Текст книги "Тимур. Тамерлан"
Автор книги: Александр Сегень
Соавторы: Михаил Деревьев
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]
ДВОЙНИК И ТЕНЬ
И сказал он: «О сыны мои! Не входите
одними воротами, а входите разными
воротами. Ни в чём не могу я вас избавить
от Аллаха. Власть принадлежит только Аллаху:
на Него я положился, и пусть на Него
уповают уповающие».
Коран. Сура Йусуф (67)
Полгода прошло в непрерывных блужданиях. В ночь после разговора с Маулана Задэ Тимур с полутора сотнями людей – конных и пеших – покинул Самарканд. Чтобы сбить с толку тех, кто захотел бы за ним погнаться, пошёл он не на юг, к реке Сыр, и не на запад, к Бухаре, где стоял эмир Хуссейн, а на север, к реке Аму. По дороге ему встретился большой туркменский табун. Пастухи, узнав, кто перед ними, сопротивляться не стали, частью разбежались, частью влились в отряд эмира.
Теперь все его люди были на лошадях, подвижность отряда возросла, и Тимур успешно совершил марш на запад. Там он объединился со своим названым братом. Встреча получилась на удивление тёплой. Два дня провели эмиры за роскошным дастарханом в небольшом селении севернее Бухары. До сотни дозорных были разосланы в разные концы от этого селения, дабы предупредить о приближении опасности. Но, как ни странно, чагатаи не спешили с нападением. Возможно, Ильяс-Ходжа просто не знал, где находятся и беззаботно пируют его злейшие враги, возможно, в голове его зрели какие-то новые, неторопливые планы.
Несмотря на внешнее спокойствие в бухарских землях и вокруг них, эмиры понимали, что им надобно что-то предпринять. Ударить прямо на чагатаев и отнять у них Самарканд и Мавераннахр они были не в состоянии. Такое нельзя было осуществить всего с пятью сотнями всадников, полагаясь на туманные обещания сербедаров о поддержке. Да и стоит ли с ними связываться, с сербедарами этими?
Надо было накапливать силы, а проще всего сделать это было на юге, на землях, не охваченных чагатайским влиянием.
В Кандагар, решили эмиры, надо идти туда. Мавераннахр – ещё недозрелый плод, пусть он дозревает под заботливым уходом Ильяс-Ходжи и его головорезов.
Во время этого похода Тимур и Хуссейн с полным правом могли заключить, что судьба наконец начинает поворачиваться к ним лицом. Их слава летела впереди них. Десятки, сотни людей присоединялись к ним. И таджики, и туркмены, и степняки. Когда разрастающаяся армия приблизилась к Кандагару, к эмирам явился один из местных беков Арази Хабиб и объявил, что желает со своими людьми, а их у него не менее тысячи человек, встать под начало Хуссейна и Тимура. Кто же откажется от такого приобретения?
Над ручьём, над прохладным горным ручьём на поросшем травой берегу стоял шатёр Тимура. Очень жаркое лето выдалось в том году, и только в этих местах, в предгорьях вблизи воды, несущей свежесть тающих снегов, можно было вздохнуть полной грудью. Вернувшись с охоты, эмир сбросил с себя пропотевшую одежду и в одной рубахе развалился на огромном ковре в тени старой развесистой чинары.
Слуги управлялись с лошадьми. Дадут им остыть и поведут на водопой.
Повар хлопочет у котлов, распространяющих соблазнительный запах. За время своего успешного шествия на юг Тимур оброс имуществом, и его ставка стала напоминать ставку обычного степного хана. Разумеется, та жизнь, что вёл он, ни в какое сравнение не могла идти с той, что организовал себе жизнелюбивый Хуссейн. У него был не один ковёр и не один шатёр, и содержимое этих шатров вызывало живейший интерес и зависть его нукеров.
Тимур вполне спокойно относился к превосходству названого брата на этом поприще. Даже спокойнее, чем его нукеры. И Мансур, и Байсункар, и особенно Курбан Дарваза считали, что повелитель должен больше заботиться о своём внешнем блеске. Ибо люди по большей части глупы и чаще всего именно внешний блеск принимают за истинное величие. Тем, кто умеет только смотреть, но не умеет думать, может показаться, что между эмиром Хуссейном и эмиром Тимуром нет равенства и первый стоит выше второго.
