Текст книги "Тимур. Тамерлан"

Автор книги: Александр Сегень

Соавторы: Михаил Деревьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Положив треугольный колпак на место, молодой гость медленно похлопал себя ладонями по рябым щекам.

   – Скажу, что Самарканд – большой город и в базарной толпе здесь можно встретить кого угодно.

Али Абумухсин усмехнулся:

   – Думаю, ты сам понимаешь, что твой ответ выглядит уклончивым.

   – Понимаю. И дам другой, но уже готов к тому, что и он вам покажется не слишком прямым.

   – Но тем не менее говори.

   – Я всем сердцем ненавижу чагатаев.

Помощник городского казначея вытащил изо рта мундштук кальяна и сказал:

   – Понимаю, из этих слов следует непременный вывод: для того чтобы чагатаев прогнать, наш гость готов пойти на союз с кем угодно, даже с марабутами.

Маулана Задэ обвёл присутствующих немигающим взором.

   – Хоть с самим шайтаном.

   – Вот разговор о цене и закончен, – прошептал верховный мераб и опять скрипнул суставами.

Туго соображающий ковровщик Джавахиддин вмешался в разговор и забормотал, пытаясь заглянуть в глаза то хозяину дома, то помощнику казначея, то верховному мерабу:

   – Но ведь я слышал, что марабуты – убийцы. Все до единого. И ещё я слышал, что они водили дружбу с самим Старцем Горы[35]35
  Старец Горы. — Так называли вождя исмаилитов (религиозное течение у мусульман-шийтов) Хасана ибн ас-Саббаха. Исмаилиты захватили ряд крепостей в Иране и на Ближнем Востоке, и в самой неприступной из них – Аламут, построенной на вершине горы, обосновался ибн ас-Саббах. После его смерти в 1124 году его дело продолжили преемники, которые впоследствии объявили себя имамами и передавали власть уже по наследству. Против исмаилитов долго и безуспешно боролись самые различные государи мусульман, но их власть, основанная в основном на политическом терроре, продержалась до конца XIII века, когда монгольские властители разрушили последнюю крепость поборников веры Исмаила.


[Закрыть].

   – Вы правы, благородный Джавахиддин, – улыбнулся Маулана Задэ, – но Старца Горы монголы давно повесили за ноги, а его ассасинов[36]36
  Ассасины — мистический орден в среде мусульманства, существовавший в XI—XIII веках в горах Персии и Ливана. Это была организация, наводившая ужас производимыми ею политическими убийствами на весь средневековый мир от Запада до Востока. Во главе её стоял шах-аль-джабаль (так называемый «Старец Горы»), Ассасины имели жёсткую иерархическую систему. В средние века был весьма популярен сюжет о том, как какой-нибудь европеец оказывался в гостях у шах-аль-джабаля, и подчинённые «старца горы», фидаины, по мановению руки своего господина безропотно прыгали в бездонную пропасть.


[Закрыть] рассеяли. Марабуты, весь их таинственный орден, дико ненавидят всех монголов, хоть чагатаев, хоть ордынцев, не будем же это ставить им в вину.

Абсолютное молчание было ответом на эти слова.

Глава 10
ЯМА
(Продолжение)

Пускай на тебя ополчатся великие мира князья,

Не унывай.

Пускай предадут тебя те, про кого ты сказал бы «друзья»,

Не унывай.

Пускай ты не видишь просвета в волнах бесконечного зла,

Не унывай!

И даже когда ты увидишь, что смерть за тобою пришла,

Не унывай!

Кабул-Шах, «Разговоры душ»

Что может сниться человеку, лежащему на дне затхлой глиняной ямы, облепленному кровососущими паразитами и собственными испражнениями, потерявшему счёт погибшим друзьям и счёт дням, что может сниться такому человеку?

Тимуру снилась бабушка.

Они сидят рядом возле очага в полутёмной юрте, больше никого нет. Ни рядом, ни, кажется, во всём белом свете. Бабушка медленно и тщательно сшивает кожаной ниткой два куска овчины и ведёт рассказ. Голос у неё хрипловатый, мужской, но, несмотря на это, ласкающий детское сердце. Рассказ, это Тимур знает точно, касается его. Весь, от начала и до конца, посвящён ему. И это даже не рассказ, а длинное, подробное предсказание. По ходу этого рассказа о будущем Тимур то ужасается, то трепещет, то удивляется. Не может быть, чтобы именно ему досталась такая необычайная и возвышенная судьба. Да, именно она, бабушка, раньше всех, раньше шейха Шемс ад-Дин Кулара рассмотрела в своём внуке нечто необыкновенное. Раньше святого отшельника Амир Халала, раньше всех предсказателей и пророчиц.

