Текст книги "Легендарь"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

12. Завзятый спорщик

Поскольку все по-прежнему молчали и только меж собою переглядывались, с умиленьем шмыгая носами, Фини-Глаз решительно повторил:

– Я говорю: спорить давайте. Настроение такое, хочется! А то и впрямь неинтересно.

– На что спорить-то? – осведомились въедливо из дальнего угла.

– Да на что угодно! Все равно.

– Ага, – со злорадством заметил кто-то, – про подвиги с три короба нагородил, чуть ли не песни пел, а как до дела дошло – так в кусты?! Героизмом только на спор занимаешься? Кому это нужно?

Фини-Глаз побагровел, набычившись, медленно сполз с табурета, смачно харкнул на пол и, закатав рукава, сунул под нос ближайшему же и всю дорогу помалкивавшему соседу мясистый холеный кулак.

– Убью, – мрачно, с некоторой пафосной раздумчивостью в голосе пообещал Фини-Глаз. – И буду это делать беспощадно. Ты на личности не переходи. Я ведь и озвереть могу. Понятно? Ишь, оскорблять меня надумал… Сопляк! И жена твоя не лучше… И все чады.

Сосед его, весь передернувшись от эдаких слов и сжавшись в комок, отпрянул на другой – пустовавший – табурет, испуганно икнул и со вздохом сказал:

– А вот и обознался ты, приятель. Невнимательный ты, право. Не я тебя оскорблял. Я только слушал, внимательно слушал, а оскорблять тебя, сам посуди, какой мне нынче прок? Ты же на Землю летишь, на самую Землю!.. Это ведь не шутка. Я тебя всегда уважать и любить буду. Да и не женат я, к тому же.

– Гм-ым… И то верно, – согласился, почесав в затылке, Фини-Глаз. – Извини.

– Да ладно, чего там, – послышалось со всех сторон. – Ты уж не обижайся, приятель. Ну, смолол кто-то чепуху – мало ли еще глупостей услышишь?! Забудь, дружище, не сердись… На-ка, выпей еще.

Фини-Глаз благодарно крякнул и единым духом опростал предложенный стакан киселя, после чего заметно приободрился, напыжился, щелкнул зубами и гаркнул так, что надоедливая муха, бившаяся об оконное стекло, рванулась, описала в воздухе бессильную дугу и замертво свалилась на подоконник:

– Спорим, что полечу! Ну, спорим!

– Хорошо-хорошо, – поспешно закивали отовсюду, – только не заводись. Пусть будет по-твоему. Давай спорить.

– А условия?

– Да хоть такие: не слетаешь с Земли на Луну – один, на плохонькой ракете, как легенды повествуют, – не видать тебе Спигоны целый год!

– Куда же она денется? – мигом всполошился Фини-Глаз. – Вы что, спрятать ее от меня хотите? Украсть у меня маленькую Спигону?!

– Ну-ну, угомонись, приятель, – ободряюще похлопали его по плечу. Никуда она не денется. Ведь сам затеял спор! Вот мы и решили сообща: проиграешь пари – целый год к Спигоне ездить не будешь.

– Ишь, чего надумали, шутнички!.. – дошло наконец до Фини-Глаза – А уж я-то испугался. Думал… Ладно, будь по-вашему, согласен. Только… ничего у вас не выйдет. Потому как нечего Спигоне без меня делать. Усохнет от страданий, а к другому – не переметнется. Второго такого мужчины, как я, во всей округе ей не сыскать.

_ Вот это уж ты брось, – оскорбленно загудели все разом, будто растревоженный улей. – Совесть надо иметь. Хотя… Проиграешь – тут мы и посмотрим… К тому же у тебя – жена, не забывай! Ведь если что…

– А подумаешь – жена! – нагло ухмыльнулся Фини-Глаз и высморкался в дальний угол ресторана. – Сами-то, небось, не лучше. Конечно, люблю я свою Фантипулу, так ей при случае и передайте, но Спигона!.. Да, вторая молодость у меня, братишки, новое дыхание открылось, пора возмужания, любовь – нежная и чистая!.. Яички – кипятком бурлят!