Тимур, конечно, догадывался о существовании подобных разговоров и настроений, но серьёзного значения им не придавал. Нет, он не был даже глубоко в душе аскетом, он нисколько не заблуждался относительно того, как действует на души подданных богатство и величие, умело выставленные напоказ. Просто он считал, что время для усилий в этом направлении ещё не пришло. И потом, имеет смысл заботиться о величии и блеске своей столицы, каковой мог бы стать, скажем, Самарканд, но какой толк устраивать подобие висячих садов Семирамиды[39]39
....висячих садов Семирамиды... — Имеется в виду одно из семи чудес света – «висячие сады» в Вавилоне, сооружение которых ошибочно приписывается ассирийской царице Семирамиде (IX в. до н.э.), – известны со времён античности.
[Закрыть] на берегу обыкновенного, хотя и живописного горного ручья?
Таковы примерно были размышления эмира на этот счёт, но в тот момент, о котором идёт речь, не ими была занята его голова. Тягостные предчувствия одолевали Тимура с самого утра. Ни успешная охота, ни лепетанье снеговой воды под обрывом берега, ни зрелище величественных горных вершин не отвлекали и не успокаивали его.
Хуже всего было то, что предчувствия эти были неопределённы. Как ни напрягал он свой мозг, не мог определить, с какого направления ждать ему неприятностей. Хорошо, если не беды.
Он отказался от еды, к немалому изумлению и нукеров и слуг. Виданное ли дело!
Немедленно по команде Мансура всех коней отвели к дальним коновязям, и все в стане стали ходить на цыпочках, дабы не потревожить драгоценный покой эмира.
Только холодной воды истребовал Тимур, только её испил он во время своих мрачных размышлений.
Осторожно, бесшумно приблизился к нему Байсункар. Войдя в тень чинары, он сказал, что явился некий человек, довольно дерзко заявляющий, что ему необходимо видеть эмира.
– Кто он?
– Имя его ничего мне не сказало. Он не мулла, но похож на человека духовного звания.
Тимур приподнялся на руках, привалился к стволу чинары и велел:
– Пусть придёт.
Вскоре из-за шатра появился человек среднего роста с округлым симпатичным лицом, которое украшала небольшая тёмная борода и такие же тёмные усы. Высокий, изрезанный мудрыми морщинами лоб. Живые, уверенно глядящие глаза. На вид лет сорок или около того.
Не дожидаясь, когда ведшие его воины заставят встать на колени, он преклонил их сам.
Тимур указал ему, где сесть. В душе у эмира появилась необъяснимая уверенность, что появление этого человека как-то связано с мрачными и неопределёнными мыслями, одолевающими его с самого утра.
– Как тебя зовут?
– Моё имя значит не больше, чем шум воды в этом ручье.
Эмир задумчиво почесал грудь в разрезе рубахи.
– Ты не хочешь открывать своё имя или потому, что оно связано с большой славой, или потому, что бесславье сопутствует ему. Я мог бы заставить тебя говорить, но дело в том, что легче всего человек лжёт, когда он говорит о себе.
– Воистину так.
«Какие хорошие глаза, какое хорошее лицо, – думал про себя Тимур. – Вдвойне жаль, что он не хочет назваться, это означает, что он пришёл не для того, чтобы поступить на службу».
– Что ж, незнакомец, Аллах судья тем причинам, что заставляют тебя молчать о том, о чём ты молчишь. Но отчётливо вижу, что ты пришёл говорить. Так говори то, что ты задумал сказать.
– К тебе я прибыл из Кеша.
Тимур едва заметно встрепенулся.
– Из города, близкого твоему сердцу, но с известием, которое оставит в твоём сердце рану.
– Не медли. Плохие новости следует сообщать быстро. Даже у смерти есть достоинство – она мгновенна.
– Твой учитель...
– Шемс ад-Дин Кулар?
– Шемс ад-Дин Кулар.
Гость тяжело и длинно вздохнул.
