Текст книги "Переживая прошлое 2"

Возрастной рейтинг: 18+

Все права защищены. Никакая часть книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

ISBN 978-5-9500349-2-3      © Александр Косачев

УДК 821.161.1-311.1

ББК 84(2=411.2)64-44

ГЛАВА I

После того, как врачи окончательно убедились, что я в порядке, меня отпустили на домашнюю реабилитацию. По условиям договора, который когда-то подписала Ольга, нам полагалась жирная компенсация, благодаря которой я мог беззаботно сидеть дома и не думать о деньгах. Желание покончить с собой меня покинуло. Дни начали повторяться. Я даже стал привыкать к своему отражению в зеркале и лишь изредка пугался, когда не ожидал встретить собственный взгляд. Конечно, без последствий эксперимент не остался: мне казалось, что я живу чужой жизнью, но ведь и другой жизни, которую я мог бы признать своей, у меня не было. Было лишь чувство заточения, будто я был в чужом теле. И вроде меня обнимала жена, дети называли папой, но я их не узнавал. Все равно, что взять человека, засунуть в незнакомый дом и сказать: теперь это твоя семья и другой у тебя никогда не будет. Живи! И вроде не бьют кнутами, не колют раскаленными иглами и даже не растянули на дыбе, но все же ощущение, что я нахожусь в чужой семье, меня не покидало, держа холодную руку на горле.

Дома бегал черный лабрадор-ретривер и признавал меня за своего. Даже в первый день он на меня не лаял, а, напротив, обрадовался. Именно это и заставило меня успокоиться, ведь собака не может лгать: раз она рада меня видеть, значит, она меня знает и мне говорят правду. Получается, это со мной что-то было не так.

Для себя я решил, что причина моего состояния в том, что мое подсознание старается защититься. Смена реальностей вызвала диссоциацию. Психиатр, в свою очередь, уверял, что у меня шизофрения и сейчас период ремиссии, но я не верил этому, так как не все ему говорил, желая, чтобы от меня просто отстали. Мне хотелось наконец-то побыть в так называемом доме и, возможно, вспомнить ту жизнь, о которой мне говорили. Да и зачем докапываться до истины, если, по большому счету, она ничего бы не изменила? Я так устал жить, убеждая всех, что я здоров и моя психика стабильна, что потерял всякое желание бороться. Бороться все равно было не за что. Таня счастлива в Германии, и ее жизнь сложилась вполне хорошо, а вот Арину и Олю я перестал узнавать уже после первых недель в новом для меня мире. Имена были те, роль в моей жизни также совпадала, но это были не они. Ни их характер, ни их привычки, ни их опыт не были теми, что я привык помнить.

– Пойдем кушать, – сказала Оля, зайдя ко мне в кабинет. Я проводил взглядом ее тонкий стан и качающиеся черные волосы, легко касающиеся плеч. Отправился вслед за ней. По дому витал запах жареного мяса. На обеденном столе были аккуратно расставлены белые тарелки со свежим стейком и вермишелью из белого риса. Оля улыбалась, глядя на меня яркими изумрудными глазами. Ее фактурные черты лица напоминали хитрую лису, которая взглядом пыталась меня околдовать. Я сел за стол под звук наливающегося в стаканы кампари.

– Мне же нельзя пить, – произнес я.

– А мы не собираемся пить, это аперитив.

Оля что-то рассказывала о бытовых домашних делах, будто мы и правда были полноценной зажиточной семьей. Словно ничего не было. Наверное, она изо всех сил старалась начать жить как раньше, жизнью, которую она потеряла. Так или иначе, Оля говорила, а я сидел, разрезал сочный стейк на небольшие кусочки и думал о жизни, которая у меня когда-то была.

– Саш? – произнесла Оля.

– Что? – ответил я, подняв голову.

Она смотрела на мою тарелку.

– Ты режешь этот кусок мяса уже несколько минут.

