Текст книги "Центровые"

Автор книги: Александр Гомельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Им тоже рукоплескали зрители
Ильмар Куллам

Для людей моего поколения Ильмар Куллам – не только тренер тартуского (позднее таллинского) «Калева». Хотя именно его тренерский талант, вернее сказать, искусство создали громкую славу этой самобытной команде – самой низкорослой, но и самой быстрой и техничной в стране. Команде, где играли такие виртуозы баскетбола, как Томпсон, Липсо, Крикун, Салуметс, Таммисте, Лепметс, Лилль. Незабываемые личности, они под режиссурой Куллама доставляли истинное наслаждение, когда на ваших глазах рождался настоящий спортивный спектакль.

К сожалению, мало уже осталось тех, кто помнит Ильмара не только в роли тренера. И уверен, что в памяти у большинства он сохраняется за тренерским пультом. Подтянутый, аккуратный, всегда модно одетый, обязательно при галстуке, корректный и внешне спокойный, он на скамейке преображался. Становился страстным, темпераментным, быстрым в решениях. Чрезвычайно требовательный к игрокам, болел за них душой и, бывало, даже затевал споры с арбитрами. Но все равно был элегантен и внешне эффектен. Такой он и сегодня, доцент, заведующий кафедрой Тартуского университета. Да, имя Куллама ассоциируется прежде всего с тренерской деятельностью, вершиной которой стали медали двух Спартакиад народов СССР, завоеванные эстонскими баскетболистами, среди которых не было ни одного игрока выше 2 м. Да и двухметровый был только один – Яак Липсо. Тем не менее, идеально выполняя тренерские задумки своего наставника, эстонские ребята умели противостоять грандам нашего баскетбола и даже побеждать их. Думается, что уход Ильмара и постепенное, но, как ни печально, неуклонное сползание «Калева» в число аутсайдеров высшей лиги, а затем и расставание с классом сильнейших – взаимосвязанные вещи…

Но в моем восприятии Ильмар был и остается не только великим тренером, но и выдающимся игроком, центровым по крайней мере европейского уровня. Играл долго (начал еще до войны, в 1940 году, а закончил в 1957‑м, успев выступить на 1 Спартакиаде народов СССР).

Я его увидел впервые в 1945 году в Ленинграде на матче городов, 23-летний эстонец, атлетичный, высокий (190 см), стройный блондин с яркими голубыми глазами, не мог не привлечь внимания. Легкий, быстрый, сильный, Куллам завораживал законченностью, логичностью движений. Тогда уже он выходил на площадку в наколенниках, что было для многих еще в диковинку. Не будучи ярко выраженным центровым, Ильмар был одним из самых высоких в стране (да, да его 190– почти рекордные в то время – таким же был только Отар Коркия) игроков. Тем не менее Ильмар был очень техничным и не уступал во владении мячом своим менее рослым партнерам – Эрикссону, Круусу, Кревальду, Киивету, Тиллингу и даже незабвенному Ивану Лысову. Какой прием ни возьми – остановки, повороты, обманные движения, броски и особенно кистевой пас двумя руками (популярнейший в те годы способ передачи) – можно было принимать за эталон. Естественно, Ильмар не мог не оказаться в сборной СССР. Одним из первых советских баскетболистов он вышел на европейскую и мировую арену и был в числе тех, кто завоевывал нашему баскетболу международное признание выигрышем трех чемпионатов Европы, вторым местом на Олимпиаде‑52. Ильмар быстро и мощно передвигался по площадке. Он стал одним из первых среди центровых организатором быстрого прорыва, сделав эту тактику важнейшим фактором игры. Отработав свое в обороне, Ильмар на всех парусах несся к щиту противника, успевая завершать атаку. Обладая хорошим видением поля, не зная проблем в обращении с мячом, Ильмар мог действовать и как заправский защитник.