– Я уже велел – не медли!
– Он умер.
– Давно?
– Совсем нет.
Тимур закрыл глаза и привалился затылком к шершавой сухой коре дерева.
– Он был стар. Очень стар. Смерть всегда не только мгновенна, но и неожиданна. Гибель воина в бою ничем, в сущности, не отличается от кончины старика в постели.
Гость сочувственно опустил глаза и так застыл.
– Я был грешен перед ним. Мне показалось, что возраст помутил его разум и у меня нет теперь нужды в нем как в учителе. Месяцами я не вспоминал о нём, а теперь моё сердце ноет и наполняется холодом.
Гость продолжал сидеть в позе скорбного сочувствия.
– Он что-нибудь сказал перед смертью?
– Я прибыл только для того, чтобы передать его слова.
– Кончина его была лёгкой?
– Он умер как праведник.
– Ничего нет удивительного в том, что праведник умер как праведник... но слова, что он велел передать?
– Я попытаюсь передать их слово в слово, ибо скрытый смысл их мне непонятен, но гонец необязательно должен знать содержание письма. Шейх перед смертью много думал о тебе – так он говорил. О тебе, твоей будущей судьбе. И не просто думал, по его свидетельству были ему какие-то видения и сны, Их он мне не пересказывал, но понял я, что они запутанны и грандиозны.
Глаза эмира превратились в узкие щёлки, в них сосредоточилось всё его внимание.
– Он сказал, что два человека тяготеют над твоим будущим.
– Два?
Именно. Одного он называл твоей тенью, второго твоим двойником.
– Он не называл имён?
– Он говорил, что имена ты знаешь, а если не знаешь, то очень легко догадаешься. И самая главная опасность – не перепутать.
– Что не перепутать, незнакомец?
– Не перепутать, кто из этих людей твой двойник, а кто твоя тень.
Эмир задумался. Уже и щёлками нельзя было назвать его глаза, так плотно были сжаты веки.
– Это всё?
– Нет. Ещё он сказал, что ни тот, ни другой не будут сопутствовать тебе вечно. Ты избавишься от них. Может быть, не скоро, может быть, с огромными жертвами, но обязательно. Каким образом – чутьё тебе подскажет. И время и способ. Это нетрудно. Трудно будет определить только одно...
– А именно?
– Порядок.
– Какой такой порядок?!
– Порядок, в котором это следует сделать. От кого освободиться сначала – от тени или от двойника.
Тимур медленно налил себе в чашу воды из кумгана. Предложил гостю, тот вежливо отказался. Сделав глоток, эмир отбросил чашу. Вода успела нагреться и утратила свой волшебный вкус.
– Видит Аллах, самоуверенность – тяжёлая болезнь, схожая со слепотой. В начале разговора я сказал, что разуверился в пророческих способностях своего учителя, теперь же вижу: всё то время, что я не думал о нём, он думал вместо меня.
Здесь эмир прервал свою речь, спохватившись, что сидящему перед ним человеку совсем не обязательно слышать его затаённые мысли.
– Да, я должен тебя отблагодарить.
– Нет, я так не считаю. Благую ли весть принёс я в твой стан?
– Весть принёс ты печальную, но сослужил при этом полезную службу, уж поверь мне. И если ты будешь слишком рьяно отказываться от награды, моё сердце проникнется недоверием.
– Твоё слово, твоя воля, господин. Если ты хочешь меня наградить, подари мне этот нож.
Гость указал на рукоять, торчащую из-за пояса Тимура. Даже в минуты отдыха, даже окружённый телохранителями внутри своего стана, эмир никогда не расставался с оружием.
– Этот? – Тимур медленно вытащил нож и взвесил его в руке. Ничего особенного в нем не было: кривое лезвие, костяная рукоятка с двумя потускневшими квадратными гранатами, украшавшими её, – Зачем он тебе, в нем нет никакой ценности.
– Ты ошибаешься редко, эмир Тимур, но сейчас ты не прав. Этот нож имеет ценность. Его держал в руках ты.
Тимур не любил льстецов, особенно неизобретательных. Он поморщился.
– Но главное событие в жизни этого ножа ещё впереди. Мне так кажется, – улыбнулся гость.