– Прости, задумался, – ответил я, а потом подумал: какого черта все так пресно в жизни? – Знаешь, к черту приборы, буду кушать так, – сказал я, откладывая нож с вилкой на салфетку и принимаясь есть руками. Оля на секунду впала в ступор, а после повторила за мной. Потом мы рассмеялись. Из наших отношений начало уходить напряжение фарфоровой жизни, которую нам было тяжело соблюдать уже не первый месяц.

– Аперитив же был, – сказал я, глядя, как Оля наливает очередной стакан кампари.

– Это дижестив. Чтобы лучше переваривалось, – уточнила она, а затем показала пальцем на бутылку: – К тому же, посмотри.

– Она не пустая? – спросил я, не понимая ее.

– Да нет же! Цвет!

– Ты специально взяла напиток рубинового цвета?

– Нет, я об этом подумала только сейчас…

После этой заминки мы замолчали. Оля была растеряна, но старалась не подавать виду. Закончив ужин, мы перешли в гостиную, уселись в кресло и закутались в плед у камина, рассматривая танцующие языки пламени. Огонь своей изменчивостью захватывал наше внимание, каждый раз представляясь в новых образах.

– Ты знаешь, мне казалось бредом то, что ты говорил о своих снах. Но ты был очень настойчив, – произнесла Оля, – и я поддалась тебе, потому что ты всегда был другим, не таким, как все остальные, кто за мной ухаживал. Поначалу отшивала, поскольку думала, что это твой метод, так сказать, склеить меня, но потом ты сказал, что мы будем вместе через год. Я лишь усмехнулась. А когда год прошел, ты не появился… Я специально ждала, чтобы показать, что ты не прав, думала, ты сам мне напишешь, что ошибся. Но тебя не было. Ты жил своей жизнью. Ах, если бы ты знал, как меня это бесило! Ты жил без меня! Я тогда думала, что сойду с ума. И, наверное, сошла бы, если бы не появилась сама в твоей жизни. Но ты меня продинамил! Это меня задело еще больше. А после появился… Ты это спланировал? Ну, сначала продинамить, а потом покорить?

– Оль, я уже почти забыл об этом, – ответил я, стараясь поддержать разговор, будто бы знал, о чем она говорила.

Слова Ольги подняли воспоминания о снах, которые мне снились когда-то давно. Затем произошел инсайт. Я осознал, что мне всю жизнь снилась не Оля, а совершенно другая девушка! Я это понял, так как в моих снах та самая девушка была ниже меня на полголовы, а Оля была ростом ровно с меня. Возможно, именно поэтому я не почувствовал себя с Олей, как дома. Подсознание узнало об ошибке и стало отталкивать новую реальность.

– Что-то случилось? – спросила Оля, почувствовав неладное.

Я не знал, что ответить. В голове не было нужных мыслей. Но одно я знал точно: нельзя говорить Оле правду. Ни одна женщина не потерпит соперницу в сердце любимого мужчины. Умрет сама и уничтожит того, кого любит, но не отступится. Либо сделает из мужчины тряпку, а затем разлюбит или испортит себе жизнь в попытках ему отомстить. Но так просто, как это может сделать мужчина, не отпустит.

– Кажется, алкоголь мне еще рано пить, – ответил я, стараясь все списать на экзогенные факторы.

– Может, тебе полежать?

– Да, пожалуй.

Лежать на месте мне было трудно. Но и пойти куда-либо без Оли я не мог, потому что она бы последовала за мной и не дала разобраться в нахлынувших мыслях.

– Знаешь, мне кажется, есть люди, как кошки, и есть люди, как собаки, – сказала Оля. – Кошки способны только принимать любовь и проявляют себя только когда что-то нужно, а собаки будут терпеть любую боль, даже когда их пинают, но все равно будут любить, взамен не получая ничего, кроме объекта любви. Ведь, похоже, так оно и есть, да? Уверена, так и есть. Ты бы к кому себя отнес?

– Котопес.

– Ммм… Хорошо. Какую кличку ты бы себе тогда примерил: кошачью или собачью? – улыбаясь, спросила Оля.

