Текст книги "Михаил Орлов"

Автор книги: Александр Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

«Маршал Мармон взял бумагу, пробежал её с беспокойным видом; казалось, он думал найти в предложениях наших ещё причины к спорам; но вскоре лицо его прояснилось, он прочёл все статьи вслух ясным голосом, с таким видом, как бы требовал от многочисленных слушателей своих замечаний и советов…»^{198}

Вот текст, написанный Михаилом:

«Капитуляция Парижа

Статья 1-я. Французские войска, состоящие под начальством маршалов герцогов Тревизского и Рагузского, очистят Париж 19/31 марта в 7 часов утра.

Статья 2-я. Они возьмут с собой всю артиллерию и тяжести, принадлежащие к этим двум корпусам.

Статья 3-я. Военные действия должны начаться вновь не прежде, как спустя два часа по очищении города, т. е. 19/31 марта в 9 часов утра.

Статья 4-я. Все военные арсеналы, заведения и магазины будут оставлены в том состоянии, в каком находились до заключения настоящей капитуляции.

Статья 5-я. Национальная гвардия, пешая и конная, совершенно отделяется от линейных войск; она будет сохранена, обезоружена или распущена по усмотрению союзников.

Статья 6-я. Городские жандармы разделят вполне участь национальной гвардии.

Статья 7-я. Раненые и мародёры, которые найдутся в городе после 9 часов, остаются военнопленными.

Статья 8-я. Город Париж предаётся на великодушие союзных государей»^{199}.

«…Все молчали, никто не сказал ни слова. Тогда он отдал мне бумагу и объявил, что, не имея ничего сказать вопреки трактату, ни относительно формы, ни относительно содержания, он изъявляет полное своё на него согласие. В то же время он препоручил полковникам Фавье и Дюсису подписать его вместе с нами. Мы тотчас подписались на том же листе и списали с него копию, которую отдали маршалу Мармону»^{200}.

Потом был ещё краткий разговор между герцогом и Орловым, и Михаил уточнил: «Я принял на себя составить осьмую часть капитуляции, в которой помещено повеление его величества избавить город Париж от унижения – передать ключи его в какой-нибудь иностранный музей».

Маршал с чувством пожал его руку…

Оставалось только выбрать депутатов, чтобы они поехали вместе с Орловым к русскому царю – не достатка в желающих отправиться в таковую поездку не было. Ну как тут не вспомнить императора Наполеона, всего лишь полтора года тому назад ожидавшего на Поклонной горе «депутацию бояр» с ключами от Кремлёвских ворот? Не дождался… Охотников не нашлось.

Неудивительно. Москва была оставлена, но не сдана. А вот Париж – пал и капитулировал, причём покидали его только войска, но не жители.

* * *

Свет раннего утра уже смешался с заревом солдатских костров, когда гвардии полковник Орлов, как бы возглавляя депутацию жителей Парижа, проезжал верхом через полковые стоянки. Никто здесь не спал: русские солдаты готовились к штурму и вступлению в неприятельскую столицу.

Михаил, оставивший своих спутников у ворот Бондийского замка, был проведён в спальню императора. Александр I принял его, ещё лёжа в постели.

– Ну, что привезли вы нового? – приподнявшись на локте, с волнением спросил он.

– Вот капитуляция Парижа, ваше величество! – торжественно сказал Орлов, протягивая бумагу.

Император взял листок, прочитал его, близоруко щурясь, аккуратно сложил и спрятал под подушку, словно бы малый ребёнок – только что подаренную игрушку.

– Поцелуйте меня! – милостиво сказал он полковнику. – Поздравляю вас, что вы соединили имя ваше с этим великим происшествием!

