Текст книги "Общество сознания Ч"

Автор книги: Александр Сегень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Глава четырнадцатая
«Совы»

– никакого модернизьма! Никакого абстракционизьма!

Он тяжелым камнем канул в сон, как в пропасть. Потом, очнувшись, с удивлением увидел себя на заднем сиденье своей «мыльницы». Сбоку от него спал мальчик. Вчерашний чудодейственный мальчик, благодаря которому Сергей Михайлович совершил свой выдающийся подвиг. Он посмотрел на часы, они показывали двадцать пять минут пятого. За окнами машины было еще темно.

– Что за город? – спросил он у Белокурова.

– Тверь.

– Почему стоим?

– Прокофьич увидел милиционера и пошел ему доносить, что мы с тобой вооружены.

– А если серьезно?

– Разузнает, как дальше ехать. Ты чего проснулся? Спи дальше, всего-то проспал два часа.

– Как ни странно, чувствую себя выспавшимся.

Тетерин удивился тому, насколько он и впрямь ощущал себя посвежевшим.

Прокофьич горячо поблагодарил представителя тверской милиции и вернулся за руль.

– Ну что там? – спросил Белокуров.

– Надо было раньше свернуть и переехать на другую сторону Волги. Сейчас переедем по этому мосту, потом направо, еще через один мост, и выберемся на дорогу в Бежецк.

– Зачем нам Бежецк? Нам в сторону Кушалина.

– Это одно направление.

– Не устали, Николай Прокофьич? – спросил Тетерин, когда они ехали по мосту через Волгу. – Я уже в норме, могу вас заменить.

– Из Твери выберемся, и заменишь.

– Афанасий, – сказал Белокуров, когда они уже ехали по набережной, за спиной у памятника ходившему за три моря.

Неведомо почему, но в эту минуту Тетерину стало как-то по-особенному хорошо и уютно. Вспомнилось, как однажды с другом они путешествовали по волжским городам, предавались разным приключениям, охотились на девушек-волжаночек; хотя и не сказать, что много наохотили, но все равно весело. И как пили великолепное тверское пиво в обыкновеннейшей пивной забегаловке, расположенной неподалеку от этого самого памятника Афанасию Никитину. Нестерпимо захотелось холодненького пивка.

– Надо же, – произнес Николай Прокофьевич, – полжизни прожил в Твери и уже забыл, как по ней ездить.

– Так вы тверичанин? – спросил Тетерин.

– Конечно. И Борис тут родился.

– Борис, а зачем мы все-таки едем туда, в эти Жаворонки? Может, лучше остановиться тут, в Твери? Наверное, ведь есть родственники?

– Никого не осталось, – ответил за Белокурова его отчим.

– А в Жаворонках надежно, – сказал Белокуров. – Так, во всяком случае, меня уверял сам князь Жаворонков. Хорошая новорусская охрана, крепкие стены…

– О-о-о! – покачал головой Тетерин. – Как раз там, где есть хорошая новорусская охрана и крепкие стены, менее всего безопасности. Там-то и грохочут взрывы, там-то и добивают контрольным выстрелом в черепушку.

– Возможно, вы и правы, – вздохнул главный редактор «Бестии», – но это к тому же одно из мест, где нас вероятнее всего не будут шукать. Можно сказать, мы – эмигранты. Спасаемся в пределах другого государства. Как если бы мы были итальянцы и прятались в Сан-Марино.

– Так, а что эти «жаворонки», чем они занимаются, кроме того, что солнцепоклонники? – все-таки зевая, спросил Сергей Михайлович.

– Всем, чем положено гражданам карликового государства, – отвечал Белокуров. – Каждый по своей профессии плюс по той профессии, которая нужна в государстве. Допустим, вы можете заниматься своей антропологией, но должны и землю пахать, и огород обрабатывать. Если, конечно, ваше дело не приносит доход княжеству. Вот, допустим, если я поселюсь в княжестве, я уже не смогу читать лекции в богатом коммерческом колледже в Москве и лишусь основного своего дохода. Придется подыскивать работенку в самом княжестве или придумывать что-то.

– А я запросто могу принимать своих пациентов в княжестве и приносить доход, – сказал Тетерин и коротко поведал о том, как он занимается надомным черепословием.