– Нам вроде уже не по двадцать лет, – грубо ответил я, чтобы Оля отстала и дала мне возможность подумать. Ее болтовня не давала сосредоточиться.

– Прозвучит банально, но, знаешь, стоит потерять что-нибудь ценное, – и сразу многое понимаешь и вновь открываешь для себя прописные истины, заключенные в простоте. Я не юна, я это помню. Нам уже неплохо за пятьдесят. Ну и что?! Чтобы жизнь заиграла по-новому, ее нужно увидеть в новом свете.

– При деменции человек откатывает в своем умственном развитии.

– Старый дурак! – ответила Оля и отвернулась от меня.

Я обнял ее сзади и задумался о возрасте, про который она говорила. Сколько мне еще осталось, двадцать-тридцать лет? Когда телом уже не молод, наконец-то начинаешь задумываться о жизни с позиции сделанного, потому что понимаешь, что вечная жизнь – это не про тебя и время подходит к концу. Смотришь и ищешь, что же все-таки успел сделать стоящего. И ведь, если вдуматься, жить чужой жизнью – значит, потерять свою! Потерять ту самую девушку из снов. Потерять те чувства и эмоции, которые должны были быть моими. Потерять все и быть обманутым. В целом это было основным камнем преткновения, который все это время не давал мне спокойно отпустить прошлую жизнь и устроиться в этой, как будто она моя с рождения.

В раздумьях мы заснули.

В окна несмело пробралось утро. На небе пенились облака. Оля еще спала, а я проснулся со стойкой убежденностью, что мне в этой жизни не место. Это, конечно, казалось абсурдом: прекрасная для своих лет жена, хороший дом, полная обеспеченность, самостоятельные дети, которые живут отдельно. Казалось бы, что еще надо? Но это было чужим и что-то во мне сильно противилось принимать чужую жизнь за свою.

Спустившись на первый этаж, я прогулялся по гостиной. Сложил на диване оставленный с вечера плед. Убрал стаканы. А когда смотрел, что еще прибрать, взглядом зацепился за фотографию на камине. В рамке за стеклом улыбались счастливые лица. Я взял фото в руки и сел на диван, разглядывая каждый изгиб кожи, чтобы в точности понять все эмоции. На брови был тот же шрам. Родимые пятна совпадали и у меня, и у Оли. У нее была маленькая родинка на шее в виде птички. Придраться было не к чему. Я отклонил фотографию от себя, стекло отблеснуло моим отражением, и я заметил, что в нем что-то не так. Вытащил фото из рамки, подошел к зеркалу и начал разглядывать себя. Но все было тем же самым. Кроме морщинок на лице: они немного изменились по форме. Тогда я взял другое фото и также подошел с ним к зеркалу, а затем со вторым, третьим, четвертым… Морщинки и правда изменились! Это значило, что характер и темперамент стали другими. Если сменится характер, то изменения будут, но незначительные, проявятся в тоненьких морщинках, но если сменится еще и темперамент, то форма морщинок изменится в принципе. Как складки на руке: стоит человеку глубоко поменяться, как все неосновные линии на ладони изменятся вслед.

– Это мы на отдыхе были, помнишь? – спросила Оля, зайдя в комнату и поправляя на себе махровый халат.

– Где-нибудь есть мои старые записи на листе бумаги? Нужны именно от руки.

– Зачем они тебе сейчас? – сонно ответила она.

– Оль, – сказал я, подойдя к ней и взяв ее за плечи, – мне нужны мои старые записи. Пожалуйста!

– В кабинете посмотри, – удивленно ответила она. – Твои же записи.

– Точно! – сказал я, поцеловал ее в лоб и помчался наверх.

Прежде чем взять лист со своими старыми записями, я на чистом листе написал несколько предложений. Затем сравнил. Почерк отличался. Причем он был совершенно другим. Если старый почерк был мелким и петельки смотрели вверх, то мой настоящий был среднего размера и петельки смотрели вниз. Также в старом буква «т» была с подчеркиванием сверху, а у того, что был сейчас, она писалась по-разному: то как печатная, то как прописная, но без подчеркивания.