Выйдя из царской опочивальни, Михаил зашёл в первую же комнату и, увидев, что там никого нет, рухнул на диван и заснул мёртвым сном…

«19 марта, в 8 часов прекрасного весеннего утра, государь сел на лошадь и, окружённый блестящей свитой, имея в конвое лейб-казаков, поехал к Парижу… Здесь, на дороге, была выстроена русская гвардия. При приближении к ней государя громкое, восторженное “ура!” огласило воздух, и вслед за нашим монархом войска двинулись в Париж… Торжественное вступление в столицу Франции открывали лейб-казаки; за ними следовала гвардейская лёгкая кавалерийская дивизия и, в некотором от неё расстоянии, ехал государь; за государем последовательно шли остальные части русской гвардии и, наконец, австрийцы, пруссаки и баденцы…

При вступлении союзных войск в Париж толпы его жителей наполняли все улицы; балконы, окна и кровли домов покрыты были зрителями; энтузиазм их был общий, “Да здравствуют русские!”, “Да здравствует Александр!” раздавалось от одного конца Парижа до другого, всюду слышны были радостные восклицания и приветствия тому, кто совершил великий подвиг, и входил не как победитель в покорённый им Париж, а как освободитель…»^{201}

Действительно, русские войска принесли на землю Франции «не меч, но мир». Верные православной традиции, они не стали мстить Парижу за поруганную и сожжённую Москву – и тем успокоили Францию.

2 апреля 1814 года Михаил Орлов, как значится в его формулярном списке, был «За отличие против неприятеля произведён в генерал-майоры»^{202}. В тот же самый день он был отчислен из Кавалергардского полка и ему «велено состоять по кавалерии в Свите Его Императорского Величества»^{203}.

Прощай, Кавалергардия!

Глава десятая.
«ПО ЧАСТИ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ»

В то время, когда происходили вышеописанные события, император Наполеон находился при армии, за рекой Марной, и лишь 27 марта узнал, что войска союзников подошли к столице Франции.

«Если неприятель дойдёт до Парижа – конец Империи», – ранее говорил Наполеон, но притом уверял: «Никогда Париж не будет занят, пока я жив».

И вот неприятель стоит у самого сердца Франции… На следующее же утро император повёл к Парижу войска, но вскоре, сгорая от нетерпения, оставил не только их, но и свою свиту, и поскакал на почтовых, в сопровождении всего пятерых человек…

«В ночь с 30 на 31 марта Наполеон, пока на станции Кур-де-Франс меняли лошадей, ходил взад и вперёд по дороге, как вдруг появился кавалерийский отряд, начальник которого, Беллиар, отправился приготовить квартиры для армии, очищавшей Париж в силу капитуляции. Он рассказал Наполеону о событиях этого дня. В первую минуту, обезумев от бешенства, император решил, невзирая ни на что, ехать в Париж, созвать туда войска, вооружить народ и разорвать договор о капитуляции; но затем он понял, что это – лишь героическая мечта. Он уехал в Фонтенбло, предварительно послав в Париж герцога Виченцского с полномочиями “выработать и заключить мир”»^{204}.

Знал бы император, что автор текста капитуляции не только лично ему известен, но и был у него, что называется, в руках – в Смоленске, и через него он пытался убедить императора Александра признать своё поражение! Да он бы тогда этого дерзкого поручика!.. В общем, не вернулся бы парламентёр – и всё! Кто б тогда узнал, куда исчез офицер, что могло с ним случиться по дороге? Вот ведь как сводит людей судьба!

Однако прошлого не воротить и того, что было, изменить нельзя, – а потому жизнь шла своим чередом.

19 (31) марта союзные войска вошли в Париж. После парада и смотра на Елисейских Полях все коронованные и высокопоставленные особы были приглашены к Талейрану. Здесь император Александр I заявил, как бы советуясь, что на сегодняшний день у Франции есть три пути: либо союзники заключают мир с Наполеоном, либо трон переходит к малолетнему Наполеону II и учреждается регентство императрицы Марии-Луизы, либо власть возвращается Бурбонам… Князь Беневентский решительно выбрал последний вариант, сказав, что Наполеону доверять нельзя и вместо регентши вновь будет править император, зато Бурбоны «олицетворяют определённый принцип». Тут же у него нашлись союзники, подтвердившие, что «Франция проникнута роялизмом» – но это успешно скрывалось…

Затем Талейран убедил союзных монархов подписать декларацию о том, что они отказываются вести переговоры с Наполеоном или с кем-то из членов его семьи, а потому предлагают сенату низложить императора и наметить временное правительство.