Слушая её, маленький Тимур даёт себе слово запомнить всё, что услышит, он понимает, как это важно. Он даже знает, что уже неоднократно видел этот сон, знает, что, когда просыпался, в памяти не оставалось и следа от бабушкиных предсказаний. Только хрипловатый голос и ощущение тепла и любви, исходившие от бабушки.

Получится ли в этот раз?

Мальчик Тимур закрывает глаза, чтобы сладко заснуть там, в тёмной юрте далёкого детства. Эмир Тимур открыл их, чтобы, посмотрев вверх, увидеть над собой висящую в воздухе змею. Он среагировал мгновенно, вскочил на четвереньки и крикнул:

   – Не спать!

Остальные приходили в себя медленно.

   – Не спать, не спать! – кричал эмир, внимательно следя за тем, как истязатели, собравшиеся там, наверху, выдвигают шест с извивающейся на нём змеёй. Гюрза? Эфа? Гадюка? Им мало тарантулов и каракуртов, теперь они решили перейти с яда насекомых на змеиный яд!

И что они там ещё бормочут наверху?

Над краем ямы появилось несколько голов, и все вместе они истошно шептали:

   – Тише, тише!

Шест со змеёй на конце стал опускаться в глубь ямы. Проснувшиеся арестанты повскакивали со своих мест и встали, прижавшись спинами к глиняным стенам.

Тимур внимательно следил за шестом и первый отметил, что змея не шевелится. Они что, решили забрасывать яму дохлыми змеями? И сразу вслед за этой мыслью его кольнула догадка – это не змея.

А сверху продолжали ползти голоса:

   – Тише, тише!

«Так это карачак», – удивлённо и неуверенно подумал Тимур. Так называлось специальное тюремное устройство по добыванию из ямы заключённых, которые сами не в состоянии двигаться.

   – Что вам надо? – негромко, но отчётливо спросил торчащие наверху головы Тимур.

   – Опоясывайтесь, господин, опоясывайтесь! – последовал ответ.

Вскоре все семеро пленников, облачённые после купания в чистые халаты, ели чечевичную кашу с бараниной и запивали горячим чаем.

Хозяин юрты, небезызвестный Мубарек-бек, сидел во главе стола, но сам ничего не ел, а лишь посасывал мундштук кальяна. Ему было лет пятьдесят, у него был вид бывалого и даже свирепого человека. Красавцем его трудно было назвать – два рваных шрама, один на лбу, другой на щеке, обезобразили его лицо. Но не душу, о чём свидетельствовало то, что он был способен помнить сделанное ему добро.

Свойственно было ему и великодушие. Благодарность он испытывал только лишь по отношению к эмиру Хуссейну, а от ужасающего сидения в тюремной яме спас всех, кто там находился. Если освобождение Хуссейна Алибек мог понять и отчасти простить, то вызволением из неволи Тимура Мубарек-бек навлекал на себя не только бешеный гнев хозяина селения Махан, но и, возможно, месть всесильного чагатайского царевича.

Когда первый голод был утолён и недавние пленники осоловело развалились на чистых кошмах, Тимур задал великодушному спасителю мучивший его вопрос.

   – Спрашиваешь, зачем я это сделал? – спокойно переспросил Мубарек-бек.

Лежавший рядом эмир Хуссейн удовлетворённо похлопал себя по вздувшемуся животу и засмеялся:

   – Добро, надо делать добро, брат мой названый! Добро сделанное всегда к человеку возвращается.

Хозяин юрты провёл чёрным пальцем по шраму, рассекавшему щёку, а потом по второму, рассекавшему лоб.

   – Не ищи объяснений глубоких и таинственных, такие поиски не рождают ничего, кроме недоверия.

Разумными показались Тимуру слова Мубарек-бека, и он в знак понимания и согласия склонил голову.

   – Вы – враги Али-бека, Али-бек – мой враг, значит, вы – мои друзья. А иметь возможность выручить друзей из беды и не сделать этого... – Мубарек-бек сделал движение рукой, заканчивающее мысль. Потом он продолжил говорить. – Позволь мне дать тебе совет, – обратился он к Тимуру.