– Должен вас разочаровать, – покачал головой Белокуров. – Ведь вас могут выследить.

– Потребую от своих пациентов неразглашения.

– Да, вы в лучшем положении, нежели я, – вздохнул Белокуров. – Но я не жалею. Мне обрыдла моя «Бестия». Как бы я ни оправдывал свою деятельность, она не приносит ровным счетом никакой пользы. Россию газетками не спасти. Вся оппозиция так и остается клапаном для выпускания пара, вместе со всей своей оппозиционной печатью. Нужно что-то совершенно иное. Может быть, княжество Жаворонки? А? Что, если мы придем в восторг, когда увидим там нового русского человека? Не «нового русского», а именно нового русского человека. Меня влечет туда. Мне верится, что там что-то есть. Я мечтаю: родятся такие княжества, пусть даже основанные нуворишами, потом – феодальная раздробленность, пусть даже на незначительной территории страны. В маленьких феодальных ячейках родится сила. Потом явится новый Калита, новый Иван Третий, воссоединят эту силу, новый Дмитрий Донской даст бой новой орде в лице «прогрессивной мировой общественности»… А? Сергей Михайлович? Как вы на это смотрите?

– Мечты, – вздохнул Тетерин. – В одну реку нельзя войти дважды. Когда говорят, Россия гибнет и нужно ее спасать, мне грустно, потому что хотелось бы, чтоб это было так.

– Чтоб Россия гибла? – удивился Белокуров.

– Да, чтобы она еще гибла. Потому что она уже мертва. Что такое невыплата зарплат? Это тыканье иголками, проверка, чувствует ли тело боль, восстанет ли, возмутится ли или оно уже полностью труп. Русскому уже ничего не надобно. А значит, он мертв. Арабы в Египте устраивают демонстрации протеста против бомбежек Ирака. Вы видели хотя бы одну демонстрацию русских против уничтожения сербов? Да что там сербов! Против геноцида русских в Чечне. И я не видел. И даже если ваше княжество «жаворонков» хоть что-то собой представляет – в чем лично я сильно сомневаюсь, – то все равно оно есть не что иное, как волос на теле покойника.

– Волос?.. – потерянно переспросил Белокуров.

– Да, – печально вздохнул Тетерин. – Я с самых похорон своего отца думаю об этом волосе. Если хотите, расскажу.

– Расскажите, – тихо промолвил Белокуров.

– Я, кстати, никому еще не рассказывал. Мой отец был отважным человеком, страстно любил свою Родину – СССР. И он умер именно в год ее убийства, в девяносто первом. Какая-то скоротечная астма… Утром не проснулся, и все. Задохнулся во сне. Я думаю, он задохнулся от горя. Так вот, когда на второй день после его кончины я утром подошел к нему, то обнаружил в его лице что-то не то. И даже не сразу догадался. Оказалось, лицо его было пересечено надвое…

– Пересечено? – вздрогнул Белокуров.

– Да, невероятно длинным волосом, – продолжал Тетерин, задыхаясь от воспоминания. – У отца над правой бровью была маленькая родинка, из которой все время рос крепкий черный волос. Отец его постоянно выдергивал щипчиками. И вот представляете, за сутки, прошедшие после смерти отца, этот волосище вырос длиной в полметра.

– Не может быть! – произнес в ужасе Николай Прокофьевич. – Неужто прямо-таки на полметра?

– Нисколько не преувеличиваю. Я сохранил тот волос, измерил его. Пятьдесят сантиметров с гаком. Он легко выдернулся и потом уже больше не рос. В день похорон его не было. Всю свою силу он бросил в этот отчаянный скачок тогда, в первый день смерти отца. Он словно кричал: «Встань! Поднимись! Смотри, как я нахально вымахал! Выдерни меня!» Все, что сейчас происходит в России, – как тот волос. Раньше стоило ему чуть высунуться – дерг! – и его опять нету. А сейчас некому выдернуть, и он прет, он лезет, крича: «Встань! Воскресни! Выдерни меня!» Но страна державная спит мертвым сном, не встанет, не выдернет. Жизнь костей и роговицы продолжается в мертвом теле и еще долго будет продолжаться, но это жизнь – в трупе.