С этой декларацией в руках он провёл переговоры с наиболее надёжными, по его мнению, членами сената, и на следующий день Наполеон оказался низложен. Но это было в Париже, тогда как в Фонтенбло у императора оставалось 60 тысяч штыков, и эти солдаты поклялись лечь костьми под развалинами Парижа… Наполеон был готов вести их в поход на столицу, да не учёл, что между солдатами и их императором стоят ещё маршалы и генералы. А эти маршалы и генералы, в том числе Ней, Бертье, Лефевр, самые стойкие и преданные, воевать уже не хотели. Отважный Мишель Ней так прямо и заявил императору, что армия не пойдёт на Париж, она послушается своих генералов…

Обескураженный император подписал отречение в пользу сына.

С этим документом маршалы Ней, Макдональд и генерал Коленкур прибыли к Александру I в ночь с 4 на 5 апреля и были незамедлительно приняты.

«Ней, Коленкур и Макдональд горячо ходатайствовали об учреждении регентства. Царь колебался. Он отложил ответ на завтра. 5 апреля, когда трое уполномоченных снова вошли в кабинет, царь сказал им: “Господа, прося меня о регентстве, вы ссылаетесь на непоколебимую преданность войск императору; так вот: авангард Наполеона только что перешёл на нашу сторону. В эту минуту – он уже на наших позициях”»^{205}.

Между тем изменили не солдаты, но маршал Мармон и его генералы…

В общем, как бы там оно ни было, но 6 апреля произошли два «судьбоносных», как у нас любят говорить, события. В сенате был подписан акт, постановлявший, что «на престол Франции свободно призывается Людовик-Станислав-Ксавье», который станет королём Людовиком XVIII. А в Фонтенбло император Наполеон написал акт собственного отречения: «Ввиду заявления союзных держав, что император Наполеон является единственным препятствием к восстановлению мира в Европе, император Наполеон, верный своей присяге, заявляет, что он отказывается за себя и своих наследников от престолов Франции и Италии, ибо нет личной жертвы, не исключая даже жертвы собственной жизнью, которую он не был бы готов принести во имя блага Франции»^{206}.

Только не нужно думать, что за всеми этими политическими событиями мы совсем потеряли из виду нашего героя. Отнюдь! После подписания Акта о капитуляции Парижа полковник (тогда ещё) Орлов сам стал действующим лицом «большой политики». 1814 год явился «звёздным годом» его жизни.

«30 марта (11 апреля) был составлен так называемый Фонтенблоский трактат. Он определял судьбу Наполеона и его семьи. В тот же день Орлов отправился в Фонтенбло для оформления акта об отречении французского императора. Приехав в Фонтенбло, Орлов согласовал с Коленкуром (вот интересно, бил ли он стёкла в его петербургском дворце или нет? – А. Б.) список лиц и состав охраны, которые должны были сопровождать Наполеона на Эльбу, а также вопросы о полном прекращении военных действий и освобождения военнопленных»^{207}.

Задача эта была не из лёгких, ибо проигравшая сторона обычно проявляет особенную щепетильность, имеет обыкновение во всём подозревать ущемление своих прав. Вновь, как это было в Париже, начался подсчёт выгод и преимуществ сторон, рассуждения об общем ходе кампании и, разумеется, требование уступок. Орлов даже осунулся, он чувствовал крайнее утомление и со сладкой ностальгической печалью вспоминал свою боевую, а в особенности – партизанскую жизнь, вдали от императоров и высокопоставленных личностей.

Но всё в конце концов утряслось.

