Текст книги "Паразиты"

Автор книги: Александр Знаменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Все сделали! – довольным тоном произнес Верблюд, расстегивая «молнию» на сумке. – Держи свою половину. Эге!

Он вынул несколько целлофановых упаковок с белым порошком, которые Браслет тут же спрятал под своим сиденьем.

– Годится, – сказал он. – Теперь неплохо было бы обмыть удачное дельце…

– В другой раз, – ответил Верблюд. – У меня еще кое-какие дела назначены на эту ночь. Эге! Высади меня вон на том повороте… Э? И помни, Максуд добро не забывает. Эге! Понадобится моя помощь, звони! Для тебя я всегда на месте.

Распрощавшись с новым компаньоном, Браслет велел Жбану ехать к центральному офису ЗАО «Арктур», генеральным директором которого он являлся. Это было вполне легальное предприятие, занимавшееся куплей-продажей продовольственных товаров и служащее официальным прикрытием теневой деятельности Браслета, зарабатывавшего на наркотиках гораздо большие деньги, чем мог бы заработать, не нарушая законов.

В офисе фирмы Браслета ждало неприятное известие, испортившее ему хорошее настроение от удачно провернутой сделки с нигерийцами. Ему доложили, что в Талдомском филиале фирмы ЧП. Там пропал один из дилеров. Есть подозрение, что его выкрали с целью вымогательства.

– Разобраться и доложить мне лично! – приказал он Жбану.

Чтобы снова поднять настроение, Браслет решил остаток ночи провести все в том же клубе «Баттерфляй». Там он довольно быстро забыл о неприятном известии, понадеявшись на то, что Жбан сумеет быстро разобраться с исчезновением дилера. В способностях Жбана он пока еще не сомневался. К тому же в тех самых, родных для самого Браслета, местах было все схвачено и находилось под постоянным контролем его доверенных людей.

* * *

Всю ночь с понедельника на вторник Гвоздь никак не мог заснуть. То на него нападали приступы совершенно дикого удушья, и он, чтобы не будить своим кашлем сопалатников, выходил в коридор, где дышалось полегче. То не давали спать клопы, кусачие до невозможности. А то вдруг в его голове рождались картины собственных похорон… Странно, но эти картины преследовали его уже несколько лет. А выглядели они вот как. Гвоздь как бы со стороны наблюдал собственное мертвое тело, лежащее в шикарном тысячедолларовом гробу, и с неподдельным живым интересом наблюдал за реакцией родных и знакомых, присутствующих на похоронах.

Младшая дочка Света, одетая в черное платье, конечно, снова утирала слезы на лице, а может быть, только притворялась… Ее муж Василий – «новый русский» – то и дело отходил в сторонку и с явным облегчением выкуривал очередную сигарету из пачки «Мальборо». Ему смерть тестя была, по всему чувствовалось, до лампочки. Но этого хмыря Гвоздь еще мог понять и простить, ведь когда человек женится, то зачастую забывает, что брачными узами он соединяется не только с любимой женщиной, а и вступает в родственные связи с целой кучей ее родственников, которых приходится терпеть и даже выказывать им всяческое уважение. Но вот свою старшую дочь Веронику, приехавшую на похороны отца из Орла, Гвоздь ни понять, ни простить не мог. Она (в который раз!) заявилась на его погребение здорово под мухой и к тому же притащила с собой сразу двух кавалеров, с которыми теперь время от времени и похохатывала чуть в стороне от могильной ямы.

«Вот же стерва! – думалось Гвоздю. – А ведь я всегда считал Вероничку своей любимицей… Конфетки ей покупал, шоколадки! Так-то она отплатила мне за все, что я для нее сделал?»

Затем «бесплотный дух Гвоздя», все видевший и подмечавший, стал свидетелем того, как «генерал-прапорщик» Нина Самойловна – главврач туберкулезного санатория-профилактория «Зеленая роща» – произнесла прочувствованную речь над гробом умершего, ни одного слова из которой Гвоздь так и не уразумел, как будто врачиха говорила только на неизвестной ему медицинской латыни. Закончив выступать, она подала команду: «Становись!», и тут же по мановению ее поднятой вверх левой руки выстроилась шеренга людей в белых халатах – врачей, медсестер, сестер-хозяек. Последним в этой шеренге оказался ничем особенно не приметный худощавый чернявый санитар лет двадцати трех от роду по имени Тимур, недавно устроившийся сюда на работу. Но самым удивительным было то, что в руках Тимура и всего другого медперсонала Гвоздь обнаружил автоматы Калашникова.

