Текст книги "Десять мужчин"

Автор книги: Александра Грэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Я пыталась прятаться от позора, как-то раз заползла под кровать, но меня и оттуда выудили. Боже, как мне было стыдно! Не столько даже за то, что дергала пожарников, которых мои проделки, кажется, немало забавляли, но по большей части за свои выставленные на всеобщее обозрение попытки ублажить мужа. Пожарники ухмылялись из-под касок, все как один в огнеупорных костюмах, со шлангами наперевес, тушить из которых было нечего, кроме разве что моего взрывоопасного настроя.

– А можно тут остаться? – умоляла я. Мне ужас как не хотелось являться перед детьми и взрослыми разодетой в пух и прах для своего теперь уже далеко не интимного ужина.

– Надо повторить правила эвакуации при пожаре.

– Я знаю правила! И двух недель не прошло, как повторяла!

Мне ни разу не удалось добиться снисхождения, и я вновь и вновь оказывалась на лужайке, где уже толпился весь пансион. Бывало, мальчишки устраивали овацию, бывало, встречали свистом, но уж когда лил дождь, радости было мало.

* * *

Дорогая мамочка,

Прости за долгое молчание – совсем замоталась. Меня включили в состав местной сборной по теннису, я даже играла за остров, хотя мои таланты теннисистки тут ни при чем, скорее сказалась нехватка на острове женщин в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти. Где они все, интересно?

Зато уж мальчишек-соперников хоть отбавляй. На прошлые выходные мы неплохо сыграли со Старостой, а потом он предложил мне вместе выпить в городе, поскольку К. был занят на соревнованиях. Я отказалась: Эрик и Хельга предупредили К., что недовольны моими приятельскими отношениями с учениками. Тогда Староста пригласил меня к себе на чай, и я согласилась. Это ведь уж совершенно невинно, правда? За чаем мы проговорили несколько часов. В следующем году, после окончания пансиона, Староста собирается поступать в Оксфорд, а продолжит образование в Гарварде.

С меня Эрик и Хельга глаз не спускают, зато Экономка творит с ребятами что ее душе угодно. Вчера вечером, например, купала одного из старшеклассников в своей ванне. Якобы ему требуется натирать спину какой-то особой мазью. А еще поговаривают, что она угощает пяти-шестиклассников спиртным и подсовывает им «неприличные» журналы. Вдобавок «племянница», оказывается, никакая ей не родня. Один из мальчишек подглядел, как эти двое целовались в машине Экономки. Наш пострел везде поспел… Неудивительно, что ей не до работы.

Только что Хельга пригласила меня выпить по бокалу вина. К чему бы это? Такое с ней впервые.

Не зря я удивлялась. Хельга принялась выпытывать, сколько приносит наша кондитерская. Пока мы с ней разговаривали, Эрик то и дело залетал в комнату, вздыхал «Жуткая жизнь!», испарялся и снова залетал с воплем «Жуткая головная боль!» или «Завтра у меня два лишних урока в жутком классе!». Наконец он сообщил: «Я жутко устал, лягу спать».

Лично я считаю их обоих жутко жуткими.

За победу учеников в велогонках К. в качестве приза получил штангу и стал заниматься с нею, чтобы накачать мускулы. А на этой неделе одиннадцать ребят пришли в спортзал посоревноваться с ним в поднятии тяжестей. Включая и Старосту, который, между прочим, почти догнал К. в росте и силе. Я на них смотрела и тайком хихикала – они так серьезно к этому относились! Может, и мне присоединиться?

Пора заканчивать, уже поздно, К. вернулся.

Целую.

Р.S. К. просил прислать рецепт твоего пирога с вишнями и овсяных пирожных. Я догадываюсь, кто из нас двоих будет все это печь…

* * *

На жар духовки, к счастью, пожарная сирена не реагировала. Я не сразу освоила мамин рецепт, но когда пирожные наконец стали получаться, мой муж был бессилен перед ними устоять. Вернувшись домой из своего кабинета или после обхода детских спален, он завел привычку укладываться в постель с пирожным и чашкой горячего шоколада, что вовсе не входило в мои планы. На сладенькое в постели я хотела предлагать ему только себя.