В соответствии с заключённым договором Наполеон, так же как и его супруга, императрица Мария-Луиза, сохраняли свои титулы, но лишались реальной власти и ни они, ни их наследники не могли претендовать на французскую корону. Во владение низвергнутому императору в качестве суверенного государства передавался остров Эльба, площадью 223 квадратных километра, отошедший к Франции в «эпоху Наполеона», в 1802 году. И этот клочок суши – тому, «кому весь мир был тесен»! Наполеону разрешено было даже иметь свои «войска» – не более 400 человек личной охраны… То есть всего лишь один батальон для того, кто руководил армиями!

Против такого решения судьбы Наполеона горячо выступали англичане: им не нравилось, что «узурпатор» сохраняет императорский титул, а близость острова Эльбы к берегам Франции откровенно пугала. Как мы теперь уже знаем, англичане оказались правы. Но это станет ясно несколько позже…

Хотя перед русскими героями распахнулись двери лучших парижских салонов, а жизнь ещё представлялась сплошным победным торжеством, гвардейские офицеры уже почувствовали, что в политике государя происходит некий поворот и даже, кажется, возвращаются старые «павловские» традиции. Служба в Париже пошла тем же порядком, что была в Петербурге: разводы и караулы, парады, смотры, учения. Гвардия вновь стала обучаться тому, что совершенно не нужно на войне… Недавнюю атмосферу демократизма и подлинного боевого товарищества сменяли придирки и излишние строгости.

На одном из парадов Константин Павлович, глядя на не совсем ровный строй, с раздражением воскликнул: «Эти люди только и умеют, что воевать!»

Нижние чины, однако, ещё верили в то, что русской армии и российскому народу сполна воздастся за героизм и терпение. Ждали воли для мужиков, верили, что будет сокращён срок солдатской службы. Офицеры-дворяне были настроены куда более скептически, нежели их подчинённые. Свободное от службы время они проводили в горячих спорах о судьбах Франции и Европы, о политическом устройстве России и реформах, давно обещаемых Александром I. Пребывание в Париже на многое открыло глаза молодым гвардейским офицерам, позволило немало чего узнать и понять.

Михаил Орлов, хотя и был генералом, но человек молодой – ему только исполнилось 26 лет, – увлёкся здесь так называемой «ланкастерской системой обучения». Авторитетный энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона так трактует это понятие: «Метод взаимного обучения, изобретённый англиканским священником Андрю Беллем (1753–1832) и педагогом Иосифом Ланкастером (1778–1838). Состоял в том, что более знающие ученики обучали под руководством учителя своих более слабых товарищей…» (Эта информация нам ещё пригодится.) Орлов даже вступил в члены французского «Общества начального обучения», надеясь применить «ланкастерову», как это говорили тогда русские, систему в своём Отечестве…

* * *

Впрочем, пребывание Михаила в Париже было недолгим – вскоре по возвращении из Фонтенбло он получил новое дипломатическое поручение: отправиться в Копенгаген «для решения норвежского вопроса».

«В апреле двенадцатого года, в городе Або, я пообещал правителю Швеции Карлу-Иоанну своё содействие в приобретении шведской короной Норвегии, – объяснил Орлову суть вопроса Александр I. – За это Карл-Иоанн гарантировал нам поддержку в борьбе с Наполеоном».

Как известно, благодаря усилиям своего воинственного короля Карла XII[125]125
  Карл XII (1682–1718) – король Швеции с 1697 года; полководец, потративший большую часть своего правления на продолжительные войны в Европе.


[Закрыть] – этакого «Наполеона осьмнадцатого столетия», не менее амбициозного, но гораздо менее удачливого, – Швеция из первостепенного государства превратилась в некую европейскую провинцию. Пожалуй, амбиции – это единственное, что смогли унаследовать преемники Карла XII. Не углубляясь во все хитросплетения шведской политики начала XIX столетия, скажем только, что принявший в 1796 году всю полноту королевской власти восемнадцатилетний Густав IV Адольф успел до 1809 года, времени своего свержения, отдать французам Померанию, русским – Финляндию и повоевать одновременно со всеми своими соседями. Потом он был низложен и изгнан из страны, а на престол вступил его дядя – герцог Зюдерманландский, наречённый Карлом XIII. Он сумел частично улучшить положение Шведского государства, и тут во всей остроте встал вопрос престолонаследия: новый король был человек немолодой и бездетный. Опять-таки долго рассказывать обо всех перипетиях, но так получилось, что наследным принцем был избран князь Понте-Корво, он же – маршал Франции Жан Бернадот.

