Текст книги "Метод Пигмалиона"
Автор книги: Александр Косачев
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Вернувшись из туалета, я как ни в чем не бывало выпил виски, затянулся кальяном, осмотрелся с улыбкой и подумал: здравствуй, новая жизнь! Затем мы сфотографировались и наделали кучу общих фотографий. Расплатились, прогулялись. Снова сфотографировались. К позднему вечеру разошлись. Со многими – навсегда.
О том, что некоторых людей никогда больше не увижу, я совсем не жалел. По большому счету, они для меня ничего не значили. Вот они есть – вот их нет. Чертов клубок змей. В глаза друг друга любят, обнимаются, целуются, а стоит кому-нибудь отойти – перемывают кости. Не удивительно, что женской дружбы не бывает: жизнь напоказ и ради того, чтобы кому-нибудь о ней рассказать. Других унижают, чтобы на их фоне выглядеть лучше. Мне такое было чуждо. Я не хотел никого обсуждать, о ком-то сплетничать, кому-то что-то доказывать. У меня всегда была своя жизнь, свои взгляды, свои правила, свои интересы, а о том, что у кого-то что-то происходит, складывается или не складывается, я вовсе знать не хотел. Это меня не касалось. Они просто говорили, чтобы говорить. Меня тоже явно успели обсудить, пока я был в туалете, пока занимался своими делами, пока учился. Я был хорошей темой для обсуждения: не особо общительный, неприметный и вообще единственный мужчина в группе. Этого было более чем достаточно, чтобы насочинять обо мне чудовищных историй и баек.
После выпускного я планировал устроиться в школу. Главным страхом была возможная неспособность установить педагогический авторитет. Учителям нельзя давить психологически и физически, а подростковый период, начиная с кризиса отношений в одиннадцать лет, был довольно бурным и проходил под эгидой расстановки авторитетов. Для молодого учителя это могло стать большой проблемой и закатом так и не начавшейся педагогической карьеры. Как реагировать, если обучающиеся будут обращаться на ты, шуметь на уроках, угрожать или паясничать? Что делать, если в спину кинут учебник? Сама по себе психология детства несложная, и дети растут с привычкой подчинения взрослым, но некоторые современные родители пытаются решить любую проблему за ребенка, видя в педагогах врагов, которые почему-то хотят расправиться с их детьми. Родители будут кричать и жаловаться во все инстанции, пытаться подставить или даже физически надавить и запугать. После этого они будут ждать нормального отношения к своему чаду, создав негативную ассоциацию с ребенком. Будут подавлять для ребенка авторитет педагога, а потом станут винить учителя в том, что он не справляется со своими обязанностями. Как объяснить им все это, как донести до них то, что человек не станет слушать педагога без авторитета, я еще не знал. В двадцать первом веке не так страшны дети, как их родители. С детьми всегда можно договориться, поскольку они живут школьными взаимоотношениями и это их мир, их интересы, их жизнь. Родители же либо помогают детям и советуются с педагогами, как им вместе решить проблему, либо все сваливают на педагога. К счастью, последних меньшинство.
Переступая порог школы, я в голове прокручивал детскую психологию, в особенности – детские кризисы: первый год жизни – кризис мировоззрения, три года – кризис отношений, семь лет – кризис мировоззрения, одиннадцать лет – кризис отношений. После каждого кризиса следовал сензитивный период, соответствующий проходящему кризису. До одиннадцати лет можно было манипулировать глупостью, после одиннадцати – общественным непринятием. Как бы неприятно это ни звучало, но манипулирование в педагогике необходимо в силу того, что дети пробуют нарушать правила, исследуя мир, выпускают исследовательские зонды, и тут важно обозначить границы дозволенного, в противном случае они подавят авторитет. Именно поэтому так важно первое знакомство. Это отправная точка.
– Здравствуйте, – произнес я, зайдя в кабинет директора, – мы с вами говорили по телефону. Я преподаватель русского языка и литературы.