– Заряжай! – грубым голосом капитана Ненашего – начальника отряда в колонии строгого режима, где Гвоздь отбывал свой второй срок, – приказала Нина Самойловна. – Для отдания последних почестей безвременно ушедшему от нас туберкулезнику Федосееву по кличке Гвоздь троекратный… огонь!

И громыхнули автоматы, нацеленные в белый свет, как в копеечку, и… распустились на темнеющем предвечернем небе прекрасные «цветы» фейерверка!

– Что вы вытворяете! – заорал «дух Гвоздя», возмущенный до самой глубины. – Я запрещаю салютование! Так дела не делаются на похоронах!..

Но его воплей почему-то никто не услышал, и от этого ему стало так страшно, что по телу продрал мороз, ноги и руки задрожали, как заячий хвост, а сердце ухнуло куда-то в пятки. Тут-то Гвоздь и очнулся.

– Вот дьявол! – прошептал он. – Ни минуты покоя…

Ранним утром Кирпич, за которым Гвоздь решил следить неотступно, чтобы побольше выведать о его неблаговидных делишках, ушел из санатория. Гвоздь, разумеется, тут же последовал за ним. На некотором расстоянии, конечно, чтобы не быть замеченным. И ему удалось подсмотреть то, как Кирпич вышел на шоссе, где его уже поджидала все та же белая «Нива», которую Гвоздь видел еще вчера, уселся в нее и куда-то укатил, даже не спросив разрешения на отбытие у строгой Нины Самойловны.

«Куда же это Кирпич намылился? – подумалось Гвоздю. – Наверное, снова будет мочить народ… Ну и тип! Как бы о нем разузнать побольше? Ведь если бы удалось собрать на Кирпича компромат, то можно было бы подергать его за мошну. А она у подобных типов всегда туго набита».

Понимая, что разузнать о каких-то подробностях из прошлого Кирпича будет очень и очень непросто и даже опасно для жизни, Гвоздь тяжело вздохнул и поплелся обратно к санаторию. Скоро должны были позвать на завтрак.

Неподалеку от двухэтажного обшарпанного здания санатория-профилактория на тропинке, проложенной в снегу, Гвоздь нос к носу столкнулся с санитаром по имени Тимур, которого уже видел во сне этой ночью.

– Ты откуда? – подозрительно оглядывая Гвоздя, спросил Тимур.

– Утренний моцион, – соврал Гвоздь. – Дышу свежим морозным воздухом. Моим легким это очень даже полезно. Врач сказал!

– Ври больше! – выпалил Тимур. – Небось за водкой на станцию бегал? Гляди у меня! Все главной доложу…

– «Генерал-прапорщику»? Это оговор! – взвизгнул Гвоздь, не терпевший всяческой несправедливости. – Да я, если хочешь знать, вообще в завязке. Не пью, не курю и даже матом не ругаюсь…

– Ври больше! – снова повторил Тимур. – Ты-то, может, и в завязке, а вот другие отнюдь.

– Кто такие? – прищурившись, спросил Гвоздь.

– А хотя бы я сам, – на тон ниже признался Тимур и добавил: – Вчера лишку на грудь принял, сегодня опохмелиться требуется.

– Ну ты у нас парень еще молодой, здоровый, сам на станцию сбегаешь, – махнул рукой Гвоздь, пытаясь обойти приставучего санитара по глубокому снегу.

– А я туда и иду, – признался Тимур.

– Скатертью дорога и Бог в помощь! – пожелал Гвоздь.

Когда его с санитаром разделяло уже метров десять, Гвоздь вдруг сообразил, что неплохо было бы порасспросить Тимура о Кирпиче. Как медработник, он должен был иметь о нем полную информацию.

– Послушай, Тимур! – крикнул Гвоздь в спину удалявшемуся санитару.

– Чего? – спросит Тимур, повернув голову.

– У меня к тебе разговор имеется, – Гвоздь вновь приблизился к санитару.

– Что еще за разговор? – недовольным тоном осведомился Тимур.