– Уж и не знаю, что мне нравится больше, секс с тобой или твои пирожные, – чавкал он, набив рот сочащимся сиропом овсяным бисквитом. Потом, пристроив ночной перекус на тумбочку, сбрасывал халат и открывал последний номер «Крикета». – Если завтра Староста возьмет сотню, – а он в такой форме, что запросто сможет, – у него будет высший средний показатель по стране, – размышлял как-то раз вслух мой муж, листая библию любителей крикета.

– Здорово. Он мне нравится.

Проблема была в том, что Староста мне уж очень нравился. Я бы сказала, чересчур. Ради того, чтобы полюбоваться на него в традиционной белоснежной форме, я просиживала каждый выходной на скамье у края крикетной площадки, а в последнее время его образ стал всплывать у меня перед глазами когда и где угодно.

Пока Учитель изучал журнал, я гладила его плечи, расстегнула пижаму – и выбросила из головы мысли о Старосте. Прошлась ладонью по груди Учителя, по животу и, когда он перевернул страницу, придвинулась поближе. А он дожевал остатки пирожного, закрыл журнал и выключил лампу у кровати.

– Баю-баюшки, милая.

Я-то предвкушала любовь, а мой муж предвкушал здоровый крепкий сон. Обманутые надежды не давали мне заснуть, и я выбралась из постели. Завернувшись в шаль, сидела в темноте на каменной ступени лестницы и смотрела в окно, пока с крыши внизу до меня не донеслись шарканье и сдавленные голоса.

– Они уже десять минут в кровати!

– Наверняка уже этим занимаются. Пойдем!

Осторожно выглянув в окно, я увидела ползущую по крыше «ящерицу» из пяти подростков в наброшенных поверх пижам зимних пальто. Один из мальчишек задышал часто, словно в оргазме, вызвав приступ хихиканья у дружков, а второй, в очках, – буквально вчера я помогала ему с уроками – на цыпочках подкрался к окну и приник к щели между шторами.

– Ну, что там? – прошипели ему в спину.

За шторами вспыхнул свет.

– Мама родная!

– Что?! Занимаются этим при свете?

– Он читает.

– А она?

– Ее там нет!

Лазутчики шмыгнули по крыше обратно. Зрелище читающего в постели педагога не стоило того наказания, что ждало их в случае поимки на месте преступления. На следующий день я разорилась на две портьеры из тяжелой парчи, напомнившие о пологе над кроватью в шикарном отеле, о нашей брачной ночи, о более пылких временах. До конца семестра окно оставалось зашторенным.

Моя замужняя жизнь возбуждала любопытство не одних только мальчишек. Я не раз замечала тени, маячившие по другую сторону пожарного выхода, и не сомневалась, что Эрик с Хельгой собирают улики против Учителя, чтобы оправдать его увольнение. Он был так популярен среди ребят, что эта парочка опасалась внутрипансионного переворота и захвата власти с его стороны. Учитель и не мыслил ни о чем подобном, вменить ему в вину было нечего, и их взоры обратились на меня. Я была более легкой мишенью.

Однажды утром Эрик прервал наш завтрак, срочно вызвав моего мужа на ковер. До зава дошли сведения, что средние классы коллективно мастурбируют по ночам, пока один из подростков расписывает свои эротические фантазии, главной героиней которых не повезло стать мне.

Мой Учитель резонно возразил, что я не в ответе за эти выходки.

– Мальчишки – они и есть мальчишки, – сказал он.

Но Эрик уже начал охоту на ведьм.

– Экономка жалуется, что простыни все в сперме. Мы обязаны положить этому конец, чтобы не выпустить ситуацию из рук.

Собственно, единственным выходом как раз было «выпустить из рук», да только не во власти Эрика – разве что он сковал бы всех наручниками. Тогда-то я со всей четкостью и поняла, что за неимением иного объекта линчевания Эрик обрушится на меня.

В ближайшую субботу мой муж дежурил по пансиону, и мы, как всегда, играли у него в кабинете в карты с мальчишками. Кое-кто из них участвовал в ночной эротической вылазке на крыше, но я закрыла на этот факт глаза. Мы развлекались на славу, и вечер ничем не отличался от любого другого субботнего, пока на пороге, в одинаковых халатах, не объявились Эрик с Хельгой.

