Текст книги "Общество сознания Ч"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Ладно, ложись спать. Спокойной ночи. Пьянь!

Белокуров попил на кухне из носика чайника и отправился в свою комнату. Стал выворачивать карманы и швырять на стол деньги, пытаясь определить, сколько сегодня профукал. Деньги все были мелкие: десятки, пятерки, тысячные, полусотки, сотки. На столе образовалась их целая куча. Ветер, проникавший через открытую форточку с любопытством принялся их перебирать. Белокуров открыл верхний ящик письменного стола и достал оттуда свой недавний боевой трофей, пытаясь припомнить, рассказал ли он Василию и элладе о том, как на прошлой неделе его на улице остановил какой-то молокосос и, наставив на него пушку, потребовал денег, а Белокуров был подвыпивший, как сегодня, схватил пистолет за ствол и выдернул у этого подонка, потом дал пинка с подзатыльником и отпустил на все четыре стороны, удовольствовавшись оружием – венгерским девятимиллиметровым парабеллумом.

– Нет, кажется, не рассказал, – пробормотал Белокуров, укладываясь в кровать в обнимку с пистолетом.

Да, он только собирался описать этот славный подвиг, когда рассказывал о своей жене, как она ездит по разным странам и сбывает дуракам инострашкам наших неисчерпаемых шагалов и малевичей, внушая беднягам, что сие есть истинное искусство, которому должно бережно храниться в лучших музеях и коллекциях Европы и Америки. Он любил хвастаться, что тем самым Тамара отвлекает внимание ненасытных от наших истинных ценностей, хотя в глубине души он не был точно уверен, где жена врет: когда уверяет его в своем презрении к этой мазне или когда взахлеб расхваливает «современное искусство» кому надо.

Сейчас она была в Австрии. Третью неделю устраивала выставки и продажи картин некоего Ефима Ро, явного жулика и халтурщика, которого на самом деле звали Дмитрий Соскин.

– Тамара! – прошептал Белокуров. – Где ты? Прискачи и спаси меня! Я, кажется, действительно влюбился. Господи, какая женщина! Сердце, ты ли это?

Глава вторая
Тайное общество закрытого типа

– А почему «Ы»?

– Чтоб никто не догадался.

В одном из домов на Люблинской улице, в частной квартире заканчивался весьма важный прием, компьютер вовсю вел обработку данных, полученных во время исследования, а только что изученный пациент сидел посреди комнаты в низеньком кресле ни жив ни мертв. Это было вполне человекоподобное существо, зачем-то явившееся сюда в черном смокинге с малиновой бабочкой, коротко стриженное и чисто выбритое с помощью наилучших средств современной бритологии. Лицо его несло на себе несвойственный ему отпечаток легкой поэтической грусти и даже некоторой стеснительности.

– Что же, доктор, – осмелилось произнести оно, – вы хотите сказать, что я по жизни такой?

– Все мы по жизни какие-нибудь, – сурово отвечал доктор. – Сейчас вы получите предварительные графики. Далее я буду основательно над вами работать, и через месячишко вы получите что-то более конкретное.

– А то, что вы говорили насчет метелок?

– Ну, в этой области у вас ярко выраженные всхолмия, тут ничего не поделать, не мне вам туфту гнать. Тут уж вы по жизни именно такой. Но при этом вам надо помнить, что инерционная скважина у вас слабая, и увлечение женским полом может привести вас к неминуемой гибели.

Существо побледнело.

– Е-ть! Так, смэ, и к гибели? Слыхал, Чеченя?

Слуга, не тот, что стоял у двери, а другой, который дежурил у окна, зорко вглядываясь в весенние сумерки, слегка оглянулся:

– А я вас предупреждал, маэстро.

Доктор мельком глянул на Чеченю, не нашел в его облике ничего кавказского и заметил вскользь:

– А вам, молодой человек, я бы советовал поменьше курить травку. С вашими надбровными дугами, знаете ли…

– А может, вы и меня обследуете, доктор? – робко спросил Чеченя. – Можно, Геннадий Ильич? – тотчас справился он у своего хозяина.

– Времени нет, – недовольно нахмурился главный объект исследований.

– Я, кстати, тоже через пятнадцать минут должен покинуть сии апартаменты, – еще более сердито промолвил доктор.

– Можем метнуть куда надо, – с надеждой предложил объект.