– Скажи мне прямо, что это за тип у нас такой появился по фамилии Лященко? Странный он какой-то…

– Правосторонний тубик в стадии купирования, – с трудом выговорил Тимур.

– Это как раз мне понятно… А вот откуда он взялся? Что за ним числится? – быстро произнес Гвоздь, заглядывая санитару в глаза.

– Не скажу, – подумав, отвернулся Тимур. – Не имею права. Врачебная тайна!

– А пошел ты!.. – начал было заводиться Гвоздь, но тут же поправился, взяв себя в руки. – Выжрать хочешь?

– Так у тебя же нет? – ухмыльнулся Тимур.

– Для такого случая припасено, – подмигнул Гвоздь. – Не первый день на свете живу. И на станцию тебе переться не придется… А?

– Валяй, – разрешил санитар.

– Это тут неподалеку. У Кирюхи! Местное кладбище знаешь?

– Тоже мне, нашел место! – недовольно пробурчал Тимур, но все же направился следом за Гвоздем в сторону северной оконечности лесопарка, в котором и находился санаторий-профилакторий «Зеленая роща».

Через пять минут оба оказались на небольшом поселковом кладбище, где нашли свое вечное успокоение многие обитатели санатория прошлых лет.

– Вот тут она и дожидается, родная, – ткнул пальцем Гвоздь в цветник одного из самых шикарных памятников из черного мрамора, поставленного на могиле местной знаменитости, вора в законе Кирилла Кречетова, которого все аборигены называли запросто Кирюхой.

Покопавшись в снегу, навалившем за ночь в цветник, Гвоздь извлек оттуда непочатую бутылку «Столичной».

– Для особого случая берег, – сказал он.

– Класс! – облизнулся Тимур. – А стаканы?

– Нету стаканов, – безразлично пожал плечами Гвоздь, откупоривая пробку.

– Ну тогда я первым буду, – выхватывая заледеневшую бутылку из рук Гвоздя, прохрипел Тимур. – А то еще заразу от тебя подхвачу…

«Зараза к заразе не пристает», – подумал Гвоздь, а вслух сказал:

– Я сейчас не заразный. Я в стадии «ревизии»…

– Дурак, – ухмыльнулся Тимур, – и уши у тебя холодные. Не «ревизии», а ремиссии. Большая разница!

– А нам один хрен, – отмахнулся Гвоздь. – Ты давай лакай по-быстрому, а то народ ждет…

Никакого другого живого народа, кроме самого Гвоздя и Тимура, на кладбище не наблюдалось, но все же «туберкулезники», выпивавшие на этом месте, обязательно брызгали несколько капель драгоценной алкогольной жидкости на могилу вора в законе, делая это из уважения к его былым воровским «заслугам».

Вот и сейчас Гвоздь, заполучив початую бутылку «Столичной» от Тимура, прежде чем основательно приложиться к ней губами, побрызгал из нее на могильный цветник и только после этого позволил себе сделать добрый глоток. Водка обожгла нутро, разлилась благотворным огнем по всему телу.

– Хорошо! – крякнув, произнес Гвоздь. – Будто причастился… Так что ты знаешь, друг ситный, про Лященко? – перешел он к делу, заметив, что Тимур «поплыл» на вчерашних дрожжах.

– Я его историю болезни знаю, – «раскололся» Тимур. – У него в анамнезе четыре судимости. В натуре! Дважды по сто сорок пятой и однажды по сто сорок шестой статье Уголовного кодекса.

– Но?! – поразился Гвоздь. – Это, стало быть, первые две «ходки» у него за грабеж, а третья за разбой… Лихо!

– Ага! Все точно, как в аптеке. «Открытое похищение личного имущества граждан (грабеж) – наказывается лишением свободы на срок до трех лет или исправительными работами на срок от одного года до двух лет», – на память процитировал статью кодекса Тимур.

– Молодец! – похвалил его за это Гвоздь. – В курсе дел… А про разбой я тебе сам скажу: «Нападение с целью завладения личным имуществом граждан, соединенное с насилием, опасным для жизни и здоровья потерпевшего, или с угрозой применения такого насилия – наказывается лишением свободы на срок от трех до десяти лет». Такие вот пироги с котятами… Значит, Кирпич отмотал три срока? Силен мужик!