– Эх, смотри, Фини-Глаз, бросишь ты ее, Спигону эту, – заметил кто-то. – В первый, что ли, раз? Нехорошо ведь получается… Ты вспомни! Вон, пленительная Дыда – утопилась, а Стадулия и вовсе очумела… Прастакудия паскудством занялась… А все из-за кого?

– Подумаешь!.. – пренебрежительно пожал плечами Фини-Глаз. – Как будто мало дур на свете! Было б о ком вспоминать!.. Естественно! Надоест – и брошу. Да! И вас не спрошусь. Но сейчас… Истома, братцы, кровь стучит. Пропеллер в сердце! Ведь на Землю улетаю!

– На звездолет не опоздай, – спохватились вдруг. – А то, знаешь…

Фини-Глаз выдернул из заднего кармана позитронные ходики с репетицией – стариннейшей фирмы «Слава Павлик Морозов-Бурда»– и, щурясь, уставился на циферблат.

– Кажется… уже – опоздал! – с непонятной радостью сообщил он.

– Брось! – мгновенно загалдели все. – Не может быть! Мы этого так не оставим! Ну-ка!..

Они дружно извлекли свои хронометры – надежные, в делах проверенные, ну, а кое у кого и вовсе суперточные, с астральным кукованием и барабанным перестуком, – и, шевеля губами, морща лбы, с усердием взялись подсчитывать – конечно, округленно, – сколько времени осталось до отлета.

– Главное, не паниковать, – рассудительно сказали сразу несколько голосов. – Главное, держаться молодцом. До старта еще о-го-го! Час! Или полчаса. С минутами… Или чуточку побольше… В общем, все нормально. Панику отставить, живем себе в радость!! И потом, дружище, у тебя ж билет в кармане! Разве может звездолет без тебя стартовать? Они же там знают, кто летит этим рейсом – все должны быть на местах, иначе зачем огород городить?! Ты не волнуйся. Мы тебя в обиду не дадим. Они подождут. А то мы такое им учудим!.. Вот только кликни. Да, ребята?

– Спасибо вам, – вконец растроганный, поблагодарил Фини-Глаз. – Век не забуду. Но я все-таки пойду. С билетом на руках опоздать неудобно. Скажут: некультурный. Ну, зачем?.. Вот вернусь – тогда…

– Про спор не забудь! – напомнили ему.

– Я о таких вещах не забываю никогда! – гордо ответил Фини-Глаз. – Погодите, обо мне еще в газетах напишут! Только и разговоров будет…

– Силен! – поразились вокруг. – Ай да Фини-Глаз! Куда махнул!.. На-ка, выпей на дорогу.

Фини-Глаз, признательно кивнув, опрокинул последний стакан киселя, сладко потянулся – и тут ни с того ни с сего полез драться.

Все моментально шарахнулись в стороны, но кто-то все же угодил под пудовый Фини-глазов кулак да гак и остался лежать на полу – без чувств, с подбитым глазом и с блаженною улыбкой на губах.

А скандал разгорался…

– Выходи! – орал Фини-Глаз, искусно молотя пустоту перед собой и задом зачем-то пытаясь своротить литую стойку бара. – Выходи один на один! Я не трону!.. Жалкие трусы! Где вы все? Давай-давай!..

Пробоксировав минуты три, а может быть, и все четыре, он повернулся к стойке лицом, как следует прицелился, вцепился в нее руками, страшно загоготал, рванул что было силы на себя и вдруг, сдвинув стойку с места, протаранил ею дальнюю стену кабака, так что все графины, вазы и фужеры, жалко зазвенев, дружно посыпались на пол и разлетелись вдребезги, выскочил на улицу, споткнулся обо что-то, перелетел через стойку и хлопнулся на землю.