– Спасибо, у меня своя на ходу. Та-ак, вот ваши графики.

– Что там насчет лететь ли мне в Амс?

– В смысле… в Амстердам?

– Ну да, в Дам.

– Нема базару. Летите, работайте, отдыхайте, а через месяц еще раз ко мне. Рад был с вами познакомиться.

– О чем речь, док! – с видимым облегчением произнесло существо, поднимаясь медленно с кресла, вытаскивая из кармана бумажник и отсчитывая четыре стодолларовые бумажки. – А через месяц еще шестигриновую?

– Так точно, еще шестьсот долларов, – кивнул доктор.

Он проводил хозяина и его слуг до входной двери, попрощался, потом проследил в окно, как они погрузились в шестисотый «мерседес» и отчалили, подошел к зеркалу и, по традиции, осмотрел свое лицо на предмет того, не стало ли и оно человекоподобным. Что-то такое мелькнуло кроманьонское, но тотчас исчезло. В общем-то на доктора смотрело довольно молодое лицо, покрытое вместо усов и бороды модной в эти дни щетиной, которая так раздражала докторскую маму. Она постоянно ворчала по сему поводу: «В телевизор посмотришь – одни мохнорылые, и сына моего на мохнорылость потянуло. Сбрей, Сережа, прошу тебя!» – «Летом на море поеду – сбрею», – обещал Сергей Михайлович.

– Мама! – крикнул он теперь. – Ты не погладила мне ту сорочку, которую я просил?

– Погладила, погладила, – откликнулась Людмила Петровна, входя в комнату сына с благоухающей утюгом сорочкой.

– Спасибо, мамочка, – поцеловал ее в щеку сын.

– Всякий раз глажу и думаю: «Может, женится, наконец?»

– Прямо вот в этой сорочке сегодня и женюсь, – засмеялся Сергей Михайлович. – В сорочке надо было родиться, а не жениться, мама!

– Я-то тебя в сорочке родила, да вот ты ее потерял.

– Ну да, потерял! Как раз в последнее время нашел. Видала сегодняшнего питекантропа? Полчаса у меня посидел, а четыреста баксов оставил. Через месяц еще шестьсот отвалит, как миленький.

– Вот это-то мне и не нравится. Я бы предпочитала, чтобы ты всю жизнь имел дело с останками питекантропов, а не с ожившими экземплярами.

– Что делать, мамочка, таково время. Ты же смотрела «Парк юрского периода». Древность оживает и дает нам понять, что лучше было любить ее из далека веков. Хотя ни один мертвый питекантроп не отстегнул бы мне за обследование его черепушки сразу столько денег. Так что есть свои плюсы, и есть свои минуты.

Повязав галстук и надев к черным брюкам рябой пиджак, Сергей Михайлович тщательно причесался и снабдил свой бумажник только что заработанными деньгами. Настроение его улучшалось, и уже не так тошнило от воспоминания о том, как он сказал: «Нема базару». Вскоре он уже садился в свою «мыльницу», как называла малолитражку «Оку» Евдокия, и выруливал из двора, спеша на свидание. Он боялся опоздать, ибо времени у него оставалось не так много. На душе у Сергея Михайловича было тревожно, и он с удовольствием выпил бы чего-нибудь покрепче, если б не был за рулем. Евдокия сказала, что сегодня многое решится. Что многое?

Она ему нравилась. Давно нравилась, но до Нового года у нее был другой, и лишь этой зимой, узнав, что они окончательно расстались, Сергей Михайлович решил пойти на приступ. Иногда ему даже казалось, что он влюблен в нее, а иногда наваливалась лень, и как представишь, что надо будет жениться, жить вместе, барахтаться в узах…

– О-хо-хо! – простонал Сергей Михайлович, выезжая на Автозаводскую.

С другой стороны, ему хотелось, чтобы многое решилось, ибо он мечтал о Евдокии как о красивой и притягательной женщине. В ней была загадка, и ему хотелось ее долго разгадывать.

Переехав по Автозаводскому мосту через Москву-реку, Сергей Михайлович оказался в том районе столицы, который он называл «монастырско-кладбищенским», ибо тут располагались три кладбища и два монастыря. Сумерки уступили место вечеру, но Сергей Михайлович все равно издалека разглядел около станции метро фигурку Евдокии. Затормозил, вылез из «мыльницы» и крикнул:

– Ева!