Я откинулся в кресле, выдохнув:

– Я не сумасшедший…

– Что? – спросила Оля, услышав мой шепот.

– Оля! – воскликнул я. – Сядь!

Она послушно села и уставилась на меня. Ее черные волосы свисали на лицо, а изумрудные глаза ждали объяснений. Все в ней было готово меня слушать.

– Я изменился? По сравнению с тем, какой я был? Я изменился?!

– Что? В смысле?!

– Я изменился после того, как пришел в себя?

– Да. Ты изменился. Ты ешь, как крестьянин, и даже не понял вчера про цвет кампари.

– Как крестьянин? – переспросил я, не поняв, о чем говорит Оля.

– Ну, как быдло! Ты кладешь локти на стол во время еды, а когда ешь, тарелку наклоняешь к себе, а не от себя. И про цвет не понял, хотя сам мне рассказал негласное правило: подавать светлые напитки в качестве аперитива, а тёмные – как дижестив. Я уже молчу про культуру пития…

– Ясно. Смотри, – сказал я, протягивая ей листки с почерком.

– Что это? – спросила Оля.

– Присмотрись!

– Ну… – произнесла она, а после осела в кресле.

– И еще это, – сказал я, протягивая ей наше фото. – Морщинки!

Она осмотрела фото, затем меня. После перевела взгляд на листы бумаги.

– Мне говорили, что ты, возможно, будешь вести себя иначе, но не говорили, что настолько. Ты ведь меня совсем не узнаешь, да?

– Совсем.

Мы немного помолчали. Я хотел дать ей время подумать, прежде чем рассказать свою идею. Она огорченно посмотрела на меня. Вздохнула.

– Мне кажется, я не твой муж. Мы случайно поменялись. Он оказался на моем месте, а я – на его. Поэтому мы так отличаемся. Тело прежнее, да, но психика совершенно другая! Ты же сама все прекрасно видишь.

– Ты в своем уме?! Что ты несешь?

– Оля, посмотри на меня! – Я обхватил ее голову ладонями. – Я совершенно не узнаю тебя. Всю эту жизнь. И ты сама видишь, что я другой! Что-то произошло, когда меня лечили. Нужно повторить процедуру, и все вернется на место. Я здесь чужой!

– Ты хочешь в клинику? – спросила она.

– Да. Нужно все повторить.

– Ладно. Хорошо, – ответила она и с обидой на лице отправилась переодеваться.

– Оль, ты должна мне помочь! Обещай, что поможешь, – сказал я ей вслед.

– Я обещаю, – ответила она, остановившись и повернувшись ко мне. – Ты доволен?

– Да… – ответил я виновато, понимая, что причинил ей боль.

Мы собрались, сели в машину и поехали в клинику. Я сидел на пассажирском сидении и смотрел в боковое окно, переживая о том, как бы не ошибиться, как не умереть, пока будем пробовать, и вообще сомневался, получится ли... О чем думала Оля, я даже не представлял. Столько времени любить человека, а он вдруг заявляет, что он не он, а тот, кого она полюбила другой. Просто какое-то сумасшествие... Я сожалел о своем поведении по отношению к ней.

– Ты уверен, что этого хочешь? – спросила Оля, когда мы подъехали.

– Да, – ответил я, утвердительно качнув головой, – по-другому нам с тобой никак. Мы должны вернуться каждый в свою жизнь.

– Пошли.

Когда мы зашли в клинику, Оля на секунду отлучилась что-то шепнуть в регистратуру про кабинет психиатра. Затем мы поднялись на второй этаж и зашли в уже знакомый кабинет.

– Здравствуйте, – произнес я. Ольга молча прошла внутрь.

– Здравствуйте. Присаживайтесь, – сказал Семен Алексеевич, указывая на стулья перед его столом. Психиатр сидел в расстегнутом белом халате. У него были седые волосы на голове и в бороде. Глубоко посаженные карие глаза легко просматривались за очками с золотой оправой.