Дружки, попрятавшись кто где, упорно не желали покидать своих укрытий.

Некоторое время Фини-Глаз, полный обиды и негодования, ошарашенно таращился по сторонам, но потом все же встал, потирая ушибленный бок.

– Ну, вы тут – как хотите… – смиренно произнес он. – Я, пожалуй, пойду. Неудобно опаздывать!..

13. Дармоед

Никакой предвоенной паники, столь подробно, столь хорошо, столь часто и со вкусом описываемой во всевозможных исторических романах, что доводилось читать Крамугасу, в городе не наблюдалось.

То ли доблестные горожане еще не знали о предстоящем тотальном побоище, то ли уже знали, но дипломатично делали вид, будто им на это совершенно наплевать, – во всяком случае в скверах, на улицах и площадях, на всех самопарящих уровнях царила полнейшая безмятежность, более того, преступная какая-то игривость и самоуспокоенность, что возмутило Крамугаса не на шутку.

Война есть война, как ты к ней ни относись, соображал он, усиленно припоминая разные умные слова из прочитанных книг, и если я обязан сей же час сломя голову мчаться на неведомый мне Пад-Борисфен-Южный и сочинять денно и нощно какую-то там завиральную статью, причем для их же блага – ведь не для себя! – то какого черта эти самые горожане…

Что они сейчас должны усердно вытворять, он понятия не имел, но это его ничуть не смущало.

По дороге на Ближний Внутренний Космотягодром он несколько раз решительно и резко останавливал свое мнемотакси и, чуть ли не по пояс высовываясь из узкого открытого окошка, всевозможными загадочными знаками пытался подманить для разъяснительной беседы кого-либо из прохожих.

Однако те только отмахивались, смущенно отчего-то краснели, бледнели, бочком пятились в сторону, случаюсь, даже говорили грубости, а то и попросту – без лишней канители – задавали стрекача.

Короче, заинтриговать не удавалось никого.

Тогда уж Крамугас не выдержал, собрался с духом, даже дверцу приоткрыл немного и остервенело заорал на всю улицу:

– Сограждане, вы что же, я не понимаю?!. Война на носу! Беда какая! Не отлынивайте – бдите!

Тут случился казус.

Какой-то ветхий, лысый и очкастый тип с обглоданной козлиною бородкой и с седыми усами-сопливчиками подугристым носом, в бесцветных подштанниках с широкими лампасами на босу ногу приблизился к нему и ядовито поинтересовался:

– Пугать, да?

– Вовсе нет, – обиделся Крамугас. – И в мыслях не было. Я констатирую и призываю. Так теперь везде, я полагаю… Все теперь должны…

– Ну, а пугать-то зачем? – не унимался тип. – Кто вам позволил?

– Да бросьте, что вы, в самом деле?!. – расстроился Крамугас. – Я ж по-хорошему. О вас забочусь… Нам Вистула-0 войну объявила!

– Кто сказал?

– Есть информация, – уклончиво ответил Крамугас.

– Ага, вот так… – сообразил, наконец, тип, паскудно щуря глазки. – Ну, а мы?

– Вот потому я вас и призываю!

– Я спрашиваю: мыей что-нибудь объявляли?

– Откуда же я знаю, – пожал плечами Крамугас. – Как будто нет…

– Тогда зачем народ пугать? – разозлился тип. – Кто дал такое право?

– Вы не желаете понять… – пролепетал совершенно сбитый столку Крамугас.

– А вот и нет, а вот и нет, отлично понимаю! В самый корень зрю! Это – диверсия! – завопил незнакомец. – Шарман! Идеологическая диверсия! Тлетворное влияние враждебных сил! Это я как ветеран вам говорю.

– Простите, ветеран – чего? – не понял Крамугас.