И все же наиболее опасен он был под щитами, где использовал и рост, и силу, и технику. Он много забивал, но не стремился играть в одиночку, партнеров чувствовал, пасовал вовремя, точно. Хладнокровный, а подчас и просто невозмутимый, он играл полезно и красиво. На него было приятно смотреть чисто эстетически. По его собственному признанию, волновался он по–настоящему только один раз. На чемпионате Европы в Париже финальный матч со сборной Чехословакии наша команда завершила вничью. Но Кулламу предстояло еще пробить два штрафных. Обычно он бросал чисто в кольцо, а на этот раз кинул от щита. На вопрос, почему изменил обыкновению, ответил с характерным акцентом: «От доски надежнее…» Только в этом и выразилось его внутреннее волнение.

Никто не удивился, когда Ильмар женился на самой красивой баскетболистке страны – Вале Назаренко из киевского «Динамо», которую называли «березка». Дочка у них тоже красивая, лицом – копия папы. Я намеренно упоминаю об этом, потому что если выразить одним словом впечатление от Ильмара Куллама, то этим словом как раз и будет – красота…

Анатолий Конев

Толя мало жил, но след оставил такой яркий, что помнят его лучше, чем многих других, и живших, и игравших значительно дольше. Двенадцать сезонов провел он в большом баскетболе, семь из них – в московском «Динамо», которое при нем было одной из лучших команд страны, а Толя – одной из главных фигур.

Это был уникальный игрок: и центровой, и край, способный действовать на любой позиции, в том числе и защитником. Поэтому ему всегда доверяли опекать наиболее опасных игроков команды–соперника. И Толя блестяще с такими заданиями справлялся. Особенно успешно он противостоял снайперам, которых предпочитал жестко «брать» еще в поле. Такие звезды европейского баскетбола, как, например, Мразек и Шкержик из Чехословакии, ничего не могли противопоставить Коневу, он их умело и цепко перекрывал, что помогало нашей сборной одерживать победы в споре с главным в то время противником на европейской арене.

И в индивидуальном плане Толя был хорош. У него был поставленный бросок со средних дистанций, которым он добывал немало очков. Выносливый, подвижный, Конев участвовал в прорывах, завершал контратаки, как заправский нападающий действовал в поле. Все эти качества очень пригодились командам, за которые он выступал. Особенно ярко Толя играл в «Динамо» при Спандарьяне. Прекрасный специалист баскетбола и тонкий психолог, Степан Суренович всегда доверял одну из главных ролей именно Коневу. А с ним рядом результативно, легко и красиво играли Колпаков, Байков, Ушаков, Федотов, быстро мужали Озеров, Власов, Ларионов.

Особенно уверенно провел Толя многим памятный чемпионат Европы‑53 в Москве, который проходил на открытых площадках стадиона «Динамо». Тогда вся четверка наших гигантов (гигантов, естественно, по меркам тех лет) – Коркия, Куллам, Силиньш и сам Анатолий – буквально заворожила всех удивительной для рослых баскетболистов манерой. Все четверо играли на любом месте, на любой позиции и конечно же отменно действовали в центре. Тогда советская сборная не имела себя равных. А возглавлявший сборную выдающийся тренер Константин Травин особо выделял в ней Анатолия Конева – как стержневую фигуру команды.

Роль Конева в становлении и первых успехах советского баскетбола чрезвычайно велика. До 1955 года он был участником всех наиболее значительных событий как во внутрисоюзном, так и международном (большей частью все же европейском) баскетболе. Спокойный, молчаливый, без особых претензий на исключительность, Толя просто делал – и замечательно делал – главное дело своей жизни: играл в великолепный, красивейший баскетбол. Замкнутый, как бы отстраненный от всего в обыденной жизни. Толя на площадке загорался, сражался в защите, как лев, мчался в атаку, бился до последнего. Один из самых рослых в нашем баскетболе начала 50‑х годов, он тем не менее был очень подвижным, а по технической оснащенности и универсализму действий среди центровых не имел себе равных. Таким он и запомнился всем поклонникам баскетбола и всем тем, кто в 1965 году провожал его в последний путь.