– Все вон! – взвизгнул Эрик, врываясь в кабинет. – По постелям!

Мальчишек как ветром сдуло.

– Нушно покофорить! – рявкнула Хельга и потащила меня за собой в медпункт. – Малшики ис-са фас сепя исфотят ф постельях. Этто просто неприлишно. Я фидела, как фы трокали фолосы Питера, – сказала она, намекая на мою дружбу с одним из старшеклассников. – Он ф фас флюплен, фы расфе не фитите, клюпая тефчонка?! Они фсе флюпбены, фсе как отин! Мне на фас смотреть протифно.

Пока я сносила нападки Хельги, Эрик инструктировал Учителя относительно новых правил пансиона. Они с Хельгой постановили, что ради приличия и здоровья школьников мне отныне закрыт доступ в определенные помещения «Соун-Хаус». Начиная с этого вечера мне запрещено посещать бассейн и спортзал. Носить на территории пансиона купальник в любое время, кроме каникул, и загорать на крыше – запрещено. Появляться на этаже старшеклассников и заходить к ним в спальни, «независимо от причин», – запрещено. Ходить по «Соун-Хаус» босиком – запрещено. Кондитерскую немедленно закрыть. Пользоваться школьной столовой исключительно по воскресеньям (видимо, в связи с тем, что я буду одета для церковной службы, а у мальчиков мозги просветлеют от встречи с Господом).

– Да они весь пансион запретной зоной объявили. Что ж мне-то остается? – пожаловалась я мужу уже перед сном, прильнув к нему в постели.

– Мой кабинет. Наша квартира.

– И все?

– Похоже на то. Но мы ведь здесь не на всю жизнь… Ну а пока гляди в оба, – ответил он, целуя меня в макушку.

Мне так хотелось услышать от Учителя слова поддержки. А это «гляди в оба» лишь родило чувство вины. Невозмутимое согласие моего мужа с новыми правилами Эрика превратило меня в парию эффективнее, чем сами правила.

* * *

Дорогая мамочка,

Пожалуйста, прости за долгое молчание. Как правило, стоит мне взяться за письмо – тут же прилетает кто-нибудь из ребят. Сегодня этого не случилось впервые за пять недель – только потому, что начались каникулы. Мальчишки разъехались по домам, и я, конечно, уже скучаю без них.

Вчера вечером присоединилась к К. во время прощального обхода, бросив вызов Эрику с его запретами. Ребята были в кроватях, засыпали себе тихонько. Один из наших индийцев напевал молитвы перед изображением индийского бога Ганеша. Уму непостижимо, что этот же парнишка был среди тех, кто заглядывал к нам в спальню. В спальне младших кто-то сказал: «Трабшо хочет поцелуйчик на ночь, мисс!» Этого Трабшо, беднягу, совсем заклевали; уверена, потому у него и постель каждое утро мокрая. А я взяла и поцеловала самого крикуна. Он язык и прикусил.

К. совершенно измотан, но на каникулах каждый день тренирует теннисистов, чтобы подкопить немного денег. Говорит, хочет уволиться из пансиона – чем раньше, тем лучше.

Завтра снова на работу, а там одно и то же. Нудная и утомительная рутина.

Я очень скучаю по тебе и моей дорогой сестричке. Как она там? Сто лет от нее ничего не слышала.

Целую.

* * *

На следующей неделе я получила письмо от сестры с известием о том, что она ушла от своего заклинателя змей и подала на развод.

Выходит, браки заключаются не навечно.

3. Юрист

Вопреки представлениям, которые мне внушали с детства, брак оказался далеко не нирваной. Не так уж долго мы прожили вместе, а я уже стала для мужа скорее любимым учеником, чем юной женой. Эрик и Хельга видели во мне порочную искусительницу, проникшую внутрь Крепости Гормонов, зато мой собственный муж будто ослеп. Я мечтала о свободе и дальних странах, но при двух неделях оплачиваемого отпуска далеко не уедешь.

