Текст книги "Легендарь"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Александр Силецкий
Легендарь

Пролог

Это была весна!..

Удивительная весна, не походившая ни на одну из тех, что уже двадцать раз являлись Крамугасу.

По такому случаю радость его наполняла сногсшибательная, и он, распластавшись в стареньком, видавшем виды кресле своего одноместного звездолетного номера, горланил песню: как всегда, фальшиво, но – самозабвенно:

– Мне хорошо, тара-ра-рам, как никогда, тарам-ту-рум, и сил во мне хоть отбавляй, турум-тум-тум, и голова моя ясна, ах, тата-рам-та-тарара, и все мне нынче – нипочем, тарам-та-рара-рара-ра!..

А как светило, пригревая, солнце, как пахли набухавшие почки на деревьях, как томно шелестели ветерки!.. Восторг, да и только!

В особенности ощущалась весна здесь – средь пустоты, в открытом космосе.

Уже хотя бы потому, что здесь ее не было вовсе, в то время как там, на покинутой родной планете, все готовилось вот-вот расцвести и заблагоухать – умопомрачительно!

Крамугас стартовал весною и память о ней, как самый главный свой багаж, с почетом и благоговением принес с собой на звездолет.

Поскольку улетал надолго – может, навсегда. И память о весне была ему необходима.

Она была как талисман. Как верный знак того, что впредь все будет хорошо.

Тем более что за провоз воспоминаний в таможне пошлин не взимали.

Это он тоже учел – правда, задним числом.

1. Бетис-0,5

Он явился на свет и ровным счетом двадцать лет прожил на планете Бетис-0,5, где обитало шумное и жизнерадостное племя ванделиков-каллаиков.

Крамугас любил своих соотечественников и в душе неустанно гордился ими.

И было отчего!

Во-первых, о такой планете мало кто слыхивал.

Это было несомненным плюсом, потому что все другие, более известные и по такой причине популярные, миры наводняли толпы туристов – там повсюду, что и привлекало славных обывателей, мозолили глаза аттракционы, фабрики, заводы, фабриканты, заводчане, пляжи, отели, мотели, бордели, учреждения весьма значительные и учреждения попечительные, учреждения жуткие и учреждения, пускающие утки, простиздеськи и проститамы, депутье и разное рванье, судьбодои и судьбодавы, мудрофобы знатные и мудрофилы платные, космодромы и конодромы, панорамы всякие: круговые и квадратные, закрытые и завсегда прокатные; там дымили трубы и трубки, разгуливали все неглиже или в тулупах, воевали, заселяли, исправляли, выявляли, брали, драли, крали, с раннего утра прыгали туда-сюда, смешивали все и вся, с чем попало и как попало, где пропало и куда пропало, – короче, иные (по уверению толковых справочников) цивилизованно-знаменитые миры были затоптаны и изгажены донельзя, ими восторгались и их же проклинали, на них с усердием молились (в переносном смысле, разумеется, ибо давным-давно религии в Галактике были решительно отделены от дома и семьи и взяты на вооружение спецпропедевтикой для всех начальных школ с особенным уклоном – как некий вариант внеклассных тихих игр на свежем воздухе) и в то же время всячески от них бежали, едва лишь подворачивался подходящий случай.

Таким образом, в отличие от прочих буйно процветающих планетных островов, в рекламных призывалках именуемых, как под копирку, цитаделями непроходимой человеческой премудрости, Бетис-0,5 смиренно сохранял свою первозданную чистоту и свое исконно-вернославно-передовое великолепие.

В такой неброскости для остальных, вне всякого сомнения, была немалая заслуга славных поселян, которые витиеватых слухов о своей планете никогда, нигде и ни при ком не распускали.

Правду – говорили, но – исключительно промеж себя и шепотком, поскольку держались давней и проверенной стократно установки: лучше иметь правду за пазухой, чем фигу в кармане, особенно ежели фига чужая, а правда – своя, кровная, добытая по случаю, хотя и с превеликими трудами.

В общем, жили себе потихоньку – и были довольны.