Винцас Серцявичюс

Что может центровой и как он влияет на результат, Серцявичюс показал одним из первых. Роза, как почему–то прозвали Винцаса, играл первую скрипку в родном своем «Жальгирисе» ровно десять лет: с 1947 по 1956. Увлекательной, какой–то даже необычной игрой он очень помог команде стать одной из лучших в стране. И в ней он был явно сильнейшим, особенно в наиболее удавшиеся каунасцам сезоны 1974 и 1951 годов, когда «Жальгирис» становился чемпионом СССР.

Фирменное оружие Серцявичюса – крюк. Бросал и левой рукой, и правой. Пожалуй, он был первым исполнителем классического крюка в нашем баскетболе. Значительно позже появились Кандель, Зубков, Липсо… Тогда же «крюкастые» баскетболисты ценились – как, впрочем, и теперь, поскольку их по–прежнему крайне мало, – чрезвычайно высоко. И неудивительно, что звезда Винцаса взошла так быстро и высоко. А крюк у него действительно был редким по красоте и точности. Но главное в нем – идеальное чувство происходящего на поле, кругозор, видение игры. Он не спешил, успевал подмечать все: что делает соперник, как его обыграть, где партнеры, что нужно предпринять в тот или иной момент. И все делал абсолютно верно, четко, вовремя. Правда, и партнеры у него были – выдающиеся мастера: Бутаутас, Лагунавичюс, Кулакаускас, Петкявичюс, Сабулис, позже Лауритенас и Стонкус. И они понимали своего лидера без слов. Они знали, когда и как нужно отдать мяч Винцасу, а уж Роза забьет обязательно. И при этом сам Серцявичюс не был жадным, с удовольствием взаимодействовал с товарищами. Правда, если уж вышел на позицию, удобную для броска крюком, удержаться не мог: бросал непременно. Я запомнил Розу, когда сам был еще мальчишкой. Но такое впечатление произвел он на меня, что его финтам я учу уже не одно поколение своих центровых. В период с 1948 по 1952 год наша команда ленинградского СКА частенько ездила на товарищеские матчи в Каунас. И с тех пор я не мог спокойно относиться к вдохновенной игре Винцаса. Поражало его умение реально показать противнику, что вот сейчас, в следующее мгновение он будет бросать по кольцу. Соперник взмывал в воздух, стараясь перекрыть бросок, а Роза успевал подождать, посмотреть на беспомощного уже опекуна, развернуться в другую сторону и только тогда без помех пробить. Удивительно естественно у него это получалось, вроде бы и нехитрый прием, а «покупались» на него все.

И вообще Роза был щедр на выдумки и не раз устраивал маленькие представления, озадачивая и арбитров, и соперников, и зрителей. Умел он из всего извлечь выгоду, даже из несовершенства правил. Однажды в Свердловске на матче городов мы играли против каунасцев. Серцявичюса держал наш центр Юра Ульяшенко. Винцас всех в одном из эпизодов поставил в тупик. В атаке он сделал движение руками, будто сейчас последует бросок слева, а сам вдруг зажал мяч между коленями. Юра во весь свой двухметровый рост выпрыгнул, а Винцас взял мяч и под восторженные крики трибун забросил его с правой стороны кольца. После этого в правила было внесено дополнение: касание коленей считалось игрой ногами и соответственно каралось. Но сам факт неистощимости Розы на всякие выдумки и розыгрыши говорит о многом.