– А не важно! Я чего хотите ветеран. Хотя бы этого… патриотизьма. Слово-то – святое! Я, можно сказать, как последняя вдова неизвестного солдата – строг, любим и величав!.. Все, стало быть, благоговеть должны! Вот так! Да-да! Не сомневайтесь! Все – молчать, и все – благоговеть! Шмир-на! Кру-гом! На-зад! Я уж пытал, на тот свет отправлял – шпалерами. Свят нонеча, как никому не снилось!.. Слово мое – закон!

– И все равно… Нет доказательств, – попытался увернуться Крамугас.

– А я? Я сам? Не доказательство?! То, что я здесь, – вам мало, да? Основа, патриот… Что, это вам не аргумент? Какая клевета!.. Мало того, что это диверсия, но ведь еще и клевета! Кошмар! Нет срока давности, у нас такого для своих – нет!.. Ну, каков?! Хватайте! Нам порядок нужен, бдительность нужна! Идеологическое распыленье на народ – недопустимо. Я – идеология, и хватит. В век счастливого смотренья в завтра – кто позволил закрывать глаза?!. Святая память не простит!

– Но вы же извратили все мои слова! Нельзя же так! Я буду жаловаться!

– Нет, вы слышали? Вы все все слышали! – заверещал истошно незнакомец. – Подойдите ближе и послушайте его! Что-то неслыханное! Он меня пугает! Нет, каково?! Не отдадим завоеваний наших! Да! Держава вечна и прочна! Кругом враги, но мы их – в пыль!..

Он, изловчась, вцепился в Крамугасово плечо и принялся дико махать рукой всем проходящим мимо.

– Пустите, – жалобно попросил Крамугас. – В конце концов – мне больно!

– Ага, – приплясывая на месте, торжествующе ухмыльнулся тип, – и правильно! Сознался!

– В чем? – побледнел Крамугас.

– А это уже совершенно неважно, – заявил тип непреклонно. – Абсолютно не имеет значения. Главное – ты сознался. Остальное – дело времени.

Начал собираться народ.

Все стояли, улыбаясь, и с равнодушным любопытством поглядывали на Крамугаса.

– Только вдумайтесь, друзья мои! Проникнитесь безумием момента! Он сказал, что Вистула-0 объявила намвойну, – разглагольствовал тем временем тип. – Возможно, не исключено. Но это еедело – объявлять или не объявлять. Мытут не при чем. Ну, право же, какое намдело до Вистулы-0 – до этой букашки мироздания?! Ничтожный, непотребный мир!.. А это чудовище пугает какой-то там войной! Ничего себе замашки, а?! Нет, я так дело не оставлю. Мне за что почетный орден еще в мою бытность молодым давали? Я тогда не взял, поскромничал, но ведь – давали!..

– Я не понимаю… – пробормотал Крамугас.

– Молчи! И так уже во всем сознался!

– Но в чем, в чем?!

– А в том, что ты пытался посеять панику. Это раз. Ты заранее пугаешь войной, покуда она еще не началась. Это два. Ты хочешь, чтобы к критическому моменту мы все были психически надломлены, деморализованы и оттого проиграли войну по всем статьям. Это – три! Видите, сограждане, как я ловко вывел его на чистую воду?!

Тип рукавом угер со лба обильно проступивший пот и умиленно подергал себя за бородку, не забыв марафетливо лизнуть усы-сопливчики.

Но тут из-за ближайшего угла появился Автоматический Блюститель Принципов.

Народ загомонил и с готовностью раздался, пропуская важного Блюстителя к месту, где, всем на радость, назревала несравненная уличная склока.

– Ба, кого я здеся вижу! – загрохотал он тотчас же на весь квартал. – Дармоед с Лигера-Столбового! Опять втираешься в доверие к честным гражданам! Брысь!

– Ошибаетесь, – холодно и с немалым достоинством отозвался тип. – Я теперь Дармоед с Виадуа-Кольцевой. Переменил местожительство. Приписочка к местечку есть. Все – на законном основании. Я больше не бесс-маркоманн. Я теперь – кельтик. С прежних позиций травить меня не можете. Так-то вот. Меняйте принципы.