– Оторопь берет от ваших слов, – поежился Белокуров.

– Могилой повеяло, – сказал его отчим. – Может, замените меня за рулем? Хоть мы и в трупе, а мне отдохнуть надо.

– Охотно.

Они остановились, поменялись местами. Некоторое время ехали молча, хмуро, потом Белокуров сказал:

– Мне бы все-таки хотелось видеть все более поэтически, ну хотя бы как в сказке про мертвую царевну. Придет добрый молодец, поцелует, приголубит – и мертвая окажется спящей. Проснется и встанет. А Лазарь? Тот ведь и не спящий даже, а по-настоящему мертвый лежал во гробе. Смердил! Однако пришел Спаситель и поднял его из гроба.

– Если только сам Спаситель придет, – отозвался на эти слова Тетерин. Ему и самому не хотелось верить в собственные рассуждения. Хотелось быть как Белокуров, оптимистом. Но он оставался пессимистом и палеоантропологом, он видел Россию уже в качестве объекта раскопок.

– Как знать, – сказал Белокуров, – может, Он и придет, Спаситель наш, человеколюбец Христос. Ведь есть в России люди, и молодые, и умные, и образованные, которые искренне в Него верят. Да я позавчера как раз с таким познакомился. Кстати, он поехал к своему духовнику, живущему тоже где-то в Тверской области. Можем и туда съездить.

– А вы знаете, Борис…

– Мы, кажется, уже на «ты» перешли после того, как пистолетами вместе помахали.

– Извини. А ты знаешь, Борис, что в твоем сыне четыре души?

– Не-е-ет! Это еще что за галиматья?

– Вот ты сказал о человеколюбце, а ведь я твоего сына, знаешь, откуда вытащил? Из общества сознания Ч.

– Какого-какого сознания?

– Ч.

И Тетерин, не забывая о дороге, поведал Белокурову и Николаю Прокофьевичу обо всем, что произошло с ним в четверг и пятницу. Белокуров слушал внимательно и взволнованно, изредка вставляя: «Ничего себе!» или: «Туши свет лопатой!». Тетерин старался ничего не упустить, ничего не утаить, как на духу. Когда он окончил свою повесть, Белокуров произнес:

– Ну и ну! А Тамара-то!.. Как же мне благодарить-то вас?

– Тебя.

– Да, прости, тебя. Да ведь ты подвиг совершил. В уме все сразу не укладывается. Четыре души? Как же этот Чернолюбов вычислил моего Сережку?

– Это нетрудно сделать, обзвонив родильные дома.

– Но Сережка и впрямь не только родился четвертого июля девяносто четвертого, но и зачат был именно четвертого октября девяносто третьего. Подумать страшно… Что же они намеревались с ним сотворить?

– Не знаю, честно говорю: не знаю, – сказал Тетерин.

– И Чикатило… – бормотал Белокуров. – Вы уверены, что это был он?

– Не уверен, но вполне мог быть и он. Вы смотрели фильм «Ее звали Никита»?

– Смотрел. Да, и я, кстати, тоже думал тогда о Чикатило. Боже!.. Одни ждут человеколюбца, другие – какого-то Ч. Черта, должно быть.

– В том-то и дело, что все ждут какого-то Ч. Самые счастливые ждут Ч-еловеколюбца Христа, другие – ч-уда, третьи – просто ч-его-нибудь, четвертые – Ч-ада, пятые – ч-еловека, шестые – ч-еченцев, а есть и такие, которые ждут ч-ерта, Чикатило, ч-ародеев, ч-удищ…

– Вы, я вижу, крепко вляпались в эту ч-есоточную ч-философию.

– Втянуло. Еле спасся.

– А заодно и сына моего спасли. Тьфу ты! Опять мы на «вы» съехали!

– А может быть, останемся на «вы»? Так хорошо! Давайте, я буду называть вас Борисом Игоревичем, а вы меня – Сергеем Михайловичем.

– Согласен. Тогда надо будет выпить на брудершафт наоборот. Действительно, есть некое очарование в наименовании друг друга по имени и отчеству. Когда я приехал впервые в гости ко Льву Николаевичу Гумилеву, то, представляясь, назвался Борей. Он сразу лукаво сощурился: «Американец?» Я говорю: «Почему американец?» – «Да ведь только они друг друга так называют: Билли, Джонни, Джимми – а у русских положено звать друг друга по имени-отчеству». Хороший был человек Лев Николаевич. Царствие ему небесное.