Пока Учитель разбирал книги, я у него за спиной изучала календарь, забитый спортивными мероприятиями и всевозможными отчетами. Я все их знала наизусть: крикетные схватки, водные битвы, дружеские встречи, финальные – в конце семестров. Жизнь моего мужа была расписана, его положение в пансионе и его цели стабильны, однако меня, как лишенную прав «госпожу учительшу», такое положение дел не устраивало.

– У тебя все каникулы сплошные тренировки. Так мы никогда никуда не съездим, – вздохнула я.

– Деньги-то нужны, – отозвался Учитель, придвигая к себе стопку снимков, подготовленных для школьного журнала.

– Спорт и школа – вся твоя жизнь, – сказала я.

– А ты чего ждала, черт побери? Я школьный учитель и тренер. Глупо рассчитывать, что я буду тебя развлекать. Или сделаю счастливой.

– Я и не рассчитываю.

– А похоже. Вот что я называю счастьем! – Он протянул мне снимок пятерки ликующих мальчишек, победно потрясающих хоккейными клюшками. – Это были самые счастливые дни в моей жизни.

– Что?! В двенадцать лет?

– Точно.

Теперь стало ясно, откуда у моего мужа такая любовь к младшим из подопечных: они напоминают о днях его триумфа.

– А если меня твое счастье не сделает счастливой?

– Сделает. Как только перестанешь сопротивляться.

– Все равно что покрывать глазурью фальшивый торт, – надулась я.

– Милая, чтобы стать счастливой, нужно набраться терпения. Вот погоди – пойдут дети, и все сразу наладится.

Счастье было единственной эмоцией, доступной моему мужу, а я в итоге осталась наедине с разочарованием и смятением. Удобная философия оберегала Учителя от любой угрозы его мировоззрению, и диалог между нами не получался. С каждым днем я чувствовала себя все более одинокой, и в моем поведении появились странности, которых я никак не ожидала.

Проснувшись среди ночи, я в сорочке бродила по комнатам и коридорам первого этажа, откуда была изгнана. В безмолвной темноте здание пансиона казалось домом. Я обшаривала школьный холодильник и уплетала клубничное мороженое в голубоватом неоновом свете электрической мухобойки, под шорох сшибленных током мух. В библиотеке, свернувшись калачиком позади книжного шкафа, подсвечивала фонариком страницы университетских проспектов и мечтала о будущем, где ни остров, ни «пока смерть не разлучит нас» просто не существовали. Теплыми ночами я плавала в бассейне обнаженной, а в полнолуние прогуливалась по аллеям вокруг «Соун-Хаус». Сидя у ворот и вглядываясь в пустое поле для крикета, я представляла себе Старосту: на залитой лунным светом линии подающих он подавал и бил только для меня. С тех пор как отсек старшеклассников попал для меня под запрет, я больше не могла пить со Старостой чай, но мои чувства были неподвластны ничьей цензуре, и все те долгие летние дни Староста был со мной. Я вспоминала зимние вечера, которые мы проводили в его комнате за чаем, и изумлялась, до чего свободно чувствовала себя рядом с ним. Я предавалась мечтам о наших поцелуях, о слиянии моих губ с его мягкими губами, в вечернем полумраке, когда глаза так ярки. Эти бархатные грезы зажигали пожар внизу живота, и даже сидя на холодных каменных ступенях, я чувствовала влажное тепло между ног.

* * *

Дорогая мамочка,

Прости, что так долго не писала. В последнее время жизнь складывается как-то странно. Я каждый день умоляю К. поискать работу на материке; думаю только о том, чтобы сбежать отсюда. Вчера вечером на мой вопрос, что бы он выбрал – работу на острове или жизнь со мной, К. без запинки ответил, что работу на острове. Вопрос глупый, я сама понимаю. Нужно срочно чем-нибудь отвлечься, а то совсем плохи дела. На прошлой неделе Хельга закрыла кондитерскую и на выручку купила гигантскую жаровню. Теперь будет каждое воскресенье устраивать семейные пикники с барбекю.