– Это что, – как бы невзначай заметил Тимур, – на нем еще и «сто вторая» висит. Как говорится: «Перед судьбой разум слаб. Перед разумом судьба бессильна».

О «сто второй» Гвоздю рассказывать было не надо. Уж он-то хорошо знал, что такое «сто вторая» и кому ее дают. Но вот поговорка, приведенная нетрезвым санитаром, чем-то очень ему понравилась, легла на душу. Он повторил ее по крайней мере раз десять, чтобы не забыть, пока шел к санаторному корпусу.

Сев за стол, Гвоздь уже точно для себя решил, что станет делать дальше. Он непременно постарается переиграть судьбу и взять быка за рога. А иначе что его ждет в этой беспросветной жизни? Медленное затухание и место где-нибудь на отшибе того самого поселкового кладбища, где он только что побывал. И даже памятник никто ему не поставит, не заслужил… Но зато, если удастся переиграть саму костлявую с косой и зашибить хорошую деньгу, он всенепременно отправится подлечиться на лучшие курорты ближнего и дальнего зарубежья. Ох и гульнет же он там напоследок! Так, что всем чертям тошно станет!

* * *

Прежде Кирпич никогда не жаловался на плохой сон. Даже в переполненных камерах разных там изоляторов временного содержания (ИБС) и в следственных изоляторах (СИЗО) он всегда спал как убитый, несмотря на то что иногда в них яблоку негде было упасть. Но после пребывания в недоброй памяти туберкулезной клинической больнице номер семь у него появились проблемы со сном. Скорее всего из-за тех жутких антибиотиков, которыми искололи всю самую нежную часть его организма – «пятую точку». Но как бы там ни было, а только они, эти самые антибиотики, и помогли ему избежать серьезной операции по удалению части правого легкого, о которой говорил лечащий врач Кирпича в больнице.

Доктор Кротиков – лысый очкарик маленького роста – сумел изрядно напугать Кирпича, а это удавалось сделать очень немногим, поскольку Кирпич, как он сам говорил, «свое давно уже отбоялся». И правда, что могло испугать человека, не раз глядевшего в глаза самой смерти? Но доктор Кротиков оказался еще тем садистом. Он долго и нудно рассказывал своим пациентам о туберкулезной палочке, которая постепенно, исподволь, разрушает самые здоровые человеческие организмы.

– Вот взять, к примеру, вас, Лященко! – тыкал пальцем в грудь Кирпича доктор Кротиков. – Еще несколько лет назад вы были здоровенным бугаем. Верю, верю! Вы могли согнуть подкову, ударом кулака убить лошадь. Верю! Вы часто и помногу употребляли алкогольные напитки, курили всяческую гадость. Верю! Но теперь все! Вам придется обо всем этом забыть раз и навсегда. Почему? Да потому, что вы подцепили туберкулезную палочку. И все! Слышите меня? Вы больше не будете сгибать подковы, убивать бедных животных и травить себя всем чем ни попадя. Вы теперь больной! Так-то… Скажу по секрету, эта болезнь называлась в народе чахоткой и от нее умирало мно-о-го людей. Очень много! Сейчас гораздо меньше. Да! Но почему? Из-за чего? Все очень просто! Медицина, Лященко! Я бы даже сказал больше: фтизиатрия – вот секрет успеха. Фтизиатры борются с туберкулезом, не жалея ни сил, ни времени на всех «фронтах». Так было, Лященко! Так было еще совсем недавно. Нас было много, и мы были сильны. А что теперь? Увы и ах! Мы слабы, нас все меньше, а туберкулеза в стране все больше. А что, спрашивается, мы можем сделать? Мы можем только пожимать плечами и разводить руками… Что и делаем! Вот так!

И доктор Кротиков демонстративно пожимал плечами и разводил руками.