– Надо же! Вы и с ним были знакомы!

– Да, печатал отрывки из его работ в «Бестии», когда она была еще «Курком». Так, нам, главное, не пропустить поворот. Судя по схеме, оставленной мне князем Жаворонковым, мы к нему уже приближаемся. Там указатель должен быть: большая жестяная птица.

– Если ее еще не стырили, – усмехнулся Тетерин. – Кстати, вот ваши «жаворонки», к которым мы так устремляемся. Тоже небось с тараканами в головах, не лучше этих ч-удаков. Такая же «заум синрикё».

– При чем тут «заум синрикё»?

– При том. Только бы увести куда-то очередной бредовой идеей. Сукой асахарой, демократией, броском на юг. А эти – жаворонками. Почему жаворонками? Чем, к примеру, хуже тетерева?

– Это потому, что вы Тетерин?

– Ну не тетерева. Соловей, к примеру. Чем плох соловей? Самая знаменитая певчая птица, и уж побольше символ России, чем жаворонки. Курский соловей, алябьевский. Если великий поэт, то – соловей России.

– Пушкина-то как раз солнцем поэзии называют.

– Пушкина… Ну все равно. Соловей ничем не хуже жаворонка, а как раз по ночам поет. Всю ночь поет, с вечерней зорьки до утренней. И рыба ночью не спит. И многие звери. Почему надо брать пример только с одних представителей живой природы? Кстати, Пушкин, кажется, тоже по ночам писал. И Достоевский. Нет, я лично не смогу с «жаворонками» ужиться. Чёрта мне эти «жаворонки»! Отвезу вас и уеду. Не знаю только, надо ли мне вообще прятаться от мести священного Ч. Может, оно меня и в Жаворонках достигнет? Раз оно всюду, куда ни глянь. О! Эта, что ли, птица?

– Она самая. Сворачиваем. От нее еще десять кэмэ.

Свернув на проселочную дорогу, Тетерин снова подивился тому, как за какие-нибудь два часа ему удалось сбить сон. Он чувствовал себя бодро и весело, даже несмотря на мрачные беседы о мертвой России. Еще он удивлялся тому, как его мотает: только что с трудом вылез из Ч, и вот уже лезет в Ж, в жаворонство, хотя, судя по всему, хрен редьки не слаще. Глядишь, и там придется кого-нибудь шарахнуть по черепу, чтоб образумился. Вот тебе прикладное черепословие. Точнее – рукоприкладное.

Ему захотелось рассказать Белокурову о своем открытии в области русского черепа, но тут он увидел, что Белокуров задремал. По-видимому, позволил себе расслабиться, когда вырулили на финишную проселочную. Пришлось Тетерину в одиночестве размышлять о том о сем, а больше – ни о чем. Так он проехал нареченные Белокуровым «десять кэмэ» и, выехав из темного леса, увидел впереди широкое поле, лишь слегка подернутое предрассветным тусклым сиянием, а вдалеке за полем – дома и высокий дом-дворец, слева от которого виднелась какая-то стройка. Чем больше «мыльница» приближалась к конечному пункту путешествия, тем сильнее пахло чем-то неприятным, серой что ли? Серой и илом.

Машина поднялась на пригорок, и Тетерин увидел там, где разворачивалась стройка, некие разливы черного цвета.

– Ч, что ли, разлилось тут? – усмехнулся он.

– А? – мгновенно пробудился Белокуров.

– Я говорю, у них тут потоп какой-то ч-ерный. Не иначе как Ч разлилось.

– Не шути так. То есть не шутите.

– Да ладно, мы же на брудершафт наоборот не пили еще. Куда подъезжать будем?

– Вон к тому дворцу. А кстати, какой-то мужик идет.

Княжество окружал сравнительно невысокий забор, состоявший из кирпичных башенок и металлических прутьев. У ворот возвышалась будка стражи, из которой вышел человек внушительных размеров и приблизился к остановившейся «мыльнице».

– Привет жаворонкам! Совы прилетели, – как можно развязнее произнес Белокуров, открывая окно машины.