Наполеон вызывал у шведов не только восхищение как полководец, но и определённые надежды на возрождение великой Швеции. Потому выбор и пал на французского маршала… Вот только Бернадот не захотел играть роль одного из вассально-опереточных королей, составлявших блестящую свиту Наполеона – типа неаполитанского короля Мюрата или вице-короля Италии Эжена Богарне. К тому же у него были собственные дерзкие геополитические планы…

Маршал прекрасно понимал, что союз между Россией и Францией обречён, а значит, следовало выбирать чью-либо сторону и запрашивать плату за этот выбор. Если «поставить» на Наполеона, то Швеция – о чём мечтали многие её жители – сможет возвратить себе Финляндию. Но что такое Финляндия? Не более чем историческая шведская земля, на которой в общем-то ничего нет. Если же «поставить» на Александра, то можно прибрать к рукам Норвегию, пока ещё принадлежащую союзной Наполеону Дании, – а чтобы понять, что значит Норвегия, нужно всего лишь посмотреть на географическую карту. Фактически к Швеции тогда отойдёт весь Скандинавский полуостров, исключая финские задворки…

Так что Карл-Юхан решил делать ставку на Россию, что далеко не всем в Швеции понравилось. Однако это уже было не столь важно – симпатии к Наполеону в шведском обществе слабели, потому как политика императора, упорно поддерживающего свою континентальную блокаду Англии, отрицательно сказывалась на экономике Швеции. Заключительным же аккордом стало то, что в январе 1812 года войска Наполеона пришли в освободившуюся было шведскую Померанию… В итоге наследный принц Карл-Юхан получил поддержку населения и 5 апреля 1812 года между Россией и Швецией было заключено тайное соглашение, а в августе того же года Александр I и бывший французский маршал встретились в городе Або, где 18-го (30-го) числа был подписан одноимённый, то есть Абоский, договор. В договоре было много чего – не всё в итоге оказалось выполнено, но удалось достичь главного: Швеция приняла сторону России.

Александр I умудрился даже предложить Бернадоту возглавить все русские армии, уже сражавшиеся против наполеоновских войск, но тот, как позже и генерал Моро, благоразумно отказался от такой чести…

«Ограничившись во время кампании 1812 года доброжелательным нейтралитетом, Карл-Юхан принял активное участие в кампании 1813 года; он высадился с войском в Германии и действовал в согласии с союзниками…»^{208}

Уточним, что шведская армия под командованием генерал-фельдмаршала графа Стединга состояла из трёх пехотных и одной кавалерийской дивизии и включала в себя 35 батальонов, 32 эскадрона и 62 орудия.

«…Но после Лейпцига (16–19 октября 1813 г.) ему уже не было смысла идти дальше; выполняя задуманный им план, он двинулся со шведами, а также с несколькими русскими и прусскими отрадами на север и на свой страх и риск начал кампанию против Дании, напав на Голштинию. Датчане были разбиты.

В конце декабря завязались переговоры, и 14 января 1814 года был подписан Кильский договор, четвёртая статья которого обусловливала уступку Норвегии в обмен на шведскую Померанию.

