Текст книги "Михаил Орлов"

Автор книги: Александр Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Глава шестая.
«ОГНИ ВРАГОВ, ИХ ЧУЖДОЕ ВЗЫВАНИЕ…»

И вновь – дневниковые записи прапорщика Дурново, картинки того самого времени:

«[6 июля] …Вечером мы получили известия, повергшие нас в уныние. Император, повидавшись с министром Барклаем, принял решение покинуть армию. Он отправился в путь ночью и увёз с собой князя Волконского. Мы получили приказ от его сиятельства отправиться в Великие Луки и ожидать новых распоряжений. Это поистине прискорбно. Что делать? Надо слушаться своего начальника…

[8 июля] Мы покинули армию. Прощайте, мои мечты о славе, о битвах, о чинах, орденах и т. д. – мы возвращаемся домой. Нас возглавляет полковник Селявин[90]90
  Николай Иванович Селявин (1774–1833) – находился при начальнике Свиты по квартирмейстерской части князя; с декабря 1812 года – дежурный генерал Главного штаба его величества; генерал-майор (1813), генерал-лейтенант (1826).


[Закрыть]. Мои товарищи по несчастью – Орлов, Сулима, Сазонов, Ватутин и Вешняков. По приказу князя мы отправились в Великие Луки…»^{132}

Вот так вдруг Михаил Орлов оказался вне войны – причём в то самое время, когда на главном направлении начались бои. 9 июля, близ Могилёва, казаки полковника Сысоева вдребезги разбили французский 3-й конноегерский полк, взяв пленными 9 офицеров и 206 нижних чинов; 11 июля корпус генерала Раевского дрался у Салтановки и Дашковки; 12-го числа корпус генерала Остермана-Толстого опрокинул и погнал французский авангард у Островно; 13-го опять дрались у Островно, и в этом бою был убит первый в ту войну русский генерал – командир пехотной бригады генерал-майор Окулов. (Всего же в 1812 году будет убито или умрёт от ран 16 генералов, в 1813-м – 22, в 1814 году – 10.) Весь день 14 июля арьергард генерала Коновницына сдерживал авангард маршала Мюрата при селе Какувячине; 15-го арьергард 1-й Западной армии дрался при реке Лучессе; 16-го отряд генерал-майора графа Палена разбил при Агапоновщине авангард французской кавалерии…^{133}

Ни дня не проходило спокойно. И в то же самое время Николай Дурново записывал в дневнике:

«[17 июля] Ничего не прояснилось в нашем положении. Мы остаёмся в Великих Луках в ожидании приказа князя Волконского, которого всё ещё нет. Мы предпочитаем, чтобы наша участь была бы решена побыстрее. Нет ничего более унылого, чем пребывать в неопределённости»^{134}.

Однако на следующий день Михаил Орлов получил приказ возвращаться к армии. Притом почти все прочие офицеры, кроме остающихся с повозками, должны были следовать в Москву…

* * *

Русская армия отступала, отражая наседавших французов в ожесточённых ежедневных арьергардных боях, но избегая генерального сражения, гибельного для её разрозненных сил. Все попытки противника его навязать оказались бесплодными… Даже у Наполеона, всегда увлекавшегося своими прожектами, возникло ощущение, что почва начинает уходить из-под ног. Война, не похожая ни на одну из бывших ранее, грозила затянуться на неопределённый период. La Grande Armée всё дальше уходила от своих баз, от своей территории и, пропорционально увеличению этой дистанции, в ней падала дисциплина, происходило разложение сил, ещё недавно единой мощной волной вторгшихся на российские просторы.

Вот что написал в мемуарах один из ближайших к Наполеону людей – генерал граф Арман де Коленкур, в посольском особняке которого кавалергардские офицеры не так давно били зеркальные окна:

«Часть кавалерии уже изнемогала; артиллерия и пехота были очень истомлены; дороги были полны отставшими, которые разрушали и грабили всё. Было необходимо организовать наши тылы, выждать результата операций наших корпусов, оставшихся на Двине. Не сомневаясь более, что русская армия ускользнула от него и что в настоящий момент он не добьётся желанного сражения, император был чрезвычайно мрачен…

Как я уже сказал, наши кавалерия и артиллерия терпели большие лишения. Пало очень много лошадей. Многие лошади еле тащились, отстав от своих частей и блуждая в тылу, другие тащились за корпусами, для которых они были обузой, не приносящей никакой пользы. Пришлось побросать много артиллерийских зарядных ящиков и обозных телег. Не хватало трети лошадей; в строю оставалось никак не больше половины того числа лошадей, которые были налицо в начале кампании»^{135}.