– Здравствуйте. Ваши документы, – вежливо попросил страж, правда, удовольствовался паспортом Белокурова, который пояснил:

– Мы по приглашению князя и княгини. Редакция газеты «Бестия», в которой пропагандировались идеи вашего княжества. Не читали?

– Читал. Нам раздавали. Проезжайте. Князь за границей, а княгиня тут. Только у нас бедствие. Чуете, воняет как? Хоть цветы выноси. Подземные грунты поперли.

– Какие еще грунты?

– Там пещера у нас, так ночью из нее вытекло черное что-то.

– Посмотрим. При нас тут специалист по всяким таким ч-резвычайным происшествиям.

Белокуров подмигнул Тетерину, нарочито выделив голосом букву «Ч»: «черезвычайным». Тут Сергей Михайлович снова почувствовал себя каким-то персонажем, с которым творят что хотят. Уж не издевается ли над ним Белокуров?

Ворота открылись, машина въехала в княжество, в которое пока еще можно было попасть без визы и загранпаспорта. Дома справа и слева проплывали добротные, некоторые о двух этажах, но в основном одноэтажные. Лишь в одном доме горело окно. Зато в четырехэтажном здании дворца зажглось пять или шесть. Из подъезда навстречу гостям выходили люди: двое такие же, как привратник, высокие и широкоплечие, один обыкновенный.

Тут у Тетерина челюсть отвисла, и он пуще прежнего почувствовал себя персонажем какой-то глупой книжонки. Этот обыкновенный, приближаясь к ним, вытаскивал из-за спины не что иное, как арбалет. но удивительно было даже не это, а то, что он тоже был… Белокуровым. Двое его спутников, вытащив из карманов пистолеты, направили их на несчастную «мыльницу». Приезжие «совы» были окружены и поставлены под прицел. Тетерин взглянул на Белокурова. Тот выглядел обескураженным. Наружный Белокуров, арбалетчик, все же слегка отличался от него: не такой толстый и без усов.

– Всем из машины! – скомандовал безусый Белокуров.

Тетерин и усатый Белокуров подчинились.

– Руки вверх, совы! Руки за голову!

– Тогда уж не руки, а крылья, – заметил Тетерин, нехотя поднимая свои «совиные крыла» за голову.

– Я те ща дам крылья! – рявкнул один из телохранителей безусого Белокурова, тыкая Тетерина постолетом под ребро и начиная обыскивать. Именной пистолет генерал-майора ВДВ Тетерина перекочевал в руки арбалетчика. – На землю! Ничком! – продолжал распоряжаться телодвижениями Сергея Михайловича громила.

Падая от болезненного тычка в поясницу, палеоантрополог заметил, что пистолет Белокурова усатого тоже достался Белокурову безусому.

– Приехали, блин! – проворчал Тетерин, укладываясь ничком на холодную, твердую землю.

– Так вы и есть отец-основатель? – раздался голос Белокурова. – Мне князь говорил, что я похож на вас. Теперь вижу, и впрямь сходство изумительное. Только вы худощавый и без усов. Я – Белокуров, главный редактор газеты «Бестия».

– А это кто с вами? – спросил отец-основатель.

– Знаменитый палеоантрополог Сергей Михайлович Тетерин, лучший специалист по разного рода раскопкам, – отвечал Белокуров.

– Можно встать? – спросил Тетерин.

– Извините, – пробормотал громила, помогая Сергею Михайловичу подняться с земли. – Ошибка получилась.

– Сколько ж можно ошибаться-то? – обиженно простонал Тетерин, вставая и припоминая, как вчера его ударили по голове в подъезде собственного дома, тоже по ошибке. – Этак по ошибке все население страны перебьете.

– Простите нас ради Бога, – сказал безусый Белокуров, возвращая Тетерину отцовский пистолет, а Белокурову усатому – его парабеллум и паспорт. – Напрасно вы на КПП назвались совами. Дежурный сразу тревогу поднял. Мы давно уже ждем нападения сов. Кое-кому не нравится существование нашего княжества. Добро пожаловать, меня зовут Владимир Георгиевич Ревякин.

– Вы что, действительно просто двойник? Не брат ему? – спросил Тетерин, пожимая руку отца-основателя. – Потрясающее сходство.