– Здравствуйте. Присаживайтесь, – произнесла женщина лет сорока пяти. – Преподавать доводилось ранее?
После беседы мне показали кабинет, в котором я должен был вести уроки. Я заполнил документы, соотнес план работ с учебным планом, которому нужно было соответствовать по программе, пометил все, что мне нужно было, для будущих занятий. Оставшись в кабинете один и откинувшись от утомления на стуле, я осмотрелся. Бежевые стены выкрашены почти до потолка, зеленая доска, над ней – черно-белые портреты писателей, на стенах – стенды и памятки по правилам русского языка, кремовый линолеум на полу.
– А можно… ой! – произнесла ученица, заглянув в кабинет.
За дверью послышался смех. Затем заглянула другая ученица.
– Здра-авствуйте! – сказала она. – А вы у нас будете уроки вести?
– Здравствуйте, – взволнованно ответил я. – Да, буду. Наверное. Вы какой класс?
– Девятый.
– Да. Буду. У меня седьмой и девятый.
За дверью послышался шепот «я же говорила», «ого», «такой молодой». У меня это вызвало улыбку.
– Если есть время, можете зайти, познакомимся. Хоть посмотрю, кого учить буду, – произнес я.
– Девочки! – произнесла она. – Заходите-заходите, поздоровайтесь!
– Ой, здрасьте! – начали здороваться они.
– Здравствуйте, – произнес я и вышел из-за стола. – Вас много в группе? Ой, в смысле, в классе? Я просто еще не смотрел журнал, не успел.
– Ну, человек двадцать пять… или двадцать четыре.
– Да он ходит!
– Он не ходит!
– В общем, класс немаленький, – улыбнувшись, подвел итог я. – До меня нормальный учитель был? Или так себе? Я никому не скажу.
– Она такая была…
– Злая. Двойки ставила всем.
– Хорошо, что она ушла.
– А вы нам не будете двойки ставить?
– Смотря как учиться будете, – ответил я. – Завышать или занижать не буду, но старания оценю.
Тут прозвенел звонок. Ученицы заторопились из класса, перешептываясь и прощаясь со мной. Встреча меня успокоила. Теперь я был знаком с некоторыми из них и представлял, кого буду учить и какая реакция у них на меня будет. Непроизвольно взглянул на ягодицы уходящих девчонок и одернул себя за то, что посмотрел. Начал прикидывать, сколько им лет, морально ли засматриваться на учениц и все ли со мной в порядке. В голове вдруг возникла туча вопросов на эту тему. Я их сначала допустил для размышления, но затем велел себе об этом даже не думать и не допускать подобного. Меня это пугало, поскольку тема была предосудительной. Школьницы, растление, педофилия… Возник страх: вдруг меня в этом обвинят, как доказать обратное? План я уже больше не мог смотреть. Меня пугали возможные последствия. И как на меня будут реагировать родители? Будут кричать, что не доверят молодому педагогу свою дочку, что я ее обязательно совращу? Или нет?
От этих мыслей ноги и ягодицы учениц начали возникать в голове с большим энтузиазмом. Чем запретнее для себя я делал эту тему, тем больше она старалась воспроизвестись. Фактически, я создал для себя стрессовый вопрос, и он начал вылезать наружу, чтобы я мог его решить, но, вместо решения, я его подавлял, считая, что поступаю правильно. Образы не унимались. Я открыл окно и высунулся наружу, чтобы подышать свежим воздухом и отойти от мыслей. Окна выходили на детскую площадку. Проводился урок физкультуры у младших классов. С третьего этажа можно было разглядеть учеников. Они делали разминку и не замечали меня. Младшие школьники никакого сексуального интереса не вызывали. Это успокоило. Я понимал, что вроде бы со мной все хорошо. Ведь сексуальное влечение к подросткам – это, наверное, плохо… должно быть плохо... Почему нам об этом не рассказывали во время обучения?!