Она предпочитала, чтоб он называл ее именно так, поскольку предыдущий звал ее Дусей. Увидев Сергея Михайловича, она радостно подбежала, благоухая настоящими французскими духами, поцеловала его в щечку и юркнула на сиденье.

– Хорошо, что ты не опоздал, – сказала она, когда он снова сел за руль. – Отлично выглядишь. Хоть в телевизор. Значит, так, нам надо попасть между Донским и Даниловским кладбищами. Знаешь, как туда ехать?

– Знаю.

– А там, на месте, я покажу. Сегодня очень важный день, Сережа. Двадцать четвертое апреля.

– День рождения Ленина позавчера уже прошел, – пошутил Сергей Михайлович, двигаясь в сторону межкладбищенского пространства.

– И тем не менее, – улыбнулась Евдокия. Она выглядела так, будто ей едва за двадцать, а не тридцать два. – Как там твои питекантропы?

– Сегодня попался отличный экземпляр. Никогда не видел таких холмов Венеры. Памиры, а не холмы. Согласись, есть чему удивляться: я всю жизнь копался в черепах давно умерших людей палеолита, а теперь эти люди ожили и мне приходится им же самим давать полные сведения об их черепах. Мистика истории! Время, на которое обрушилось древнее прошлое.

– Вот здесь направо. Да уж, истинно говорят: последние времена наступают. Теперь налево. Вот к этому дому, к последнему подъезду. Помнишь, у Голдинга роман про то, как одновременно с людьми продолжают еще жить неандертальцы? Когда нам откроют, скажи громко: «Честь имею!»

– Это зачем?

– Так надо. Пароль.

Закрыв машину, Сергей Михайлович поспешил в подъезд следом за Евдокией и догнал ее уже около двери на первом этаже. Им открыл пожилой мужчина, похожий на финансового магната Березовского – такой же маленький, черноплешивенький, с умным и интеллигентным взглядом.

– Честь имею! – сказал Сергей Михайлович первым.

– Здравствуйте, Ева, – сказал человек. – А это, стало быть, ваш Адам Кадмон? Ну проходите.

– Здравствуйте, Святослав Зиновьевич, – сказала Евдокия. – Адама зовут Сергей.

– Очень приятно, моя фамилия Вернолюбов, – с гордостью представился Святослав Зиновьевич, протягивая руку.

– А моя – Тетерин, – сказал Сергей Михайлович.

– Очень… О-о-о! Очень хорошая фамилия! – заулыбался Вернолюбов. – Вы и сами не знаете, до чего у вас хорошая фамилия!

Они разделись в прихожей.

– Ну вы сами спуститесь, Евушка, – сказал хозяин дома. – Усадите своего Адама, а вам-то ознакомительную, наверное, не нужно будет слушать, можете развлечься в крипте.

– Нет, я вместе с Сергеем послушаю вас сегодня, – возразила Евдокия и повела Сергея Михайловича по длинному коридору налево.

Квартира, судя по всему, была огромных размеров, но не успел Тетерин подивиться тому, как длинен коридор, а его уже поджидало иное удивление. В конце коридора они вошли в дверь, которая вела вниз, в подземелье. Внизу стоял огромных размеров питекантроп, узнавший Евдокию и впустивший ее и Сергея Михайловича в просторное помещение с маленькой сценой и несколькими рядами стульев.

– Сядем поближе, но не в первый ряд, – сказала Евдокия, ведя Сергея Михайловича, коему было несколько не по себе.

Здесь царил полумрак, пахло индийскими благовониями, на сцене стоял стол, а на столе – странный светильник о двух свечах: прямой подсвечник, в нем свеча горит, а от него слева ответвление, в нем вторая горит. Тетерин впервые в жизни видел такой несимметричный канделябр. Все – и запах, и полумрак, и этот чудной светильник – не предвещало ничего хорошего. Да еще стены и потолок покрыты черным шелком. А на стенах – портреты.

– Это и есть то самое таинственное место, о котором ты мне говорила? – спросил он Евдокию.

– Да, – ответила она. – Не спеши с выводами. Поначалу и мне все казалось глупой игрой, но потом меня втянуло. Я хочу знать от тебя, есть ли тут и впрямь что-то значительное.