– Доселе у меня таких братьев не было, – отвечал Ревякин. – Прошу вас во дворец.

– Надо будет ваши черепа прощупать, – сказал Сергей Михайлович. – Может статься, вы и в краниологическом отношении двойники, а это очень много значит для вас обоих.

Николай Прокофьевич осторожно вытаскивал из «мыльницы» спящего мальчика. Освободив машину, препоручили ее одному из телохранителей, который отогнал ее в гараж. Ревякин провел гостей в просторный и чистый холл. Здесь было светло и уютно, и сразу снова захотелось спать, но отец-основатель заявил:

– Приготовьтесь встречать рассвет, осталось чуть меньше часа. Покамест размещайтесь, вот вам ключи, подниметесь на второй этаж, и – последняя дверь в левом крыле. Окна не открывайте: запах.

– А что это? – спросил Николай Прокофьевич.

– Сегодня ночью из-под земли забил какой-то пока не изученный источник. С ним еще предстоит разобраться. Через полчаса жду вас внизу, – повелительно сказал отец-основатель.

– Я останусь при малыше, – сердито возразил Николай Прокофьевич.

– Разумеется, – разрешил Ревякин.

«Совы» поднялись на второй этаж, где их ждал двухкомнатный номер с ванной и туалетом, как в хорошей гостинице или санатории. На полу – ковры, добротная мебель, на стенах – картины. Старик с малышом заняли одну комнату, Белокуров и Тетерин – другую.

– С удовольствием лег бы спать, – сказал Белокуров, – но ужасно хочется посмотреть, как они встречают рассвет.

– Это что, особый у них ритуал? – спросил Тетерин, позевывая.

– Да. Они же – птицы.

Тетерин первым принял душ, потом уступил место Белокурову. Освежившись, они вдвоем спустились в холл, где им на сей раз встретились две женщины, одетые в одинаковые балахоны из толстого темно-красного бархата. Одна постарше, коротко стриженная брюнетка с выразительным, несколько игривым взглядом, высокая. Другая помоложе, длинноволосая блондинка, казавшаяся растерянной и виноватой, худенькая и маленькая. При виде гостей обе вскочили с кресел и вытаращили глаза.

– Доброе утро, – сказал им Белокуров.

– Здравствуйте, – произнес Тетерин, гадая, кто они такие. Обе на вид были недурны, и он был бы не против, если б их приставили к ним в качестве… ну, допустим, сопроводительниц.

– Бог ты мой! – воскликнула брюнетка. – Смотрю и не верю глазам своим: отец-основатель, только располневший и с усами! Вы что – брат?

– Этот вопрос нуждается в выяснении, ради которого я, собственно, и приехал, – отвечал Белокуров. – Борис. А это – специалист, который будет проводить экспертизу нашего родства с отцом-основателем. Его зовут Сергей Михайлович. Ему принадлежит открытие питекантропов на территории современной демократической России.

– Очень приятно, – сказала брюнетка, улыбаясь и протягивая руку Белокурову, который, судя по всему, ей сразу почему-то приглянулся. – Я княгиня Жаворонкова. А это моя фрейлина, Марина Волкова.

– Ва-а-аше высочество! – прогудел Белокуров, припадая губами к руке княгини. – Какая честь для меня тотчас быть познакомленным с вами! Князь говорил мне, что вы – дивная красавица.

– Это не соответствует истине?

– Еще как соответствует!

– Отчего же сразу не признали во мне княгиню?

– Признал, но боялся в этом признаться, – отвечал Белокуров.

Тетерин заметил, что он уже не выглядит таким встревоженным, как ночью, в нем проснулась какая-то вальяжность, которая, вероятно, должна нравиться женщинам. Сергей Михайлович не имел привычки целовать руку женщинам, но тут смутился и повторил подвиги Белокурова.

– Вы старший брат Володи? – спросила фрейлина Марина.

– Я же говорю, это еще под вопросом, – улыбался, подкручивая усы, Белокуров.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Возможно, Володя – плод не вполне удачного клонирования. Худощавая и безусая копия меня.

– А что, если вы – толстая и усатая? – улыбалась княгиня.

– Исключено.