Французская армия шла навстречу краху, это уже понимали многие в её рядах, однако Наполеон всё ещё свято верил в дарованную ему свыше счастливую полководческую звезду…

* * *

22 июля (3 августа) русские 1-я и 2-я Западные армии объединились близ Смоленска, после чего начали наступать совместными силами в направлении Рудни – как раз в то время, когда Наполеон остановил свои войска для отдыха. Это был план, предложенный князем Багратионом – ударить на центр неприятельской армии. Пожалуй, Барклай де Толли тогда в первый и единственный раз «дал слабину»: военный совет, на котором присутствовали цесаревич Константин Павлович, генерал Ермолов, назначенный к тому времени начальником Главного штаба 1-й армии, и ещё несколько военачальников, горячо поддержал наступательные амбиции Багратиона, и Михаил Богданович подчинился мнению большинства.

Однако наступления не получилось – разве что 27 июля казаки корпуса генерала от кавалерии Платова разгромили при Молевом Болоте французскую кавалерийскую дивизию.

«Из-за опасения обходного манёвра со стороны неприятеля и ввиду отсутствия точных сведений о состоянии его сил наступление российских армий в течение 29 июля (10 авг.) – 2 (14) августа превратилось в марши и контрмарши в треугольнике Смоленск – Рудня – Поречье, что пагубно сказалось на моральном состоянии войск…»^{136}

А где же в это время был опытный разведчик поручик Михаил Орлов? Как мы уже сказали, в канун наступления он пребывал в прекрасном городе Великие Луки, главной достопримечательностью которого был и остаётся огромный вал старинной земляной крепости, стоящей над изгибом тихой реки Ловать… Потом на перекладных лошадях добирался из Лук до Смоленска, до которого было порядка трёхсот вёрст. А потому и отсутствовали «точные сведения», что в достаточно напряжённое время такие люди, как Михаил, могли пребывать в бездействии, в удалении от Главной квартиры…

К армии Орлов возвратился к исходу июля.

4 и 5 августа французы штурмовали Смоленск – город, окружённый старинными крепостными стенами, но взять его не смогли. Орлов, как следует из его формуляра, участвовал в этом сражении.

А вот как описывают дело при Смоленске историки:

«Несмотря на превосходство сил неприятеля, наши войска в первый день не дали шагу двинуться армии Наполеона, и только к вечеру уступили ей предместья Смоленска, укрывшись за городские стены. На следующий день битва возобновилась ещё с большим ожесточением… С раннего утра до поздней ночи рвались французы на городские стены; тысячи ядер летели в город со всех сторон… Гром канонады, взрывы бомб, перекаты ружейного огня, треск разрушающихся домов, звуки барабанов, командные крики, вопли неповинных жителей, спасающихся бегством, зарево пожара, охватившего половину города, – вот та ужасная картина Смоленска в ночь на 6 августа!.. Потери войск, как наших, так и французских, были громадны. Город представлял уже одни развалины; но, несмотря на то, штурм его геройски отбит Дохтуровым, на которого выпала честь этой защиты… К ночи канонада затихла, и французские колонны отошли от стен Смоленска…»^{137}

Русское командование понимало, что длительная оборона города чревата его окружением, вследствие чего обе наши армии могли оказаться отрезаны от Московской дороги. Поэтому после первого дня боёв войска 2-й Западной армии начали движение вверх по течению Днепра, чтобы не дать переправиться французам, а войска 1-й Западной армии – усиленный пехотный корпус генерала Дохтурова – продолжали оборонять город, который покинули в ночь на 6 августа, следуя приказу Барклая де Толли. Отступление было проведено столь чётко и организованно, что утром 6-го числа французы готовили новый штурм города, уже покинутого войсками и жителями…