– Сменил – готово! – проурчал Автоматический Блюститель Принципов. – Ба, кого я здеся вижу! – с новой силою загрохотал он на всю улицу, так что народ от страха вмиг окоченел по стойке «смирно». – Дармоед с Виадуа-Кольцевой! Опять втираешься в доверие к честным гражданам! Брысь!

– Вот теперь – ухожу, – согласился Дармоед. – Законы можно попирать, но уважать обязан каждый. Жаль, на этот раз ничего не получилось. Я так надеялся!.. Объект для критики был первостатейный. Все прямо рты пораскрывали… Море слов, услада слуха… Еще б чуть-чуть – и я бы был обласкан. Да, досадно.

– И чтоб не смел тут больше появляться! Где угодно, но – не здеся! Запрещаю! – проорал Автоматический Блюститель Принципов.

– Увы, ошибка, горькая ошибка, – заключил со вздохом Дармоед. – Всегда в последнюю минуту что-нибудь не так… А мне при жизни – памятник бы надо, грандиозный!.. Скольких я уже – и бескорыстно… Ведь умру – кто еще будет?!.

Он гордо сунул ладони за пояс своих генеральских подштанников, как умел, расправил плечи и с независимым видом, что-то насвистывая себе под нос, старческой шаркающей походкой тылового генерала двинулся прочь.

В толпе заулюлюкали, зашикали, а кто-то даже – под всеобщий хохот – кинул в Дармоеда камень.

Таким ведь можно и убить, подумал боязливо Крамугас. Нехорошо…

– Вот-вот, – сказал, внезапно останавливаясь и раскидывая в стороны дрожащие ручонки, Дармоед, – вот так меня и ценят… Каменюкой, грязью… А ведь слушают, мерзавцы, – когда нет поблизости властей, еще как слушают! Эх, вы!..

Лишь гораздо позже Крамугас в подробностях узнал о трудном счастье Дармоеда, о его на редкость романтической судьбе. Но делать из него героя уже было не с руки, поскольку в этом амплуа к тому моменту фигурировал другой…

И не единожды потом, сколачивая новую легенду, Крамугас корил себя, что в подходящую минуту не прочувствовал, как надо, конъюнктуру и не создал, от кассы далеко не уходя, столь нужную начальству, столь необходимую для всех желающих понять патриотизм как точную науку «Повесть о Настоящем Дармоеде».

Такой материал прошляпил!..

Подлинного имени пройдохи и нахрапистого крикуна никто не ведал. Впрочем, как его ни называли, тот немедля откликался. И на «Дармоеда» – тоже. Так сказать, не брезговал. Народу это показалось славным – вот и прижилась со временем кликуха. Некая щемящая и вместе с тем суровая правдивость заключалась в ней… Тем более что Дармоед во всей округе был фигурой колоритной и отменно знаменитой.

Сызмальства дремучий, но (а может быть, поэтому) – изобретатель вечных и вселенских двигательных ценностей и прочих атрибутов счастья, исключительно толковый поноситель и типун на лбу прогресса, был он вообще-то выходцем с Земли, где крупно погорел на некой исторической афере.

Кажется, в тот раз состряпал он трактат о совокупной и непреходящей роли для грядущего деяний всех тиранов и вождей, коими те в седую старину были славны в глазах приспешников и подхалимов; более того, пописывая постоянные доносы, рьяный Дармоед попробовал тем самым связать минувшее с сегодняшним и, как ему мечталось, смотать в необходимый современникам клубок все исторические нити.

Ему прозрачно намекнули, что подобной связи и в помине – нет.

Упрямый Дармоед встал на дыбы.

Он так артачился, что его срочно пришлось выселить с Земли как мусор, который может наплодить микробов.

На первых порах активно конфронтирующий с альма-матер Лигер-Столбовой сжалился и приютил изгоя у себя.

Тут Дармоед воспрянул духом, ощутив себя непотопляемым творцом, и снова взялся за свое, и в благодарность тотчас же сварганил цепкую доносную теорию прогресса: мол, разум появился прежде здесь, на Лигере-Столбовом, и уже после, как следствие казенной переписки, – на Земле, а нее земные динозавры произошли от Столбовых бойцовых петухов.

Неугомонность его, впрочем, снова подвела – он вскорости и на Лигере, исключительно провинциальном, тихом, всем успел проесть печенки.

Вышибли его без разных дипломатий, как умели, – от греха подальше.

Но и тут ему приют нашелся: в новом месте, на Виадуа-Кольцевой, он обитал три с половиной долгих года и даже вроде бы примолк. Но под конец не утерпел…

Тогда-то на неясном горизонте вдруг и замаячила, по случаю, Цирцея-28.

Вот, встрепенулся Дармоед, где самый центр событий, где, глядишь, найдутся слушатели и – чем черт не шутит? – верные соратники-мичуринцы, друзья-ученики!..

Мысль о племени дармоедовом, могучем и прекрасном, способном всю обозримую вселенную заполонить, нынешнему Дармоеду не давала спать спокойно.

Ведь прежде – были! И трудились, как волы, к давно отмершим идеалам (если надо, силой) приобщая род живой.

Вот были дармоеды! Сказочное время!..

Ну да история – тут Дармоед садился на любимого конька – всегда: откуда вытечет – туда и возвратится. Может быть, как раз настал такой момент? И Цирцея-28 – та самая первая ласточка, за которой полетят другие?

Ласточки, головы, миры…

Ах, до чего же Дармоед ценил глобальные законы мирозданья, почему его с Земли когда-то ведь и вывезли как мусор, чтобы впредь не разводил микробов!..

И он, душою славно укрепись, немедля устремился на далекую Цирцею-28. Увы!..

Цирцее-28 всегда жилось излишне хорошо. В таких спокойных и ухоженных местах любому, кто мечтает проповедовать всерьез, бороться с чем-то химерическим и сеять пригоршнями корневое да исконное, – работы не найти. И остается лишь бесстыдно подвизаться в дармоедах.

Ну, а Дармоед и был от всей своей генетики таким!.. И даже на другое не претендовал. Он только требовал, чтобы учитывали непременно: хоть он и вправду Дармоед, но невиданной, новой формации – из трудовых.

А это очень потешало всех, кто с ним соприкасался. И – как следствие – разочаровывало вовсе.

Эдаких идейных дармоедов нигде, похоже, не любили: шуму много, толку – никакого.

Вот если, говоря везде пустые словеса, он стал бы потихоньку воровать, всем объясняя собственный достаток пережитками больших идей, которые, пристраиваясь к завтрашнему дню, благополучно кормят ныне, – ну, тогда бы, может быть, к нему и отнеслись с сочувствием и даже уважением: мол, все-то он умеет, разбирается, негодник, что почем…

А воровать он толком не умел. Вот и шпыняли отовсюду…

Впрочем, Дармоеда это мало волновало.

Он жил себе и, так сказать, капитулировать не собирался. Знал ведь: поначалу слушатель всегда найдется. А уж после – будь что будет…

Толпа быстро рассосалась.

– Ну, а вы тут все стоите! – с грозным видом повернувшись к Крамугасу, грянул на целый квартал Автоматический Блюститель Принципов, – Непростительная глупость! Истекает последняя, двадцатая минута разрешенной здесь стоянки! Если вы дорожите временем – брысь!

Блюститель клацнул сочленениями, грохнул пяткой об асфальт и замер, выжидая.

Крамугас не стал ни секунды препираться, а лишь напряженно подал мысленную команду: «На Космотягодром галопом марш!», и мнемотакси, сорвавшись с места, полетело, не разбирая дороги.