Неизвестно, сколько бы еще продолжался этот бестолковый разговор, если б не появился отец-основатель. На нем тоже был толстый бархатный балахон, только темно-синий. Тетерин хотел спросить, почему им с Белокуровым не выдали спецодежду, но не решился.

Отец-основатель поздоровался с княгиней и фрейлиной, после чего те взмолились:

– Отец-основатель, простите нас!

– Володя, прости меня, глупую! Я просто хотела проверить, любишь ли ты меня.

– Проверила?

– Да.

– Ну и что теперь?

– Я видела, как ты переживал… То есть мне Екатерина Петровна рассказала, что ты был вне себя от горя и готов был сразиться с кем угодно.

– Спасибо огромнейшее вам, ваше высочество, и вам, Марина Андреевна, за то, что полночи я спал с разбитым окном, – сердито отвечал отец-основатель. – Идемте, осталось пятнадцать минут.

– Володя! – жалобно окликнула фрейлина направившегося к дверям отца-основателя. – Ты простил меня? Наша свадьба…

– Наша свадьба под вопросом, – резко оглянувшись, промолвил Ревякин, решительно кашлянул и вышел вон.

– Брак под вопросом, брак под вопросом… – пробормотала княгиня Жаворонкова, следуя за отцом-основателем.

– Как под вопросом?.. – жалобно прошептала фрейлина.

Выйдя из дворца, Белокуров и Тетерин были подхвачены под руки Ревякиным, который торопливо уводил обоих от княгини и ее фрейлины, бодро вещая:

– Итак, дорогие гости, вы прибыли самое вовремя – как раз к трехлетнему юбилею, который мы будем торжественно отмечать в грядущий четверг, первого мая. Да, княжество Жаворонки – очень юное государство, оно было основано ровно три года назад мною, Владимиром Ревякиным, при высочайшей благотворительности, или, как принято сейчас выражаться, спонсорстве, одного из богатейших людей России, который принял на себя титул князя Жаворонкова. Территория княжества – полтора квадратных километра, население – триста девяносто семь человек. Для сравнения Ватикан, самое мизерное государство в мире, имеет площадь полкилометра в квадрате, на которой проживает пять тысяч человек. Так что плотность у нас меньше, чем в Ватикане. Кстати, если вы захотите поселиться у нас навсегда, то станете триста девяносто восьмым, триста девяносто девятым и четырехсотым жителями, а ваш малыш – четыреста первым. Его ждут особые привилегии. Четыреста первый житель, появившийся в год трехлетнего юбилея… Согласитесь, что он должен быть отмечен особыми милостями князя.

– Стоит подумать, – сказал Белокуров.

– Тем более что в нем четыре души, – пробормотал Тетерин, но его не услышали, поскольку отец-основатель продолжал экскурсию:

– Семьдесят процентов населения княжества – русские, десять процентов

– белорусы, семь процентов – украинцы, три процента – евреи, далее уже идут нации, составляющие по одному проценту и меньше, – немцы, таджики, датчане, армяне, абхазцы, татары, и, наконец, есть народы, представленные в единственном числе, – грузин, азербайджанка, лезгин, индус, китаянка, кореец, араб, эстонка, венгр, мордвин, монгол и даже один баск. Вы все русские?

– Увы, – вздохнул Тетерин, – кажется, мы не внесем разнообразия в многонациональную палитру вашего государства.

– Ну и не надо, – сказал Ревякин. – Как ни крути, а государство у нас русское, официальный язык – русский, денежная единица – российский рубль. Основная религия – солнце, но есть православные протестанты и мусульмане. Столица – замок Алуэтт, который в данное время находится в стадии строительства, а с прошедшей ночи вдобавок еще и затоплен неизученными подземными извержениями.

– Алуэтт? – удивился Белокуров. – «Жаворонок» по-французски?

– Такова прихоть князя, – вздохнул отец-основатель. – По государственному устройству наше княжество – уставная монархия. Глава государства – князь. Уставный орган – совет отца-основателя, то бишь я плюс четверо моих советников: по сельскому хозяйству, по финансам и планированию, по экономике и строительству, а также по идеологии, образованию и культуре.

– Готов стать советником по печати и информации, а Сергей Михайлович – по раскопкам и черепословию, – сказал Белокуров.