Вернувшись домой, я бросился к компьютеру. Открыл браузер, зашел в поисковик и завис. Я не знал, как сформулировать поисковый запрос. Что искать? В психологии этот вопрос мне не встречался, а во время обучения эта тема вообще не рассматривалась. Между тем, вопрос был важным. Что считать нормой в данном случае, а что нет? Как быть? Сексуальные вопросы я всегда воспринимал волнительно. Постоянно хотел убедиться, нормально ли мое влечение. Возможно, виной тому была неудобная ситуация из детства, где лет в десять меня поймали на детской забаве: я надевал на член головы кукол, которые достались нам в полном мешке игрушек от родственников, у которых была дочь. Меня отругали. Это было несправедливо – ругать ребенка за то, что он даже не понимал.
Вечер поиска ответов на злободневные вопросы прошел безуспешно.
Уроки оказались не такими страшными, как мне казалось на первый взгляд. Ученики с интересом отнеслись к моей персоне и не выказывали никакого неуважения, которого я жутко боялся. В ответ на их принятие, я не строил из себя умудренного опытом учителя, который мог бы всем и все рассказать, указывая каждому на его место. Я понимал, что я молод, что мой опыт ненамного выше опыта учеников и ученики это знают, и потому нет никакого смысла перед ними кривляться, убеждая в обратном. В первый же день я предложил новую модель взаимодействия, давая ученикам больше общения, которое им было так необходимо. Рассказал ребятам свою задумку, они согласились и с интересом включились в процесс. Разделил их на три группы, затем они сами переставили парты удобным для них образом и сделали это, скорее всего, просто потому, что это было можно сделать. Потом я рассказал о правилах, о том, почему они нужны, почему они именно такие и что они дадут каждому из нас. Те, кто хорошо учились, помогали освоить материал тем, кто учился плохо, – это способствовало развитию навыков обучения у отличников, развитию коммуникации, взаимодействию в группе и, конечно же, давало общение, которое им было необходимо. Мне же это давало свободу. Мое участие было минимальным. Я оставлял задание и контролировал ход его выполнения, пока ученики сами с ним разбирались. А чтобы ребята не филонили, я каждый урок делал перестановку: по два человека из каждой группы шли в новую группу, тем самым, не давая отстающим адаптироваться к паразитической форме существования. В конце занятия я проводил разные проверки: например, контрольный срез для всех, или брал по ученику из каждой группы и они отвечали на мои вопросы самостоятельно. Так или иначе, мое время разгружалось очень сильно, а успеваемость и знание материала нарастали по экспоненте. Отставаний в учебном плане не было. Если кто-то не мог справиться, я подходил и помогал разобраться с материалом в той мере, в которой это требовалось конкретному ученику. Но это было довольно редким явлением.
Прежде чем запретить телефоны для поиска ответов, я объяснил, что дает русский язык и литература, почему важно их знать, что дает самостоятельное обучение, зачем оно нужно, чего лишает поиск ответов, почему это плохо и как это может отразиться на будущем. Рассказал о сензитивных периодах. Ученики внимательно выслушали. Телефоны у них я не стал собирать. Они сами друг друга контролировали, говоря «Мы и так справимся! Я сам(а) хочу разобраться! Хочешь обмануть себя – обманывай, а я хочу сам(а) справиться!». Звучало порой наивно, нелепо, даже наигранно, подобные слова вызывали удивленную улыбку, но порой слышались довольно уверенные и убедительные мысли. На урок ученики бежали. Иногда даже просили начать до звонка. Другие учителя ругали меня, утверждая, что я неправильно веду уроки, что они много лет учат и знают, как надо учить, а я учу очень плохо и прививаю совершенно неправильные ценности, а также плохо влияю и у нас нет дисциплины, дети слишком радостные приходят, просят вести уроки так, как я веду, тем самым я подрываю авторитет других учителей. Говорили, что ученики требуют объяснений материала, заставляют рассказывать, зачем им нужен определенный предмет. Претензий в мой адрес было очень много. Разозленные учителя потребовали проверки знаний учеников, причем, чтобы проверка была даже по материалу, которому учил другой педагог. Директор была на моей стороне, но все же поддалась на требования других учителей. Я ругался, сколько мог, но в итоге согласился. У меня не было сил бороться со злыми тетками, которые истерили на ровном месте и постоянно сплетничали за моей спиной. К тому же нужно было позатыкать рты фактами, чтобы уже никто не говорил мне, что я неправильно веду уроки. Неожиданно для учеников провели тест при участии директора и завуча. Парты были расставлены стандартно, а ученики предупреждены, что от этого зависит, будут ли уроки вестись по старой схеме или по новой. Это их, конечно, взволновало. Они начали спорить, готовы были жаловаться куда угодно, но по моей просьбе перестали волноваться и согласились выполнить условия проверки.