– Пока мне хорошо здесь только потому, что я рядом с тобой, – сказал Сергей Михайлович и стал изучать портреты, висящие на стенах.

Подбор был весьма неожиданный. По правую руку висели Антон Павлович Чехов, Чарльз Спенсер Чаплин, Василий Иванович Чапаев, Николае Чаушеску, потом неизвестно кто, потом Уинстон Черчилль и Корней Чуковский. По левую руку сплошь красовались какие-то монголо-китайцы, про которых нетрудно было смекнуть, что все они тоже начинаются на букву Ч. Сергей Михайлович усмехнулся, он понял, что и причудливый подсвечник тоже имеет форму Ч. И вдобавок черные стены, потолки, пол. Он посмотрел на Евдокию, легко представил себе, как их сейчас будут дурачить, и она стала ему еще милее своей наивностью.

– Понимаю, – сказала она. – Ты стал о чем-то догадываться, и тебе смешно. Но умоляю тебя, дождись лекции Святослава Зиновьевича и, лишь прослушав ее, делай окончательные выводы.

– Ну я понимаю, Чехов, Чаплин. Чапаев. После того как ты дала мне роман Пелевина, я обеими руками за то, что Василий Иванович не только персонаж народных анекдотов. Ну а Чуковский? А Чаушеску?..

– Потерпи, пожалуйста, Сережа, все узнаешь.

Зал тем временем постепенно заполнялся. Некоторых гостей Святослав Зиновьевич приводил лично и сам усаживал. Вскоре за спиной у Сергея Михайловича и Евдокии образовалась парочка, мгновенно защебетавшая по-английски. Вслушавшись в их разговор, Тетерин некоторое время развлекался тем, что пытался угадать, оба ли они являются коренными носителями языка международного общения, и наконец пришел к выводу, что носителем был господин лет пятидесяти, а дама лет тридцати пяти – при нем и явно русская, потому что она несколько раз промолвила: «Ох, горе мое!» и «Чудеса, да и только!». Потеряв интерес к англоиду и его спутнице, Сергей Михайлович еще раз оглядел портретную галерею, зевнул и не выдержал:

– А почему нет Чубайса? Черномырдина? Чикатилло?

– Чш-ш! – приложив палец к губам, пресекла его иронию Евдокия, ибо все стали стихать и на сцену вышел Вернолюбов в черной мантии, надетой поверх черного смокинга. Сорочка на нем тоже была черная.

«Четыре черных чародея чесали череп чернеца», – вспоминалось Тетерину. а вдовес выплыл Петр Ильич Чайковский. Почему его портрет отсутствует? Непорядок! А еще Чиполлино…

– Дорогие друзья, – начал Святослав Зиновьевич, а подружка за спиной Тетерина стала переводить его речь англоиду на английский. – Сегодня у нас знаменательный день. Великий день. Это день очищения, просвещения и посвящения. Этот день у христиан называется Чистый четверг. Вы только вслушайтесь: «Чистый четверг»! Какое красивое звуч-чание этих двух таинственных, загадочных, ч-чувственных Ч. Кроме того, этот день несет в себе четверку, ибо сегодня к тому же и двадцать ч-четвертое апреля. И вы знаете, что цифра «четыре» всегда была и будет самой главной, основополагающей цифрой в этом мире, где ч-числа имеют огромнейшее значение. Вот она, эта цифра, у меня в руках. – Он взял со стола подсвечник и прочертил им в воздухе пред собою размашистую букву Ч. – Да снизойдет на вас благодать светоча вселенной! Я осеняю вас этой четверкой, как христианский священник осенил бы крестом, ибо в кресте тоже заключено ч-число «ч-четыре», число-чакра и число-чувство, чудо-число, золотое сечение вселенной.

Тетерин с тревогой почувствовал, как им начинает что-то одолевать, словно он махом выпил полный стакан шампанского. Некое покалывание в груди, легкое головокружение и прилив тепла. Он посмотрел на Евдокию, она улыбалась, слушая вещателя. Тот поставил канделябр обратно на стол и продолжал:

– Столетие за столетием люди мучительно искали имя верховного божества. И не могли этого сделать, ибо в древности ни в одном языке народов мира не было звука, содержащего в себе сущность этого верховного божества.

– «Че»? – прозвучало с переднего ряда. Кто-то там догадался.

