Текст книги "Очень мужская работа"

Автор книги: Александр Зорич

Соавторы: Сергей Жарковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Зарплату, Костя, я ему не платил. Я и тебе её не платил – за стук, в смысле. Ты что же, намекаешь, что Подфарник по чьему-то заданию сталкеров в ловушки заманивал? Сокращал ваше поголовье? Бред, извини.

– Бред так бред. Вам жить, Олегыч. А вот подумалось мне сейчас почему-то… Отмычек он, во всяком случае, пользовал широко. И не переводились они у него. Одного подставит, тут же другой откуда-то появляется…

– Что ты несёшь, Тополь? – с отвращением сказал Комбат. – Отмычек он вспомнил. Ты сам с отмычек начинал, кто тебя в отмычки подписывал? Да ну тебя совсем, голова с телом. Хорош тут тьму не по делу нагонять. Молчать невмоготу – рассказывай по сути. Скоро вон уже большой лес начнётся, а там и до Лубянки рукой подать.

Тополь рассмеялся.

– А знаете что, уважаемые слушатели? А я уже даже привык за последний день к роли сказочника. А ты – нет, Вовян? А вы, Олегыч, похожи на барина, спустились, значит, в людскую послухать с дворовыми рабами байки захожего инвалида… побыть с народом… Так ведь хоть бы наливали! Никогда бы не поверил, что могу столько болтать, ни грамма не дерябнув. Да, вот это и есть жажда жизни! Пока болтаю – жив. Такова судьба каждого настоящего писателя. И ненастоящего – тоже. За что ты его ни схвати… В общем, дорогие вытребени и вытребеньки, вот что я имею сказать за Подфарника дальше…

– Скорее – колдуна, – сказал Клубин.

– Чего, какого колдуна?.. – не понял Тополь.

– Колдуна захожего, а не инвалида, – пояснил Клубин. – Спустился барин послушать в людскую, – добавил он, глянув в зеркальце.

Никто бы не услышал без микрофона, как Комбат пробормотал:

– Как будто колдун не может быть инвалидом…

– Да вы тут все неучи! – сказал Тополь торжественно. – Инвалид в старину – не обязательно калека. Инвалид – это отставной…

– Самолётных хвостов заноситель, – перебил Клубин. – Извини, Костя, все всё поняли. Давай уже, трекер Уткин, добивай про Подфарника: Орджоникидзе вон проехали.

– Ещё следует знать, господин скурмач Олегыч, – сказал Тополь торжественно и с чувством, – что в тёмных, преступных кругах, к которым я близок, словом «колдун» можно нанести серьёзное оскорбление. Вам следует отдавать себе отчёт в этом. Разве мент не должен правильно понимать законы и правила преступного мира…

– Нет.

– …работая под прикрытием…

– Нет.

– …или беседуя с преступником по душам за жизнь?

– Нет, – сказал Клубин.

– Смотрите-ка: дирижабль! – произнёс вдруг Комбат совершенно детским тоном.

Над посёлком, видимым за поредевшим лесом, действительно висел здоровенный жирный дирижабль, заляпанный разноцветными эмблемами.

– Это канадцы, – поглядев, объяснил Клубин. – Они привезли четыре строительные робосистемы. Дирижабль – диспетчерская. Логистика, наблюдение.

– Не вижу логотипа кока-колы, – сказал Тополь раздражённо.

– И это странно, между прочим, – сказал Клубин. – Чего-чего, а рекламы сейчас в Предзонье – в две очереди стоят рекламодатели. Взоры всей планеты прикованы к операции по физической блокаде Чернобыльской Зоны Аномальных Интенсивностей неизвестной природы, этого злокачественного нарыва на лице нашей маленькой голубой Земли… Что, Владимир, закурить?

– Угадали, господин Клубин.

Клубин дал ему закурить.

– Так, меня будут слушать или не будут? – прямо спросил Тополь.

– Безусловно, – сказал Клубин, объезжая воронку на дороге. – Как только ты начнёшь наконец свой интересный рассказ… – Он аккуратно перевалил через подбитое дерево на дороге. – И слушать будут, и записывать будут… – Машина миновала скелетированный труп, валяющийся на обочине. Безусловно, кровосос. Странно. – Вот только™ снимать на видео не будут, Костя. Выключил я видео… даже не знаю зачем.