– Ребята, – сказал я классу, подняв руку на уровне груди ладонью к аудитории, – не нужно волноваться! Это просто тест, который покажет, эффективна ли система обучения, которой мы пользуемся. К тому же, разве вы не справитесь? Разве мы не проходили подобные тесты? Сейчас нам нужно просто показать свои знания, вот и все. Вы справитесь! Эти тесты проще, чем те, что мы проходили раньше, потому что я вел вас по углубленной программе.
Эти слова сняли возникшее напряжение. Ребята не знали, что вел я их по стандартной программе и тесты были такими же стандартными. Я просто хотел внушить им уверенность. Зачастую этого достаточно, чтобы поверить в себя и сделать больше, чем обычно. Как только все подтвердили готовность пройти тест, я раздал задания. Время стало тянуться медленно. Я откровенно нервничал и кусал ногти на пальцах. Последний раз я так сильно нервничал перед первым уроком и на защите диплома.
– Ну-ка, убери телефон! – произнесла ученица.
– Какой телефон? – ответил ученик.
Весь класс посмотрел на ученика.
– Ты справишься! Не надо телефон! – сказали ученики. – Все! Тихо!
Завуч и директор удивленно переглянулись. Они не понимали, что это было. Меня же ситуация умилила. На глаза навернулись слезы. Я отвел взгляд и проморгался, чтобы никто ничего не заметил.
После теста я до самого вечера проверял ответы. Конечно, я мог их взять на выходные домой, но понимал, что все равно не смогу уснуть, если не буду знать, как все прошло, и потому решил сразу проверить задания. Живот крутило от голода, голова кружилась, даже хотелось спать, было очень тяжело концентрировать внимание на проверке заданий, но я все равно продолжил проверять. В восьмом часу все было закончено. Работы были сделаны на «хорошо» и «отлично». Получилось только три работы на тройку. Это меня обрадовало. Ребята знали материал на хорошем уровне. Можно было жить спокойно. Я сообщил ученикам через соцсеть, что все написано хорошо, что они большие молодцы и можно не волноваться. Затем поел, кровь отлила к желудку, начало сильно клонить в сон, и я упал в кровать, забыв обо всем.
После пробуждения мне казалось, что ночь прошла без сновидений. Но через полчаса после подъема я вспомнил, что мне снился достаточно яркий сон. Я стоял в магазине, в очереди. Очередь была небольшая: за мной стояла пара человек.
– Саш, привет! – произнесла девушка, похожая на ту, что мне повстречалась, когда я хотел снять проститутку. – Купи мороженое. Я тебе отдам деньги. Угу?
– Привет. Ладно, – взволнованно произнес я.
Затем секунда перед продавщицей – и секунды две на выходе из магазина. После сон оборвался. Я совсем ничего не мог вспомнить из дальнейшего сюжета. Это натолкнуло меня на различные воспоминания прошлого, которые на практике не получалось припомнить. Я окидывал взглядом свою жизнь, пытался почувствовать ее и не понимал, почему все именно так повернулось, ради чего я живу, куда двигаюсь, что в итоге хочу получить, а также кто я такой. Налицо был экзистенциальный кризис. Голову посетила мысль, которую мне хотелось рассказать, выдать, просто выпустить из себя. Она словно накипела во мне.