Получив таким образом желаемое, Карл-Юхан догнал союзников. Но он оставил свои шведские войска в Нидерландах и явился в Париж один; Швеция вместе с другими державами подписала мир с Францией. К этому времени относится один ещё недостаточно хорошо выясненный эпизод… речь идёт о проекте кандидатуры наследного принца шведского на французский престол. Более чем вероятно, что Карл-Иоанн охотно принял бы такое предложение…»^{209}

Однако оно даже не рассматривалось, потому как фактически это была бы смена одного Наполеона на другого – Карл-Юхан, несмотря на свой громкий титул, не имел в своих жилах ни капли монаршей крови. Как и сам Бонапарт… А потому, что вполне возможно, Бернадот, после здравых размышлений, решил не тянуться за французским «журавлём», довольствуясь шведской «синицей», и не привлекать излишнего внимания к своей монаршей особе, на которую кое-кто из «легитимных» европейских государей и без того посматривал довольно косо.

Кажется, вопрос о присоединении Норвегии к Швеции был решён, но тут выяснилось, что норвежцы не только не горят желанием идти «под руку» шведского короля, не признают Кильский договор, но и требуют независимости.

Пока монархи-победители в Париже праздновали свой триумф и решали судьбу французского престола, 10 апреля 1814 года[126]126
  Здесь и далее – все даты по европейскому календарю.


[Закрыть] в норвежском Эйдсвольде открылось Учредительное собрание, провозгласившее независимость Норвегии, после чего депутаты начали работу над конституцией новорождённого государства. Эта конституция, превзошедшая по своему демократизму все существовавшие тогда в Европе основные законы, была принята 17 мая того же года. Норвежским королём был провозглашён принц Кристиан-Фредерик, двоюродный брат датского короля (впоследствии – король Дании Кристиан VIII).

«За что боролись?!» – воскликнул бывший маршал Бернадот и самолично повёл войска на территорию мятежной Норвегии. Но это будет несколько позже… При первом известии о происходящем Карл-Юхан обратился к России и Англии, также немало ему обещавшей, чтобы склонить на сторону антинаполеоновской коалиции, за конкретной помощью в решении, так сказать, щекотливого вопроса.

«У меня нет ни малейшего желания воевать с Данией, – сказал Орлову Александр I. – А всё же мы обязались поддержать союзника, да и со Швецией нам лучше дружить. Попробуем решить всё дипломатическим путём. Твои опытность и предприимчивость мне известны. Отправляйся в Копенгаген, изучи обстановку, проводи переговоры, при необходимости действуй от моего имени – и добейся, чтоб справедливость восторжествовала, и Кильский трактат был соблюдён!»

29 апреля, наскоро простившись с друзьями, Михаил отправился в дорогу как личный представитель российского императора, облечённый высочайшим доверием. Звезда 26-летнего генерала восходила стремительно.

* * *

Дания, Швеция, Норвегия – тихие европейские провинции. Кажется, что здесь, в Копенгагене, Стокгольме и Христиании[127]127
  Город Осло, столица Норвегии.


[Закрыть], время остановилось где-то в Средних веках. Старинные дома с высокими крышами из красной черепицы, с глухими ставнями на окнах. Зелёные медные шпили лютеранских церквей. Аккуратные палисадники, засаженные цветами, чисто выметенные мостовые узких улочек. Сдержанные, неторопливые горожане.

Война, прокатившаяся по Европе от Португалии до России, обошла Скандинавию стороной, не оставив здесь своих разрушительных следов. Орлову, отвыкшему от подобных мирных картин, это казалось удивительным. Но времени, чтобы получше вглядеться в чужую жизнь, у него не было. Прибыв в Копенгаген 9 мая, русский уполномоченный не раз спешна переезжал из столицы в столицу, встречался с монархами и министрами, изучал документы и протоколы дипломатических переговоров, совещался с представителями Англии и Пруссии, также прибывшими для разрешения конфликта. Так получилось, что Михаил занял между союзными уполномоченными главенствующую роль, завоевав их уважение и доверие острым умом и воистину дипломатическим тактом.