– Я тебя потом спрошу зачем, – проворчал незримый Эйч-Мент.

– Клубин вызывает Малоросликова, – сказал Клубин, притормозив. Вызов по переадресации сработал мгновенно, генерал-лейтенант ответил через полминуты.

– Здесь Малоросликов.

– Клубин. На траверзе Орджоникидзе, примерно двадцатый километр, точку по GPS сбрасываю. Следы боестолкновения, наблюдаю неучтённый труп кровососа. Примите.

– Понял, принял. Епэбэвээр.

– Продолжайте контролировать особый пропускной режим для моей группы, – сказал Клубин и дал газ.

– Продолжаю контролировать.

– Принял, отбой. До связи.

– Вы слышали, между прочим? – спросил Тополь. – Он сказал: «епэбэвээр»!

– В анналы – не передом, так задом, – сказал Комбат, выпуская дым.

– Анналы – хорошая штука, – заметил Тополь. – Если без опечаток писать. Зря ты, Вовян, куришь. У тебя вся голова белая.

– Недолго осталось, что так, что так. Давай рассказывай, сказочник. Когда ты треплешься – как-то легче на душе. Словно шум морского прибоя. Бессмысленно, но приятно.

– В общем, я точно знаю, Подфарник продавал «абсент» три раза, а скорее всего, больше. Сам делал его и выносил. Пользовал он «королевскую кашу» из-под копейкинской «Прокрусты» суверенно, единолично, чем многих в обществе обижал, а правильней сказать – в стиле, присущем нашему тёмному преступному обществу, огорчал многих этим старик Подфарник. Но – своя фишка есть своя фишка. А сторожил «Прокрусту Копейкина» Подфарник отчаянно и жестоко: «кроссворд» на входе в ангар повесил.

– Э-э… Это электрозамок?

– Да. Вечный артефакт, очень агрессивный. Род «пенсне», но недружественней. Раз завёл его – и всё, навсегда, до скончания Зоны. Ангар стройбатовский с «Прокрустой» – там вход только один, с фронта здания, а задние ворота недоступны, там тяжёлое место впритык, причём тяжёлое место без подхода, за один шаг сразу ударная перегрузка единиц в семьдесят – весь зад ангара перекрыт жёлтой взвесью, спасибо Зоне. Ни пройти, ни выйти… То-то Sleep, при всём уме и уменье на Подфарника и батрачил: надеялся на наследство. Поиметь ключи можно было только по наследству. In that, так сказать, order. Фишки свои Подфарник сторожил намертво, «кроссворды» скупал или отыскивал, «пенсне», «хлебалки»… Подфарник действительно, сдаётся, кайфовал, устраивая в Матушке острова сокровищ… Он же недаром годами пытался представляться Флинтом, помнишь, Вовян?.. Ну какой только он, епэбэвээр, Флинт? Подфарник и есть, и больше ничего… Говорят, между прочим, он когда-то пионервожатым в Советском Союзе работал, в каком-то пафосном пионерлагере. Накладывает отпечаток, видимо. Паруса, каравеллы, благородные пираты… тайные клады… Ну вот. Подзарядки «кроссворду» не надо, в отличие от «пенсне», например. Тут другая беда: если ты забыл свой собственный алгоритм… что это я – «алгоритм»… Не алгоритм, а набор ключей, код по-простому, то ты сам и попал: пройти под «кроссвордом» невозможно, если его поставили в узости какой-нибудь, а другого хода нет. И ещё хуже – «кроссворд» не сотовый телефон, раз ошибся при вводе – второй попытки не будет, распишитесь в получении розовой молнии в башку, и больше никогда и никого «кроссворд» под собой не пропустит. Сколько фишек так похерилось, вы не представляете, Олегыч! И каких фишек… Можно, конечно, попробовать пошедший в разнос «кроссворд» взорвать, но скорей всего ничего не получится, а в данном нашем конкретном Подфарниковом случае – нельзя стопроцентно. Во-первых, ангар сложится, во-вторых, взрывать, и даже стрелять, и даже с глушителем стрелять – рядом с мощной «Прокрустой»… Смертельный трюк, «прыжок смерти», премия Дарвина в чистом виде. В общем, пароли для «кроссворда» хозяину фишки надо знать лучше, чем сколько у него пальцев и правша он или левша.