Однажды я спросил его, как ему удалось отработать точный бросок крюком? Он ответил лаконично, но исчерпывающе: «Очень просто. Доска – два очка…» И сегодня Винцаутаса Серцявичюса часто можно встретить на трибуне «Спортгале», когда играет его команда. Стройный, подтянутый, заметно поседевший, но все еще моложавый и привлекательный. Мне думается теперь, что не случайно именно в Каунасе появился Сабонис. Ведь у него был такой неординарный предшественник, как Серцявичюс. Витас заложил фундамент той игры, которую ныне дарит нам его юный наследник. И хотя по росту их даже трудно сравнивать (190 см – Винцас и больше 220 см – Арвидас), по технике, артистизму, разнообразию, игровой манере они очень–очень близки, хотя конечно, Арвидас не мог видеть в игре свого выдающегося предшественника и одноклубника…

Гуннар Силиньш

Одногодки, мы познакомились с Гуннаром на юношеском чемпионате страны, проводимом в Риге вскоре после окончания Великой Отечественной войны. Я был капитаном сборной Ленинграда, а Гуннар – центральной (в прямом и переносном смысле) фигурой сборной Латвии. Уже тогда он явно выделялся среди сверстников. И не только игрой, но вообще всем, вплоть до манеры передвигаться. Как матрос, он шагал, широко развернув плечи, будто хотел увидеть, что делается и справа, и слева. И тогда, и впоследствии любил Гуннар быть на виду, в центре внимания. Запомнился, скажем, его костюм в крупную серо–красную клетку – последний крик тогдашней моды. А ведь это было более тридцати лет назад… Впечатляющая внешность, поворот головы, манера держаться, разговаривать – все в нем завораживало, интриговало. И это не была поза, не была игра. Такой своеобразный аристократизм был его врожденным качеством. Играл Гуннар в трех командах, но вершин достиг в двух: сначала в недолго просуществовавших московских ВВС, а затем в рижском СКА, куда мне удалось уговорить его вернуться из Москвы. Блестяще играл он и в сборной СССР, особенно на московском чемпионате Европы‑53, где вместе с «четырьмя К» – Коркия, Коневым, Кулламом и Круусом – наводил ужас на соперников.

В 1954 году в Киеве после одного из туров чемпионата страны я предложил Гуннару возвратиться домой и выступать за нас, т. е. за рижский СКА. Он сразу согласился, хотя и подчеркивал всегда, что Москва – его вторая родина, второй дом. И все–таки я вытащил его в Ригу.

Гуннар был тогда по спортивным меркам немолод, да и его 190 см роста к тому времени уже не впечатляли: ведь у меня появился как раз в ту пору молодой Круминьш. Тем не менее меня привлекала идея совместить рост и молодость «большого Яна» с огромным опытом, изощренностью, интеллектом многознающего и понимающего Силиньша. С приходом к нам Гуннара можно было уже подумывать и о золотых медалях всесоюзного первенства. К тому же нам, новичкам в большом баскетболе, очень пригодилась бы «привычка» Гуннара всегда и всюду побеждать – качество, без которого не может быть классного мастера, как не может быть и классной команды… Да, в этом я убежден по сей день: без желания только и обязательно выигрывать, без настроя на победу, без восприятия поражения как ЧП не может быть команды–чемпиона. К сожалению, такого отношения к своей игре и к игре команды не хватает нынешнему поколению баскетболистов даже из ведущих клубов, в том числе и ЦСКА… Должен был оказать благотворное влияние Гуннар и на своих новых партнеров, только–только начавших нюхать порох больших сражений. Их становление рядом с таким мастером проходило бы, конечно, быстрее. Надо отдать должное Гуннару, он прекрасно понимал, почему и зачем я его зову, что от него требуется. И хотя играл у нас недолго, всего несколько сезонов, пользу принес огромную и вклад в наши последовавшие одна за другой победы внес неоценимый. И когда играл сам, и когда уже ушел из баскетбола, оставаясь в глазах нашей молодежи эталоном большого игрока. Будучи этаким своеобразным наставником при наших молодых непосредственно на площадке, он во многом помог стать им сильнейшими в стране, а затем и в Европе.

С 1955 года Гуннар был в стартовой пятерке СКА, а вместе с ним играли и мужали Круминьш, Хехт, Муйжниексы, Валдманис, ставшие впоследствии гордостью советского баскетбола. И в том же году мы одержали первую в серии дальнейших победу в чемпионате СССР.