В «Соун-Хаус» заниматься мне совершенно нечем, кроме как держаться подальше от Эрика с Хельгой да помогать Дэвиду с французским. Парень делает успехи: в классе был худшим, а вчера в тесте не сделал ни одной ошибки. К. сказал, что целый час занятий – слишком долго для пятнадцатилетнего мальчика, а я возразила, что в шахматы он и дольше с Дэвидом играет. Выговор от собственного мужа за помощь ученику – лишнее доказательство, что я ничего не могу сделать по-человечески.

Работа в конторе отупляет: сплошная машинопись и возня с документами. Пора подыскивать другое место. К. говорит, это у меня просто хандра и что надо взять себя в руки. Знаю, ты посоветуешь то же самое, да только как это сделать?

Напишу, когда настроение будет получше. В церкви давно не была. Может, на исповедь сходить – полегчает? Хотя Бог свидетель, жизнь здесь так скучна, что мне и исповедоваться-то не в чем, а хотелось бы.

Извини, мамочка…

Твоя любящая дочь.

* * *

Если жизнь среди мальчишек была полна проблем, то и работа на мужчин легкостью не отличалась. Положение ухудшалось тем, что меня нигде не оставляли в покое, и в пансионе, и в офисе я была под прицелом любопытных глаз. Офисная банда – активное женское ядро коллектива, основным интересом в жизни которого были сплетни, – в перерыв оккупировала кухню. Дамочки собирались вокруг стола, запасшись сигаретами, обедами, подогретыми в микроволновке, и ножами, готовыми вонзиться в очередную жертву. Моя самая большая врагиня и самая злостная сплетница была и самой толстой в нашей конторе. До того толстой, что однажды она явилась на работу с подвязанным подбородком, что, однако, не помешало ей бесконечно есть и трепаться. Наружу сквозь стиснутые зубы беспрерывно сочился сарказм, а внутрь по соломинке текло растаявшее мороженое.

Отдел, где работала я, заказывал обеды в офис, но иерархия соблюдалась и здесь: чем выше должность, тем дольше обед и тем лучше ресторан. Помимо рядовых клерков и адвокатов мужскую часть отдела составляли юристы узкой специализации, в обязанности которых входило открывать для состоятельных клиентов офшорные компании для уклонения от налогов. Эти юристы занимали привилегированное положение, поскольку, уступая адвокатам в квалификации, нередко больше зарабатывали. Офшор был связан в основном с Францией, а французским, кроме самого владельца фирмы, владел лишь Терри, которого рвали на части, донимая просьбами о переводе.

– Где Терри? – спросил Энтони, один из наших «офшорных» юристов, известный педант, до того спесивый, что смахивал на гнома.

– У вас за спиной, – ответила я.

Энтони обернулся: с полным подносом дымящихся чашек в кабинет вошел Терри.

– Ты мне нужен, Терри!

– Позже. Я занят.

– Чем это? Подаешь секретаршам кофе? – возмутился Энтони. – Мои самые крупные клиенты в данный момент торчат в зале заседаний! Все французы, и никто не говорит по-английски.

Терри открыл папку, закурил.

– Извини, не могу. Занят. – И в качестве доказательства щелкнул кнопкой диктофона.

Багровый от злости Энтони протопал вон из кабинета, что-то бурча о никчемных делишках, никотине и кофеине.

– А если я ему помогу с переводом? – сказала я.

– Сколько угодно, – бросил Терри.

Я была очень молода, к тому же женщина, к тому же простая машинистка, а мои сослуживцы-мужчины широтой взглядов не отличались. Энтони ушам своим не верил, не желая понимать, что я свободно говорю по-французски. Но клиенты пришли в восторг, а Энтони, пусть и с прохладцей, выразил благодарность. Час спустя, когда мы покинули зал заседаний, десяток секретарш отлепились от экранов компьютеров, чтобы пригвоздить меня взглядами. Французы же расцеловали в обе щеки и вообще устроили такой концерт, что поучаствовать в прощании вышел сам босс.

Вернувшись за свою раздолбанную машинку, я сразу ощутила перемену: работа впервые доставила мне удовольствие.

Вскоре я стала неофициальным переводчиком фирмы и вечно засиживалась допоздна, печатая документы для отдела недвижимости и переводы для кого угодно.