Но далее случилось так, что войскам Барклая пришлось выбирать: либо двигаться непосредственно по правому берегу Днепра, в виду противника, который мог расстрелять наши колонны артиллерийским огнём, либо идти долгой Дорогобужской дорогой, рискуя быть перехваченными переправившимся через реку неприятелем. Отвергнув первый, самоубийственный вариант, главнокомандующий направил войска 1-й Западной армии по Дорогобужскому тракту, приказав генерал-майору Тучкову 3-му[91]91
  Павел Алексеевич Тучков (1775–1858) – один из пятерых братьев-генералов (в войне 1812 года участвовали четверо из них); генерал-майор, командир пехотной бригады, находился во французском плену до весны 1814 года; сенатор (1828), действительный тайный советник (1840), кавалер всех высших российских орденов.


[Закрыть] с двумя егерскими, пехотным, гусарским и тремя казачьими полками при одной роте конной артиллерии выйти наперерез французам и остановить их…

«Значительно опередив прочие части наших колонн, двигавшихся в обход, Тучков 3-й вышел из лесов и болот на столбовую дорогу утром 7 августа, у деревни Тычининой. Здесь он узнал о появлении на Московской дороге неприятельских отрядов и о постройке ими моста через Днепр, у Прудищева. Сознавая, что спасение всей следовавшей за ним армии Барклая де Толли зависело от удержания за собой Московской дороги, пока не выйдут на неё главные силы нашей армии, Тучков 3-й, несмотря на полученное им приказание двигаться далее к селу Бредихину, несмотря на близость и громадность неприятельских сил, решил остановиться перед местом соединения просёлочных дорог с Московской дорогой – и защищать этот пункт до последней крайности. Вследствие такой решимости Тучков 3-й, вместо того, чтобы идти налево к Бредихину, повернул вправо, назад к Смоленску, и, пройдя версты две по дороге к этому городу, остановил свой отряд на возвышенности у речки Страгони, между деревнями Топоровщиною и Латышиною.

Вскоре показались перед Тучковым войска корпуса Нея. Увидев русский отряд, Ней тотчас же открыл по нему пушечную пальбу и послал свою кавалерию взять поставленную на дороге нашу батарею. Французы несколько раз покушались овладеть ею, но безуспешно. Тогда Ней пустил колонны войск своих в обход наших. Они ожесточённо бросались вперёд, но были всякий раз опрокидываемы. Наконец, Тучков 3-й вынужден был отступить за Страгонь, разобрал на ней мост и остановился в позиции, которой нельзя уже было уступить, не отдав во власть французов того важного для нас пункта, где соединялся путь нашей армии с Московскою дорогою…»^{138}

Остановим, однако, описание этого боя, продолжавшегося до самого вечера и вобравшего в себя большие силы с обеих сторон, – наш герой в нём не участвовал.

«Генерал Тучков был храбр; он не вернулся; его бригада погибла, а он сам был тяжело ранен. У французов был убит генерал Гюден[92]92
  Шарль Этьен Гюден дела Саблоньер (1768–1812) – граф, дивизионный генерал, командир 3-й пехотной дивизии.


[Закрыть]»^{139} – эту своеобразную эпитафию написал потом квартирмейстерский офицер барон Владимир фон Левенштерн. Отряд Тучкова выполнил свою задачу, и русские войска, уходящие от Смоленска, смогли пройти по Дорогобужской дороге беспрепятственно.

То, что Павел Тучков был ранен – ещё полбеды… Уже смеркалось, когда, отражая очередной натиск французов, генерал сам возглавил контратаку Екатеринославского гренадерского полка – одного из тех, что позже пришёл на помощь сражавшемуся отряду. Генералы пешком не ходили, так что Тучков красовался на коне во главе колонны, ведя гренадеров под пули и картечь. Однако вскоре ружейный выстрел опрокинул его коня, и генерал упал на землю, но тут же вскочил на ноги и, встав на правый фланг первого взвода, повёл его в атаку…

«Таким образом, приближаясь к неприятелю, уже в нескольких шагах колонна, закричав “ура!”, кинулась в штыки на неприятеля… – писал потом Павел Алексеевич. – Неприятель, встретя нас штыками, опрокинул колонну нашу, и я, получив рану штыком в правый бок, упал на землю. В это время несколько неприятельских солдат подскакали ко мне, чтоб приколоть меня, но в самую ту минуту французский офицер, по имени Этьен, желая иметь сам сие удовольствие, закричал на них, чтоб они представили ему это сделать. “Laissez-moi faire, je m'en vais l'achever”[93]93
  «Пустите меня, я его прикончу» (фр.).