Подобными разговорами садист Кротиков «пытал» своих пациентов часами. И даже стойкий Кирпич, представив себе картину собственного увядания и немощи, готов был согласиться на любую, самую опасную операцию, только бы не слышать этих убийственных разглагольствований доктора Кротикова. Вполне возможно, что сна Кирпич лишился не столько из-за антибиотиков, сколько на нервной почве из-за этих самых разговоров…

Но в один прекрасный день, когда Кирпич начал уже всерьез подумывать о том, чтобы прекратить собственные мучения, покончив счеты с жизнью, доктор Кротиков заявил:

– Вы, Лященко, пошли на поправку. Оперативное вмешательство вам больше не показано. С чем вас и поздравляю! Но вы не должны почивать на лаврах своего успеха, поскольку еще существует в медицине такое понятие, как обострение процесса, то бишь переход туберкулеза в активную фазу. Активная фаза…

Ну и так далее. Доктор еще долго пытался доказать своему пациенту, что он все равно кончит плохо. Сам же Кирпич с явным облегчением думал: «Обошлось! Еще поживем и покуражимся. С целыми легкими-то куражиться куда сподручнее…»

Ночь с понедельника на вторник Кирпич провел в мучениях от бессонницы. Только-только ему вроде удавалось немного задремать, как тут же начинали скрипеть пружины чьей-нибудь койки, на которой ворочался кто-то из сопалатников по санаторию «Зеленая роща», куда Кирпича укатали на долечивание сразу после седьмой больницы, и он, вздрогнув, просыпался.

Особенно ему мешал самый пожилой из товарищей по несчастью, лежавший на ближайшей от двери палаты койке. Кажется, он назвался Гвоздем. Гвоздь всю ночь кашлял, то и дело выходил в коридор, а потом возвращался, что-то бормоча себе под нос.

Кирпич лежал с закрытыми глазами и с тоской думал о том, что доктор Кротиков прав. В какую же развалину превратится он сам лет через пять-шесть? Туберкулез и тот нездоровый образ жизни, который он сам избрал, превратят его очень скоро в такую же человеческую рухлядь, как и этот Гвоздь. Сейчас ему пятьдесят шесть лет, а этому самому Гвоздю шестьдесят два, но выглядит тот на все восемьдесят, не меньше. Скоро, наверное, вообще копыта отбросит.

«Ох уж мне эта наша сверхгуманная бесплатная медицина! – неожиданно взъярился про себя Кирпич. – Залечит кого угодно до смерти, каким бы крепким здоровьем человек ни обладал. Только попадись ей в лапы! Нет уж! Надо срубить побольше деньжат и подлечиться в хорошей платной клинике».

Потом Кирпичу стали досаждать клопы, которых в этом проклятом санатории будто специально разводили. А как они кусались! Боже, как они кусались! Как бешеные собаки…

Утром Кирпич встал задолго до общего подъема и, одевшись, отправился туда, где его должен был дожидаться на машине друг-приятель по кличке Обрез, как они вчера и договаривались. На вторник у них было намечено одно очень важное мероприятие.

Кирпич прекрасно понимал, что если дело, которым они теперь занимались, не выгорит, то они с Обрезом могут запросто по новой «определиться к хозяину», что означало на блатном жаргоне снова отправиться в места заключения. Но тюрьмы он давно уже не страшился, считал ее своим родным домом, в котором он и без того провел в общей сложности четверть века.

Там, в «дому», Кирпичу все было ясно и понятно. С ним как с «весновым» – опытным осужденным – считались и сами заключенные, и даже «вода», как называли зеки всех скопом представителей администрации исправительно-трудовых учреждений.

Честно говоря, Кирпичу на воле нравилось даже меньше, чем в тюрьме. Там он всегда неплохо устраивался, а вот на воле для него творилось «не пойми чего». Здесь часто всем заправляли непотребные отморозки, которых быстро призвали бы к порядку сами авторитеты, окажись те в «босяцкой зоне», где всегда преобладали воровские понятия.

«Да эти нынешние отморозки, всерьез возомнившие себя хозяевами жизни, должны в ножки кланяться таким людям, как я, – размышлял Кирпич, трясясь теперь на заднем сиденье «Нивы». – А то ишь моду какую взяли: с авторитетами не считаться, в общак не платить. А чем зону греть тогда? За это надо карать жестоко и беспощадно».

Собственно, план «навести порядок на воле» возник у Кирпича еще во время последней его отсидки, когда он длинными студеными сибирскими вечерами лясы точил с вором в законе по кличке Карла. Тот сам хотел устроить «большой передел» на воле, но ему оставалось об этом только мечтать, поскольку сел он надолго. А вот Кирпичу светило скорое «условно-досрочное», как он сам в шутку называл будущее свое освобождение из-под стражи после десятилетней отсидки от звонка до звонка.