Скрупулёзно и добросовестно вникая в происходящее, Орлов вскоре понял, что отнюдь не происки Дании, как это утверждал бывший маршал Бернадот, побудили норвежцев категорически выступить против шведских притязаний, но такова была воля народа, по крайней мере – подавляющего его большинства. Даже если бы Копенгаген официально уступил Стокгольму права на владения Норвегией, конфликт всё равно бы не угас. Сообщив об этом государю срочной депешей, генерал поспешил в Христианию, на встречу с норвежским королём.

– Зачем нашему народу новое владычество? – рассуждал Кристиан-Фредерик с печалью в голосе. – Долго находясь в этой стране, я искренне полюбил её и сроднился с её народом. Мне здесь верят, поэтому норвежцы и избрали меня своим королём.

Ранее Кристиан-Фредерик был генерал-губернатором Норвегии.

– В XIII веке Норвегией завладела Исландия, хотя и ненадолго, – продолжал король. – Потом началось датское господство. Теперь нам угрожает Швеция. Маршал Бернадот столь же ненасытен, как и его бывший хозяин.

– Карл-Юхан уверил моего государя, что норвежский народ мечтает воссоединиться со Швецией.

– И при этом, наверное, он утверждал, что тому есть всего одна помеха – это я? Бернадот говорил именно так?

– Да, ваше величество!

– Что ж, я согласен сложить с себя королевский титул. Но произойдёт это лишь тогда, когда этого потребует мой народ. Пусть созывают стортинг[128]128
  Парламент Норвегии.


[Закрыть] – там я возвращу народу корону… Однако народ этого не требует, хотя вражеские войска уже топчут норвежскую землю.

Действительно, Карл-Юхан, не дожидаясь дипломатического разрешения проблемы, решил занимать норвежскую территорию своими войсками, благо Норвегия не имела большой армии и защитить себя не могла. Шведский наследный принц, разумеется, понимал, что данный ввод войск никоим образом не должен напоминать оккупацию и вызвать возмущение норвежцев… Так, некоторое напоминание – не больше! Однако оно не оказало желаемого результата: норвежцы не желали подчиняться силе своего соседа.

– Знакомы ли вы с нашей конституцией? – продолжал король.

– Да, я читал её очень внимательно, и мне кажется, что такой основной закон составил бы честь любому государству. Уже то, что ваше величество может «принимать и отменять указы касательно торговли, налогов, ремёсел, промышленности и полиции, лишь бы они не противоречили конституции и законам, принятым стортингом», – вызывает зависть к вашим подданным. Хотя, судя по заверениям нашего государя, и в России скоро многое переменится…

– Да, генерал, вы понимаете, чего желает наш народ! Так будет ли это справедливо, если, вопреки его чаяниям, Норвегия обратится в шведскую провинцию?

Разговор был долгим… Король Кристиан-Фредерик сказал Михаилу, что наименьшим злом в создавшейся ситуации может стать уния, при которой Норвегия, объединяясь со Швецией, сохранит свои законы и государственные учреждения. В противном случае норвежцы будут видеть в шведах захватчиков и угнетателей. Король не только высказал эту идею, но и попросил генерал-майора Орлова составить проект этой унии – разумеется, от имени великой России.

– Бернадот не сможет оставить без внимания прожект, представленный победителями Наполеона, – сказал Кристиан-Фредерик. – Ведь все предлагаемые нами документы он отвергает, не читая!

И снова – дороги, бумаги, переговоры… Но если раньше это были переговоры с поверженным врагом и Михаил, офицер Русской императорской армии, ощущал за своей спиной монолитные ряды могучего российского войска, которые, если разговор не будет получаться, неизбежно придут в движение, то теперь он был один и мог противопоставить своим оппонентам лишь собственные здравый смысл и логику суждений. Ведь он прекрасно понимал, что Александр I хотел от своего представителя несколько иных решений и действий – но очень надеялся, что впоследствии ему удастся склонить на свою сторону и русского царя, весьма либерально настроенного и много по этому поводу обещавшего.

Потому, лично встретившись со шведским наследным принцем, Орлов со всем пылом своего красноречия убеждал Карла-Юхана не восстанавливать против себя и против Швеции народ Норвегии, сохранить её конституцию и вновь возвратить в этот уголок Европы мир и спокойствие.