[Закрыть], – были его слова, и с тем вместе ударил меня по голове имевшеюся в руках его саблею. Кровь хлынула и наполнила вдруг и рот и горло, так что я ни одного слова не мог произнести, хотя был в совершенной памяти. Четыре раза наносил он гибельные удары по голове моей, повторяя при каждом: “Ah, je m'en vais l'achever”[94]94
  «Эх, я его прикончу» (фр.).


[Закрыть], но в темноте и запальчивости своей не видал того, что чем более силился нанести удар мне, тем менее успевал в том, ибо я, упав на землю, лежал головою плотно к оной, почему конец сабли его, при всяком ударе упираясь в землю, уничтожал почти оный…»^{140}

Вот так! И это – галантные французы, потомки королевских мушкетёров! Merde![95]95
  Французская негативная оценка.


[Закрыть] Неужели только у русских есть правило: «Лежачего не бьют»?

Тучков был готов к смерти, но тут этот самый Этьен увидел при свете просиявшей из-за облаков луны блеснувшую на его груди Аннинскую звезду[96]96
  Звезда ордена Святой Анны 1-й степени. Как и все высшие степени орденов – «генеральская» награда.


[Закрыть] и осознал всю выгоду своего положения. Торопливо убрав саблю в ножны, он стал поднимать генерала с земли, угодливо затараторил:

– Позвольте, ваше превосходительство, позвольте!..

Павел Алексеевич отказался от предложенной французом руки, с трудом встал сам. Офицер тем временем называл свою фамилию и просил запомнить, что это именно он спас жизнь его превосходительству.

– Уж вы меня назовите, ваше превосходительство! – лебезил он.

– Конечно! – отвечал Тучков, желая отвязаться. Однако слово своё русский генерал сдержал.

Когда через полчаса его, израненного, в рваном мундире, привели к французскому авангардному начальнику маршалу Мюрату и тот, распорядившись оказать пленнику медицинскую помощь, спросил, выказывая присущее ему великодушие:

– Есть ли у вас какие-то просьбы, генерал? Я их охотно исполню!

Тучков отвечал с усмешкой:

– Не забудьте, Sir[97]97
  Обращение к королю (фр.). Мюрат был неаполитанским королем.


[Закрыть], наградить офицера, к вам меня представившего! Он очень храбро против меня действовал.

На следующий день Этьен стал кавалером ордена Почётного легиона…

Тучков оказался первым из тех немногих русских генералов, что попали в плен к французам в 1812 году. Условия его содержания были довольно сносными, хотя, разумеется, плен есть плен: полнейшая неизвестность своей дальнейшей судьбы, ограничения, лишения, недостатки… Все дни своего пребывания в тылу действующей французской армии Павел Алексеевич был заключён в тесной комнате и вынужден был принимать всякого рода навязчивых и любопытствующих посетителей из числа неприятельских генералов, офицеров и чиновников.

Читатель уже вправе спросить, при чём тут всё же наш герой, – и потому мы вновь обратимся к воспоминаниям генерала Тучкова 3-го:

«Под вечер того дня, когда я сидел в моей комнате один, размышляя о горестном положении моём, на дворе уже было довольно темно, дверь моя отворилась, и кто-то, вошед ко мне в военном офицерском мундире, спросил меня по-французски о здоровье моём. Я, не обращая большого внимания, полагая, что то был какой-нибудь французский офицер, отвечал ему на вопрос сей кое-как обыкновенной) учтивостью; но вдруг услышал от него по-русски: “Вы меня не узнали: я Орлов, адъютант генерала Уварова, прислан парламентёром от главнокомандующего с тем, чтобы узнать, живы ли вы и что с вами сделалось”. Сердце во мне затрепетало от радости, услышав неожиданно звук родного языка; я бросился обнимать его, как родного брата. Орлов рассказал мне беспокойство на мой счёт моих братьев и главнокомандующего, ибо никто в армии нашей не знал, жив ли я ещё и что со мною случилось. Предавшись полной радости и считая, что никто не будет понимать нас, если будем говорить по-русски, я стал было ему рассказывать разные обстоятельства, касавшиеся до военных наших действий, но вдруг отворилась дверь, и из-за оной показалась голова. Это был польский офицер, проведший ко мне Орлова, который напомнил ему, что на сей раз более он оставаться у меня не может, и я должен был с ним расстаться. При прощании нашем Орлов обещал мне, получив депеши, прийти ещё раз проститься со мною; но, как я уже после узнал, сделать ему сего не позволили, и я уже более не видал его»^{141}.

Генерал Тучков напрасно ждал русского парламентёра – Орлову была уготована совсем иная встреча…

* * *

Смоленск, на отдых в котором рассчитывали французы, горел – вместо богатого города противнику достались одни лишь обожжённые стены старинной крепости. Пожар в городе был таков, что Наполеон сравнил его с извержением Везувия. Ещё не произошло ни одного по-настоящему большого сражения, а потери французов казались ужасными. С каждым своим шагом по русской земле войска La Grande Armée словно бы увязали в трясине… В конце концов это почувствовал и сам император.

«Отступление русских, не позволявшее предвидеть, где они остановятся, уверенность в том, что они сами подожгли свои здания в Смоленске, и весь характер этой войны, в ходе которой обе стороны взаимно губили друг друга, и мы не достигали другого результата, кроме выигрыша территории, чего мы вовсе не хотели, – всё это заставляло императора сильно задумываться, и укрепляло его желание не идти дальше и попытаться завязать переговоры»^{142}, – вспоминал Коленкур.

Об этом своём решении Наполеон заявил князю Невшательскому и князю Экмюльскому – маршалам Бертье и Даву. Император распорядился найти в Смоленске какого-нибудь «легко раненного офицера или какого-нибудь более или менее видного человека из русских», чтобы направить его к Александру I с предложениями о заключении мира или хотя бы о проведении переговоров.

Выяснилось, что таковых в расположении La Grande Armée нет. Конечно, был генерал-майор Тучков, но уж слишком дорогим казался французам этот «трофей». К тому же израненный штыками и саблями генерал вряд ли выглядел хорошей иллюстрацией миролюбивых намерений французского императора. Но тут, подумав о Тучкове, вспомнили и русского парламентёра, присланного узнать о его судьбе. В расположении неприятельских войск Орлов появился в разгар наступательных действий, оживлённого преследования русской армии. Французам казалось, что они вот-вот настигнут противника и тогда наконец-то произойдёт долгожданное генеральное сражение. Поэтому французское командование сначала вернуло поручика к аванпостам, затем передумало и, невзначай дав ему изрядно попутешествовать по правому крылу своей армии, разрешило ехать в Смоленск. Нет сомнения, что во время этих странствий Михаил сумел увидеть и узнать немало… И вот, в довершение ко всему, так сказать, для полноты картины, кавалергард был приглашён к Наполеону.

Император не любил ходить вокруг да около, а потому, после нескольких незначительных замечаний, прямо спросил Орлова:

– Думают ли ваши полководцы давать мне сражение?

Поручик развёл руками и простодушно ответил, что ему, по его малому чину, говорить о том затруднительно.

– Неужели вы можете сдавать свою страну без боя?! – наигранно удивился Наполеон. – Честь русских требует, чтобы ваша армия попыталась остановить мои силы – хотя бы один только раз!

Быть может, кто иной сказал бы в ответ, что все русские считают именно так, что отступление глубоко возмущает каждого честного офицера, что все в рядах Русской императорской армии готовы сражаться и умереть… Это мог сказать кто угодно, но только не Михаил Орлов. Сейчас, в разговоре с Бонапартом, даже старые полковые друзья вряд ли бы признали в добросовестном солдафоне, что отвечал на все вопросы императора в таком духе, что, мол, начальству виднее, а нам – как прикажут, Орлова-умницу, великолепного и острого собеседника.