«Современное воспитание портит мужчину с пеленок. Все начинается еще в семье. Огромная роль отводится матери, которая постоянно боится за него и не дает нормально исследовать мир, стараясь от всего уберечь. Затем ребенок идет в школу, но, как известно, в педагогике мужчин очень мало. Между тем, именно на школьные годы приходится сензитивный период, когда формируется ролевое поведение, которое в будущем будет воспроизводить выросший ребенок. Эту проблему также усугубляет то, что многие семьи неполные.
Таким образом, выходя в жизнь, молодой человек не знает, как быть мужчиной, а девушки, выходя в жизнь, не знают, каким должен быть мужчина. Вырастая с привычкой подчинения женщине, некоторые мужчины ищут себе вторую маму, ищут хозяйку, становятся инфантильными, не могут принимать решения. Они усердно следят за внешностью, отращивают бороду и качаются, чтобы приобрести маскулинные черты, но в душе все равно остаются ранимыми, непостоянными и обидчивыми, поведенчески напоминая женщин. В итоге им точно так же сложно без мужского образа стать мужчиной, как детям из детского дома – построить крепкую семью. Имея, по большей части, женские паттерны поведения, общество идет дорогой неопределенных изменений, которые затягивают развитие в меру неопределенности, неточности и непостоянства поставленных целей. Ведь глупо утверждать, что мужчины и женщины равны. Мужчина, надев юбку, не станет женщиной, а женщина, надев штаны, не станет мужчиной. Один мужчина, доказавший, что он что-то может выполнить как женщина или лучше, равно как и одна женщина, доказавшая, что она что-то может выполнить как мужчина или лучше, не уравнивает всех остальных. Также глупо утверждать, что женщины – это прекрасная половина человечества, а мужчины – сильная. Во-первых, по половым признакам нельзя внешне доминировать в эстетическом аспекте, это так же глупо, как утверждать, что самка шимпанзе симпатичнее самца шимпанзе, во-вторых, нельзя утверждать, что мужчины являются сильным полом в меру узости измерения силы, поскольку, например, женский иммунитет сильнее мужского».
Отложив получившийся текст, я осмотрелся. Когда-то раньше я был толстым мальчиком, которого часто били; затем меня предал так называемый лучший и единственный друг, который впоследствии бесследно испарился из моей жизни; я вынужденно занимался в секции по боксу с тренером-педофилом, который попытался меня изнасиловать; был унижен в другой секции по боксу, попав под две струи мочи; после участвовал в драках и кидался собственным дерьмом в противников, показывая всем, кто я такой; поимел местную блудницу, в которую умудрился по глупости кончить, и после переживал, как бы она не залетела; в пьяном виде сжег чужой дом и долго жалел о случившемся; закончил обучение в педагогическом без особого интереса; запустил каналы на YouTube и группы ВКонтакте, которые были не особо интересны; устроился в школу учителем… Казалось бы, насыщенная жизнь, но если эти события растянуть на годы, то ситуация не такая уж и веселая. Каждый человек, если бы припомнил яркие моменты на листе бумаги, увидел бы, что событий немало и что жизнь не такая уж и скучная, но назвать свою жизнь насыщенной и интересной все же мало кому удастся. Так же и мне казалось, что моя жизнь скучна, пуста и бездеятельна. Я словно забыл, кто я и какая миссия на меня возложена. Как-то отбросил величие и взял из шкафа шкуру рядового обывателя, чья жизнь – это ссоры, сплетни и скандалы, работа от зарплаты до зарплаты, кредиты вперемешку с ипотеками, редкий отдых. Незаметно для себя самого залез в общую упряжку.