Охотно продолжил бы с ним свою беседу эмир, но краем глаза увидел, как с холма на той стороне ручья спускается большая группа всадников. Пожаловал названый брат.
– Ладно, иди, таинственный вестник, хотя, если сказать правду, мне не хочется тебя отпускать. Но иди. А это, – эмир приподнял нож и коротким движением швырнул в ствол соседней чинары, – можешь взять. На память.
Поклонившись, гость удалился.
Эмир Хуссейн явился в великолепном расположении духа. И явился не один, с ним прибыл Кердаб-бек, толстый, низкорослый мужчина. Выражение лица его было грустным, на мир он смотрел сонным, унылым взглядом. Ничего, казалось, не могло его обрадовать. Своим поведением он резко, даже слишком резко отличался от жизнерадостного, крупного, шумного Хуссейна.
Тимур облачился в подобающий случаю дорогой халат и велел подать еду и вино. Спутник Хуссейна по виду был таджиком, а таджики издревле склонны к винопитию.
– Достойнейший Кердаб-бек прибыл сюда к нам из Сеистана, – начал свою речь Хуссейн, – он высокий посланец-визирь[40]40
Визирь (везир) – высший правительственный сановник в древних странах Востока и Средней Азии.
[Закрыть] тамошнего славного правителя Шахруда.
Тимур выразил полнейшее удовлетворение этим фактом. Ни он сам, ни его предки, насколько он мог вспомнить, не имели с правителями этой области ни тяжб, ни столкновений.
Хуссейн продолжал рассказывать. Вырисовалась следующая картина: владыка Сеистана Шахруд-хан попал в сложное положение ввиду того, что появился вдруг ещё один претендент на его престол. Отец Шахруда был любвеобилен, как это часто случается на Востоке, и оставил многочисленное и честолюбивое потомство. Большую часть своих братьев и племянников славный Шахруд переловил и зарезал и было успокоился, но тут выяснилось, что успокаиваться было рано. Откуда-то из-за Вахша явился некий Орламиш-бек, который утверждает, что имеет прав на владение Сеистанской долиной больше, чем Шахруд, ибо раньше рождён и закон первородства полностью на его стороне. Он говорит, что его мать была первой, рано умершей женой Шахрудова отца. Претензии его, конечно, смехотворны, но нашлись легковерные и пошли за ним. И, что самое прискорбное, легковерных этих оказалось весьма и весьма немало. Орламиш-бек и его приспешники утверждают, что так случилось оттого, что люди невыносимо устали от правления Шахруда, называют законного властителя кровопийцей, скорпионом и хищным зверем, пожирающим якобы свой собственный народ. Так вот, истощив свои силы в борьбе с дерзким самозванцем, Шахруд-хан обращается за помощью к таким великим и могущественным батырам, как эмир Хуссейн и эмир Тимур. Благодарности хана, в случае успешного отражения бесстыдного врага, не будет границ. И золото, и лошади, и женщины. И, конечно, вечная признательность и дружба Шахруд-хана.
Закончив говорить, эмир Хуссейн вытер пот со лба и налил себе вина.
Во время его речи Кердаб-бек продолжал скорбно, сосредоточенно и, можно даже сказать, стыдливо молчать. Молчать, перебирая пухлыми волосатыми пальцами драгоценные чётки. На Тимура он не смотрел, по сторонам тоже, кажется, его интересовала только игра солнечных искр на аметистовых гранях камней, составлявших чётки. Тимуру стало любопытно, каков может быть голос у такого человека, и он в соответствии с правилами восточного гостеприимства, прежде чем приступить к делам, спросил, как путешествовалось столь достославному гостю. Кердаб-бек не только не успел, но даже и не попробовал открыть рта, за него опять всё изложил Хуссейн. Мол, путешествовалось не очень-то хорошо, в горах много бандитов, случаются и камнепады, одному лошаку раздробило камнем голову, так что он с поклажей улетел в пропасть.
Тимур понимающе покивал:
– Выражаю восхищение мужеством Кердаб-бека, человека невоенного, непривычного, судя по всему, к путешествиям такого рода, но преодолевшего все опасности на пути к нашей встрече.