Гуннар принадлежал к числу тех удивительных баскетболистов (о некоторых мы уже говорили, о некоторых еще скажем), коих было очень немного: он на площадке никому не мешал. Умел быть незаметным и вместе с тем ярким и неповторимым. Его снайперские броски и игра в поле не сковывали действий товарища. Инициативу на себя он брал только в тех редких случаях, когда это было действительно необходимо и очевидно для всех. Обладая отличными бросками со средних и дальних дистанций (довольно редкое для центрового, даже того времени, качество), Гуннар – и это в нем главное–не знал ни страха, ни сомнений, с кем бы он ни встречался на поле, что называется, лоб в лоб. Уверенность никогда не покидала его. Во всяком случае, держался он именно так.

Хорошо чувствуя себя на месте центрового, Силиньш столь же спокойно и мастерски играл в поле. Часто пользовался довольно необычным крюком, которым бросал и метров с четырех–пяти, причем и с углом тоже, заставая этим врасплох соперников.

Очень здорово Гуннар опекал центровых – своих противников, даже тех, кто превосходил его в росте. Вроде бы и не прикасается к визави, но крутится, крутится возле него, как уж: то руку высунет, то, как мы шутили, нос, словно чуя, где соперник должен получить мяч. Такой назойливой, комариной опеки не любил никто из центровых страны. Гуннар мог вывести из себя любого, причем действовал строго в рамках правил. Особенно раздражал он этими наскоками могучего Отара Коркия (при одном с ним росте Коркия, как я уже писал, все равно выглядел выше). Отар Михайлович так и говорил: «Черт его знает, откуда он выскочит…» Силиньш был высокообразованным в техническом плане баскетболистом. Он имел набор свойственных только ему приемов – бросков, передач, движений. И охотно пользовался ими. Таким же оригинальным он был и в жизни.

Трудно поверить, но даже рост у него менялся в зависимости от обстоятельств или необходимости: от 190 см до 2 м. А может, то была очередная аберрация зрения, но это так. Когда ввели ростовой ценз, Гуннар во время обязательных измерений перед соревнованиями как–то ухитрялся вытягиваться до необходимых 2 м: распрямлял плечи, грудь, как бы «удлинялся» буквально на глазах.

Гуннар и я – ровесники. Но я был начинающим тренером, а он – признанным игроком, заслуженным мастером спорта. Опыта и знаний у него было не меньше, а может быть, и побольше, чем у меня. Но он всегда предельно тактично вел себя в команде, всячески поддерживал мой авторитет и подогревал мои амбиции. Постоянно говорил: «Ну, с тобой–то мы обязательно будем чемпионами страны». И не раз добавлял: «Уверен, ты непременно станешь тренером сборной. Ты сильнее все тех тренеров, которых я знал». Для меня, молодого человека, малоизвестного еще специалиста, эти слова многое значили.

Да, обращался он ко мне на «ты» и по имени. Правда, последнее неудивительно: в Прибалтике обращение по имени–отчеству не принято, там говорят или просто «тренер», или называют по имени. Но не было случая, чтобы Гуннар меня ослушался, противопоставил свой огромный авторитет мне или команде. Единственное, в чем мы какое–то время расходились во мнении, так это во взгляде на Круминьша. Что греха таить, не воспринимал его поначалу Гуннар, из–за чего мы не раз спорили – и довольно резко. Однако скоро он признал значимость Круминьша для команды и то, что я был прав, о чем со свойственной ему прямотой и высказался. Больше у нас конфликтов не возникало, а Гуннар оказался именно тем человеком, который во многом появлиял на рост мастерства Яниса.