Отмычка Подфарника в ангар вошёл благополучно, к проволоке подобрался, как к родной, ну и кликнул, значит, ведомого… А «кроссворд», Олегыч, физически – проволока стальная, такой белой как бы бахромой неизвестной природы обросшая, как бы таким пухом, а когда ты её натянул, незаряженную, или подвесил, то этот пух – или бахрома – в центре собирается сам собой и петельки такие образовывает, не меньше пяти, даже если проволока короткая. И не больше тринадцати. Если на эти петельки повесить – или продеть в них – какие-нибудь мелкие предметы: скрепки там канцелярские, тряпочки, патроны, – то проволока прорастает в эти пуховые петельки и набор предметов запоминает. Металлическая память неизвестной природы опять же. А когда ты их достаёшь аккуратно, то бахрома осыпается, а через несколько минут снова нарастает, уже пустыми петельками. Всё, взведено. А когда ты в петельки снова те же предметы вставляешь – не обязательно те же, но точно такие же, – получается как бы разрыв в электрической цепи между проволокой и проходящим под ней хозяином. И назад когда идёшь – то же самое надо сделать. Всегда ты имеешь с собой два набора ключей. Иначе шарахнет молнией, и дальше ты уже идёшь обугленный и вкусно пахнущий.

Кстати, от этой розовой молнии не бывает грома, она бесшумная вообще. Ни грома, ни ударной волны как от «Тесловой эспаньолки». Это совершенно особая розовая молния, специальное электричество, такое только у «кроссворда» бывает. И – насмерть, мощность от длины проволоки вообще не зависит. У меня был как-то «кроссворд», сантиметров пятнадцать всего длиной. Так сожрал он взрослого голегрома как миленького! Он меня выследил, голегром, и приклеился, ну как обычно, даже если выскочишь из Зоны, то голегром вечно будет тебя искать и обязательно найдёт… В лесу дело было, рядом со станционным прудом, от P-десятого шоссе недалеко, там пионерлагерь, кстати… был. Подловил я гада этой малюткой, я думал – тормозну хотя бы гада, а сам пока найду местечко, поставлю мину… Не понадобилось, он сгорел, обуглился, натурально! Вот тебе и пятнадцать сантиметров. Даже неизвестная природа считает, что размер не имеет значения… В тот лес я теперь ни ногой, потому что не помню, ни чем я «кроссворд» взводил, ни где я точно его повесил… То ли я на берёзке его повесил, то ли на осинушке… А не отвлёкся ли я опять?

– По-моему, нисколько, Костя, – совершенно серьёзно сказал Клубин. – Писателем ты зарабатывал бы не в пример.

– Хорошенько следи за собой, Сталкиллер, – сказал Эйч-Мент с нажимом. – Индукция, безусловно. Чего-то они от тебя хотят, чего-то необычного. Вот стервецы.

– С писателями вы не общались, – возразил Тополь. – Им только на водку да на Интернет хватает. Их бабы кормят…

– Не согласен, – обращаясь к Эйч-Менту, сказал Клубин.

– Чего там – «не согласен»! Интернет почитайте, – возразил ему Тополь. – Бабы и…

Эйч-Мент сказал:

– Quos Deus vult perdere – dementat…[15]15
  Кого Бог желает погубить, на того он посылает безумие (лат).


[Закрыть] Это я, сынок, про себя. Что касается тебя… Прикрою-ка я тебя особо. Специально. Получше, чем мы хотели. Вот и доктор со мной согласен. Мы тут просто диву, сидим, даёмся.

– Не надо! – сказал Клубин.

Уже открывший для продолжения рот Тополь сказал не то, что намеревался:

– …и сталкеры… С кем это вы там, Олегыч? С куратором?

Клубин обернулся и кивнул Тополю, глядя на него, подобно тёте Полли, глядящей на нашкодившего Тома Сойера, – поверх очков.

– С ним, Костя, с ним самым. С самым главным в мировой закулисе. С тем, кстати, кто запретил Малоросликову вас с Комбатом сдать в концлагерь на вивисекцию, – сказал он. Трекер и сталкер смотрели на Клубина и молчали. Переваривали? – В общем, Костя, мне уже не особо интересно, как там Подфарник узрел Бредня и почему жив остался после этого… – закончил Клубин, снова возвращаясь к управлению.

– Он его отпустил… – по инерции объяснил Тополь.