Мне, как и любому человеку, хотелось отношений, хотелось обнимать кого-нибудь перед сном, путешествовать, хотелось найти себя, реализовать главную миссию в жизни, но, вместо этого, перед сном я обнимал разве что член, чтобы, помастурбировав, уснуть, поскольку без этого ежедневного ритуала засыпать было сложно. Мне нравилось быть педагогом, но призвания я не чувствовал. Мне хотелось менять мир, я чувствовал, что мне есть что сказать людям, но я не знал, как выбраться из всего этого дерьма, в которое каким-то образом я умудрился незаметно влезть. Я словно попал в колею и просто ехал по ней, мечтая, что жизнь однажды изменится в лучшую сторону, сама собой, желательно плавно, но проезжал в колее километр за километром, сменяя год за годом, и постепенно приближался к финалу. Оборачивался и видел, что уже очень много проехал, и чем дольше ехал по известному маршруту, тем роднее он становился. Колея начинала казаться уютной и, в зависимости от ситуации, заставляла считать, что, в общем-то, я всем доволен, даже рад и счастлив, но внутри я понимал, что это совсем не так. Но кому об этом скажешь? Кругом лишь обыватели. Начнут лезть с советами, будут судить и упрекать… Как справиться со всем этим дерьмом, когда ты – не один из них, но никто, кроме тебя, этого не понимает?
ГЛАВА X
От переживаний прошлого дня осталась лишь сосущая пустота. Дополнительно появилось чувство одиночества, покинутости, бессмысленности. Школьный стресс стал спусковым крючком для внутренних проблем, которые все это время ждали своего часа. Позанимавшись рутинными заботами по дому, я по какому-то внутреннему зову зашел на страницу к Ольге. Наше молчание как раз продлилось полгода, и моя задумка вот-вот должна была осуществиться. Судя по постам на ее странице, было ясно, что она только что рассталась и болезненно переживала расставание. В сущности, все так и должно было быть по плану, который я использовал, чтобы она появилась через полгода в моей жизни; но, практически свершившись, план меня скорее злил, чем радовал. Я не хотел, чтобы она пересела с чужого члена на мой член. Это казалось грязным, пошлым. Мне претила мысль, что она будет компенсировать мной свои прошлые отношения. Разозлившись, я забросил ее в черный список, чтобы она не смогла объявиться. Дальнейшие выходные прошли как обычно. Одиночество, конечно, никуда не ушло, оставив фоном играть тонкий лирический мотив. Морально я готовился отстаивать в понедельник право на обучение по собственному методу, который был вполне эффективен, а под вечер, когда сильнее накатило одиночество, думал об Ольге и о том, что я сделал. Хотелось дать заднюю, сдаться, разрешить ей появиться, но, когда мысль заводила меня далеко, я стопорил себя, кусая кожу на указательном пальце, чтобы мысли отошли на второй план, активируя более примитивные уровни сознания. Я не хотел ее такую.
Всю следующую неделю я продолжал воевать с другими учителями, которые упрекали меня в неправильности теста, в том, что не все сдали на пять, что я их даже не проверил, но настаиваю на том, что все хорошо, что подтасовал результаты. Я показывал им пачку тестов, говорил разные слова, от меня отмахивались, не хотели ничего проверять, говоря, что не обязаны это делать. Это продолжалось каждый день и сильно меня изводило. Я злился. Уставал. Затем прекратил ругаться и оправдываться, сказав «Если вам что-то не нравится, вы всегда можете уволиться». Из обороны перешел в нападение при каждом замечании. День, два – и упреки прекратились. Трудно ругаться с человеком, который не собирается оправдываться.
– А ты кто? Что тут делаешь? – спросил я, увидев в классе незнакомую девушку.
– Я новенькая, – растерянно произнесла она.
– Как зовут?
– Саша… Александра Ивженко, – ответила девушка.
У нее была дислалия на букву «р». Говорила она довольно мило, хоть и сбивчиво. Внешне немного отличалась от остального класса, выглядела необычно.
– И правда, – ответил я, проверив журнал. – А почему тебя не было на прошлых занятиях? Ты ведь уже третий день учишься.