– Спасибо, я подумаю, – улыбнулся отец-основатель. – Итак, помимо основной территории мы владеем несколькими земельными участками, разбросанными по округе. Мы называем их колониями. В колониях мы имеем также свиноферму и мясо-молочный комбинат, довольно большое поголовье коров и свиней. Здесь у нас есть овцы и козы, тоже в немалом количестве. Небольшая конюшня. В будущем запланировано строительство крупного конного завода.

Говоря это, он вел их на высокий холм; с него открывался вид и на реку, и на долину, в которой раскинулось окруженное холмами и лесами княжество. Следом за отцом-основателем и его гостями шли толпы жителей этого карликового государства во глубине России, все наряженные в балахоны

– женщины в темно-красные, мужчины в темно-синие. Тетерин обратил внимание, что женщин гораздо больше, чем мужчин, и много красивых и молодых. Сергей Михайлович чувствовал, как ему делается все хуже и хуже, и именно оттого, что все это было и не сон, и не явь, а нечто среднее, непонятное, невероятное. Втемяшилось же в голову такое! Аж подташнивало, до чего противно и хочется проснуться дома, живым и обыденным, таким, как всегда. Но впрочем, углубляясь в эти гниловатые мысли о собственном небытии, Сергей Михайлович должен был признаться себе, что они и раньше, давно уже посещали его: и когда он стал зарабатывать у «новых русских» огромные бабки, и еще раньше, когда рухнул монолит страны, когда умер отец, когда из его брови вырвался и вырос тот буйный и непокорный волос, когда лопнули все запреты, когда ожили и сошли с постаментов памятники, когда сатанинская изогнутая змеей и перечеркнутая сверху вниз буква заменила собой привычное соединение креста и полумесяца, жившее доселе под видом серпа и молота.

Отец-основатель продолжал хвалиться достижениями жаворонковского хозяйства, оранжереями, посевными площадями, теплицами, производством льна, охотничьими и грибными успехами, рыбной ловлей, кожевенной промышленностью.

– Трудно поверить, что при таком небольшом населении… – сказал Тетерин.

– Жизнь по солнцу! – торжествуя, произнес отец-основатель. – Только она способна вдохновлять людей на труд, на радости, на свершения. Она делает их бодрыми, активными, трудолюбивыми и жизнелюбивыми. Вы сами убедитесь в этом, и очень быстро. Живя в окружении пассивного и вялого населения России, «жаворонки», то есть люди, предпочитающие рано вставать и вовремя ложиться спать, теряются, становятся такими же, как все. Здесь мы освобождаем их от тяжкой обузы, которую представляют собой соотечественники, и они расправляют крылья, душа их дышит и поет, они становятся теми, кем создал их бог Солнце. Но мы продолжим нашу беседу после. Теперь прошу вас встать вот тут. Если душа подскажет вам, что вы хотите сделаться такими же, как мы, не стесняйтесь, молитесь, поклоняйтесь, сбрасывайте с себя тяжкое бремя накопленных предрассудков.

Белокуров и Тетерин встали чуть в сторонке от отца-основателя и остальных главных лиц княжества, включая княгиню, фрейлину и, по-видимому, членов совета.

– Во имя солнца, всемилостивого и всемогущего! – возгласил отец– основатель. – Солнце, милостиво будь к нам, птицам твоим. Солнце, в лике которого Бог Отец и Бог Сын и Бог Дух Святой, и Аллах, и всякое верховное божество является над землею, чтобы питать жизнь и дела наши, снизойди на нас, выгляни и открой день новый, дабы мы могли послужить тебе верой и правдой.

Тут он встал на колени, и все последовали его примеру. На востоке вот-вот готов был прорезаться первый луч. Белокуров и Тетерин переглянулись, оба дружно вздохнули – делать нечего, встали на колени.

– Слава тебе, бог Солнце, слава тебе! – продолжал громко молиться отец-основатель. – Царь небесный, оживитель душ наших, приди и вселись в сердца наши, очисти нас от ночной тени и подай нам жизненные силы, ибо мы всем сердцем поклоняемся тебе, богу единому и самому светлому!

Тут все поклонились, припав лбами к земле. Тетерин и Белокуров вновь переглянулись, но на сей раз не последователи примеру солнцепоклонников.