– Вас бессовестно эксплуатируют, – заявил Терри как-то вечером, когда мы оба задержались на работе.

– Но я по крайней мере учусь…

– …выполнять двойную нагрузку за зарплату секретарши. Попросите прибавки. Фирма не обеднеет, если заплатит вам за работу, которую вы делаете.

На следующий день я вошла в просторный кабинет кадровика – чванливого типа с чудовищными усами, загнутыми кверху.

– Удивлен, что ты так и киснешь в своем углу, – хмыкнул он.

– Именно об этом я и собиралась поговорить.

– И чего бы ты хотела? – вопросил он, с напыщенной важностью покручивая ус.

Чтобы меня воспринимали всерьез – вот чего мне хотелось до смерти. Но моя молодость, блондинистость, наличие бюста и отсутствие солидной профессии никак не вписывались в мужское понимание «серьезности». Офисные умницы умудрялись обращать патриархат себе на пользу, зная, что легкий флирт с начальством немедленно отразится на зарплате. Я в эту игру играть не желала – впрочем, мне бы и талантов не хватило.

– Я подумала…

– Момент! Сам догадаюсь. Хочешь уйти из отдела недвижимости? – Он откинулся в кресле, выпятив грудь в потолок, но не сумев этим маневром скрыть отрыжку.

– Потому к вам и пришла.

– Уж извини, красавица, секретарши больше нигде не требуются.

– Я и не хочу работать секретаршей.

– А кем же тогда ты хочешь работать? – поинтересовался он.

Я не удивилась бы, услышав продолжение «…когда вырастешь», и вдруг поняла, что просьба о честной оплате моего труда требует немалого мужества.

– М-м-м… переводчиком. На официальной основе, – выдавила я.

– В нашей фирме нет должности переводчика.

– Я уже месяц перевожу для клиентов! – Возмущение пересилило робость.

– Без инструкции мы не имеем права создавать новые должности. Извини, красавица.

Скорее всего, мои мольбы его смягчили бы и он удовлетворил просьбу, но я была вне себя от злости и, сама не заметив как, оказалась у двери. Обернулась, чтобы попрощаться – и решила не утруждаться: завороженный взгляд кадровика был прикован к моему заду.

В моем закутке меня поджидал Терри.

– Ну и как прошло?

– Другой работы для меня нет. – Я давилась слезами.

– Топай выше. Обратись к самому шефу. Лучше всего – в пятницу после обеда.

В пятницу я надела костюм, намекающий на мой деловой потенциал, и едва дождалась возвращения Юриста с обеда. Терри не ошибся: трапеза Юриста длилась долго, в соответствии с его положением в фирме. В половине четвертого он ввалился в офис и двинул прямиком в туалет. Я заняла пост у шкафа с картотекой, откуда было удобно преградить Юристу дорогу.

– Ой, извините, – сказала я, столкнувшись с ним лицом к лицу.

– Ничего страшного. – Продолжать путь Юрист не торопился.

– Можно отнять у вас минуту? Хотелось бы поговорить.

Юрист улыбнулся. Он любил беседы с глазу на глаз.

– Через десять минут жду вас у себя в кабинете.

Я постучала, дождалась разрешения войти и закрыла за собой дверь. Юрист восседал в дизайнерском кресле за бескрайним столом, на хрустальной пепельнице дымилась сигара, сквозь тонкие белые занавески у него за спиной в кабинет проникало солнце. Юрист вскинул брови:

– Итак? Чем могу помочь?

За десять минут я убедила его, что достойна продвижения по службе, но предложить он мог лишь место заместителя наглеца Энтони.

– Он не так плох, как кажется, – заверил Юрист при виде моего вытянувшегося лица. – К тому же в дальнейшем, если все пойдет хорошо, я предоставлю вам отдельный кабинет и секретаря. Надеюсь, вы меня не подведете. Я на вас рассчитываю. – Его губы дрогнули, обхватывая влажный кончик сигары.

Уже через несколько месяцев количество моих клиентов обеспечило мне собственного секретаря и отдельный кабинет со стеклянной стеной – напротив кабинета кадровика, отчего у того наверняка давление зашкаливало. Последним, однако, смеялся именно он: зарплата сотрудников была в его ведении, и мне он начислял ни фунтом больше, чем старшей секретарше.