– Саше нужно помочь. Я обещала.

– Чем же, позвольте поинтересоваться?

– Он хочет провести повторную процедуру. Он считает, что он – это не он, а другой человек. А мой муж сейчас живет его жизнью, – произнесла Оля, явно раздраженная возникшей ситуацией.

– Это исключено! Повторная процедура вас убьет, – ответил психиатр.

– Почему? – спросил я.

В кабинет вошли санитары.

– Оля? – вопросительно произнес я, посмотрев на них, а потом на нее.

– Помогите ему, – произнесла она.

Стоило ей произнести эти слова, как в ту же секунду по ее щекам потекли слезы. Затем она встала и быстро вышла из кабинета. Раздался звук закрывающейся двери, и у меня сдали нервы. Осознавая, что мой план рушится на глазах, я бросился из кабинета за Олей, но угодил в руки к санитарам.

– Оля! Оля-я! – кричал я, но она не возвращалась.

Мне что-то вкололи. Через пару минут стало спокойно. Где-то в глубине глаз душа моя еще кричала, но уже совсем далеко и очень тихо. Словно споткнувшись над пропастью, что-то внутри уходило на второй план. Когда меня вывели из кабинета, я успел увидеть сидящую на полу Олю, которая прижала колени к груди. Она сидела, опершись спиной о стену, а меня буквально проносили рядом. Изо рта тянулась слюна, которую я не успел сглотнуть. Попытался вытереть ее о плечо, чтобы Оля не видела этого, но не удалось это сделать. Увидев меня, она подумала, что я что-то хотел ей сказать, и вскочила на ноги.

– Саша?! Саша!!! – закричала она и побежала за мной, но ее остановил Семен Алексеевич.

Крик жены затихал где-то вдали. Меня клонило в сон. Сознание перестало справляться с препаратом. Веки сомкнулись, стало темно. Дом с женой сменился палатой с диагнозом.

ГЛАВА II

Я очнулся в наблюдательной палате, привязанный к койке. Судя по всему, из-за повышенной дозы аминазина возникло состояние сна. Налицо была астения и сухость во рту. Ничего не хотелось. Даже вонь в комнате не вызывала протеста, а просто была в ней сама по себе. Глаза лениво рассматривали угол помещения, где смыкались две стены и потолок. Цвет потолка был белым. Цвет стен – светло-серый, без рисунка. Никаких эмоций он не вызывал. На окне стояла решетка с узором советских времен, который я смог рассмотреть на полу благодаря лучам солнца, проникающим в палату. Вокруг лежали обколотые и привязанные больные с обострением. Время просто текло, так же медленно, как обычно, но только это не вызвало какого-то негодования. Можно было просто подумать, но мысли с трудом возникали в голове. Для современного человека это очень страшное состояние – остаться без раздражителей, и потому он бы стал убегать: то в телефон, то глазами в окно, то в память, но не сидел бы просто так. Перспектива остаться наедине с самим собой, чтобы прислушаться к собственному телу, вызывает некоторый ужас в современном человеке, ведь он в кои-то веки начинает слышать существо, которое всегда носит с собой.

Мне было жаль Ольгу. Она ждала мужа из психушки, а вернулся другой человек. В моей памяти сохранились ее глаза, когда меня выводили из кабинета психиатра. В них была паника. Кажется, мужа она любила больше жизни и была готова даже поверить мне, лишь бы он вернулся из небытия и все стало как раньше.

– Как самочувствие? – спросил меня Семен Алексеевич, когда я более-менее пришел в себя.

– Хочется пить, – ответил я.

Доктор осмотрел меня. Голову давило в подушку, она была будто свинцовая. В глазах мутнело.

– Кажется, развезло на старых дрожжах, – прокомментировал Семен Алексеевич.

– Это был аминазин? – спросил я.

– Нет. Тизерцин. Он быстрее успокаивает. Думаю, вам еще нужно время, чтобы прийти в себя. Увидимся завтра.