– Я была, – ответила она неуверенно.
– Она была, – подтвердили остальные.
– Серьезно? – спросил я у класса и рассмеялся: – Надо же, не заметил…
Ученики продолжили делать задания. Перешептывались. Я подошел к окну, выглянул: на школьном дворе лежал снег, медленно летели белые хлопья, светило солнце, пробиваясь между свинцовых туч. Урок продолжался, но, что бы я ни делал, мой взгляд притягивала юная ученица. Может, причина была в том, что она была новым человеком в классе, может, в том, что она выглядела необычно, или в том, что я в ней кого-то узнавал, но не мог вспомнить, кого именно. Взгляд выхватывал светло-рыжие волосы, слегка касающиеся ключиц, гусиную шею на худых плечах, симметрично посаженные большие карие глаза, миниатюрный подбородок, казавшийся кукольным, пухлые губы с поднятыми уголками, создающие эффект вечной улыбки. Она была словно человеком из другого мира. Выглядела, в привычном ходе вещей, неестественно, даже иррационально. Будто бы взяли портрет человека из одного жанра и бросили в совершенно другой. Александре нужен был другой пейзаж, другие краски, другой мир. В ней было что-то мистическое и одновременно сказочное, пропитанное традициями сюрреализма и постмодерна. Нет, она не пугала, напротив, вызывала желание быть рядом и окунуться в неведомый мир, в который она словно звала подрагивающим взглядом.
Прозвенел звонок. Все засобирались. Я проводил Сашу взглядом до самой двери. Сделал это впервые не потому, что только сегодня ее заметил, а потому, что никогда прежде не засматривался на учениц настолько открыто. Занятий у меня больше не было. Я мог идти домой, но остался. Откинулся на стуле и устремил взгляд в потолок, проникая сквозь слои известки, песчинки бетона, армированную сетку, стяжку, линолеум. Имагинация уносила в кабинет выше, где на скучном уроке сидела девушка, взбудоражившая мое одиночество. Я мысленно ходил по классу, касаясь парт кончиками пальцев, смотрел на нее, садился рядом, проворачивая в воображении ситуацию несколько раз, чтобы выбрать идеальный вариант. Клал руки на парту, за которой она сидела, а голову – на руки, и наблюдал за тем, как она смотрит на учителя, задумчиво пишет в тетради, вздыхая от скуки. Я улыбался, видя ее, а внутри хотел выть. Имагинация была настолько реалистичная, что из моих глаз побежали слезы, а изнутри чуть не вырвался истошный крик боли. Придя в сознание, я вскочил со стула, осмотрелся, провел рукой по голове, уцепившись за затылок, набрал в грудь максимум воздуха, сжал кулак и на выдохе спросил себя: да что за черт, мать твою?!
Переобувшись, я надел куртку и спешно вышел из кабинета. В школе еще шли уроки, все ученики сидели по классам. Коридоры были пусты. Я спускался по ступенькам оранжевого цвета и думал, как избавиться от лишних мыслей, которые не давали покоя. Они буквально выбивали меня из колеи, из которой мне, казалось, даже не хотелось выбираться. Может быть, мое подсознание меня услышало, может, это было случайностью, а может, ее появление и встряхнуло мое одиночество, но только спрятало ее существование на пару дней от сознания, чтобы я смог подготовиться морально. В любом случае, это случилось и это немного пугало.
Снежная пелена легко разлеталась под ногами. В голове под мерный хруст снега, унося меня в мир фантазий, спорили мысли. Я впервые начал мечтать о том, что восславляли писатели и поэты, описывавшие разные безумства. Я наконец-то понял, что потерял голову от одного только ее взгляда. Я определенно и точно сошел с ума. Я влюбился…
Прежде, чем понять свои чувства, я, конечно, смотрел на Сашу не единожды, это верно, но сознание – вещь вторичная и отстающая от реальности, оно требует времени для сознательной интерпретации. Человек не выбирает, кого любить. Не выбирает не потому, что любовь – вещь неожиданная, а потому, что любовь бессознательна и сознание лишь вынужденно констатирует происходящее. Я смотрел на нее снова и снова, но не осознавал, почему мой взгляд вновь и вновь притягивается к ней. Чувства уже были, все уже случилось, но сознание этого не знало и не могло так быстро понять. Я ее уже любил, когда смотрел на нее второй, третий, четвертый раз. Я ее уже любил, когда спросил, как зовут мою первую любовь. Я ее любил и не знал этого. Я ее любил…
Так я понял, что Кристину просто хотел физически, как женщину, а вовсе не любил. Это было еще в школе, а в школе ученики играют во взрослых, и я не был исключением. Каждый школьник, как когда-то и я, выбирает какую-то симпатичную девушку, причем, такую, которая просто была бы общительной и не вредной, чтобы не быть высмеянным другими ребятами за непопулярный выбор. Из-за этого истинные предпочтения порой утаиваются. Затем школьник говорит другим, что испытывает к ней что-то, даже якобы любит, и хотел бы в будущем жениться. На деле ничего, кроме симпатии, он к подобной пассии не испытывает. Спустя годы окажется, что та девушка была даже не самой красивой в классе и казалась симпатичной из-за умения общаться, несформированных и еще развивающихся эстетических предпочтений. Но, как бы то ни было, без этого никуда, потому что суть детства – игра, тренировка, проигрывание будущего в упрощенном варианте, чтобы подготовить ребенка к будущей полноценной жизни в обществе.
Оказавшись дома, я взялся читать стихи Заболоцкого, Асадова, Пушкина, Лермонтова. Любимым автором всегда был Есенин, и наибольшая часть понравившихся мне стихов была написана им в 1925 году. Этот год как-то примечательно отличался. Вдохновившись трудами классика, я решил написать стих, но написать так, чтобы никто не понял, кому он посвящен и о чем в нем говорится. В голове за право рифмы перебивались слова, стараясь вклиниться в завуалированный рифмованный смысл.
ОСТРОВ В ИЗУМРУДНОМ ОКЕАНЕ
Изумрудным океаном разливается душа,
И в него небесным громом проникает луч.
В переливах волн различается она –
Та, к кому я нежным взором обращен.
Даже среди бурь и ветра за облака смотрю:
Там, где под свинцовым небом льется океан,
Я в твоих волнах уже слегка тону –
Затянул меня к себе изумрудный океан.
Даже ночью светится его вода,
В нем тепла и жизни больше, чем в других.
Я на дно пойти от счастья был бы рад,
Но толкает к свету, злится океан.
Оказалось, не готов он меня принять:
Изумрудных волн бьется так прилив.
Все песчинки бурей выбивает океан,
Хочет от себя мой остров отселить...
Но мы неверно часто понимаем знак:
Там, где «нет», звучит порою «да».
Лишь понять бы: изумрудный океан
Станет ли прибоем гладить берега?
Цвет океана ассоциировался не с цветом глаз, как обычно это понимается, а с тем, что зелёный цвет океана напоминает о весне и считается символом вечной юности. Египтяне называли изумруд «камнем богини Исиды» и приписывали ему способность превращать сновидения в реальность, читать мысли, видеть прошлое и предвидеть будущее. Но это лишь небольшой драгоценный камень; я же видел целый изумрудный океан, полный жизни, юности и грез. Островом в нем был мой внутренний мир, который утопал в безграничном пространстве волновавшей меня девушки. Океан не давал мне раствориться в нем и стереть границы, оказавшись под водой. Саша была моей ученицей, а я – ее учителем. Она смотрела на меня, как на педагога, и этим подбивала обезумевшие песчинки собраться в первозданную структуру, держась профессиональной этики и положенного фрейма. В моем упоении была не мертвая вода – живая. Мне казалось, Саша читала мои мысли, полные восторженных желаний и про себя смеялась надо мной. Это была возможная разгадка ее загадочной улыбки.