В помощники для меня Юрист нанял девочку-секретаршу, и враждебность со стороны коллег нас быстро сблизила. Обе молодые, неопытные, мы и работали одинаково сумбурно. И если я ей дала шанс, то она мне – не один, пока я училась руководить подчиненным. Конечно, я гордилась своими достижениями, но в душе мечтала о большем: о командировке в Париж. В любой беседе с французскими клиентами я расписывала, как восхищаюсь их городом (который ни разу не видела), и предлагала облегчить им жизнь, лично приезжая в Париж по первому их требованию. С каждым днем я все больше вникала в не отличающуюся особой сложностью процедуру открытия офшорной компании, и мне не слишком долго пришлось ждать вопроса, которому суждено было изменить мою жизнь.

– А не слетать ли вам мухой в Париж? – спросил Юрист. – Там парочка клиентов хочет открыть компанию.

Я не колебалась ни секунды.

Довольно скоро деловые поездки в Париж стали регулярными, а работа заняла верхнюю строчку в списке жизненных приоритетов. Я была счастлива. В «Соун-Хаус» я появлялась все реже и сразу же исчезала в нашей квартирке, дожидаясь возвращения мужа. С Эриком и Хельгой почти не сталкивалась и потому особенно удивилась, когда однажды вечером заведующий пансионом возник у меня на пороге.

– Только что сообщили, что ваш муж сегодня не вернется. Сильный туман. Рейс задерживают, – сказал Эрик, скверно изображая сочувствие.

Два-три раза в год Учитель возил группу ребят во Францию на спортивные мероприятия. Тем вечером он обещал вернуться, чтобы отпустить Эрика и Хельгу на званый ужин у главы пансиона – престижнейшее мероприятие учебного года. Однако Учитель неожиданно застрял в аэропорту, Экономка, по своему обыкновению, испарилась – и Эрик с Хельгой рисковали лишиться развлечения, если быстренько не найдут замену моему мужу.

– Вы сегодня… дома? – начал Эрик, словно канатоходец, делающий пробный шаг.

– Дома.

– Мы были бы крайне признательны… (Вторую ногу на канат, балансирует над пропастью.) Признательны, если бы вы сегодня подежурили вместо мужа.

– Ладно, – сказала я, великодушно закрывая глаза на его лицемерие и взваливая на свои плечи ответственность за семьдесят мальчишек.

– Разумеется, им незачем сообщать, что кроме вас в пансионе никто не дежурит. И пожалуй, можно обойтись без обхода спален, – через плечо крикнул Эрик, уже семеня по коридору.

Младшие желали смотреть телешоу, заканчивающееся после официального отбоя, а старшие отпросились на вечеринку, с обещанием к полуночи вернуться. В девять часов я решила, что с проблемами покончено, как вдруг раздался стук, дверь открылась и вошел Староста. Я думала, он ушел с остальными на вечеринку, и от неожиданности не справилась с волнением; сердце ухнуло на дно желудка.

– Отпроситься можно? – спросил он.

– Куда собрался? – поинтересовалась я как можно безразличнее.

– В «Тратторию». У приятеля день рождения.

– Давно мечтаю сходить в этот ресторан.

– Я вас свожу, – пообещал он и добавил как нечто само собой разумеющееся: – Я задержусь до часу, ладно?

Протягивая ему листок увольнительной, я отметила и белизну свежевыглаженной рубашки, и небрежную элегантность «тертых» джинсов, едва державшихся на бедрах. Передо мной стоял юный мужчина, широкоплечий и длинноногий, с узкими бедрами, подчеркнутыми ремнем из Аргентины, куда Староста ездил играть в поло.

Ни один педагог не стал бы до часу ночи дожидаться ученика. Я дождалась, свернувшись на пуфике перед телевизором. За пять минут до назначенного времени дверь приоткрылась и голос Старосты произнес:

– Я вернулся.

– Отлично, спасибо. Спокойной ночи.

Я не хотела ни видеть его, ни слышать о том, как он развлекался, но в коридоре раздались шаги, и Староста замер на пороге, словно прикидывая, что делать дальше.

– Обожаю этот фильм. Можно посмотреть?

Он опустился прямо на пол, опираясь на пуф, – так близко, что у меня сердце заколотилось с удвоенной силой. К счастью, свет я не включала, так что Староста не мог увидеть волнения на моем лице. Сам же он был совершенно спокоен, сидел расслабленный, обхватив руками колени и сцепив ладони.

– Такая девушка не должна оставаться одна в субботний вечер, – сказал он.

Повернув голову, я поймала его взгляд.

– Я уже привыкла к положению спортивной вдовы.

– Вы для этого слишком молоды.

– Иногда я чувствую себя гораздо старше своих двадцати. – Мне захотелось открыть ему свой настоящий возраст; захотелось поделиться секретом.

– У меня были подруги и старше. – Подтекст его признания повис между нами, словно спелый фрукт на ветке.

– Я замужем. – Надеюсь, мне удалось изобразить смирение.

– Странно, что он выбрал такую девушку, как вы. Я его знаю десять лет, в детстве считал его классным. Только он скучный. А вы – нет.

Невыносимо. Невыносимо, что этот мальчик понимал меня так, как собственному мужу не удавалось. Я не имела права раскрыться еще больше или позволить ему ощутить, насколько я близка к падению. Безопасным было лишь одно решение – отправиться по кроватям поодиночке. Что я и сделала: поднялась и, не прощаясь, оставила его в мутном свете телевизионного экрана. И ключ в двери спальни повернула. На всякий случай.

* * *

Жизнь в «Соун-Хаус» была так скучна, присутствие Старосты так мучительно, а мой муж так равнодушен, что я радовалась каждой поездке в Париж. Поскольку количество французских клиентов росло, я бывала в их столице минимум дважды в месяц и планировала дни так, чтобы хватало времени на осмотр города. Я ходила по музеям, книжным лавкам, заглядывала в мое любимое «Café de Flore»: мне казалось, что Сэмюэл Бекетт все еще живет за углом и в любую минуту может присесть за соседний столик. На остров я всегда летела самым поздним рейсом и до «Соун-Хаус» добиралась в полночь, чтобы вопреки всем запретам, цокая каблучками и помахивая портфелем, пройтись по коридорам в отсеке для старших. Свет в спальнях давно был потушен, все в постелях, так что моя бесцеремонность ничем не грозила, пока однажды ночью, завернув за угол, я не налетела на Старосту.

– Ты что здесь делаешь? – шепотом завопила я.

– Услышал, как подъехала ваша машина…

По стенам коридора заплясал луч фонаря.

– Этто кто сдесь?

Хельга!

Староста толкнул меня к двери своей комнаты.

– Этто кто сдесь?

Пятно света приближалось.

Вылазка в коридоры старших была скверной штукой, но ничто в сравнении с тайным свиданием в темном углу. Староста безмолвно кивнул на дверь своей комнаты, повернул ручку, и мы как мыши юркнули внутрь. Хельга была совсем рядом; у меня едва сердце не остановилось, когда, посветив фонариком под дверь, она просвистела тяжеловесным шепотом:

– Сдесь кто-то есть?

Я до боли зажмурила глаза, а Староста, сорвав рубашку, нырнул в постель и протянул сонно:

– Что случилось?

Мечтая впечататься в стену, я перестала дышать и только молилась, когда Хельга медленно приоткрыла дверь. Она направила луч на совершенно невинное лицо парня, и тот сощурился, словно вырванный из глубокого сна.

– Исфини, что распутила. – Она спешно закрыла дверь.

А я сползла по стене на пол, ослабев от облегчения. Староста выбрался из постели, опустился на корточки рядом со мной, и мы беззвучно хихикали до изнеможения – пока до меня не дошло, что я нахожусь в одной комнате с полуобнаженным мужчиной.

– Пойду! – Я выпрямилась, но Староста меня удержал.

– Еще рано. Она может стоять в коридоре. – Его губы были у самого моего уха.

– Нет же, она наверняка ушла.

Разнос Хельги страшил меня меньше, чем воплощение в жизнь моих фантазий.