– Спасибо, Костя… А хочешь, я угадаю, чем занимался Бредень под «Прокрустой», когда твой Подфарник туда подлез? За каким занятием Подфарник Бредня застал?

– О! – сказал Комбат с непонятным удовлетворением. – Пошли козыри. Все четыре козырные масти.

– Верно, Владимир. Пошли. Приближаемся к катарсису, как сказал бы писатель, как сказал бы Тополь. Ва-банк на ва-банк, ладушки на ладушки… Катарсис – из цейтнота у нас состоять будет. И выход из него будет только один… Слушайте, сталкеры, а вам действительно вот сейчас до зарезу важно из себя изображать супергероев? Вроде бы вам про нас всё понятно, нам про вас… Нет, детали, конечно, всей этой истории с инопланетянами очень важны, но о них можно будет поговорить и позже, потом, если, например, Зона вам возьмёт и не подчинится. Спокойно поговорить можно будет и без интимных измерений… у кого шрамы больше… А?

Минут пять после монолога Клубина тянулось молчание – обратно пропорционально физической скорости машины: Клубин гнал здесь, по прямой, под сто, спасибо «хаммеру». Лес вокруг просеки стоял такой, словно в нём никогда не ступала нога человека. Здесь уже брали «шопоты», и не дай бог здесь было попасться лубянскому патрулю. Хороший лес – охраняемый лес. Честными людьми или злыми нелюдями охраняемый. Или – охраняемый одновременно и теми, и другими…

– Так ну и что же Бредень делал? – спросил наконец Тополь.

– Пу-пу-пу… Он, Костя, скорее всего, я думаю, жрал «абсент». Горстями. Нет?

– Ну вы прямо с туза, Олегыч, – сказал Тополь, за преувеличенным восхищением скрывая замешательство.

Клубин пожал плечами.

– Мне надо в туалет, – сказал Комбат. – Давайте остановимся. Лес редеет, скоро Черемошна, чего людей пугать. Вот же, блин, сто лет не орошал среду!.. Тополь, а тебе разве не надо?

Тополь пробурчал что-то вроде: «Захватил и пользуешься, как своим…» Клубин остановил машину.

– Помочь? – спросил он, наблюдая в зеркальце за вознёй сталкеров на каталке. – Или справитесь?

Теперь Комбат пробурчал что-то вроде: «Натыкали в вены всякого…»

– По-моему, я здорово мешаю оперативному агенту на задании, – не выдержал Эйч-Мент (если, конечно, про него можно так сказать – «не выдержал»). – Но спросить очень хочется, трах-тарарах, ты чего творишь, Сталкиллер?

– Шеф, они взрослые ребята и знают что делают, – сказал Клубин громко. – Видите, какие они стали розовые и шустрые. Если они сейчас не справятся с системными насадками и пижамными штанами, что я с ними буду делать дальше, за забором?

– Скажите этому своему шефу, что мы с Вовяном и его, и машину, на которой он ездит, того! – сказал Тополь, распутывая трубки на локте.

– Скажи этому твоему… – Эйч-Мент, включивший громкую связь, сделал паузу, давя позыв говорить на иностранных языках русским матом. – Скажи твоему этому наглецу, что вешать я его, стервеца, буду на виндзорском узле, причём не на двойном виндзорском, а на простом, чтобы мне сорок три секунды сэкономить, а у него отнять.

Тополя и Комбата как из ушата окатило.

– Это Эйч-Мент?! – вдохнул Комбат.

– Да ладно!!! – вдохнул Тополь.

Потом они хором выдохнули:

– ДА ТЫ ЧЁ!..

И замолчали, сидя на своей каталке с разинутыми ртами.

Клубин приспустил боковое стекло и махнул озабоченному Старпетову рукой: всё в порядке, оставайся в машине.

– Вы здорово мне мешаете, Комиссар, – сказал затем Клубин негромко.

Эйч-Мент помолчал.

– Нет худа без добра… ммм… господин Клубин, – сказал он. – Так или иначе, я редко пользуюсь своим рейтингом. А зря, как я слышу. Чего они там у тебя примолкли? Осмысливают, кого на хер послали? Это им урок, уркам. Ладно. Пусть осуществляют там принцип цивилизованной дефекации, и дальше езжайте давайте уже. Я буду молчать.

Он действительно замолчал.

– Эй, ходилы, слышите меня? – спросил он. – А? Комбат… и ты, как тебя, деревянный?