– Угу, – ответил я, после чего меня отвели в общее отделение, выделив новую койку. Пролежав некоторое время, я отключился, но проснулся ночью от шума в палате. Кто-то стучал по стене чем-то тупым и мягким, непонятно чего добиваясь и, собственно, от кого. Встать, чтобы остановить немного раздражающее безумие, было лень. Понимание того, что я вновь оказался в клинике, довольно быстро настигло даже спросонья, но уже не вызвало никакого протеста. Лекарство явно еще действовало.

Утром меня привели к Семену Алексеевичу.

– Я вижу, вам стало лучше, – сказал доктор, жестом приглашая присесть напротив.

– Помните, я вам рассказывал о том, что со мной было? – спросил я.

– Да, припоминаю.

– Хорошо. – Я посмотрел на стол, а затем на доктора. – Мне нужно вернуться. Понимаете, произошла ошибка. Меня здесь не должно быть! Я хочу, чтобы вы вкололи препарат, который использовали раньше, и отправили меня снова туда. Потому что там сейчас другой человек, который находится вместо меня и тоже, возможно, нуждается в помощи.

– Другой человек? – заинтересовался Семен Алексеевич.

– Да. Муж Ольги. Видимо, препарат нарушил пространственные границы и нас бросило в альтернативные тела. Звучит как полный бред, но смотрите: у меня другие привычки, не как раньше, морщинки на лице изменились, а это значит, что появился другой характер и, возможно, даже темперамент. И, что немаловажно, у нас совершенно разный почерк. Вы ведь сами знаете, что почерк невозможно резко изменить или подделать.

– По этой причине вы решили, что живете чужой жизнью?

– Я чувствую, что живу чужой жизнью! Это может казаться параноидной шизофренией, но тогда почерк не изменился бы. А он другой!

– Напишите что-нибудь на листе, – сказал доктор и протянул мне чистый листок и синюю ручку.

– Что угодно? – спросил я.

– Да. Пару предложений.

Посмотрев в окно, я сделал запись: «Мне нужно, чтобы вы просто поверили и дали мне шанс попробовать, и, если не получится, я соглашусь на любой диагноз, который вы мне решите поставить».

– Могу заплатить, если хотите, – произнес я, отодвигая лист от себя.

– Но, если сработает, вы исчезнете и появится другой человек, который не будет помнить об этом разговоре, – ответил Семен Алексеевич.

– Да, вы правы. Я могу поговорить с женой, и она привезет деньги. Она будет рада возвращению своего настоящего мужа.

– Знаете, я был бы рад вам помочь, но дело в том, что нет никакого препарата. Мы вам подыграли, чтобы вы сами постепенно все вспомнили и разрушили то, что мы вам рассказали. Память должна была вернуться. Мы надеялись. У вас симптомы ретроградной амнезии. Вы физически пошли на поправку, но до сих пор совершенно не помните свою настоящую жизнь.

– В смысле?! Что вы такое говорите? Была ведь комиссия!

– Я читаю лекции в вузе на кафедре психиатрии и пригласил студентов-аспирантов поучаствовать в небольшом эксперименте, который, кстати, немного помог вам адаптироваться к реальной жизни. Жаль, что ненадолго. А ведь решение было действительно хорошим.

– Этого не может быть! – растерялся я, бегая глазами по столу и взявшись за голову.

– Сами посмотрите. – Доктор протянул лист с моей записью и лист, написанный мной, когда я только пришел в себя и писал, что думаю. Текст начинался так: «Человек создал для себя выбор, выбор дал варианты. Ориентация на удовольствия развратила варианты и создала общество потребления…».

– Ну, правильно! Я же только появился после эксперимента в этой жизни, – выдохнув, произнес я.

– Ой, не та! – произнес Семен Алексеевич и протянул другой лист, на котором был другой текст, но написанный точно таким же почерком. Что-то начало вспоминаться, вызывая деперсонализацию.

– Вы помните, как это писали? Мы тогда с вами составляли портрет семьи. А перед этим вы жаловались на пробелы в памяти. Прочтите. Что там написано?

Я наклонился над листом и начал читать: