Текст книги "Метод Пигмалиона"

Автор книги: Александр Косачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Ну, ты красавчик! – сказал Данил, когда мы уже достаточно отошли от спортзала и частично разошлись кто куда. – Мы думали, Серега нормальный, а ты, типа, нет, а оказалось все наоборот.

– Серега? – спросил я, с трудом понимая, о чем речь, из-за головной боли.

– Да. Он в красный микрофон теперь поет, – рассмеялся Артем.

– В смысле? – не понял я.

– Ну, он же рэпер типа. А у рэперов есть что? Майк – микрофон. Вот он и поет свои баллады в красный микрофон, – подхватил Данил.

– Не общайся с ним, – сказал Коля, понимая, что мне не ясно, о чем речь. – Его по кругу пускали.

– Да ладно?! – удивленно произнес я.

– Да там по беспределу, конечно, но он сам виноват, спровоцировал, – сказал Данил. – Сам наобещал, дурак, его никто не просил… ну, и не смог ответить за свои слова. Рот превратил в проходной двор. Поет теперь в красный микрофон до хрипоты. Его не за что жалеть, сам понимаешь. Да и не слишком-то он и был против стать соловьем. Может, он того, кстати… заднеприводный.

– Да уж, его бы разорвали, будь так, – сказал Артем.

– Ты это... держись нас, и все нормально будет, – произнес Данил. – У нас, кстати, есть своя качалка. Мы там тренируемся. Приходи в падик.

– Падик?

– Да. Мы так ее называем. Там все свои.

– Ну, приду, если что, – ответил я.

После мы распрощались, и мне объяснили, как найти падик. Мир начал казаться странным и даже немного сумасшедшим, непонятным. Прежние враги ко мне были настроены благосклонно, а всеми уважаемый тренер оказался не тем, за кого себя выдавал. Что, черт возьми, происходит в жизни?! Мир был куда сложнее и не делился четко на категории добра и зла. Не было того дуализма, который прививался сказочными архетипами в детстве. Как оказалось, не все теплое обязательно мягкое и не все мягкое может принести тепло.

На вопрос матери о моем внешнем виде я рассказал о неудачной тренировке. Якобы у меня слетел шлем во время спарринга. Учитывая мое спокойствие, она не стала задавать много вопросов касательно причин синяков, видя, что все в порядке, но настояла на том, чтобы я оставил подобные занятия, ссылаясь на более безопасные виды спорта. Я лишь молча поел и отправился спать. Меня очень сильно тянуло в сон. Организм устал от прошедших потрясений. Сон был глубоким, и потому утром никаких сновидений я припомнить не смог. Меня словно отключили на несколько секунд, щелкнули пальцами, после чего настало утро. Мышцы болели. Синяки тоже. Лицо было заплывшим. Мама посмотрела на меня, поспрашивала о моем состоянии, но все равно отправила в школу, поскольку я и так имел плохие оценки и отставал по многим предметам. Мне было боязно встретить кого-нибудь из спортзала, в котором мы учинили разгром. От вчерашней смелости не осталось следа, поскольку я мог нарваться на серьезную угрозу жизни. С другой стороны, я привык, что меня бьют, и потому не видел в этом чего-то сверхстрашного. «Ну, изобьют снова, и что? Больно, неприятно, но не смертельно. Это не так страшно, как кажется» – так я себя успокаивал, хотя на самом деле боялся. Боль – вещь неприятная. Я не хотел, чтобы меня избивали ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо еще. Я устал от этого.

В школе посмеивались и обсуждали мои синяки. Меня спрашивали, откуда они взялись, но я говорил, что просто упал. Я так говорил не потому, что у меня хватало ума молчать о случившемся, а потому, что было лень что-то кому-то рассказывать и доказывать. Меня больше мучили и занимали мысли о том, что мне рассказали про Серегу и про то, что, будь он гомосексуалом, его бы порвали. Это меня пугало даже больше, чем люди, которые могли бы мне отомстить за разгром. Вскройся что-то подобное про меня – и моя жизнь была бы кончена. Меня бы гнобили в любом районе. С одной стороны – за ориентацию, а с другой – за порчу имущества. Поэтому для меня стал актуален вопрос: кто я? Я не знал, кому можно было адресовать подобный вопрос. Разве что моему первому тренеру, который пытался меня растлить… но эта затея казалась мне вопиющей. Все равно что совать голову в пасть голодному льву. Только вот других идей в голову не приходило в принципе. Я даже начал рассматривать эту мысль, как возможную. Представлял, как можно это сделать безопаснее, и вспомнил про запись, которая была на телефоне. Она вполне могла стать козырем, который я мог использовать для собственной безопасности.

На последнем уроке до меня начал докапываться одноклассник. Ему почему-то постоянно нужно было меня задевать. Я с ним конфликтовал практически постоянно, и это все никак не кончалось. В чем была причина постоянных конфликтов, я не понимал. Он просто начинал задираться. Сам по себе я не был конфликтным человеком, но ссоры и противоборства мне были неприятны, я от них уставал. Да и понимал, что только несчастные радуются чужому несчастью, а унижает только тот, кого унижали и унижают. Что характерно, если унижения идут из семьи, то унижение других, по большей части, будет носить близкий характер: например, его объектами станут друзья, подруги, родные, и, что не менее важно, будет воспроизводиться идентификация ролей по физическому соответствию: отец – сын, сильный – слабый. А если унижения идут откуда-то извне, то, соответственно, агрессия будет изливаться вне близкого круга общения. У человека происходит что-то вроде когнитивно-бихевиоральной репликации роли агрессора, которая впоследствии идентифицируется обратным образом, называемым в психологии термином «вымещение». Другом этому парню я не был и не входил в его близкий круг общения, значит, и проблемы в его жизни носили внешний характер.

– Эй, сморчок! – произнес одноклассник, тыкая ручкой мне в бок.

– Отстань от меня, – грубо ответил я.

– Как дела, сморчок? – спросил он, продолжая тыкать ручкой мне то в бок, то в ногу. Я нервно дергался. Учительница посмотрела на нас. На секунду он успокоился, а затем продолжил тыкать все больнее и больнее. Бездействие учительницы привело к тому, что он почувствовал свою безнаказанность и решил, что это хорошая забава.

– Что тебе надо? – строго спросил я, повернувшись к нему.

– Ты что, сморчок? Попутал? – разозлился он и скорчил лицо, стараясь показать невообразимую злость, которую я у него вызвал. – Тебе башку разбить? А? Разбить? Я тебя спрашиваю?

Вопрос вызвал агрессию просто потому, что причины агрессии не было и акт вымещения срывался, ставя агрессора в глупое положение. Негативная энергия теряла позитивный выплеск в причинении другому человеку дискомфорта, и потому возникала резкая отрицательная волна, которую нельзя было удержать. Одноклассник продолжил тыкать меня ручкой, но уже с раздраженным лицом, словно я ему всю жизнь сломал, и тыкал не тихонько, а довольно сильно, протыкая верхний слой эпидермиса. Я поначалу не хотел доводить до конфликта, поскольку у меня и так в жизни был кавардак и новые проблемы нужны были меньше всего. Принял оборонительную позицию, но, после взгляда учительницы, которая видела все происходящее, понимала, что происходит, и ничего в итоге не делала, не выдержал. Крепко сжал ручку в левой руке и стал изо всех сил бить ему по лицу.

– Приятно тебе, сука?! Приятно?! Я тебя спрашиваю! – кричал я.

Получив удары, он оторвался от стула, чтобы увернуться, но я вцепился в него очень крепко и мы вместе упали на пол. Я придавил его своим весом. Он пытался из-под меня выбраться, но не мог. Я впервые увидел, что мой вес может быть полезным. Выплескивая стресс, я начал бить кулаком по лицу парня. Все в классе несколько секунд пребывали в шоке, но потом нас растащили по требованию учительницы, которая понимала, что ей за случившееся точно что-нибудь будет, поскольку она не пресекла конфликт, который развернулся у нее на уроке. Я никаких угрызений совести не испытывал, только облегчение и разрядку. Он заслуживал то, что получил. Я был даже рад.

Одноклассника увели к врачу, а меня отправили к социальному педагогу.

– Значит, это он начал? – спросила педагог, глядя на меня зелеными глазами сквозь очки в металлической оправе.

– Да. Что мне было делать, если он меня довел? – встревоженно ответил я. – Учительница все видела, но никак не реагировала, предпочитая не замечать.

– Ты довольно взросло говоришь.

– Спасибо.

– А синяки под глазами откуда? И нос. Это он сделал?

– Нет. Это… – произнес я и задумался, потому что не знал, как это объяснить.

– Ты не обязан рассказывать. Твое молчание – твоя ответственность. Моя задача – убедиться, что ты в безопасности и не представляешь опасности для других. Хочешь – рассказываешь, не хочешь – не рассказываешь.

– Хорошо, – ответил я, опустив взгляд.

– Не пробовал обратиться за помощью? – спросила она, немного помолчав.

– Помощь от взрослых либо вредит, либо бесполезна, либо нравоучительна.

– Почему ты так думаешь? Ты уже обращался к кому-то?

– А как они могут помочь? Нравоучениями? Да и если справляешь не сам или с друзьями, то ты неудачник, стукач. От этого только хуже. Взрослые в таких вещах только вредят. Пытаются решить проблему, которая возникает сейчас, но она длится дальше. Даже если физического насилия нет, то от психологического как уберечь? Могут затравить.

– Когда кто-то сильнее тебя и ты обращаешься за помощью – это не позорно. Дети прибегают к помощи друзей, но пренебрегают помощью взрослых. Парадокс, тебе не кажется? Дети боятся, что будет хуже, но как от этого будет хуже, если виновные начнут получать по заслугам?

– Но так принято у людей. В школе начнут смеяться. Травить.

– Знаешь, почему тираны долго находятся у власти? – спросила педагог. – Они убеждают людей, что без них будет хуже. Они репрессируют других не потому, что сильные и могут, а потому, что боятся показаться слабыми. Становятся агрессивными, чтобы их не свергли. Чем больше страх, тем больше агрессия. А на деле – это психотравма, полученная в прошлом, которая просто ноет внутри и вымещается. Вот, допустим, есть хулиган. Ему удобно, чтобы все думали, что если на него донесут, применят в отношении него меры, с которыми он не сможет справиться, то будет плохо доносчику. Его якобы затравят. Мол, это позорно. И знаешь, откуда это пошло? Из тюрьмы. Блатным нужны были свои инструменты власти. С середины прошлого века они проникли в общество, когда после смерти Сталина многих репрессированных заключенных выпустили на волю. Причем, по большей части, это были евреи. Отсюда и блатной жаргон, основанный на идише. Блатной – блат, «листок», то есть живущий по воровским правилам, по листку. Параша – на иврите «кал». Шмон – на идише «восемь», то есть обыск, который обычно проводился в 8 часов вечера. Мусор – на иврите «доносчик», милиционер. Малина – на иврите «приют» или «место сбора воров». Шухер – на иврите «черный», опасность. Ништяк – на иврите «мы успокоимся», отлично. Ксива – на иврите «написание», документ. Фраер – свободный от воровских правил, но, поскольку слово родилось в блатном мире при Сталине, то человек, просто считающий себя свободным, но на самом деле не свободный. И, знаешь, если на то пошло, ведь мы не блатные, мы не в тюрьме, и мы платим налоги за свою безопасность и порядок. И, если смотреть серьезнее на этот вопрос, то спроси себя: почему преступников ловят полицейские, а не каждый человек самостоятельно ведет расследование? Странно, да? Ведь это же позорно, когда ты не сам. Но что-то тут не срабатывает. Разве нет? А все потому, что люди – не блатные и живут не в тюрьме. Взрослые это понимают. Дети – нет. Дети переняли блатные представления, потому что для них существуют такие же начальники – родители, как у репрессированных евреев в свое время – надзиратели. Так люди и живут, не понимая, что и откуда пошло, но пользуются этим, потому что это удобно. Вот давай представим: ты хулиган, ты кого-то гнобишь, а он молчит и будет молчать, потому что боится, как бы не стало хуже. Это же удобно, правда? Так поступают государства, создавая врага вокруг, чтобы удержать власть. Но сам подумай: почему станет хуже, если ты накажешь виновного? Получив ответ, сдачу – называй как угодно, он поймет свою ответственность за противоправные действия и будет бояться причинять вред. Хотя, конечно, будет пробовать вернуть власть, подступаясь потихоньку. Но если не давать ему вернуть ее, то все на этом и закончится. Ветер подует, деревья пошумят, и все стихнет. Он не станет больше связываться, если ему не разрешать. Нам ведь причиняют вред только потому, что мы сами разрешаем его причинять.

– Не знал, – ответил я.

– Зато теперь знаешь, – ответила социальный педагог, – поэтому не обязательно на силу отвечать силой, чтобы что-то кому-то доказать. Есть более гуманные способы. Ты можешь прийти ко мне и рассказать, что происходит. Мы вместе решим, как быть. Если нужно будет – рядом с хулиганом будут сидеть родители и контролировать его, раз не умеют воспитывать. В противном случае – лишение родительских прав за плохое воспитание и перевод ребенка в другую школу.

– Хорошо.

– Думаю, тебе не нужно подробно рассказывать о последствиях увечий и о статьях 111, 112, 115 УК РФ. Если он напишет заявление, то решение вполне может быть в его пользу и, скорее всего, будет. А если бы ты попал в глаз, то это уже расценили бы, как тяжкое по 111 статье, что влечет за собой лет 8 заключения, и тут уже точно посадили бы. Поэтому самостоятельно защищаться не так уж и безопасно, а состояние аффекта не учитывает последствия, оно не рационально. Ты это понимаешь?

– Угу, – подавленно ответил я.

От социального педагога я вышел в некоторой прострации. Меня пугали возможные последствия. Но все уже было сделано, куда уж теперь побежишь? Оставалось только ждать. Я впервые начал осознавать для себя необходимость существования блатных понятий, поскольку по другую сторону баррикад они выглядели иначе. С одной стороны, они были злом, а с другой – добром. Мир продолжал себя показывать со сложной и неоднозначной стороны. Уже нельзя было занять простую и однозначную позицию на всю жизнь, поскольку обстоятельства всегда были разные и довольно неоднозначные. Это дополнительно вводило в состояние стресса, потому что было трудно понять, как жить, ведь приходилось разделяться на два фронта, рискуя в любой момент получить пулю в спину.

Вечером мама меня отругала, но не усердствовала и даже не стала наказывать. Во-первых, я был уже взрослым, а во-вторых, она знала, что я не являлся инициатором, а просто ответил обидчику, не более того. За что тут наказывать? За то, что постоял за себя? Это было абсурдно, и мама это понимала.

Выслушав нотацию, сделанную для галочки, я отправился в падик. Я четко осознавал необходимость в поддержке и друзьях. Помимо прочего, я с этими хулиганами теперь был в одной лодке после ситуации со спортзалом. Жизнь прижимала со всех сторон и вынуждала идти на риск. Все сбилось в кучу: тренер, сексуальная ориентация, спортзал, раненый одноклассник, мировоззрение…

– Ты как раз кстати, – сказал Данил, когда я подходил к падику.

– Что такое? – удивленно спросил я.

– Сегодня стрела. Стенка на стенку. Идешь с нами?

– Я?

– Да, пошли. Будет весело. К тому же ты чуть ли не инициатор праздника. Давно пора этим псам показать, кто хозяин. Погнали!

– Ну, ладно, – встревоженно ответил я, отчего у меня появилась тахикардия.

– Отлично. Сейчас позову остальных, и пойдем.

– Угу.

Данил ушел, а я остался ждать. Попинав камень, я увидел своего надоедливого одноклассника, идущего со своим другом в мою сторону. Увидев меня, он прибавил шаг. У меня было несколько секунд, чтобы решить, что делать. Особо раздумывать я не стал: мне нельзя было облажаться перед новыми друзьями. К тому же драка бы долго не продлилась. Наверное…

– Вот так встреча! – сказал одноклассник. – Ну что, тварь, сейчас ты получишь за все!

– Ага, давай! – ответил я и вцепился в него. Друг одноклассника начал ему помогать бить меня. Я отмахивался, стараясь куда-нибудь да ударить именно однокласснику, поскольку инициатором и моей проблемой был именно он. Нужно было избавляться от причины.

– Э, ишаки! Вы ничего не попутали случаем? – спросил Данил, выходя с остальными ребятами из падика.

– Он мне ручкой в лицо ударил! – произнес одноклассник.

Данил в два шага подошел к нему и с силой ударил по лицу, отчего одноклассник свалился на спину. Друг одноклассника задрожал, пытаясь сказать, что он ни при чем. Все засмеялись от увиденного.

– Давай, – сказал Данил мне, – твоя очередь.

Я не стал препираться и спорить. Ударил друга одноклассника, но тот не упал.

– Бей весом, а не мышцей руки, – сказал Данил, глядя на меня, и затем ударил подбитую жертву как надо. – Вот так. Понял?

– Ага, – ответил я, глядя на лежащих на земле. Те испуганно смотрели на меня.

– Свалили отсюда! – сказал Данил. Они встали и пошли прочь, отряхиваясь и что-то бурча себе под нос. – Бегом свалили! Бегом!

Я смотрел вслед убегающим и понимал, что одной проблемой стало меньше. Одноклассник больше не решится меня бить и уж тем более не станет на меня подавать в суд, зная, что его изобьют за это. Он поймет, что я не один и за мной есть люди, которые легко могут сломать ему жизнь. Да и, зная его жалкую психологию, было понятно, что он боится силы и ничего не станет противопоставлять, потому что ему нечем на это ответить.

Нас было человек двадцать. У всех, кроме меня, была одна цель: победить. У меня была другая: не обосраться. Причем, я этого боялся в прямом смысле, потому что кишечник как-то ослабел от волнения. По пути к нам присоединялись еще люди. Мы шли к импровизированному футбольному полю, на котором иногда играли местные команды. Футбол был прикрытием, на всякий случай. Увидев нас, футболисты сразу же ушли в сторону. Так у нас образовались еще и зрители, которые для меня были совсем некстати. Единственное, что меня могло бы спасти в таком случае, – боевая отвага. Обделаться, струсив, и обделаться в бою – вещи абсолютно разные. Да, перенервничал, но ведь в итоге не струсил, следовательно, сильный характер, а это достойно уважения. Выиграл бой у собственного страха.

Мы пришли первыми и разминались. Данил перематывал кулаки бинтами.

– Это зачем? – спросил я.

– Чтобы кожу не содрать. Надо? – спросил он, протягивая запасной бинт.

– Нет. Я, пожалуй, пока так.

– Ну, как знаешь, – ответил он. – Ты, главное, лицо старайся не подставлять. По нему часто прилетает из ниоткуда. И береги челюсть: все стараются бить именно туда. Стоит только мотнуть голову противника, как мозг замыкает от удара о стенки черепа и человек уходит в нокаут. Поэтому аккуратнее. И вообще, расслабься и получай удовольствие. Это же весело! Сперва может показаться дикостью, но только здесь чувствуешь, что живешь, когда жизнь соприкасается с настоящей борьбой, где либо ты, либо тебя. Вот где проявляется настоящий драйв! Я когда-то боялся всего этого, но со временем втянулся по необходимости и теперь без этого не могу.

– Ты? Боялся?

– А ты думал, я всегда таким был? Не-е-е-т. Вовсе нет. Когда-то давно я был мелким и меня все били. Меня это жутко бесило, и я решил, что больше не буду это терпеть. Я дрался вопреки нежеланию драться вообще. Начал побеждать, а потом ростом и весом всех догнал. Тогда-то меня и заметили. Пригласили сюда. Я согласился, и теперь это моя философия, – ответил он по-отечески. – О, смотри, ублюдки пришли!

Из-за пролеска появились другие. Они хлопали в ладоши по два удара и что-то выкрикивали. Так повторяли всю дорогу, пока шли к нам. Данил ждал и смотрел по сторонам. Подпускал ближе. Затем громко крикнул:

– Кто надерет сегодня задницу?

– Мы! – ответили наши.

– Я не слышу!

– Мы!

– Один за всех!

– И все за одного! – ответили мы хором и стали ударять себе по груди, чтобы взбодриться и разогнать кровь еще сильнее. Набирались злости. Я немного растерянно повторял, отставая на секунду из-за того, что постоянно думал о своей заднице. Возросшее волнение усилило желание.

Наши противники количеством превышали нас в полтора раза. На нашей стороне было около тридцати человек, а с противоположной стороны стояло примерно сорок пять. Многие подпрыгивали на месте, разминали руки и потряхивали ногами, чтобы разогнать кровь. Я же мялся в первом ряду и очень хотел в туалет. Мой кишечник бурно реагировал на стрессовое событие. Под воздействием стрессовых факторов произошло изменение кишечной моторики, и я буквально был готов зафонтанировать в любой момент, если бы хоть немного расслабил внешний сфинктер ануса.

– Эй, зассанец, вали отсюда! – крикнул мне мой бывший противник по рингу, который надругался надо мной в душевой. Я проигнорировал, но на этом выкрике он не остановился: – Вы в курсе, что на этого жирдяя ссали? – кричал он, показывая пальцем на меня. За спиной послышались перешептывания. Ситуация разворачивалась не в мою пользу, и мне нужно было что-то срочно предпринимать. Мысли в голове застопорились от неожиданности и нервозности.

– Этот? – спросил Данил, оглянувшись по сторонам и показывая на меня пальцем. Я вздрогнул. По телу пронеслись мурашки. Затем внутри все замерло.

– Да, этот! – ответил противник.

Данил подошел ко мне вплотную, глядя прямо в глаза, снял с меня шапку и демонстративно поцеловал в лоб. С разных сторон послышались крики неоднозначного характера. Этим жестом Данил пытался поддержать боевой дух группы, которая не слишком однозначно восприняла его жест. Я без посторонней помощи понимал, что ситуацию может спасти только смелая дерзость, причем, именно с моей стороны, а не с чей-либо еще. Только я мог исправить ситуацию в нашу пользу. Идея пришла внезапно. Как оказалось, знания из учебников психологии пригодились раньше, чем я думал, и там, где, казалось бы, было совсем не до психологии.

– Мой выход, – шепнул я Данилу.

Он посмотрел на меня тревожным взглядом. Я вышел в центр поля и остановился между своими и чужими. Оглядев лица впереди стоящих, которые не совсем понимали, что к чему, но при этом были готовы ринуться в бой, я выдохнул, понимая риск, и принялся расстегивать ремень на штанах. Все переглянулись, не понимая, что происходит у них на глазах. Все внимание было приковано ко мне. Такого прежде на поле никогда не было, и никто не знал, как реагировать, поэтому мне дали шанс доделать начатое. И я доделал. Стянул штаны, повернулся к условному противнику спиной и с напором выдавил из кишки жидковатый груз тревоги вперемешку с порционно выходящим газом, который не давал мне покоя все это время. Мне стало многократно легче. Реакция была восторженно-неоднозначная. Кто-то в истерике смеялся, чуть ли не задыхаясь, а кто-то ругался матом за то, что я загадил футбольное поле. Не дожидаясь ответных действий в свой адрес, я натянул штаны, даже не подтерев зад, да и нечем было, взял в руку горячую кашицу, отчего многие сконфузились и закричали «фу-у», и начал швырять ее в противников с криками:

– Жрите, суки! Жрите!

Половина первого ряда была окроплена и побежала оттираться. Наша сторона, увидев в этом шанс выиграть драку, тут же ринулась громить рассредоточенного противника, частично разбежавшегося по сугробам. Количество человек для схватки на поле было в нашу пользу, а те, кто выбегал из сугробов, были уже в значительном меньшинстве после первой волны сражения. Я же свой первый удар по голове пропустил и отшатнулся в сторону, но сразу же пришел в себя, схватил за ногу ударяющего меня парня и подтянул его к себе, чтобы сунуть свою руку, измаранную дерьмом, прямо ему в лицо. От этого мой противник перестал драться и начал отмахиваться руками, чтобы не замараться. Его сопротивление продлилось недолго. Мне помогли от него избавиться. Таким нехитрым образом, находясь в меньшинстве, мы сумели выиграть битву, используя довольно простую психологию человека. Уходя с поля, мы кричали: «Кто победил? Мы победили!», оставив позади побитую команду противника, всю перепачканную кровью и жидким дерьмом.

Во всем произошедшем меня больше всего удивило время, которое перед началом событий тянулось долго, а потом пошло довольно быстро и живо. Поскольку я не был заядлым драчуном и нервничал довольно сильно, для меня оно растянулось еще до непосредственного столкновения. Меня это поразило.

– Сань, – сказал Данил, притормаживая меня, пока мы шли домой.

– Что?

– О чем он говорил? – спросил он с серьезным видом.

– Кто? – не понял я.

– Парень, который говорил, что на тебя ссали.

– Ах, это… – растерялся я.

Затем я рассказал все, как было, без утайки. Данил молча выслушал. Когда наши пути разошлись, он просто попрощался со мной, не давая какой-либо оценки или комментария услышанному. Я не стал его ни о чем спрашивать, посчитал, что ему нужно время, чтобы принять решение. Без слов понимал, что хорошего в рассказанном было мало. Да и что бы он сказал мне? Ему нужно было все обдумать и переварить, чтобы принять наилучшее решение в данной ситуации, потому что речь шла не только о нашем общении, но и о репутации всей группы, которая была для него чем-то вроде семьи. Я думал, что все пройдет хорошо, поскольку считал, что если он включит заднюю после пережитых событий, то проявит слабость из-за той информации, которую получил, а значит, ею могли бы пользоваться против него, чтобы убить командный дух. Все должно было быть хорошо. Я надеялся.

Дома я сразу же отправился в душ отмываться от событий уходящего дня. Мыться стал, не снимая трусов, чтобы не показывать их матери во избежание лишних вопросов. Обильно намылился, растирая густую пену. Все тело было покрыто царапинами от вехотки, синяками и ссадинами от драк. На лице желтым цвели синяки, в голове была какая-то усталость и ступор. Я не знал, о чем думать и что чувствовать. У меня был ментизм. Мысли роились в голове, но ни одна не цеплялась, чтобы выйти на первый план, возглавив спектакль раздумий. В жизни было столько всего, что я даже не знал, как жить со всем этим и не сойти с ума. Для подростка, у которого главное в жизни – социальная сфера и взаимоотношения, это было невыносимо. Все равно, что взрослому иметь подвешенное состояние с деньгами, когда могут в любой момент выселить вместе с семьей на улицу без копейки в кармане. Но жить приходилось с тем, что есть, как бы я ни сопротивлялся, потому что это не было какой-то игрой, из которой можно по желанию выйти, оставив все проблемы позади. Приходилось как-то справляться. Приходилось жить.

Мое прошлое казалось мне отвратительным. Было даже за него откровенно стыдно. Жизнь буквально разделилась на «до» и «после». Точкой отсчета стал момент, когда во время тренировки по боксу я сумел перебороть собственное тело и бежать дальше вопреки желанию сдаться. Тогда мой вектор движения скорректировался, меняя меня изнутри. Толстый мальчик обрел новое имя, и имя это было Пигмалион. Я начал понимать, как устроена жизнь, как устроен человек, как устроено управление телом. Я осознал, что мне не нужно куда-то уезжать или кому-то что-то доказывать, чтобы быть собой, потому теперь я мог раскрыть весь свой потенциал. Жизнь двигалась по двойной спирали, что давало свои преимущества для понимающего это и возможность переключаться то на одну дорожку, то на другую без каких-либо потерь. Недостатки стали преимуществами. Существование – жизнью. Страх – уверенностью. На руинах родился новый я, которому были чужды нытье и страдание. На руинах родился Пигмалион – человек, который сам создавал свою жизнь и не ждал подачки со стороны.

ГЛАВА VI

Все, что было на футбольном поле, оказалось в сети. Футболисты все снимали в день драки. Мне даже дали прозвище Саня-шрапнель. Унизительный аспект там, конечно, усмотрели, но ведь в итоге все решает реакция человека, о которой я уже знал, и потому повел себя правильно: не стал ни перед кем оправдываться за свой поступок и, в принципе, этого стесняться, чтобы не попасть в положение виновного. Не менее важным было то, что я был привязан к уважаемой на районе группе. Мы ведь дрались за честь района и победили в меньшинстве, причем, не без моей смекалки, а это уже немало значило. Что до отношения людей ко мне, они начали присматриваться и видеть меня в другом свете. Я впервые спокойно мог приходить в общественные места. Со временем синяки прошли, раны затянулись, но некоторые ранее подвешенные вопросы остались висеть в воздухе. Я решил с ними покончить раз и навсегда и окончательно разобраться со своей ориентацией, поскольку не знал наверняка, с кем себя идентифицировать. Из книг мне уже было известно, что сексуальная ориентация – не болезнь и ее нельзя где-то случайно подцепить или вдруг измениться через пропаганду. Вопрос ориентации был определяющим. Людям, особенно в моем возрасте, свойственно себя идентифицировать с какой-то группой, и мне это было нужно, чтобы понимать свое место в жизни, чтобы понимать, кто я и что я.

Решение было простым: поговорить с тренером, чтобы он подсказал, как определить свою ориентацию. Я выбрал его, потому что он был довольно умным человеком и единственный знал о том, что случилось у него дома, и мог отнестись ко мне по-человечески, узнав о том, что я немного отличаюсь от большинства людей. К тому же я мог выложить видео с его участием, и его посадили бы в тюрьму за попытку изнасилования несовершеннолетнего.

Подъезд его дома был выкрашен в нижней части стены зеленым, а в верхней части выбелен известкой. На полу лежала затертая плитка бежевого цвета размером пять на пять сантиметров. Передо мной располагалась черная железная дверь с глазком. Я постучал. Через несколько секунд послышался щелчок и дверь открылась.

– Саня? – произнес тренер, с удивлением оглядывая лестничную клетку.

– Нужно поговорить, – твердо произнес я. Тренер занервничал. Эмоции легко читались на его лице.

– Приходи завтра, – ответил он, – сегодня я не могу.

– Это ненадолго, – настойчиво произнес я, качнув головой.

– Приходи завтра, – повторил тренер.

За его спиной мелькнул полураздетый мальчик лет десяти. Я оторопел. Мое лицо переменилось. Перед глазами всплыли картины прошлых событий, и меня охватил панический ужас. Травмирующая ситуация дала о себе знать. Тренер обернулся, увидев мой взгляд, уходящий ему за плечо. Не дожидаясь его реакции, я рванул с места, в два шага преодолев лестничный пролет, и пулей выскочил из подъезда. Тренер что-то кричал вслед, но я его уже не слышал из-за того, что глубоко дышал и слышал только свое собственное дыхание, звон в ушах и оглушительные удары пульса по вискам. Сердце вырывалось из грудной клетки в бешенной тахикардии. Я бежал прочь от злосчастного дома, который уже успел причинить мне страдания.

Я паниковал. Отправился в падик искать Данила. Мне нужно было с ним обсудить увиденное. В ожидании главного заводилы прошло полчаса – со сбивчивыми мыслями о том, что я ему скажу и как подам все пережитое в прошлом. Осознав, что это может меня в некотором роде выдать и что видео я даже не просматривал, а потому точно не знаю, как оно все там выглядит, я решил уйти домой и уже обдумать все дома. Но уйти мне не дали. Отговорили. Сказали, что нам всем нужно что-то обсудить и я обязательно должен присутствовать. Я чувствовал, что парни что-то недоговаривали, и начал еще больше нервничать, ища глазами способы покинуть спортзал.