– Слышим, – сказал Комбат.

– Не обверзались там от почтения?

– Пока трудно судить, – ответил Комбат.

– Сторону свою думайте правильно, ходилы, – посоветовал Эйч-Мент. – Ваша где только не пропадала, это верно, уважаю, но вряд ли ваша здесь и сейчас не пропадёт. Инопланетяне улетели. Или кто там они были. Думайте сторону, ходилы, соображайте. Это вам не война тупых и не книжка с точками… Я не жду от вас hair-trigger action[16]16
  Мгновенная отдача (англ.).


[Закрыть] за то, что спас вас, и за то, что теперь отпускаю, но я надеюсь на неё. Цените… А если вы ненароком моего человека решили скласть по треку, обещаю: я пойду следом, лично. И тогда вы узнаете, кто убил Кеннеди, что такое бозон Хиггса, где чаша Грааля и второй носок…

Он помолчал.

– Впрочем, с моим человеком сначала придётся разобраться. Попытайтесь. Андрей, Сталкиллер, работай по плану. Как всегда.

– Сталкиллер?! – переспросил Комбат. – Кто?

– Олегыч, вы?! – сказал Тополь. – Да ты чё… Всё, мне надо выпить.

Глава 10
ЧЕРЕМОШНА – НИВЕЦКОЕ – ЛУБЯНКА

 
Crazy, but that's how it goes.
Millions of people living as foes.
Maybe it's not to late.
To learn how to love
And forget how to hate.
Mental wounds not healing.
Life's a bitter shame
I'm going off the rails on a crazy train.
 

Ozzy

За процессом мочеиспускания сталкеров Клубин следить не стал, даже из машины не вышел. Явление Эйч-Мента если и не поменяло таинственные планы Комбата и Тополя разительно, но впечатление на ходил произвело громадное. Комбат и Тополь всё-таки были не средние люди, и понятие «пиетет» для них значило больше, чем обычная членомерка сталкерского быдла по пьяни или, что ещё хуже, то трезвяку. Эйч-Мент отключился, Комбат и Тополь, ни единого слова не говоря, аккуратно и с чувством сняли с локтей системные насадки (система принялась пищать и наливаться красным, и, действуя по устным инструкциям Клубина, Тополь поставил её на паузу), поменяли тапочки на кроссовки без шнурков, натянули подарок сержанта Кондратьевой и, придерживаясь за стеночки «хаммера», сошли на щедрую землю Предзонья. Постояли у машины, щурясь на солнечные лучики и глубоко дыша, потом, осторожно ступая, несколько враскорячку, как боцман Мальцев по палубе, зашли по пояс в подлесок и мощно зажурчали там. Клубин даже сделал потише у себя в кабине. Он вспомнил, как знаменитый врач-космонавт Поляков, с которым Клубин когда-то был знаком, говорил, что по силе струи можно довольно уверенно судить об общем состоянии больного… Клубину вдруг остро захотелось потерять вес и полетать. Он не страдал ностальгиями разного рода, но иногда желание невесомости настигало его. Чаще всего во сне настигало, довольно долго держалось и потом, уже наяву. Интересно, что хотелось именно невесомости, а не, например, лунной гравитации, штуки в своём роде тоже памятной… Как было бы здорово оказываться иногда в бреду Циолковского, когда у него там на Земле пропадала гравитация и можно было летать по саду, между деревьями, скользить голым пузом над травой… С одной стороны, Клубин отлично понял резон Комиссара, зачем он выдал его профессиональное прозвище Тополю и Комбату, с другой – было это мерзко… Но бой есть бой, конечно. Вот что неприятно – подлость тоже оправдывается…

Комбат и Тополь влезли обратно в машину, сели на диванчик и одновременно выдохнули.

– Как чувствуете себя? – спросил Клубин.

– Башка кружится, конечно, – самим ходить, – откликнулся Тополь, откровенно отдуваясь. – Но не в пример, конечно, – как было… Ближе к Зоне – ближе к телу… Приворожила, Матушка, мать её!.. не отлепишься…

– Мне кажется, изолятор нас гнобил, – сказал Комбат. – Слишком хорошо изолированный.

– У вас с Тополем была гнойная пневмония по-македонски, крайняя степень анемии, тяжёлое отравление свинцом и беда с урологией, – сказал Клубин. – Не гневите Дарвина, Владимир.