Широкая натура, общительный, душа компаний, он, как ни странно, лидером не был. Да, в жизни Гуннар – заводила, все мечтали быть около него, слышать его, общаться с ним, дружить. Его копировали, ему подражали. Но на площадке, повторяю, Силиньш уходил в тень, помогая выдвигаться другим, подыгрывал им. И если в игре скопировать его было трудно, да просто невозможно, то стремились схватить хоть что–то чисто внешнее. Когда Гуннар вдруг надел белые носки под черные, чуть коротковатые брюки, то вскоре вся Рига щеголяла в таком же виде. И то, что еще недавно считалось немодным, стало всеобщей модой – такой поразительной была популярность этого человека. Она и сегодня не уменьшается. А Гуннар остается все тем же славным, добрым парнем, что и прежде. Известность не испортила его, не изменила. Изменилась только внешность: теперь он ходит с бородой.

С баскетболом Гуннар распрощался, работает в геологических партиях по изысканию нефти и других полезных ископаемых в Латвии. Все так же весел, улыбчив. «Мне ничего не надо, у меня все есть», – любил говорить и продолжает утверждать Гуннар Силиньш, звезда советского баскетбола и большой мой друг.

Альгирдас Лауритенас

Альгис – ученик и продолжатель творчества Серцявичюса. Помощнее физически, выше ростом (под 2 м), он удачно заменил своего замечательного предшественника, появившись в «Жальгирисе» очень вовремя. Уже вырос баскетбол (в прямом смысле), менялись правила (в частности, появились правила трех секунд, тридцати секунд), тактика, темп игры, агрессивнее становилась защита, контактнее делались единоборства. Лауритенас, как и Серцявичюс, стал главным действующим лицом в каунасской команде.

Он не был столь мягким, эластичным, как его учитель, но зато сильнее, лучше развит, выше прыгал. Красиво бросал крюком справа – размашисто, широко, довольно точно. И вполне логично оказался на Олимпиаде в Мельбурне одним из основных центров нашей сборной. Альгису повезло в том, что он успел поиграть и с представителями славной плеяды литовских баскетболистов, создавших славу «Жальгирису» в конце 40‑х – начале 50‑х годов. Но он еще играл уже при новом поколении, продолжившем его дело, поколении Паулаускаса, Будникаса, Вензбергаса, Сарпалюса. Так что Лауритенас–старший (его сын также был заметным баскетболистом; правда, хоть и был значительно выше отца, заметно уступал ему в мастерстве, а особенно в крепости характера, почему так и не раскрылся, не заиграл по–настоящему. Сказался и приход Сабониса: однажды увидев его на тренировке, Лауритенас–младший, не сказав никому ни слова, покинул зал и больше сюда не являлся…) как бы осуществлял связь между генерациями в литовском баскетболе. Спокойный, невозмутимый, улыбчивый, Альгис, к сожалению, в игре не заводился, ему не хватало спортивной злости, темперамента (как, впрочем, и сыну). Зато он со всеми был в хороших отношениях: и с соперниками, и с судьями, и с партнерами, и с тренерами, и со зрителями. Его любили все. Выдержанный, интеллигентный, умеющий трудиться, незлобивый, терпеливый и дисциплинированный, Альгирдас Лауритенас многое сделал для развития нашей игры, игры центровых. От природы физически сильный, Альгис хорошо боролся под щитами, особенно на добавках. Умел дать пас в прорыв. В общем, проблем с его опекой у противников хватало.

Считаться с собой он заставлял всех. Ему бы еще сантиметров десять–пятнадцать – и был бы поистине великий центр, может быть, самый великий в нашем баскетболе. Подвижный, умница, работяга, Альгис имел, правда, серьезный минус: быстро уставал, не мог в полную силу отыграть целиком весь матч. Поэтому тренеры были вынуждены его часто менять. И если в сборной проблем в этом плане у руководителей команды не было (классных центровых хватало), то в «Жальгирисе» его уходы сразу сказывались (как и сейчас, когда у каунасцев долечивает травму Сабонис). Но пока Лауритенас был свеж, легок, действовал с настроением, мы видели в его исполнении игру высочайшего класса.