– Вот ты, Кирпич, всю свою жизнь растратил, парясь на нарах, – сидя в теплой каптерке и потягивая обжигающий чифирь из оловянной кружки, говорил Карла – горбатый дед с большой головой, выросшей, казалось, прямо из плеч. – А они, эти суки кудлатые, сладко спали с теплыми бабами, трескали икру с ананасами и запивали все это шампанью с коньяком. Это справедливо?

– О ком это ты гундосишь, Карла? – недоумевал Кирпич, занимавший во время последней отсидки место каптерщика в зоне.

– А ты не знаешь? Нет? Кореш, ты меня огорчаешь! Я о тех суках кудлатых, кто жирует на воле, кто жрет всякие деликатесы, пьет дорогие вина и гуляет на заморских курортах с красивыми лахудрами. А ты, Кирпич, авторитетный вор, давишься жидкой баландой, паришься на нарах и болеешь туберкулезом. Это справедливо? Несправедливо! Ты, Кирпич, должен со всеми этими суками кудлатыми поквитаться. Пусть платят отступного, если не хотят неприятностей в своей сытой и сверхобеспеченной житухе. Они же жируют за твой счет, Кирпич! А раз так, то пусть платят тебе заслуженную пенсию. Они должны толкаться в очереди к тебе на прием, умоляя принять от них «хрусты». А цены будешь диктовать ты сам!..

Эти разговоры и помогли Кирпичу найти ответ на мучивший его вопрос: чем он станет заниматься, оказавшись на воле.

«Они мне за все заплатят, эти суки кудлатые!» – твердо решил Кирпич сразу после того, как встал на ноги, выйдя из туберкулезной больницы.

О том, как отыскать первых желающих стать постоянными плательщиками «заслуженной пенсии», Кирпичу подсказал все тот же Обрез. Тот самый Обрез, с которым он скорешился еще в Восточной Сибири, где оба трудились на лесоповале. Обрезу было всего двадцать два года, но он уже имел три «ходки». Правда, все по мелочевке. Но порядок знал и воровскому закону был предан, как никто другой.

Обрез сам отыскал Кирпича, нежданно заявившись к нему в белое здание больницы, что находилось в Москве на улице Барболина, где тот лечился. Тогда-то он и сказал, что вышел на одного торговца наркотиками, который может в свою очередь, если его как следует тряхнуть, вывести на серьезную структуру. Ее-то и надо будет взять в оборот. Кирпичу это предложение пришлось по вкусу. Его устраивало то, что в оборот они возьмут именно «зеленую масть» – наркодельца, не желавшего признавать никаких норм поведения и не подчинявшегося воровским авторитетам. Впрочем, все это еще требовало проверки.

Размышления Кирпича прервала здоровенная колдобина на шоссе, которую Сифон – узкоглазый коренастый якут, сидевший за рулем «Нивы», – объехать не сумел.

– Это тебе что?! – взорвался Кирпич. – Собачья упряжка, что ли?! Разве не видишь, куда прешь?!

– Нечаяна я! – оправдываясь, ударил себя кулаком в грудь перепуганный якут. – Не я же вырыла яма…

– Поговори еще у меня! – буркнул Кирпич, которого так сильно встряхнуло на сиденье, что у него даже селезенка екнула.

– Ничего, Сифон скоро попривыкнет к нашим дорогам, – примирительно прокартавил Обрез, неизвестно где подобравший к себе в водители этого представителя малых народностей, населявших российский север. – Так-то он машину хорошо чувствует…

– Машину он чувствует! – опять буркнул Кирпич. – Ему только на оленях по тундре ездить, а не машины водить… Ты б еще, мать твою, чукчу на это место нанял… Ладно, замнем для ясности. Давай рассказывай, что узнал о наших делах.

– Удалось надыбать одного иглового. Тот еще доходяга. Не первый год ширяется, – быстро проговорил-прокартавил Обрез. – Я ему пропел Лазарем, что у меня самого ширево на исходе, а денег куры не клюют. Мол, готов за дозу любые бабки выложить. Он и раскололся. Сказал, что есть у него один «икряный гонец», у которого при себе всегда полным полна коробушка всякой всячины. Хочешь, дурь бери, хочешь, марихуану, хочешь, героин. В общем, то, что нам надо.