Гость тоскливо улыбнулся.
– Так получилось, что ведение дел, и военных и прочих, мы с эмиром Хуссейном привыкли делить поровну, и теперь настаёт время, когда необходимо обсудить долю моих обязанностей. Поскольку гость наш устал, мне не хотелось бы утомлять его нашими разговорами. Не согласился бы достойнейший Кердаб-бек вкусить заслуженный отдых под сенью гостеприимного шатра, который как раз стоит перед ним?
Молчаливый посланец понял, что его удаляют, не желая в его присутствии устраивать склоку или выставлять взаимные претензии. Он спокойно встал и равнодушно удалился, сопровождаемый обходительным Мансуром.
– Чем ты недоволен? – сразу бросился в атаку ещё не остывший от своих словоизлияний Хуссейн.
– Я просто не хочу прыгать с конём в реку, – слегка переиначил старинную чагатайскую поговорку Тимур.
– Стоит мне придумать какое-нибудь стоящее дело, ты, даже не подумав как следует, отвергаешь.
Тимур отпил вина.
– Кто тебе сказал, что я что-то отвергаю? И как я могу отвергать то, чего не знаю? Если ты мне толком объяснишь, зачем нам это нужно, возражать я не стану.
Хуссейн поморщился и похлопал себя по коленям, покрытым полами халата в серебряном шитье.
– Аллах свидетель, я уже почти всё тебе изложил. У этого Шахруда дела плохи. Плохи, но не безнадёжны. Уже полгода у них там идёт война. Никто не может победить.
– И ты думаешь, если мы ввяжемся, то...
Хуссейн стал морщиться ещё сильнее и сильнее же хлопать себя красными ладонями по коленям.
– Не заставляй меня говорить то, что говорить неприятно. Не волнует меня, кто именно там победит, важно то, что там можно заработать. Шахруд-хан согласен платить. Много. Этот толстяк подробно мне перечислял. Скажу честно, – Хуссейн приложил руку к груди, – если Орламиш-бек предложит мне, м-м, нам, больше, имеет смысл перейти на его сторону.
Тимур улыбнулся и снова потянулся к чаше.
– Но если мы победим – ведь может же и такое случиться, – помимо денег приобретём сильного друга. И не где-нибудь на краю света. От Сеистана до Самарканда каких-нибудь тридцать фарасангов.
– Ну, это для птиц, которые могут перелетать через горные хребты.
– Ты скажи мне главное, брат, – согласен?
Тимур лёг на спину. Порывы прохлады, рождаемые движением горной воды, приятно овевали лицо.
– Брат мой, я жду ответа!
– Ответ? Не нравится мне твой замысел. Мне не хочется ни к кому поступать на службу.
– Но это же будет только так называться. Ведь ещё неизвестно, кто к кому поступает служить – мы к Шахруд-хану или он к нам.
– Но не только задетая гордость тревожит меня.
– Что же тогда, что?
Крупный, разгорячённый Хуссейн нависал над мирно лежащим братом. Крупные капли пота капали с него, как жир с туши, повешенной над пламенем костра.
– Ты посуди, наши люди уже месяц бездельничают. Даже больше. Без дела войско слабеет, падает дисциплина. Ты сам говорил. Вот посмотришь, скоро начнут разбегаться.
– Пожалуй.
– Вот, сам соглашаешься. И потом, если у тебя есть предложение лучше моего, предлагай!
Тимур покачал лежащей на ковре головой:
– У меня нет лучшего предложения.
– Но тогда что же?!
– У меня есть плохое предчувствие. Очень плохое.
Хуссейн обиженно сел, веселье слетело с него, густые брови сошлись на переносице.
Тимур не дал ему обидеться до конца. Встал, обнял названого брата за плечи:
– Как бы ни плохи были мои предчувствия, они не могут бросить тень на нашу дружбу.
Глава 14УДАЧА И СУДЬБА
Спорящий с судьбою —
благородный безумец.
Сетующий на отсутствие
удачи – безумный раб.