– Да, – кивнул Вернолюбов. – Полагаю, что вы не один догадались об этом, а все присутствующие, ибо здесь нет людей с пониженными умственными способностями. Да, господа и дамы, в древних языках отсутствует именно Ч. При египетском фараоне Эхнатоне было признано, что такой единобог существует, потом, при Рамзесах, египтяне в муках приближались к имени этого бога, в их языке стало встречаться звукосочетание «тш». Бог Тот, сердце Ра, иногда именовался Тшотом, но потом Египет стал угасать, в языке появилась вялость, «тш» превратилось в тусклое «ш». Одно имя фараонов последних династий – Шешонки – красноречиво свидетельствует об упадке. Только сравните: Джедефра, Менкаура, Аменемхет, Тутанхамон, Рамзес. И – Шешонки. Мышонки какие-то, мошонки, мошки. Смешно, да и только!

По аудитории легким ветерком пробежал смешок-шешонк. Сергей Михайлович тоже не удержался от этого смешонка.

– Перейдем к евреям, – продолжал Святослав Зиновьевич. – Как известно, Моисей вывел все израильские колена из Египта в землю обетованную и вместе с израильтянами унес всю египетскую культуру с ее главным изобретением – единобожием. Но, увы, и древние евреи не имели успеха в познании имени этого единого верховного божества, лишь приблизившись к его познанию, но уже не через Т и не через Ш, а через «йот» и «хет». Евреи создали основополагающую религию единобожия, оправдали ее и систематизировали, но они лишь приблизились к великому Ч. Вместо Ч у них родилось несравненное нагромождение – ЙХВХ, более известное как Яхве или Иегова. Многие уверяют нас, будто ЙХВХ есть не что иное, как сакральная аббревиатура. Но на самом деле (и это открылось мне, а я открываю вам) ЙХВХ – это лишь суррогат священного Ч.

– Ого! – тихо прошептал Тетерин.

– С ума сойти, правда? – еще тише прошептала Евдокия.

– Но не будем винить евреев, их и так все, кому не лень, обвиняют в миллиарде грехов, – продолжал Святослав Зиновьевич. – Они в свое время на три головы опередили всех своих современников. Ни греки, ни римляне не способны были даже и помыслить о том, к чему так стремились евреи. Они и до ЙХВХ не доросли. Хотя и у них были слабые попытки приблизиться к Ч. У греков через «фиту», «каппу» и «хи». Зевс, или, как правильно по-гречески – Феос, это уже почти Чеос. А приближения через «каппу» и «хи» – это «кириос» и «харизма».

Тетерин мысленно перевел «кириоса» в систему Ч и получил «чирий». Но ему почему-то стало не смешно, а жутко, потому что Вернолюбов продолжал невозмутимо вещать:

– У римлян приближения к Ч шли через Д и Ц. Это «деус» и «цезарь». Забегая вперед, скажем, что лишь итальянцы, получив благодать, перевели Ц в Ч. Не Цезарь, а Чезаре. Не церто, а черто. И так далее. А мы с вами подошли к явлению Сына Человеческого, Человекобога. Именно он, Христос, явил в мир разрешение. Сакральная четверка заключена и в Его имени, и в кресте, на котором Он был распят. Сам Он, заметьте, ничего не говорил в своих проповедях про Ч, но именно с наступлением христианской эры в языках народов мира появляется этот звук. У одних народов раньше, у других позже. Но если мы с вами окинем взором всемирную карту языков, то нетрудно будет заметить, что подавляющее большинство народов несут в своей речи звук Ч. Легче перечислить языки, в которых Ч отсутствует. Это французский, иврит, арабский и еще несколько второстепенных по значению в мировой истории народов, о которых, в отличие от арабов, евреев и французов, не стоит даже упоминать. Меня заботило другое. Китайцы. Не было ли в их языке Ч до появления Христа? Оказывается, не было! У них было приближение к Ч через звукосочетание «цж», как у египтян через «тш». И лишь в первом-втором столетиях нашей эры «цж» превратилось в «чж» и Ч. Заметим, что Китай особенно проникнут духом великого Ч. Потому-то китайцы так благословенно расплодились, тогда как многие другие нации вымирают, включая нашу, русскую. Заметим также, что Китай – одна из немногих стран, которая и называется-то на Ч.

– Как то есть на Ч? – раздалось с первого ряда, и у Тетерина закралось подозрение, не сидит ли там, на первом ряду, клакер.