– И все же ты, Обрез, дурень! – не выдержав, начал собачиться Кирпич, который никак не мог простить подельнику того, что тот, не совладав с нервами, перерезал ножом горло барыге, которого они с таким трудом вычислили, захватили и привезли на недостроенную свиноферму, где и хотели развязать ему язык, выпытав все сведения о его «центровом» в наркобизнесе. – И чего ты все время за долбаный тесак хватаешься, как молодой фраер за свой «болт» при виде женской задницы в трусиках? Пора бы уже успокоиться…

– Не могу терпеть этих фраеров! – воскликнул Обрез. – Особенно тех, что из себя меня корежат… Если бы барыга сразу ответил на все наши вопросы, то остался бы жив.

– Ну это вряд ли, – усмехнулся Кирпич, поудобнее располагаясь на сиденье. – Все равно бы ты его потом замочил. Уж я-то тебя знаю! Но тогда бы я тебе слова не сказал. Тогда бы мы все узнали, что нам надо. А теперь вот по твоей милости придется канать на хвосте за игловым. Только время зря тратить…

– Ничего, Кирпич. Клянусь, сегодня все узнаем.

– И где же этот твой доходяга прописан? – поинтересовался Кирпич, поворачивая туда-сюда голову, чтобы размять затекшие мускулы шеи.

– В поселке Большая Волга, – ответил Обрез.

– Это где ж такое?

– Да рядом с Дубной, на другом берегу Волги, – уточнил Обрез.

– Значит, туда мы и едем?

– Само собой…

Между тем «Нива» миновала Иваньковскую гидроэлектростанцию и помчалась прямиком к поселку городского типа Большая Волга, где тянул свое существование некий наркоман, который должен был вывести Кирпича и его подельников на крупных наркодельцов.

Въехав в город, машина Кирпича проследовала к городскому Дворцу культуры, а миновав его, свернула в центр жилого массива, состоявшего в основном из пятиэтажек.

– Вот здесь он и обитает, – ткнул пальцем в один из ничем не примечательных домов Обрез. – Значит, сделаем так. Я смотаюсь за этим хмырем, если он только не в отрубе с утра пораньше, и мы потопаем к новому барыге, а вы уж полегоньку езжайте за нами. Уговор?

– Уговор, – согласился Кирпич. – Только ты того, Обрез, сразу не мочи бедолагу, если он еще не оклемался…

Сказав это, Кирпич хрипло захохотал, демонстрируя гнилые зубы, среди которых недоставало двух передних на верхней челюсти, выбитых еще лет десять назад в пьяной драке. С тех пор Кирпич здорово шепелявил при разговоре.

– Шутишь все? – примирительно спросил Обрез, вылезая из кабины. – Ну-ну…

Долго Кирпичу с Сифоном ждать у моря погоды не пришлось. Минут через пять они увидели Обреза, вышедшего из дверей жилого подъезда вместе с длинным и худым парнем в очках, которого, казалось, от ветра шатало.

– Действительно доходяга, – произнес Кирпич, наблюдая за перемещениями интересующей его парочки. – Тут Обрез «в десятку» угадал…

Сифон, беспечно грызя спинку сушеной воблы, выразил согласие: «Угум!»

– Следуй за ними! – приказал якуту-водителю Кирпич. – Только особо не газуй, помаленьку…

Обрез и доходяга перешли центральную улицу маленького городка, миновали два-три двора и вышли к запущенному с виду длинному трехэтажному дому, обнесенному забором. Потоптавшись какое-то время у центрального входа, Обрез и доходяга наконец скрылись в здании.

– Похоже, что это обычный жилой дом, – произнес Кирпич. – Впрочем, именно в таких домах и устраивают притоны и блатхаты…

– Угум… – прочавкал Сифон.

– Пойду-ка я разомнусь немного, – решился Кирпич, но вылезти из кабины не успел, поскольку заметил Обреза, выходившего из подъезда. Он был в одиночестве. – Что там еще могло произойти? Почему он один, без доходяги? – занервничал Кирпич.

– Я все разнюхал, – прокартавил Обрез, открывая дверцу «Нивы» и плюхаясь на переднее сиденье. – Этот барыга, о котором мы думали, вовсе даже не мужик, а самая что ни на есть настоящая баба. Это мама Соня…

– Что еще за «мама»? – быстро спросил Кирпич.

