Чужой смех, что все еще раздавался за спиной. Искаженное ненавистью лицо палача, терзающего запертого в темной клетке, обреченного зверя. Ненавидя в ответ. Пылая гневом и диким бешенством от творящегося там изуверства. Тяжело дыша и с трудом справляясь с собой, с белым от ярости лицом и с прикушенной до крови губой.

ТАК не должно быть. Так неправильно. Это страшно. Чудовищно. Гораздо более чудовищно, чем возможные смерти от чужих зубов и когтей. Потому что звери убивают без злости. Без ненависти и жажды мщения. А то, что творили оставшиеся позади существа, было в сто раз хуже. Ведь, в отличие от любого оборотня, они отлично понимали, что происходит. Радовались этому, жаждали продолжения. Им нравилось убивать, мучить и жечь, нравилось слышать чужой крик боли и отчаяния. Их несказанно злило, что проклятый зверь неожиданно заупрямился, и они горели настойчивым желанием вырвать у него хотя бы жалкий стон… о-о-о, воистину на это способны только люди!

Я заставила себя идти прочь, не оглядываясь, но нервно кусая губы и нехорошо сузив горящие глаза. Да, я ушла, позволив им творить все, что заблагорассудится. Но одновременно твердо зная, что найду способ это остановить. Любой ценой, но сумею. Даже если долгожданная свобода для уставшего и замученного до полусмерти оборотня будет значить всего лишь милосердный удар в сердце.

Едва Тирилон погрузился в темноту, я без промедления выскользнула на крышу и легкой тенью помчалась по известному маршруту. Я нигде не задерживалась и не сомневалась – у меня было время все обдумать и тщательно взвесить. Оставалось только воплотить принятое решение в жизнь, а для этого требовалась спасительная темнота, отсутствие посторонних, поддержка самого оборотня, мой амулет и хотя бы полчаса времени.

Нужный двор я нашла быстро и тут же убедилась: Ригл не спешил покидать присмотренную таверну. Думаю, сегодня он получил не самую плохую выручку за устроенное представление, однако завтра, когда о его трофее будет знать уже весь город, народу на Круглую площадь соберется в два, а то и в три раза больше. Люди уже не будут бояться, как этим утром, они станут жаднее, наглее и любопытнее, чем сегодня. Захотят сами убедиться в том, что оборотень настоящий. Потрогать руками, подразнить, с наслаждением и сладким холодком ужаса почувствовать его неподдельную ярость, когда сквозь прутья его снова будут тыкать больно жгущимся жезлом. Они будут ждать его крика, жадно искать в его глазах отголоски немыслимой боли, которую причиняли охранные заклятия и прут палача. И когда-нибудь выдержка ему изменит. Когда-нибудь он разомкнет челюсти и сделает им подарок. Или же просто умрет, но даже смертью своей принесет предприимчивому дельцу баснословную прибыль.

Я намеревалась не дать этому случиться. Собиралась остановить их. Испортить им завтрашнее удовольствие. Поэтому, убедившись, что телега с пленником стоит на прежнем месте, а памятные громилы отправились пить пиво и заново хвастаться своими победами, спрыгнула с крыши и бесшумно приблизилась к клетке.

Я умею двигаться так, чтобы не потревожить даже чуткого сверчка, умею скрадывать шаги и стелиться по земле невесомой тенью. Умею быть незаметной и легкой, как лунный свет в беспросветной темноте ночи. Однако когда я подошла и осторожно откинула серый тент, оборотень уже был во всеоружии – сидел у самой решетки, зло сузив глаза, легонько постукивая по лапам кончиком хвоста, грозно приподняв верхнюю губу и насторожившись, как перед броском. Смотрел на меня без особого удивления, холодно оценивал и… чего-то ждал.

Если он только кинется на прутья, у меня ничего не выйдет. Если зарычит или потревожит заклятия на клетке, сюда сбежится вся таверна. Если я хоть немного ошиблась в нем, мне несдобровать. А уйти отсюда быстро будет довольно трудно – до крыши добрых три человеческих роста, стена отвесная, деревянная, без окон и удобных карнизов. Времени растить когти и стальные жилы, как в сокровищнице, у меня просто не будет. А перескочить высоченный забор с острыми крючьями наверху без травм не сумеет даже оберон. Так что я страшно рисковала, придя сюда одна, без оружия. Да еще не запасшись нужным, как воздух, золотом, ради которого, собственно, и явилась в эту клоаку.

Оборотень молчал.

Я перевела дух и, приложив палец к губам, внимательно осмотрела дверь. Плохо: сталь честная, добротная, петли литые и явно усиленные заклятиями. Просто так не перерубишь и не проткнешь насквозь. Даже с моими талантами. С прутьями, судя по всему, та же история. Но на пробу я все-таки рискнула коснуться одного из них кончиком пальца. Осторожно поднесла, попыталась просунуть внутрь, стараясь не думать о том, что кое-кто может его просто-напросто откусить, но полностью уверенная в том, что магия на меня не действует… и вздрогнула от крохотной, сорвавшейся в мою сторону искорки. Удивленно распахнула глаза, поспешно отдернула руку, но все равно не успела – проклятая капелька коснулась кожи самым краешком. Всего чуть-чуть, боком, едва задела, мерзавка. Но у меня от внезапной и совершенно дикой боли невольно вырвался судорожный вздох, на глаза набежали слезы, а ладонь на некоторое время просто отнялась. Боже… как же больно!!!