Наполеон уже сердился.

– Вы знаете, как это происходит на дуэли? – вдруг спросил он. – Двое дерущихся обмениваются обязательными выстрелами. Иногда они просто стреляют на воздух – но выстрелы произведены, честь отомщена. Тогда уже можно помириться – и никто не вправе никого упрекнуть… Не так ли?

Ну, Орлову-то про дуэли рассказывать было не нужно! Сдерживая усмешку, он по-солдатски покорно отвечал:

– Так точно, Sirl

Казалось, он во всём был согласен с повелителем французов.

– Я не хочу русской земли! Она мне не нужна! – Горячась всё более и более, Наполеон ходил из угла в угол комнаты. – Эта война носит чисто политический характер! Я не сержусь на императора Александра – но и он не должен сердиться! Неужели в сердце русского царя может гнездиться обида на меня?!

– Откуда ж мне знать, Sir? – отвечал Орлов с подкупающей простотой.

В заключение Наполеон обещал отправить поручика к русским аванпостам при условии подробной передачи Александру всего содержания разговора. А именно: император французов хочет мира, а в произошедшем виноват русский царь, который должен был объясниться с ним до того, пока не началась война.

– Вы поняли меня? – спросил Наполеон на прощание.

– Так точно, Sir! – бодро отвечал Орлов. Но потом он вдруг дерзко посмотрел на «маленького капрала» сверху вниз и сказал совершенно иным тоном: – Только, ваше величество, лично я не верю в возможность мира до тех пор, пока ваши солдаты будут оставаться в России!

Хотя Наполеон уже слышал подобное заявление от генерала Балашова, да и, скорее всего, получил один из экземпляров приказа Александра I по армиям, ему стало ясно: Орлов высказывал не официально утверждённую точку зрения, а своё личное мнение. Он также понял, что русский офицер знает и понимает гораздо больше, нежели говорит, однако вытянуть из него эти знания невозможно. И вообще, Наполеон почувствовал себя одураченным – слишком уж откровенно разговаривал он с этим простоватым на вид кавалеристом.

– Прощайте! – бросил император, поворачиваясь к Орлову спиной.

Вернувшись в Главную квартиру, поручик Орлов доложил о результатах своей поездки только что прибывшему к армии главнокомандующему светлейшему князю Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову.

Безусловно, трагическая судьба генерала Тучкова 3-го волновала командование русской армии, и доклад Орлова принёс некоторое успокоение. Однако в тот период на карту были поставлены исторические судьбы России и её народа, судьба всей Европы, а потому куда большее значение для командования имели результаты выполнения второй миссии Орлова: разведывательного задания в тылу французских войск. Недаром же сразу после разговора с Михаилом светлейший в самоличном рапорте государю доложил о результатах его поездки:

«1812 г. августа 19.

Главная квартира при Гжатске.

Кавалергардского полка порутчик[98]98
  Старинное правописание.


[Закрыть] Орлов, посланный парламентёром до прибытия моего к армиям главнокомандующим 1-ю Западною армиею для узнания о взятом в плен генерал-майоре Тучкове, после девятидневного содержания его у неприятеля донёс мне при возвращении вчерашнего числа довольно подробные сведения. При встрече его неприятельских аванпостов по Смоленской дороге у деревни Коровино застал он короля неаполитанского со всею его кавалериею, которую полагает он около 20 000. В недальнем от него расстоянии фельдмаршала Давуста (маршал Даву Луи Никола. – А. Б.), состоящий из пяти дивизий, именно из дивизии Моран, дивизии Фриан, дивизии Гюден, который при сражении у Заболотье ранен и умер, дивизии Дессек и дивизии Компанс, силы которого корпуса полагает он около 50 000. Потом за оными в расстоянии 45 вёрст при деревне Заболотне корпус маршала Нея, составленный из трёх дивизий, из дивизии Людрю, дивизии Разу и дивизии виртембергских войск, состоящих под командою виртембергского принца наследного. Корпус сей полагает он около 20 000. Потом в Смоленске уже нашёл он императора Наполеона с его гвардиею, в силах около 30 000, и 5-й корпус, составленный из поляков, около 15 000, который корпус составлен из дивизий генерала Зайончека и генерала Князевича, следуемые по дороге, где отступала 2-я Западная армия, по которой он, Орлов, будучи возвращён, не нашёл более никого, а слышал только он от французских офицеров, что на левом неприятельском фланге по направлению к Сычёвке следуют корпусы фельдмаршалов Жюно и Мортье под командою вице-короля италианского, не более оба как в 30 000, что и составило бы 165 000. Но по расспросам, деланным нашими офицерами по квартирмейстерской части от пленных, полагаю я донесение Орлова несколько увеличенным. Генерал от инфантерии князь Г-Кутузов»^{143}.