Махмуд ибн-Шамкух,«Споры птиц и зверей»
Уже первые недели похода показали, что тёмные предчувствия не обманывали Тимура. Вдруг начался падеж скота, поэтому, переправившись через Сухраб и Пяндж, эмиры были голодны, как степные волки. Но поживиться было нечем и негде. Попадавшиеся по дороге селения были разорены теми, кто проголодался раньше. У обожжённых развалин был абсолютно брошенный вид – ни одного сумасшедшего, ни одной собаки. Жизнь слишком давно ушла из этих мест. Из всех войн, которые известны роду людскому, кровавее и разрушительнее всего те, которые ведут между собой братья или бывшие друзья.
Кердаб-бек, игравший роль проводника, играл её всё так же молчаливо. Когда к нему обращались, отвечал или односложно, или уклончиво. На вопрос Тимура о том, когда же, собственно, они получат обещанные деньги, он хладнокровно заметил, что деньги уже заплачены. Три тысячи дирхемов.
Тимур не стал спрашивать кому, это и так было ясно. Хуссейн на вопрос о деньгах отреагировал самым беспечным образом. Конечно, получил, мешок с монетами лежит, кажется, вон в той суме. Почему не сказал об этом брату? Решил, рано пока что делить добычу, кто же этим занимается, отправляясь на войну? Вот когда они с победой поскачут обратно, тогда они и поделят всё добытое поровну, как братья.
Что было на это сказать?
До узурпатора Орламиш-бека очень быстро дошли сведения о приближении войска эмиров. Он в это время осаждал Шахруда в горном селении Чокал и считал, что дни его противника сочтены, весь Сеистан был под его пятой. И жители если и не выказывали радости, то, по крайней мере, демонстрировали послушание. Бек отправил своего сына Меймена с тысячей всадников навстречу Хуссейну и Тимуру, повелев ему остановить их. А ещё лучше отбросить. А в том случае, если повезёт, то и рассеять. Имена эмиров были уже хорошо известны и в горах, и в степи, но пока они всего лишь внушали уважение, не пришло время, когда они стали вызывать трепет.
– Здесь, – сказал Тимур, стоя на вершине лесистого склона. Внизу белой извилистой ленточкой лежала пыльная, каменистая дорога. Напротив склона, густо поросшего лесом, был почти отвесный каменистый обрыв, источенный дождями и ветрами.
Хуссейн внимательно ознакомился с этой картиной, на лбу его появилась сомневающаяся складка.
– Что значит – «здесь»?
– Здесь они хотят нас встретить.
– Кто?
– Орламиш и его люди.
Молчаливый обычно Кердаб-бек подтвердил, что это одна из немногих дорог во внутренний Сеистан и самая, пожалуй, удобная.
Хуссейн ещё раз внимательно осмотрел горный распадок, его конь сделал несколько шагов вперёд, как бы стараясь приблизить хозяина к изучаемой картине.
– Что значит «хотят»? Они что, уже здесь?
Тимур усмехнулся:
– Мы уже здесь, и значит, встреча состоится, но не такая, как они думают. Мансур! Курбан!
Когда доходило до устроения конкретных военных дел, Хуссейн не вмешивался, он давно понял, что у Тимура это получается лучше. Чтобы у окружающих не создалось впечатления, что его названому брату принадлежит в их союзе первенствующая роль, Хуссейн вёл себя так, будто он просто позволяет эмиру Тимуру командовать. Как высший начальник позволяет это начальнику среднему.
Поэтому когда Тимур объяснял Мансуру и Курбану Дарвазе, куда убрать коней, как расположиться воинам на лесистом склоне, как замаскироваться, чтобы их нельзя было рассмотреть ни снизу, ни с севера, откуда пойдут люди Орламиша, так вот, во время отдачи этих мелких приказаний Хуссейн в стороне беседовал с посланцем Шахруда.
Старинное положение военной тактики гласит, что выигрывающий во времени тем самым выигрывает в инициативе и во внезапности нападения. Навряд ли неграмотный эмир, бывший барласский разбойник, был знаком с поучениями великих полководцев древности. Он сам догадался, в чём его преимущество, и сам понял, каким образом это преимущество проще всего использовать.