– А вот так, дорогие мои, – подхватил Вернолюбов. – По-китайски слово «Китай» звучит следующим образом: «Чжунхуа». Есть еще, конечно, Чили, Чехия, Черногория, Чечня. Но Чжунхуа – самое многонаселенное государство, называющееся на Ч. И все распространенные китайские имена начинаются на Ч: Чанг, Чжоу, Чжень и так далее.

Тетерин, вновь внутренне усмехнувшись, огляделся по сторонам, не висит ли где-нибудь на стене картинка с изображением чау-чау.

Слушатели откликнулись улыбками и легким смехом. Все видели, что их завлекают в какую-то новую и необычную игру.

– Бедные народы бывшего СССР, – промолвил Святослав Зиновьевич. – Они убегают от наших русских отчеств, не зная, от чего на самом деле бегут. Они бегут от причастия к Ч. А вот мы обмолвились о причастии. Значит, скажем о нем. Что означает быть причащенным? Конечно, это быть при Ч. В церквах причащают Христу. В нашем обществе тоже есть причастие, но мы причащаемся не проводнику великого Ч, а самому Ч, испытываем его эманацию. Да, наконец-то человечество допущено. Я буду вашим учителем, ибо что значит учитель? Это у-читель. Человек, стоящий у Ч. Его у-ченики – люди, которым предстоит тоже стоять у Ч. А сколько в русском языке великих слов, несущих у себе Ч! «Честность», «чистота», «чудодействие», «чтение», «честь», «чары»… Главное местоимение – «что». Ибо вместо имени бога Ч – это «то». Ч-то… Мы будем изучать все это. Весь мир дышит и насыщен священным Ч. В русском языке Ч наиболее частотно, потому что русская душа наиболее притягивается к высшему, горнему миру, покидая мир дольний. Небесное Ч – вот главное ч-чаяние его души. Отойдя от Ч, русский всегда испытывает от-чаяние.

В первом ряду захлопали, и тотчас все непринужденно подхватили сей аплодисмент, на сей раз растроганные сказанным.

– А знаменитое время Ч! – торжественно продолжал Вернолюбов. – Вы только подумайте, как русские военные называют эту особо критическую ситуацию! Время Ч! Это тоже вам шутки? Нет, не шутки! Придет час Ч, когда все поймут, что это не шутки. И тогда только посвященные в Ч будут радоваться и ликовать его приходу, а прочие возрыдают. Каждый из тех, кто висит на этих портретах, был провозвестником Ч, оттого на нем была пе-чать Ч, их имена начинались с Ч. На-чинались. Чин их был таков. А слово «человек»? Глупые люди объясняют его происхождение от «целый век». Чушь! Человек означает «Ч ловец», то бишь тот, кто ловит Ч. «Идите за мной, и я сделаю вас ловцами Ч», – сказал на самом деле Христос, а вовсе не «ловцами человеков». Я сам родился и вырос в Челябинске. Говорят, название этого города происходит от какой-то «челябы», якобы по-татарски – «ямы». Ерунда! Челябинск – Ч-любинск, «где любят Ч».

«Чушь собачечачья!» – чуть было не воскликнул Тетерин, но снова сдержал свой благородный порыв, памятуя о Евдокии.

– Вы думаете, и это шутки? – воскликнул Вернолюбов. – Ни-чуть. Я все могу доказать, все, о чем сей-час говорю лишь вскользь. И если вы думаете, я сей-час нарочно выставляю заранее приготовленный ряд, то можете назвать мне любое ч-содержащее слово, и я разовью его тему, объясню его честное призвание в этом мире приуготовления к Ч. Прошу вас! Любое слово с Ч. Необязательно, чтоб начиналось с Ч. Я повторяю: ч-содержащее.

«Чертовщина», – хотел было выкрикнуть Тетерин, но его опередили с первого ряда. Сидящий там явный статист громко и злонамеренно чихнул.