«Несколько увеличенным» – звучит неконкретно, но как-то не очень хорошо… Уточним, насколько ошибся разведчик.

Итак, резервная кавалерия маршала Мюрата, полагаемая им в 20 тысяч сабель, – это четыре кавалерийских корпуса, в действительности составивших на день Бородина порядка 16 тысяч.

Корпус маршала Даву – порядка 37 с половиной тысяч штыков и сабель.

Корпус маршала Нея – 11 с половиной тысяч.

Императорская гвардия – около 19 тысяч человек.

5-й корпус графа Понятовского – порядка 10 тысяч штыков и сабель.

Ну и корпус Евгения Богарне, вместе с корпусом дивизионного генерала Жюно, так и не успевшего стать маршалом империи, – 31 тысяча…

Что ж, погрешность есть, но не так чтобы уж очень значительная. Ведь Орлов не похищал документов из наполеоновских сейфов (точнее – шкатулок и сундуков), но собирал информацию визуально и по расспросам. И, как мы можем понять, это получилось у него достаточно успешно…

Неприятельская армия таяла буквально на глазах, и не только в авангардных боях. Из-за падежа лошадей сильно редела кавалерия, очень много солдат оказалось в числе больных, отставших, а то и просто среди дезертиров. К тому же мародёров, одиночных солдат, а порой и небольшие французские подразделения фуражиров уничтожали вооружённые крестьяне, первые начавшие стихийную партизанскую войну. Историки считают, что за первые два с половиной месяца ведения боевых действий французская армия сократилась чуть ли не вдвое, так что привезённая Орловым информация устаревала, в прямом смысле, ежечасно.

Помимо сообщения о численности и дислокации французских корпусов, Михаил также известил командование о внутреннем положении La Grande Armée. Для снабжения оккупантов к ним по Московской дороге, за многие десятки вёрст, приходили обозы с продовольствием; связь Наполеона с Парижем осуществлялась посредством эстафет. Корреспонденцию везли курьеры, охраняемые, за недостатком людей, не слишком сильно…

Разведчик делал вывод: при таких растянутых коммуникациях невозможно обеспечить их надёжную охрану. Для того чтобы перерезать неприятельские пути снабжения, достаточно было бы направить во французский тыл несколько «летучих» отрядов из гусар и казаков…

Генерал от инфантерии светлейший князь Кутузов с особенным интересом расспрашивал Михаила Орлова о его разговоре с Наполеоном.

– О мире заговорил? Рановато что-то! – усмехнулся российский главнокомандующий. – Для нас война только ещё начинается! А вы, Орлов, имеете ли ко мне какие-то просьбы?

– В строй хочу, ваша светлость!

– Ладно, голубчик, уважу! Скоро повоюешь… – отвечал князь Кутузов.

* * *

Кажется, тогда, впервые за всё время похода, Михаил оказался на бивуаке родного своего Кавалергардского полка, повстречался со старыми товарищами. Особых новостей в полку не было, так как кавалергарды в боях ещё не участвовали, однако из Сводного кирасирского полка – он был составлен из запасных эскадронов различных полков, в том числе и 2-го Кавалергардского, входил в корпус графа Витгенштейна и прикрывал Петербургское направление – пришло известие, что 6 августа в бою под Полоцком убит ядром поручик Сергей Воейков, ровесник Орлова. Это была первая потеря среди офицеров полка…