– Я немного слышал о ней от корешей, – повернулся всем телом в сторону Кирпича Обрез. – Она содержит тут бордель.

– Что, прямо в этом доме?

– Прямо тут. Вообще-то здесь внизу подвал шикарный имеется. Раньше в нем «Красный уголок» находился, а теперь там официально штаб-квартира располагается местной организации ЛДПР, а неофициально бордель. Мама Соня в нем полная хозяйка. Мне об этом по дороге доходяга поведал.

– Та-ак, – протянул Кирпич, – мама Соня, значит? Что ж, возьмем в оборот и эту долбаную «маму» со всеми ейными девочками. А куда ты, кстати, доходягу подевал?

– Он там остался, в подвале. У мамы Сони для него хорошее ширево нашлось, а я за него заплатил.

– Та-ак, что еще скажешь?

– Я маме Соне сказал, что приеду попозже вечером с приятелем, чтобы, стало быть, пощупать ее девочек, а заодно приобрести «кислоту».

– Ты не заметил, охрана там большая?

– Двое мордоворотов из ЛДПР, а больше никого. Но ночью наверняка их больше набежит.

– То-то и оно! – пощелкал пальцами Кирпич, раздумывая. – Пожалуй, будем брать «маму» прямо сейчас.

– Да ты что?! – вскричал Обрез. – Она же меня срисовала! Сразу все поймет…

– А мы ей язычок укоротим. Это плевое дело.

– Зря ты это задумал, Кирпич, – предупредил Обрез. – Засыпемся раньше времени… Кому от этого польза?

– Засыпемся, говоришь? Убедил… Значит, надо придумать, как эту маму Соню заманить к нам в машину. Тогда мы сможем с ней побалакать без лишних свидетелей. Так она быстрее разговорится. Мне нужен ее главный поставщик наркотиков, понял? Думай, чертяка!

– Есть одна мысля, – тихо произнес Обрез. – Только она тебе вряд ли приглянется.

– Говори! – потребовал Кирпич.

– В общем, я знаком тут с одной местной чувихой, которая мечтает попасть в «штат» к маме Соне любыми путями. Просто спит и видит! Так, может, мы как-нибудь устроим ей смотрины у «мамы»?

– Чушь! Собачья чушь! – сразу отверг это предложение Кирпич. – Ты что же думаешь, что эта «мама» такая уж дура? Так она тебе и поехала с незнакомыми людьми в одной машине за какой-то там «целкой». Нет, это полная ерунда.

– Тогда остается только, как я и предлагал вначале, дождаться темноты и под видом клиентов устроить в борделе заваруху, – развел руками Обрез. – Больше ничего в голову не приходит.

– Смотри-ка! – неожиданно вскричал Кирпич, даже подскочив на месте. – Видишь, к центральному подъезду трехэтажки подрулила какая-то колымага. О, да это целая «Тойота»… Недурно! А это что за пава вышла из подъезда? Вишь ты, как шествует со своей сумочкой!..

– Да это же сама «мама» и есть! – обрадовался Обрез. – На ловца и зверь… Она садится в «Тойоту» и куда-то отъезжает…

– За ней! Не спи, кретин! Всю охоту проспишь! – заорал Кирпич, ударяя кулаком по спине прикорнувшего было за рулем Сифона. – Поезжай за той иномаркой, я тебе говорю! Посмотрим, куда это мама Соня намылилась с утра пораньше…

* * *

Сделка с нигерийцами, проведенная с помощью лидера азербайджанской группировки по кличке Верблюд, так понравилась Браслету, что он задумался о том, как бы договориться с продавцами наркотиков напрямую, без посредничества Верблюда. Это сулило ему куда большие прибыли. Одно «но» было в его плане: нигерийцы хорошо знали Верблюда и совсем не знали его самого. Значит, они просто могли бы проигнорировать все предложения Браслета.

«Попытка не пытка, – думал он, сидя на следующий вечер после поездки к Донскому монастырю в офисе фирмы «Арктур». – Впрочем, спешить не будем. В тот дом, выселенный на реконструкцию, я смогу заявиться и без Верблюда. И сделать это можно будет завтра или через несколько дней. Главное, что товар теперь будет поступать ко мне бесперебойно».