– Да понятно, – сказал Комбат. – Я же не спорю, без врачей Задницыных нам были звоночки и бубенчики. Там, кстати, не свинец был. Золото. Но вредное. По колено. Жидкое. Но только чуть тёпленькое. Надо мне было, дураку, набрать во флягу…

– Какая фляга? – спросил его Тополь с отвращением. – И чем тебе было набирать?

– Не пыли малину, Тополь. В общем, золото это было, товарищ Сталкиллер.

– Потом расскажете, Пушкарёв, – сказал Клубин, заводя мотор. – Расскажете ведь?

– Ни «да» ни «нет» не говори пред Зоной, друг Розенкранц! – с выражением продекламировал Тополь. – Слушайте, ходилы, но когда Эйч-Мент заговорил, блин, я в натуре чуть не это! Олегыч, а вы с ним прямо вот вась-вась?

– Да почти родственники, – сказал Клубин, выруливая на середину пролеска.

– Везёт вам. Эйч-Мент! Человечище, сталкер номер восемь набок. И Интернет наизусть знает!.. – Тополь с некоторой принуждённостью похихикал над своей остротой, весьма, однако, точной, а потом спросил: – Значит, про Эверест вы, Олегыч, то есть, извиняюсь, товарищ Сталкиллер, тоже не врали?

– Костя, я тебе вообще практически не врал, вбей ты в свою башку наконец, – сказал Клубин, осторожно наезжая на ржавый велосипед-тандем, валяющийся посреди дороги. – Не веришь – не верь, но давай не вслух: раздражает. Был я на Эвересте, в двадцать третьем году.

Выехали в редколесье. И оно скоро сошло на нет. Взобрались на очередной грейдер – новый, бетонированный, ухоженный, обеспеченный всякими полезными указателями. По нему докатили до Черемошны, прямо к охраняемому въезду на главную улицу. Виднелся там пост, вертолёт с зачехлёнными винтами на площадке, вертел зачем-то башней Mitsubishi Heavy Type 120, деловито бродил вокруг танка служивый народ, а с наблюдательной вышки в «хаммер» прилежно целились. В полусотне метров от КПП Клубин остановился. Пока «хаммер» обменивался с постом любезностями, напился воды. Затем всё образовалось, майор занялся поднятием шлагбаума, с заданием справился; поехали.

– Так откуда вы знали, что Бредень «абсент» жрал? – спросил Тополь, соскучившись. «Заразы, уже оправились», – подумал Клубин с уважением.

– А я не знал, Костя, – ответил Клубин. – Предположение. Вы же видели его фото, когда он в самолёте… Он изначально сухопарый, невысокий тип с огромной тупой головой. Антуан Филиппович Берендейкин, он же Бредень, личный палач для особых поручений господина сенатора Георгия Ивановича Лисицына – бывший алкоголик деревенский, чтоб вы знали. Пьёт с пяти лет, ничего, кроме завалинки сельмага, в жизни не видел и не знал. Грязный спирт, картошка круглый год, три класса образования, профессия – ученик сельского слесаря. Высшая точка развития советского человека, аборт девяностых. Широкая русская душа – что убить человека, что хлеба отрезать. Гога Миллиард в одиннадцатом году его случайно спас – ехал мимо по России на рыбалку, да и сделал доброе дело ненароком, отбил одного алкаша у своры других алкашей у магазина. Оказал медицинскую помощь, дал тысячу рублей и свою карточку. И Берендейкин Антуан Филиппович так впечатлился, что пешком – в прямом смысле слова пешком – добрался до Москвы, отыскал Лисицына… он тогда ещё не сенатствовал, бизнесменом служил, строителем зданий, консультантом по пилеву… отыскал и поступил к нему в собаки. Год или два он его искал, сидел, говорят, у ворот на Рублёвке месяц в костюме и галстуке… озаботился ведь! Жуткая история, как в русскоязычном боевике. Так вот, как превратился он, Бредень, худой, жилистый, как щепка, в того амбала, каким он стал всего за несколько дней после крушения? Только неизвестной природе такое под силу. Понятно, что имел место близкий контакт с аномальной акселерационной системой. А тут чего далеко ходить – «абсент», акселератор, мутагенная масса, «излучатель ускоренного времени»… Вот мы и получили того Бредня, что громил в одиночку Предзонье, ходил по воде и по тяжёлым местам, воскрешал мёртвых и уводил в Зону живых… Прекрасно подходит «абсент»! Если бы ещё взять в толк, как можно его жрать…

– Я этого и не понимаю, – сказал Тополь. – Как вы догадались, что он его именно жрал и именно горстями? Его же даже переносить одному можно не больше получаса, «защита временем»…

– Я просто взял самое невероятное, – объяснил Клубин.