Когда всадники Меймена въехали из долины в распадок, они не подозревали, что к встрече с ними здесь уже всё тщательно подготовлено.
Воины сеистанского узурпатора – по большей части чагатайцы – ехали неторопливо. Им казалось, они успели сделать то, что требовалось, примчавшись к этому извилистому проходу в горах быстрее братьев-эмиров, и теперь можно было не спешить.
Меймен, высокий рослый парень, любимец удачливого отца, ехал впереди, одной рукой держа повод, а другую положив на рукоять меча. Он был счастлив, что ему доверили самостоятельное дело, он поклялся и отцу, и себе самому, что не посрамит ни имени отца, ни своего собственного.
Когда возглавляемая им колонна оказалась под каменистым склоном, Меймен не удержался, задрал голову, любуясь мощью нависающих громад, чудовищными извивами трещин, цветными пятнами мха, рискованно прилепившимися к каменистому телу деревцами. Но что это? Или от пьянящего воздуха зашумело в голове, или от солнечного блеска возникло странное движение в глазах... Горы не могут летать! Горы не могут двигаться!
Сын Орламиша не успел додумать свою сумбурную мысль, как вместе с конём был расплющен громадным камнем, рухнувшим с отвесного склона.
Несколько мгновений его спутники с удивлением и ужасом взирали на открывшуюся их взору картину, но потом им стало не до этого – на них самих посыпались сверху валуны и булыжники.
Кому не хватило камней, те получили стрелы. Тучи стрел.
Лишившись в один момент и своего предводителя, и четверти своей численности, войско превратилось в скопище перепуганных, не способных к разумному сопротивлению людей. И сейчас горный проход напоминал длинный арык, заполненный обезумевшими лошадьми и всадниками.
Камни и стрелы продолжали падать и сыпаться.
Ту часть войска, что не успела втянуться в распадок, атаковал Курбан Дарваза со своими туркменами. Никому не нравится, когда его атакуют внезапно, да ещё с тыла. И чагатаи Меймена дрогнули, смятения им добавили перепуганные беглецы из жуткого ущелья. Сражение не состоялось.
Началось бегство.
Отступление и преследование в сражении армий, состоящих преимущественно из кавалерии, – тот момент, когда можно добиться наибольших результатов и понести самые большие потери. Мансур, Байсункар и Курбан Дарваза были большими умельцами степной войны, им ничего не надо было подсказывать и напоминать.
Глядя вслед клубам пыли, уползавшим по узкой долине, Тимур сказал:
– Теперь нам не стыдно явиться и к самому Шахруд-хану.
– Да, – не скрывая удовлетворения, согласился названый брат.
Тимур посмотрел в сторону Кердаб-бека. Лицо ханского посланца в этот момент на время утратило свою обычную непроницаемость, и в глазах его эмир увидел полыхание каких-то огней. Не одна только радость светилась в этом пламени. Но что именно – рассмотреть не удалось. Посланец опустил глаза. Пальцы его занялись чётками. Он негромко произнёс:
– Мой господин будет рад. Я пошлю ему гонца.
Потрясённый гибелью сына и войска, Орламиш-бек отступил от Чокала, несмотря на то что селение, по всем расчётам, должно было вот-вот пасть.
Эмиров встретили как спасителей. Отворились ворота, не отворявшиеся больше двух месяцев, толпа измождённых, но радостных сельчан высыпала на дорогу.
Воины с длинными копьями и круглыми щитами врезались в эту толпу и распихали по сторонам. Поднимающуюся по крутой тропинке колонну победителей встретила процессия во главе с высоким, крупным мужчиной. На нём была большая зелёная чалма, украшенная серебряными звёздами, длинный, расшитый серебром и украшенный каменьями халат, за поясом торчал меч в золочёных ножнах. Он шёл навстречу победоносным эмирам, широко разведя руки и удовлетворённо улыбаясь в длинную крашеную бороду. Первым он обнял Хуссейна, и это было неудивительно. Дорогой халат должен был первоначально сблизиться с дорогим халатом. В своё время досталась порция уважительных приветствий и Тимуру.
– Приветствуем тебя, высокородный Шахруд-хан, властитель Сеистана! Победа, которую мы одержали, была одержана в твою честь, – с вежливым полупоклоном, отступив на полшага по всем правилам придворного обхождения, сказал Хуссейн.
Лицо встречающего окаменело, он кого-то поискал глазами. Нашёл Кердаб-бека и удостоил его ледяным взглядом.
Тимур сразу понял: что-то тут не так, и смутно тлевшее пламя плохих предчувствий получило новую порцию топлива.
Человек с крашеной бородой вежливо и даже изысканно поклонился высоким гостям и негромко сказал:
– К сожалению, по воле Всевышнего доброго Шахруд-хана поразила болезнь и он не в силах выйти к столь достойным гостям. Меня зовут Гердаб-бек, я великий визирь и от имени властителя веду дела.
Произнося эти слова, человек с крашеной бородой переводил взгляд с одного гостя на другого, стараясь понять, какое впечатление произвели его слова на каждого из них. Если бы он не был так внушителен и импозантен, то могло показаться, что он не вполне уверен в себе и готов к любому развитию событий, даже самому неблагоприятному.
Сообщённое им было столь неожиданно, что оба эмира замерли в удивлённом молчании. Гердаб-бек воспользовался этим и предложил пройти внутрь крепости, в его дом, где, по его словам, можно было спокойно, не смущая толпу, подробнейшим образом поговорить обо всём, что заинтересует гостей-победителей.
Названые братья переглянулись. По лицу Хуссейна было заметно, что он начинает разделять сомнения Тимура.
– Хорошо, – сказал Тимур в ответ на предложение Гердаб-бека, – мы войдём в твой дом, великий визирь, но только после того, как выразим своё почтение пригласившему нас благороднейшему Шахруд-хану.
– Да продлит Аллах его дни! – заявил Хуссейн в добавление к словам брата.
– Воистину да продлит! – воздел руки Гердаб-бек и повернулся, пропуская дорогих гостей внутрь крепости.
Гости неторопливо вошли.
Внутренность укреплённого селения не поразила их воображения ни блеском построек, ни благоустроенностью улиц. Вместо сладкозвучного пения соловьёв можно было слышать только истошные вопли ещё не съеденных ишаков.
И с самой большой натяжкой Чокал не мог быть признан городом, единственным его достоинством являлось удобное расположение, почти все его укрепления были естественного происхождения, лишь в двух местах местным жителям пришлось приложить собственные усилия для возведения чего-то, отдалённо напоминающего крепостные стены. Многие годы спустя, уже став повелителем огромной империи, Тимур сумел проявить должным образом своё уважение к градостроителям и архитекторам, которое жило в нем всегда. Самарканд стал одним из величайших и, вероятно, самым красивым и благоустроенным городом своего времени, далеко превзойдя по этой части Париж потомков Филиппа Красивого, не говоря уж о Лондоне и Толедо. И вот, идя по пыльным, сирым улицам нищего горного кишлака, будущий Повелитель Вселенной нёс в своём сердце образ идеального Самарканда и одновременно глубочайшее презрение к тем, кто сумел даже такое место для крепости, каким являлся Чокал, превратить в свалку строительного и человеческого мусора.
– В селении есть вода? – спросил он вдруг у облачённой в расшитый серебром бархат башни, шагавшей рядом с ним.
– Вода? – переспросил Гердаб-бек.
– Да, вода, своя вода, вода, за которой не надо выходить из крепости?
– Ручей... из горы бьёт родник.
– За всю свою жизнь не видел более удобного места для неприступной крепости. Почему её до сих пор здесь не построили?
Слегка приостановившийся великий визирь подумал, что слова «за всю свою жизнь» в устах столь молодого человека звучат по меньшей мере странно.
Измождённые люди валялись прямо на улицах. Вперемешку со скелетами. Скелетами людей и животных. Вдоль улиц бродили угрюмые, запылённые босые бородатые воины с копьями наперевес. Пешаварцы, догадался Тимур. Можно было только посочувствовать государю, вынужденному положиться на такое воинство.
– Вот, – сказал великий визирь, указывая на невысокий покосившийся дом за полуразрушенным саманным забором.