– О! – захохотал, радостно потирая руки, Святослав Зиновьевич. – Превосходнейшее апчхи! Эдакий А. П. Чехов, я бы сказал. Чихание – великий акт физического смущения, трепета, тревоги в предчувствии Ч. Многие чихают, выйдя из дома на улицу и взглянув на солнце. Это открывается чакра третьего глаза, и в нее врывается частичка Ч. Можно научиться чихать произвольно. Я научу вас этому. Чихание позволяет в различных ситуациях расслабиться, раскрепоститься, развеселиться, развеять набрякшую неловкость в общении. Чихнувшему всегда желают здоровья. Верно? Его замечают и обласкивают, потому что чувствуют в нем эту частичку Ч. Дальше! Если кто-то чихнет после какого-либо важного утверждения, все воспринимают этот чих как доказательство истины.

Подсадной в переднем ряду снова громоподобно чихнул. Слушатели рассмеялись. Засмеялся и Вернолюбов:

– Вот видите? Вот видите? Это подтверждает правильность всех моих рассуждений. Этот чистосердечный апчехов – как печать: «сказанному верить!» Нельзя чихать по ветру: ветер унесет частичку вашего Ч. Надо стараться воздерживаться от многочисленного чихания. Знаете, как некоторых, бывает, возьмет чих – трудно остановить. Но чихать надо хотя бы один раз в час. Вот давайте-ка сейчас все вместе со мной чихнем. Три-четыре! Апчхи!

– Интересно… – пробормотал Тетерин.

– Смотри, что сейчас будет, – многозначительно взглянула на него Евдокия. – Сейчас-то самое интересное и начинается.

Только она это произнесла, как по всему переднему ряду проскакал чих. За первым рядом стал чихать второй, потом третий, потом четвертый, в котором сидели Сергей Михайлович и Евдокия. В носу у Тетерина засвербило, защекотало, и он в отчаянии, мельком подумав: «Черт знает что такое!» – чихнул. Чихнула и Евдокия. Зачихали задние ряды.

– Ну вот, убедил я вас в чем-то? – спросил Вернолюбов, когда всеобщее чиханье закончилось и стихло. – Хотите еще?

– Хотим! – крикнули со второго ряда.

– Хватит, – лукаво сощурился Святослав Зиновьевич. – Хорошего понемножку. Я же говорю, частое чиханье вредно. Но если уж мы затронули чиханье, затронем и чесание. Чёс тоже напрямую связан с Ч. Вот простейший пример. Если чешется левая ладонь, это к чему?

– Деньги получать, – подсказали с третьего ряда.

– Правильно, – кивнул проповедник Ч. – Ч входит в человека через левую ладонь, через чакру, лежащую в середине ладони. А выходит через правую ладонь, тоже через чакру. Эти чакры – гвоздевые. В них были забиты гвозди распинаемому Христу. Придет время, и вы будете правильно произносить имя этого величайшего из проводников Ч. Но не сейчас. Итак, гвоздевые чакры. В левой – вход, в правой – уход. Вот почему и деньги. Входя в левую, Ч сообщает вам о скором прибытке, а выходя из правой – о скором убытке. Ну-ка, почешем левую ладошку.

С первого ряда и дальше покатилась на сей раз волна чесания левой ладони. Когда она докатилась до четвертого, Тетерин ощутил нестерпимый зуд в левой ладони, такой жгучий, что нельзя было не почесаться, и он стал скрести ногтями ладонь, улыбаясь Евдокии:

– Ну и ну! Массовый гипноз, да и только!

– Это не просто гипноз, Сережа, – ответила Евдокия, заканчивая чесать свою левую ладонь.

– Теперь почешем правый глаз, – продолжал Вернолюбов свои выкрутасы. – Как известно, правый глаз чешется к смеху, а левый – к слезам. Нам слез не надобно, почешемся к смеху. Ч благоволит нам сегодня, в этот Чистый четверг. Чакра правого глаза столь же благодатна, как чакра третьего. Когда вы смотрите на человека, которого хотите заставить любить вас, мысленно посылайте Ч через правый глаз, этаким лу-чом, луч-ч-чом.

Все уже вовсю терли свой правый глаз, и когда очередь дошла до Сергея Михайловича, он ощутил едкое пощипывание в том углу глаза, который ближе к переносице, и не мог не залезть туда кончиком указательного пальца. Сняв зуд, он весело посмотрел на Евдокию и сказал:

– Дай-ка я погляжу на тебя этаким луч-ч-чом-м-м!

Она засмеялась и, вдруг покраснев, сказала:

– Смотри, коли надо.

– Надо, – ответил Тетерин и неожиданно добавил: – Я люблю тебя, Ева. И хочу, чтоб ты тоже меня любила.