Сталкиллер быстро миновал посёлок, даже не глядя по сторонам. События в царстве Задницы его сейчас не интересовали ни в малейшей степени. Выехали через обращённое к Зоне КПП, и Клубин нажал. Он не знал, чем закончится сегодняшнее утро, но желание побыстрее его закончить было почти физическим желанием, как жажда. Из Черемошны вырвались вновь в поля и леса в половине восьмого утра. И уже было жарко, как днём, машина заметно нагрелась. Клубин включил кондиционер. Кстати, Тополь и Комбат после лесной остановки так и не подключились к медицине. И не собирались, судя по всему.

– Антуан, значит, его звали, – сказал Комбат задумчиво. Его микрофон зафонил, и он неловко поправил его. Всё-таки его рабочая рука была совсем не его рука. – Скажи пожалуйста… Пик творческой жизни его папаши с мамашей – назвать его Антуаном…

– Мамаши, – сказал Клубин. – Папаша неизвестен. Между прочим, его постоянно и гоняли в селе приятели из-за имени. Видать, посмеялись в детстве, правильно отреагировать не сумел, так и травили. Знаете же, как бывает, русские же люди… После пятой темы иссякли: «А-а-а, Антуан! Да уж расскажи нам, свои же люди, может, ты всё-таки пидор?..»

– Всё это, конечно, неважно, – сказал Комбат. – Я другое думаю. Бредень, Бредень… У Гоги Миллиарда – Бредень, а у вас, Сталкиллер, – Серёжа Фухин. Какая разница между вами?

– Справедливый вопрос, – согласился Клубин. – Но на самом деле она есть, разница. Глазу малозаметная, но кардинальная… Кардинальное различие, если правильно и литературно… Понимаю о чём вы, Владимир. «Мы ведём войну со злом, я разведчик, он – шпион…» Но в реале друг от друга никто и не отличается так, как в стишке. Ни я от Гоги не отличаюсь, ни вы с Тополем – от меня. Нет между нами отличий в реальности. Либо ты делаешь дело, добиваешься цели, либо ты хороший, добрый человек, то есть так про тебя все думают. Иначе не бывает. Тот же Миллиард Бредня спас от дружков совершенно бескорыстно, а Бредень поступил к нему в услужение из благодарности – прекрасное чувство на самом деле! Тот же Влад ваш, к вам, Владимир, послал Болотного Доктора с предупреждением опять же из чувства благодарности, как я понимаю. Я не прав? Так где корысть? Где бескорыстие? Чем они отличаются? Количеством трупов? Посаженных деревьев? Хрен его знает… Вот вы оба, Комбат и Тополь, – серийные убийцы, но прекрасная женщина Ирина Кравцова, ваша жена и сводная сестра Тополя, любит вас обоих, зная про вас, что вы убийцы… Она плохой человек? Нет.

– Мы убивали только в бою!.. – начал, что удивительно, Комбат, и, что удивительно, его одёрнул Тополь:

– Ой, да заткнись, защитник Родины!..

Должно было быть наоборот. Клубин даже брови поднял, удивившись. Ещё удивительней, Комбат заткнулся. Клубин подождал немного, а потом сказал:

– Так вот, в чём между нами разница, между мной и сенатором Лисицыным…

– Да понятно уже, как вы себя оправдываете, – сказал Комбат медленно. – Точно так же, как и я себя оправдываю. И любой человек. Жаль, не было времени у меня поговорить по душам с нелюдями…

– С Владом и с Владой? – быстро спросил Клубин, глянув в зеркальце.

Голова Комбата была запрокинута, торчал мощный кадык над растянутым воротом свитера. За профилем молчащего наморщившегося Тополя видно не было, но наверняка Комбат закрыл глаза, поджал губы и представляет собой портрет философа. Что же у них на уме, у подлецов-сталкеров? Клубин решил сменить тему. У него было что порассказать. И, кстати, кое-что было рассказать – очень кстати. В тему.