Однако далеко не всё получалось так гладко, как хотелось, и генералу приходилось сообщать в Петербург, российскому императору:

«Так как наследный принц шведский “возставал” против гарантий, то, следовательно, он желает дать норвежцам лишь призрачные права, без всякого ручательства, чтобы иметь возможность отобрать их по своему произволу»^{210}.

Но если император был далеко, то союзные уполномоченные – рядом. В результате долгого общения своей железной логикой Михаил сумел склонить их на свою сторону. Когда в поддержку проекта унии, предложенного представителем России, выступили представители Англии и Пруссии, Бернадот не смог не считаться с мнением союзников, да и точку зрения подавляющего большинства норвежцев всё-таки приходилось учитывать. Шведские войска были выведены с норвежской территории.

«Конфликт закончился 14 августа 1814 года соглашением в Моссе: Кристиан-Фредерик окончательно отказался от норвежской короны, а Швеция обязалась послать комиссаров для выработки условий личной унии между обоими королевствами на основе конституции 17 мая. Это соглашение было принято норвежским стортингом, и 4 ноября 1814 года уния стала совершившимся фактом; Карл XIII, король Швеции, сделался королём Норвегии и в новом своём звании провозгласил ту же конституцию 17 мая, слегка видоизменив её.

Договор об унии устанавливал, что оба королевства, совершенно равноправные, будут связаны только чисто личной унией, причём у них будут общими только король и министерство иностранных дел… Каждая из обеих стран сохраняет в неприкосновенности свой политический строй, а именно: Швеция – конституцию 1809 года, Норвегия – конституцию 1814 года…»^{211}

Нет, совершенно не о таком «присоединении» мечтал наследный принц Карл-Юхан! Понимал он и то, что шведы, сторонники возвращения Финляндии, испытывают крайнее разочарование в его политике, ибо не только не исполнилось их желание, но не получилось и обещанной «компенсации» в виде присоединения Норвегии… Думается, не был в восторге и русский царь, для которого подписание унии явилось неожиданностью. Всё-таки он обещал маршалу Бернадоту совсем иное решение проблемы и никак не думал, что Орлов нарушит его инструкции и выступит за сохранение в Норвегии демократического образа правления.

Очевидно, именно тогда и началось охлаждение государя к Михаилу Орлову, довольно-таки скоро проявившееся…

Зато король Дании Фредерик VI наградил Орлова рыцарским орденом Даннеброг 1-й степени. Ему были вручены украшенный бриллиантами крест гранд-командора и орденская лента, белая с красными полосами по краям. Это был знак признательности датчан и норвежцев – награда за честность, твёрдость, справедливость и политическое мужество молодого русского генерала.

Кстати, ни одной российской орденской ленты – то есть никакого ордена 1-й степени (или – Святого Владимира 2-й степени, к которому так же были положены «кавалерия», как именовалась лента, и орденская звезда) Орлов не получил. Кроме орденов Святого Георгия и Святого Владимира четвёртых степеней, он был награждён ещё орденом Святого Владимира 3-й степени, а также – орденами Святой Анны 4-й степени и украшенным алмазами орденом Святой Анны 2-й степени. Для генерала совсем немного и отнюдь не высоко – к примеру, Аннинскую «кавалерию» имели почти все генерал-майоры…

* * *

«Когда Михаил Орлов, посланный в Копенгаген с дипломатическим поручением, возвратился в Россию с орденом Даненброга[129]129
  Так в тексте. Существует довольно большое количество русских написаний названия этой награды, которая по-датски именуется «Dannebrogordenen».


[Закрыть], кто-то спросил его в Московском Английском клубе: “Что же, ты очень радуешься салфетке своей?” – “Да, – отвечал Орлов, – она мне может пригодиться, чтобы утереть нос первому, кто осмелится позабыться передо мною”»^{212}, – записал князь Пётр Вяземский.