– Уже, – продолжая улыбаться, промолвила Евдокия.

– Что – «уже»? – спросил он.

– Уже дальше надо слушать, – рассмеялась она.

– Вот видите, все смеются, не успев начесать как следует свой правый глазик, – говорил Вернолюбов. – А к выпивке мы что с вами почешем?

– Кончик носа! – подсказали с первого ряда.

– Правильно. Ну, давайте чешите.

Когда все присутствующие миновали и эту процедуру, Святослав Зиновьевич посерьезнел и сказал:

– Неплохо мы расслабились. А теперь давайте поме… что? Помечемся? Помельтешимся? Нет. Давайте мы с вами поме-чтаем. Закройте глаза. Сначала вы увидите большую светящуюся Ч. Это легко объяснимо, ибо вы все время видели перед собой меня, а душа моя плыла вам навстречу в форме Ч. Но дальше вы увидите то, о чем мечтали, ну, скажем, за час до того, как начали слушать мою лекцию. Приступим. Закрывайте глазки!

Тетерину сделалось весьма любопытно, что же он увидит. Действительно, когда он закрыл глаза, его замкнутому взору предстала светящаяся Ч, но вероятнее всего, не от души Вернолюбова, а от имеющего очертание Ч канделябра, поскольку верхушки этого Ч особенно выделялись. Далее стало рассветать, замелькали, заметались, замельтешили какие-то тени и точки, Тетерин ожидал увидеть себя в постели с Евдокией, но вместо этого вдруг ясно и четко увидел Геннадия Ильича – сегодняшнего питекантропа, явившегося к нему на прием, желая решить для себя проблему – лететь ли ему в Амстердам. В Амс, как он выражался. Вид у Геннадия Ильича был довольно унылый и в то же время сосредоточенный, одет он был отнюдь не в смокинг, а в замасленную и крепко потертую рабочую спецовку, и стоял он у токарного станка, решительно обрабатывая огромную крутящуюся металлическую болванку, от которой отплывала в сторону толстая синяя стружища. Вдруг что-то хрястнуло, Геннадий Ильич отскочил со слезливой гримасой на лице, но успел-таки выключить станок. Деталь была неисправимо запорота…

Оглянувшись и открыв глаза, Тетерин стряхнул с себя наваждение и огляделся по сторонам. Все вокруг тоже приходили в себя, потряхивая головой и удивляясь увиденному.

– Ну, что видел? – спросила Евдокия.

– Потрясающе! – гоготнул Сергей Михайлович. – Представляешь, сегодня у меня на приеме был один питекантроп в смокинге, и я, когда он ушел, мельком, полуосознанно подумал: «На завод бы тебя да за станочек!» Подумал и немедленно забыл об этой мысли. А сейчас вдруг четко увидел эту гориллу за токарным станком. Ну и ну!

– А я-то думала, ты за час до нашей встречи мечтал обо мне, – обиделась Евдокия.

Эх! Надо было ему ей наврать! Но уж поздно.

– А тебе что привиделось? – спросил он.

– Хотела сказать, а теперь не скажу, – продолжала она дуться.

– Вы думаете, я гипнотизер, – снова зазвучал голос Вернолюбова. – Нет, я не гипнотизер. Я – ч-носец. Человек, несущий Ч. Как крестоносец. После того как мне открылась великая тайна Ч, подобно тому как пророку Мухаммеду Коран, а пророку Моисею Скрижали, во мне родились необыкновенные способности. Но все они подпитываются лишь одним – верою в Ч. И вот теперь я приглашаю вас всех познать эту веру и научиться всему тому, чем владею я. А я обладаю очень многим и могу сделать вас могущественными. Такими, какими вы не сделаетесь ни при какой другой религии. Но вы должны будете все сохранять в глубочайшей тайне. Сейчас вы подумаете и решите, как вам поступить. Решение это ответственное и может навсегда переменить вашу жизнь, а потому взвесьте все как можно тщательнее, не спешите, подумайте, почувствуйте. Если кто-то остался совершенно равнодушен, уходите, не мешкайте, бегите прочь. Но придет час Ч, и вы окажетесь среди непосвященных, и тогда – горе вам. Вы останетесь без благодати Ч. И я не позавидую вам тогда. Думайте. Решайте. Я не тороплю вас.