– Кстати, вы не знаете… – сказал Клубин. – Было решено не афишировать, но вам я расскажу. Я ещё вчера хотел, и повод был, но не рассказал. Судя по всему, мы нашли Ромео и Джульетту из шекспировского «рапидшара».

– Джульетта жива?! – сразу спросил Тополь, и Комбат сразу выглянул из-за Тополева уха, вид имея в высшей степени заинтересованный. Дело было, действительно, очень важное – для любого ходилы, как он себя ни называл: мародёр, сталкер, трекер… военспец…

В Зоне-Матушке было несколько десятков гитик под псевдонимом «рапидшары» – локалей «замороженного пространства-времени», силами неизвестной природы жёстко стабилизированных относительно Земли. Они были разного размера, разного наполнения, но только шекспировский «рапидшар» был поистине знаменит и представлял собой нечто вроде алтаря для сталкеров. В обширный – многосотметровый – шар, расположившийся в чистом поле под Калиновским Грёмовым, попали кусок некоего водоёма, вида вполне чарующего, райского, часть прилегающего к водоёму пляжа – и два человека. Юноша и девушка. Лет шестнадцати.

К ребятам этим отлично подходили все книжные банальные эпитеты: чистые, незамутнённые, свежие, прекрасные, влюблённые, etc. «Рапидшар» по отношению к проходящему мимо него треку «Лелёв – Припять» располагался так, что ребята были видны только с одной точки, со спин, с дуги метра в четыре.

Зона умела выбрать момент, когда ей спустить затвор, выстрелить – или сфотографировать… В «рапидшаре» царил, благоденствовал, сиял жаркий, ослепительный, безмятежный день. Юноша, сидя на пушистой, мягкой зелёной травке перед песчаной косой, вдающейся в водоём, стаскивал с себя через голову майку с номером и иностранной надписью, рядом с ним лежал оранжевый игрушечный надувной матрасик и стояла жёлтая, даже какая-то медовая, плетёная корзинка с торчащим из-под крышки тонким трогательным горлышком, и маленький красный швейцарский ножик с раскрытым штопором лежал в траве у загорелого колена парня. – От границы «рапидшара» до парня было пять-шесть метров. – А девушка, Джульетта, входила в воду.

«Рапидшар» схватил её так, что поза её пребывала в веках поразительно изящна. Особенно сталкерское мужичьё умиляли её ручки, запястьями прижатые к бёдрам, с отставленными ладошками. На левом мизинчике у неё было колечко, должно быть, серебряное. В воду она зашла буквально на два шага, но водоём, видимо, был глубок, ей было уже выше коленей. Русые шёлковистые блестящие волосы спускались до самой попы, а на попе были трогательные, явно не купальные, кружевные розовые трусики с надписью Lucky Friday, и больше на девушке ничего, ничего, совсем ничего не было. Солнце над пляжем было в зените, ни единой не было на пляже тени, всё сверкало: и Джульетта, и вода, и трава, и песок, и фольга на горлышке бутылки – светилось юным загаром, голубело, зеленело, желтело, серебрилось, дышало покоем и любовью, и явственно слышны были райские арфы, тихонько наигрывающие вечную песню What A Wonderful World. И сияющие синие с золотом стрекозы висели тут и там. И ни облачка не было на небе, но на нежные веточки единственного в пейзаже кустика, экзотического какого-то кустика, явно райского, цветущего, одно облачко было легко наброшено – белое, белоснежное платьице.

Бывало, сталкеры сидели у «рапидшара» часами.

Не пялились. Не зырили. Не таращились.

Внимали.

Вот только™ висели в шекспировском «рапидшаре» не только стрекозы, платьице и общее умиротворение.

Говорят, первым заметил Пулю Пидораса знаменитый и вроде бы даже никогда не существовавший Слепой, чуть ли не в девятом году.

Да, у какого-то человека достало фантазии и душевного спокойствия выстрелить Джульетте в голову. Это было несложно определить, встав на то место, откуда человек стрелял, и приседаниями-подпрыгиваниями подогнав рост под взятый прицел. Пуля, выстреленная, насколько можно было рассмотреть её, из «грача», идеально перекрывала головку Джульетты, прямо в затылок ей шла. Нетрудно было прикинуть, что стреляло существо ростом где-то метр семьдесят пять и что существо стреляло недурно – в головы неподвижных четырнадцатилетних девушек.