   – Выслушаю со вниманием.

   – Ты молод, но уже недоверчив. Прирастая годами, удержись от того, чтобы прирастать недоверием.

   – Благодарю тебя, Мубарек-бек, и за спасение, и за совет. Скажу ещё вот что: сегодня мой дом – седло моего коня, но настанет время – и мой дом станет велик, и ты должен знать, что в этом доме ты будешь первый гость.

Пожилой туркмен совершенно серьёзно кивнул в знак согласия. Он и не подумал отнестись к самоуверенной речи молодого степняка как к пустой похвальбе.

Через два дня, когда пленники Али-бека несколько окрепли, Хуссейн и Тимур решили, что пора покинуть гостеприимный кров Мубарек-бека, по крайней мере для того, чтобы не навлечь на него гнев Ильяс-Ходжи и самим не подвергаться лишней опасности быть захваченными людьми царевича. Спаситель честно им сказал, что, если перед его становищем появится чагатайская конница, он не сможет их защитить и вынужден будет выдать.

Эмиры получили в подарок от благородного владетеля лошадей, одежду, оружие и в придачу шестерых воинов из числа тех молодых людей, что решили попытать судьбу под началом известных степных героев, эмиров Хуссейна и Тимура.

Выехали ещё до света. Направление решили взять на юго-восток, вдоль по течению Мургаба, в этих местах, по словам Мубарек-бека, было легче скрыться и от чагатайской погони, и от подлого внимания Али-бека.

   – А мелкие шайки разбойников не посмеют на вас напасть. – Этими словами и завершено было прощание.

Двигались с максимальной осторожностью. Двое нукеров постоянно скакали впереди отряда, двое сзади, двое по правую руку, дабы предупредить о нападении со стороны песков.

План эмиров на ближайшее будущее был столь же прост, сколь и неопределён. Решено было навербовать как можно больше сторонников среди местных лихих людей. Все они, как правило, ненавидели чагатаев и их правление, потому что были вытеснены в здешние бесприютные полупустынные местности из благодатного Мавераннахра именно ими. И особенно ненавидим был сам Ильяс-Ходжа, употребивший много сил для того, чтобы навести в Междуречье порядок. А что может быть отвратительнее для прирождённого разбойника, чем твёрдый порядок?

Эмиры рассчитывали на то, что за последний год они стали довольно известными людьми по обе стороны Каракумов, и мелкие вожди предпочтут встать под их знамя, чтобы избавиться от риска мелкого разбойного промысла. Названые братья понимали, что затеваемое дело может занять времени много или даже очень много, и были готовы к этому. Собрать по человеку войско так же трудно, как по крупице составить казну.

Они ехали, беседуя о малозначительных мелочах, и не подозревали, что всеведущая и неутомимая судьба уже приготовила им новое испытание. На старости лет Тимур скажет, что обременительно быть любимцем судьбы даже в том случае, если она споспешествует тебе, не говоря уж о том, если она тебя невзлюбила.

   – Смотри, – сказал Хуссейн, указывая плёткой вперёд и влево от маршрута их движения.

Вечерело, но одиноко стоящий на берегу реки дом был виден отчётливо. Довольно большой дом. Интересно, обитаемый ли? Тимур повернулся к Байсункару:

   – Проверь.

Тот поскакал к безмолвному строению, поднимая копытами небольшие фонтанчики пыли.

   – Неплохое место для ночлега, – заметил Хуссейн.

   – Сейчас мы это выясним.

Через некоторое время Тимуров нукер подал сигнал, что всё в порядке, никакой опасности не обнаружено.

Дом, как выяснилось, принадлежал рыбаку, очень старому, совершенно немощному таджику. Сети его давно пересохли и рассыпались, и кормился он теперь тем, что принимал путников на ночь, превратив своё жилище в некое подобие караван-сарая. Две его дочери, которые тоже уже дожили до седых волос, зажгли глиняные светильники и подали гостям вяленое мясо и сухие лепёшки. Держались они очень приниженно и угодливо.

Тимур приказал двум молодым туркменам, присоединившимся к нему подвигов ради, идти охранять лошадей. Сменить их должны были Байсункар с товарищем, потому что вторая стража самая трудная и, чтобы бороться с предутренним сном, необходимы и опыт и закалка.

Поели почти в полном молчании, старик хозяин, как это было принято, сидел с гостями за столом. В отличие от других караван-сарайщиков, он оказался совершенно нелюбопытен, тихо потягивал чай и время от времени вытирал слезящиеся глаза. Впрочем, молчаливость хозяина нисколько не расстроила путешественников, ибо ничто так не утомляет, как бесконечные расспросы празднолюбопытствующих.

В конце трапезы Хуссейн сам задал старику вопрос, спросив, нет ли в окрестностях каких-нибудь разбойников и если есть, то кто они такие и откуда явились.

Старик ответил не сразу, пошамкал губами, вытер нежданную слезу.

   – Много разных людей. Не интересуюсь.

   – Тебе что, всё равно, кто ночует под твоим кровом?

   – Аллах приводит, Аллах уводит.

Хуссейн махнул рукой – продолжать беседу не имело никакого смысла.

   – Будем укладываться, – сказал Тимур.

Услышав эти слова, одна из престарелых дочек хозяина появилась из темноты с явным намерением погасить светильник.

: Эмир остановил её жестом:

   – Погоди. Мы будем спать при свете.

Хозяева удивились такой прихоти, но безропотно подчинились.

Перед тем как лечь спать, Тимур решил обойти посты, Хуссейн вышел с ним вместе.

Было прохладно, в тёмном воздухе отчётливо рисовался выдыхаемый устами пар. Окружающий мир был отнюдь не бесшумен. Мелкая насекомо-песчаная жизнь вершилась вокруг одинокого караван-сарая. Где-то на пределе слуха стоял шум Мургаба, а может быть, Тимуру только казалось, что он его слышит. И, конечно, звёздный шатёр... Не будем здесь затевать его описание, чтобы в этом описании не сгинуть. Не то что страницы, не то что главы, целой книги не хватит, чтобы выразить то впечатление, которое производит на человеческую душу величественный бесшумный свод. Чтобы не застыть навеки под воздействием этого завораживающего видения, Тимур обратился к мелким, но насущным вещам. Проверил, как несут службу молодые туркмены. Замечательно несли. Молодые глаза были вытаращены в непроницаемую для взгляда темноту, руки до боли в суставах сжимали древки копий.

Хуссейн спросил у них, помнят ли они, как следует кричать в случае опасности. Они продемонстрировали, что помнят. В четверть силы, но и этого было достаточно, чтобы из дома выскочили несколько человек с обнажёнными саблями.

Можно было укладываться.

Тимур заснул сразу, и ему снова приснилась его бабушка. Причём в очень странном обличье: с острогой и сетью, переброшенной через плечо. Она идёт быстрым шагом, маленький Тимур еле успевает за ней. Он знает, что бабушка ведёт его к заводи, где будет учить тому, как следует при помощи остроги ловить рыбу. С одной стороны, он рад, что кто-то наконец взялся его обучить этому искусству. С другой стороны, он прекрасно понимает, что не бабушкино это дело – бегать с острогой по колено в воде. И вообще, какой-то слишком уж крупной выглядит его бабушка и шагает так быстро, как никогда ходить не умела. Надо бы её окликнуть, думает маленький Тимур и вдруг понимает, что он боится это сделать. Заводь уже близко. Сеть волочится по земле, острога покачивается в крепкой руке. Вот они уже стоят на берегу, бабушка медленно поворачивает к маленькому Тимуру краснобородое лицо и... кричит, как молодой убиваемый туркмен.

Тимур первым вскочил на ноги. Условный крик возле коновязи повторился. Вернее, начал повторяться и тут же захлебнулся в крови перерезанного горла.

Эмир хотел подать команду своим людям к подъёму, но в этом не было надобности – все уже стояли на ногах и вытаскивали из ножен клинки.

По шуму, доносившемуся снаружи, можно было заключить, что таджикский караван-сарай окружён большим конным отрядом. Топот, крики.

– Туркмены, – сказал Хуссейн, вытирая потную ладонь о халат.

   – Собака Али-бек нас отыскал, – прорычал Байсункар.

В этот момент ветхие двери, выводившие наружу, были разнесены в щепы, открылось впечатляющее зрелище: толпа людей с копьями, саблями и факелами в руках. Было светло, как в час ярко-кровавого заката.

   – Эй, вы! – раздался мощный голос. – Я Курбан Дарваза, вы слышали обо мне. Я справедливый человек. Бросайте оружие, проявите благоразумие. Доверьтесь честному и справедливому суду Курбана Дарвазы.

   – Мы не совершили никакого преступления, почему ты смеешь говорить о суде?! – крикнул Хуссейн.

   – Вы пришли в мои земли, где я и эмир, и кади, и мулла. И только мне решать, по повелению Аллаха вы находитесь здесь или по наущению чёрного его врага.

   – А если мы не бросим оружия? ,

В ответ раздался хохот.

   – Что тогда, спрашиваешь меня?

В следующее мгновение три или четыре стрелы просвистели над головами эмиров и их нукеров и с тугим звуком впились в стену у них за спиной.

   – Они перестреляют нас, как уток, – сказал Байсункар.

Ощущение своего полного бессилия сковало всех. Было понятно, что сдаваться ни в коем случае нельзя, приговор у предлагаемого суда мог быть один – петля за ухо и на перекладину над воротами.

   – Думайте быстрее, ибо Аллах создал меня не только справедливым, но и нетерпеливым.

В подтверждение намерений всесильного Курбана над головами недавних заключённых просвистела ещё одна стрела.

Тимур медленно вернул свою саблю в ножны.

   – Что ты хочешь делать? – прошептал Хуссейн. Все остальные тоже ничего не понимали и взволнованно переглядывались.

Тимур спокойно, даже нарочито медленно вышел из глубины дома на порог, пустые ладони он нёс перед собой, давая понять, что он хочет говорить, а не сражаться.

Всего в трёх шагах перед ним была плотная толпа, ощерившаяся копьями, саблями и освещаемая потрескивающим пламенем многочисленных факелов.

   – Где ты, Курбан Дарваза?

   – Я здесь! – раздался голос из-за спин разгорячённо сопящих воинов.

   – Трудно разговаривать с невидимкой, но если ты хочешь оставаться невидимым, ладно. Я хочу у тебя спросить, Курбан Дарваза, ты действительно считаешь себя самым справедливым и сильным по эту сторону Мургаба?

   – Я сказал, а ты слышал.

   – Тогда я напомню тебе вот что: я напомню тебе старинный и великодушный туркменский обычай. Когда сталкиваются два войска, первыми выясняют, кто сильнее, эмиры, и только когда никто из них не может доказать своего превосходства, обнажают оружие все прочие.

Последовало минутное замешательство, выразившееся в неопределённом молчании горластого Курбана.

   – Ты предлагаешь мне сразиться, да? – наконец ответствовал он.

   – Ты правильно меня понял, Курбан Дарваза.

   – Я согласен, видит Аллах, но не могу же я сражаться с безликой и безымянной тенью.

   – Меня зовут Тимур, сын Тарагая, я родом из Кашкадарьинского тумена.

Наступило ещё более продолжительное молчание, чем в первый раз. Потом послышались звуки невнятной толкотни в глубине вооружённой толпы. Толпа расступилась, и из полыхающей факелами темноты появился всадник. Тимур не сразу рассмотрел его лицо.

   – Так ты, говоришь, Тимур, сын Тарагая?

В этот момент свет ближайшего факела метнулся, и эмир отчётливо рассмотрел большую красную бороду и рваную ноздрю. Конечно, он сразу узнал этого человека, а бывший гонец сотника Баскумчи тоже узнал своего собеседника.

Эмир не спешил радоваться, ибо невозможно было предсказать, к каким действиям побудит предводителя степных бандитов воспоминание о той давнишней встрече.

Вдруг краснобородый резко спрыгнул с коня.

Тимур сделал шаг назад, берясь за рукоять сабли, он подумал, что Курбан Дарваза решился на поединок. Но он ошибся, повелитель всех людей и всех песков по эту сторону Мургаба кинулся к его ногам, причитая:

   – О, повелитель, повелитель, повелитель!

Такого поворота Тимур, при всей уверенности в себе, всё же не ожидал. Надо ли говорить, что все остальные ожидали этого ещё меньше.

Люди Курбана Дарвазы приблизились вплотную, факелы в наступившем недоумённом молчании громко трещали над их головами, могло показаться, что это от напряжения трещат головы разбойников.

   – О, повелитель, повелитель, повелитель! – продолжал громогласно выкрикивать Курбан Дарваза, припадая к сапогам великодушного Тимура.

Разрешилось всеобщее недоумённое смущение неожиданным образом. Одной из разбойничьих стрел был повреждён висевший на стене светильник, полыхающее масло пролилось на сухое дерево, и вскоре весь дом вспыхнул, как будто поражённый молнией.

Глава 11
БУХАРА

Есть города, исполненные силой.

Есть города, исполненные славой.

Есть города, исполненные богатством.

Есть города, о которых мечтает душа твоя.

Фаттах аль-Мульк ибн-Араби,

«Разговоры в ночи»

Курбан Дарваза, удачливый туркменский разбойник, даже не подозревал, какую оказал услугу Тимуру, пав перед ним на колени. Слух об этой истории мгновенно облетел округу. Это ведь только кажется, что пустыни безлюдны и далёк в них путь от человека до человека. Новости распространяются здесь так же быстро, как в городах. Вручив эмирам Тимуру и Хуссейну семь десятков своих разноплеменных головорезов, Курбан Дарваза подал пример сотням и сотням всадников, промышлявших к югу от реки Аму. В сущности, самый независимый, самый неуправляемый человек ищет того, перед кем он мог бы преклонить голову.

Прошло каких-нибудь две недели, и Хуссейн с Тимуром уже кочевали вдоль по течению Мургаба во главе небольшого войска в три сотни сабель.

Именно войском, а не как-либо иначе следовало называть эту стихийно сложившуюся толпу единомышленников. Острая ненависть к чагатаям и железная дисциплина делали эту боевую единицу весомым аргументом в предстоящем споре с Ильяс-Ходжой. Конечно, у царевича сил намного больше. Но не всегда же будет так.

Поскольку отряд разросся, возникла необходимость разделить его на части для удобства командования. Во главе сотен встали Курбан Дарваза, Байсункар и Аяр, молчаливый сорокалетний человек, большой, судя по всему, мастер военного дела, бывший у Курбана помощником. Присоединясь к эмирам, сотники составляли вместе с ними военный совет, на котором обсуждались планы на ближайшее будущее и детали предстоящих операций. Все далеко идущие, принципиальные планы Тимур и Хуссейн доверяли только друг другу.

Роль своеобразного секретаря играл Садвакас, молодой тонкошеий персиянин, единственный из отряда Хуссейна, кому удалось выжить в кровавых перипетиях последних месяцев. При дворе Хуссейна в Балхе он был то ли носителем опахала, то ли ещё кем-то в этом роде. То есть человеком в высшей степени изнеженным и тонкокостным. Очень было удивительно, что остался в живых именно он. Хуссейн испытывал к нему огромное доверие и ни на чём не основанную приязнь. Может быть, только на том, что Садвакас был единственным из выживших. Но достаточное ли это доказательство преданности? Такой вопрос задавал себе Тимур. Себе, но не названому брату, ибо понимал, что вопросом этим он его глубоко обидит.

Жизнь настала весёлая и разнообразная. Чуть ли не каждый день совершалось какое-нибудь геройство или приключение. То попадётся команда чагатайских мытарей[37]37
  Мытари – сборщики налогов.


[Закрыть] и останется висеть на старой чинаре рядом с дорогой. То купеческий караван попадёт в их засаду, и караван-баши придётся расстаться с самой ценной частью товара, чтобы не расстаться с ещё более ценным – жизнью.

   – Я забираю у вас только то, что вы всё равно отдали бы Ильяс-Ходже, – говорил Тимур убитым горем предводителям караванов.

   – Ильяс-Ходжа всё равно возьмёт своё из того, что осталось, – осторожно и горестно возражал купец.

   – Ну тогда пусть он тебя защитит. Согласись, это бесчестно – брать деньги, обещая взамен защиту, и не выполнять обещаний.

Купец молчал, не решаясь возражать и тихо радуясь про себя, что этот разбойник столь выгодно отличается от других. И жизнь дарует, и половину товара. Таким образом, Тимуру, как ни странно, удавалось добиваться своего. Несмотря на то что они с Хуссейном, как ни крути, занимались самым натуральным грабежом, среди торговцев о них сложилась слава людей великодушных и благородных, чуть ли не бескорыстных. А об Ильяс-Ходже ходили разговоры, что он правитель никудышный и, несмотря на все свои тысячи всадников, не способен навести порядок в стране.

Царевич не мог всего этого не знать, и, понятное дело, им овладевало всё большее и большее бешенство. Итак, этот Тимур, о смерти которого ему уже неоднократно докладывали, не только жив и здоров, но и способен вредить ему, наследнику чагатайского престола и наместнику Мавераннахра! Надобно было положить этому конец. Ильяс-Ходжа стал готовить специальное войско для похода на юг, за реку Аму, для поимки мятежных эмиров. Но сам царевич не мог оставить Самарканд на сколько-нибудь длительное время. Город казался ему ненадёжным, скрытая враждебность с годами не утихала, город не хотел примириться со своим правителем, а правитель не оставлял усилий для того, чтобы его окончательно покорить.

Проезжая по неприветливым улицам в окружении бесчисленной свиты, одной рукой держа повод, другой опираясь на бедро, покрытое драгоценной тканью ширазского халата, холодным взглядом прищуренных глаз рассматривал стены, башни, минареты и караван-сараи ненавидимый городом царевич.

Городская чернь валилась на колени и касалась лбом горячей дорожной пыли. Но в этой угодливости Ильяс-Ходжа не чувствовал истинной покорности. Кто знает, может быть, у каждого водоноса, трепальщика хлопка или погонщика верблюдов в рукаве шевелится кинжал?

Успехи неистребимых братьев там, на юге, давали этой швали лишнюю надежду на скорую перемену их судьбы, их надо изловить и повесить на городских воротах.

Проныли муэдзины[38]38
  Муэдзины – служители мечетей (храмов), призывающие мусульман к молитве с вершины минарета.


[Закрыть] на многочисленных минаретах города. Правоверные с истовостью совершили всё, что им следовало совершить в этот час. Ильяс-Ходже и в этой религиозной истовости виделся дух непримиримости. Даже молясь, они сопротивляются.

Явились с докладом высшие городские чиновники.

Ильяс-Ходжа сидел на широком деревянном помосте, покрытом ковром. Два опахала бесшумно парили над ним. За спиной стоял наготове слуга с серебряным кумганом на тот случай, если царевич захочет кумыса.

У ног царевича примостился писец, свиток разложен, бронзовая чернильница открыта, всем своим видом он как бы говорил: дайте мне поскорее что-нибудь записать.

Царевич мрачно оглядел стоящих перед ним седобородых старцев в белых и зелёных чалмах. В руках у всех чётки, а в глазах тоска. Они по опыту знали, что ничего хорошего от внезапного появления царевича ждать не приходится.

   – Казначей, – тихо сказал Ильяс-Ходжа, не глядя на казначея.

Выяснилось, что казна находится в том же положении, в котором находилась и месяц назад. Слишком медленно поступают налоги. Многие сборщики так и не вернулись.

   – Почему?

Оказалось, что их отлавливают и убивают, отбирая перед этим, естественно, деньги.

   – Верховный смотритель дорог и мостов.

Здесь дела обстояли примерно так же, как и в казначействе. Старые мосты, те, что построены во времена прошлого царствования, несут службу исправно, равно как и дороги, но возведение новых весьма и весьма затруднено.

   – В чём затруднение?

   – Разбойники. Строители отказываются выходить за городские стены и ночевать в степи, а без этого разве можно что-нибудь построить?

Ильяс-Ходжа потеребил свою бородку.

   – Верховный мераб скажет нам, что его арыки и колодцы приходят в запустение, потому что разбойники наводнили страну и убивают всякого, кто попытается почистить колодец или расширить арык, да?

Красноносый смотритель всех водных устройств государства печально развёл руками.

«Изображает, что печален, а в глубине души радуется», – со злостью подумал царевич.

Необходимость решительной охоты на разбойничьих эмиров стала более чем очевидной.

Люди для этого дела есть, но нужен человек. Нужен тот, кто мог бы эту охоту возглавить. Царевич мысленно перебрал всех своих военачальников. Что-то подсказывало ему, что высланное против эмиров войско должен возглавить человек, имеющий по отношению к ним личную злость. Только такой охотник сможет довести дело до конца.

Только Баскумча. Бывший сотник, а ныне тысячник Баскумча был бы на месте во главе карательной армии. Но он на севере, в ханской ставке. Самому отправляться нельзя, такое озлобленное чудище, как Самарканд, нельзя надолго оставлять без пристального внимания.

Судьба пришла на помощь царевичу в тот самый момент, когда он уже стал впадать в отчаяние. Ему доложили, что прибыл Мунке-багатур, племянник правителя Хорезма. После неудачной стычки с эмирами он утратил благорасположение капризного дяди и теперь прибыл к сыну Токлуг Тимура в надежде получить выгодную и видную службу.

Объяснились молодые люди быстро и поняли друг друга полностью. Уже на следующий день три тысячи чагатайских всадников начали готовиться к походу в мургабские степи.

Ильяс-Ходжа надеялся на успех, Мунке-багатур был в нем уверен.

* * *

Заслуживает внимания то, что в день выступления чагатайской конницы из лагеря под Самаркандом неприметный дервиш подошёл к шатру эмира Тимура и сказал телохранителям, на манер каменных изваяний охранявших вход, что у него есть для их предводителя сведения, преинтересные и чрезвычайной полезности. Телохранители с недоверием смотрели на святого человека. Какой-то уж слишком оборванный и вонючий, глаза слезятся, голова трясётся, на ногах струпья, на поясе уныло качается чашка для подаяний.

Долго бы ещё пребывали в сомнениях бдительные воины, если бы эмир Тимур сам не появился из шатра. Увидев дервиша, он внимательно присмотрелся к нему и спросил:

   – Что тебе нужно, святой человек?

   – У меня есть для тебя важные сведения, может быть, именно те, которых ты ждёшь.

   – И ты можешь мне сообщить их только с глазу на глаз? – прищурившись, спросил Тимур.

   – Именно так, господин.

   – Ну... ладно, – с неожиданной неуверенностью в голосе проговорил Тимур.

   – Ты сомневаешься, господин? Прикажи связать мне руки!

Ничего особенного дервиш этими словами не предложил. Именно так поступали в подобных случаях все владетели Мавераннахра и окружающих областей в этом веке. Ибо кто мог быть уверен, что не член секты марабутов, дервишей-убийц, просит об уединённом разговоре? Предупреждая все сомнения на этот счёт, сегодняшний гость сам предложил совершить эту меру предосторожности. А может быть, тут особо хитрый расчёт на то, что пристыженный эмир откажется от этой процедуры и тем самым попадёт в ловушку?

   – Что ж, раз ты сам настаиваешь... Свяжите ему руки.

Рисковать незачем, марабуты слишком искусны в деле истребления правоверных, они могут перерезать горло благодушному правителю, обладая всего лишь отточенным ногтем.

Дервиш покорно позволил себя связать.

Вскоре в полумраке шатра состоялся такой разговор:

   – И кто же тебя послал ко мне, святой человек?

   – Ты хорошо знаешь пославшего меня. Он хочет напомнить о своей искренней дружбе и спешит принести на алтарь этой дружбы букет полезнейших сведений.

   – И всё же, кто он?

   – Ученик твоего учителя, скромный выученик самаркандского медресе.

   – Маулана Задэ?

Дервиш поклонился.

   – Снова он возникает на моём пути, – задумчиво сказал Тимур.

   – Он никогда не оставляет тебя своими молитвами.

   – За это спасибо, но – к делу.

   – Мунке-багатур, племянник правителя Хорезма, поступил на службу к Ильяс-Ходже. И сделал это с одной только целью – добраться своими кровавыми лапами до твоего горла, господин. Три тысячи всадников, господин.

   – Мунке-багатур...

   – Именно так.

   – Не самый искусный воитель.

   – Но три тысячи, господин, три тысячи чагатайских всадников!

Тимур прошёлся по шатру, утопая каблуками в кошме.

   – Когда они выступают?

   – Мне кажется, они уже два дня в пути.

   – Из Самаркандского тумена?

   – Нет, Ильяс-Ходжа боится оставлять город без надлежащего контроля. На улицах полно чагатаев, караул возле каждой мечети, каждого караван-сарая. Он взял людей из Бухарского тумена. Бухара тихий город.

   – Что ещё ты хочешь мне сказать?

   – Я уже сообщил всё, что было велено.

В это утро не только Тимур развлекался беседой с неожиданным гостем. Эмир Хуссейн принимал в своём шатре небогато, но прилично одетого человека. Он ничем не выделялся, ходил мягкой походкой, обладал обыкновенными, незапоминающимися чертами лица, говорил тихим голосом, и взгляд его был абсолютно неуловим. Назвался он простым, ничего не говорящим именем, эмир Хуссейн тут же забыл, каким именно.