Рассказы Михаила – о миссии Балашова, о судьбе генерала Тучкова, о встрече с Наполеоном и состоянии неприятельской армии – кавалергарды слушали с большим вниманием. Особый интерес к ним проявил пребывавший на кавалергардском бивуаке подполковник Ахтырского гусарского полка Денис Давыдов, служивший в кавалергардах в начале александровского царствования, но в 1804 году удалённый из полка за «возмутительные стихи». Впрочем, думается, Давыдов, ставший вскоре легендарным «поэтом-партизаном», в особых представлениях не нуждается. Он буквально засыпал Орлова вопросами: какие силы конвоируют неприятельские транспорты, сколько вёрст в день они проходят, где и когда останавливаются на ночлеги и днёвки… По тому, как Денис горячился, теребил свои «чернобурые» – это собственные его слова – усы, Орлов понимал, что интерес у гусара отнюдь не праздный.

«Подполковник Давыдов вызвался первый на партизанские действия в Главной армии, чему поводом было следующее обстоятельство: поручик Орлов, отправленный в Смоленск для получения сведений о пленном генерале Тучкове, возвратясь, рассказывал о беспорядках, совершавшихся в тылу французской армии. “Она походила на Ксерксовы толпы, – прибавил Орлов, – и с сотней казаков можно нанести неприятелю много бед”.

Услышав слова сии, Давыдов испросил у фельдмаршала отряд»^{144}, – написал потом генерал-лейтенант Александр Иванович Михайловский-Данилевский, знаменитый военный историк, в начале Отечественной войны бывший прапорщиком Петербургского ополчения и адъютантом князя Кутузова.

Так, с лёгкой руки Орлова, его друг Денис Давыдов стал инициатором создания армейских партизанских отрядов в 1812 году…

А вот ещё один характеризующий нашего героя эпизод, зафиксированный современником. Вскоре после оставления Смоленска молодой офицер Пётр Колошин заболел жестокой горячкой. Его друг вспоминает:

«К счастью, ехал мимо нас Орлов (должно быть Михаил Фёдорович); я нагнал его, остановил и, объяснив обстоятельства, просил у него денег взаймы, и он дал мне 50 р. ассигнациями самым приветливым образом. Не помню, возвратил ли я ему эти деньги впоследствии. На этот раз они мне очень пригодились, ибо я купил у маркитанта несколько вина, белого хлеба, бульону, чаю, сахару и пр….

В Андреевском я отыскал избу для Колошина и, уложив его, пошёл к Орлову, который просил главного доктора Геслинга навестить больного…»^{145}

…Русская армия приближалась к Бородинскому полю, где её главнокомандующий намеревался дать неприятелю генеральное сражение.

* * *

«Под Бородиным было четыре брата Орловых, все молодцы собой и силачи. Из них Алексей служил тогда ротмистром в Конной гвардии. Под ним была убита лошадь, и он остался пеший среди неприятельской конницы. Обступившие его четыре польских улана дали ему несколько ран пиками; но он храбро стоял и отбивал удары палашом; изнемогая от ран, он скоро бы упал, если б не освободили его товарищи, князья Голицыны, того же полка. Брат его Фёдор Орлов, служивший в одном из гусарских полков, подскакав к французской коннице, убил из пистолета неприятельского офицера перед самым фронтом. Вскоре после того он лишился ноги от неприятельского ядра. Так, по крайней мере, рассказывали о сих подвигах, коих я не был очевидцем. Третий брат Орловых, Григорий, числившийся в Кавалергардском полку и находившийся при одном из генералов адъютантом, также лишился ноги от ядра. Я видел, когда его везли. Он сидел на лошади, поддерживаемый под мышки казаками, оторванная нога его ниже колена болталась; но нисколько не изменившееся лицо его не выражало даже страдания. Четвёртый брат Орловых, Михаила, состоявший тогда за адъютанта при Толе, также отличился бесстрашием своим, но не был ранен. Кавалергардского полка поручик Корсаков, исполинского роста и силы, врубился один в неприятельский эскадрон и более не возвращался: тела его не нашли»^{146}, – вспоминал впоследствии генерал от инфантерии Николай Николаевич Муравьёв-Карский, бывший в 1812 году прапорщиком Свиты по квартирмейстерской части.