Во-вторых, – и это уже касается сугубо внутренних дел Бетиса-0,5 (потому что другим мирам, с их чванливостью, помпезностью и дутым блеском, на такие детали отменно начхать) – на планете было пять городов, шестнадцать огородов, семь деревень столичного типа, одиннадцать пристроенных бань совместного подмыва, шесть маяков, один космодром с тринадцатью ракетами канатной тяги на восьми приколах, сто двадцать пять трехэтажных домов и один раскладной небоскреб, полтора телефонных узла на восемнадцать абонентов по секрету, две лодочных станции, один универсам и сразу три экспресс-универвама (впрочем, что это такое, никто в точности не знал), а также девяносто девять плазмо-керогазных станций холодного режима и тысяча двести шесть полуиндивидуальных искрохронов на запученном пространстве; кроме того, там были два университета для малолетних и триста семь начальных школ для престарелых ценных кадров, деньгами никто не сорил, благо неведомо было, куда их девать вообще, вместо денег совали все друг другу пуговицы и говорили «цок!» , о войнах давно уже позабыли, ели и пили, сколько душа пожелает, иными словами, прорву, любовью занимались в меру, иными словами, постоянно, пели хором, ходили гуськом под барабан, играли в салочки и в прятки, в отпевания и святки, мальчикам давали женские имена, а девочек не называли никак, стариков и старух сплавляли на Пифей-Плодородный резвиться (на Курсы повышения квалификации ядреныхветеранов, например), работой себя не утруждали, плодили гениев не более ста с половиной в год (без исключенья – кротких и незамутненных бюрократов с творческим запором), говорили по-бетисски, по-фильдисски, по-кумысски, по-метисски, по-этрусски, на новейшем греческом, который полагали раз и навсегда древнейшим, на языке глухонемых, который почитали самым благозвучным, и на всегалактическом эсперанто с заметным грузинским акцентом, чему всякий раз удивлялись; и всего населения на планете было шестьдесят тысяч с некоторым остатком, сохраненным про запас (на случай недорода или если надо подвиг совершить).

Конечно же (и эта мысль даже обсуждению нигде не подлежала!) такую блистательную цивилизацию при столь малом числе коренных поселян мог создать лишь исключительный по своей бдительности и единовзглядию народ.

Между прочим, эдакая самобытность также неназойливо, но исключительно уверенно и твердо отгораживала Бетис-0,5 от пагубного и тлетворного влияния иных, густо-фешенебельных цивилизаций обозримой Вселенной.

Ведь не случайно, надо думать, все педальные гоп-звездолеты, по причине их сомнительной передовитости, оставили врагам – мол, зажирайтесь сами! – а у себя о них таинственно молчали, равно как и о компьютерах на паровом приводе. А о том, что есть еще компьютеры совсем передовые, на приводе клизмо-дизельном, и не узнали вовсе никогда. Из звездолетов же оставили себе лишь те, что на канатной тяге…

Истинно: потребность – вторая натура.

Ну, а ежели натура – скромная, пытливая, потливая, живущая крылатою мечтой?

Опять же – лучше иметь мечту за пазухой, чем фигу в кармане.

Ибо мечта – всегда своя, кровная; тогда как фига, порожденная прогрессом, всегда, в сущности, ничья, но может до того обидно подкузьмить, если, раззявив рот, будешь глазеть по сторонам да знаки разные командные слать в пустоту, что мало не покажется!..

Так что понятно: Крамугасу воистину было чем и кем гордиться. Однако же – нисколечко себя при том не утомляя, что особенно ценилось.

Да, когда-то и Бетис-0,5, подобно прочим многочисленным мирам, был лишь одним из рядовых поселений Земли, великой Праматери Цивилизаций.

Но мало-помалу все эти поселения обособились, завели самобытные, местные традиции, наладили собственные хозяйства и стали относиться к Земле уже не как угодливые сателлиты к несгибаемому центру власти, а – на равных.

Земля поначалу куражилась, сопротивлялась, даже гневалась, но, увидав тщету своих потуг, махнула на обнаглевшие миры рукой.

Тем паче, что сама она изрядно одряхлела.

Куда почетней было слыть ПраматерьюЦивилизаций, чем их усердным соглядатаем.

2. Подозрительный субъект

В Планетном Отделе Виз для Порядочных Граждан народ толпился, как всегда.

Не то чтоб все желали разом и бесповоротно улететь (иным не позволялось даже помышлять об этом – ввиду какой-то особливости в их головах, не подлежащей обсужденью), но на всякий случай были здесь, резонно руководствуясь нехитрым принципом: нет – так нет, тогда и по домам, до завтра, ну, а коли – да и вдруг случайно повезет…

Никто с собою не таскал тяжелых саквояжей, рундуков, баулов, всевозможных сумок и тюков, однако ж самое необходимое для дальних странствий все-таки держали при себе – чем черт не шутит!..

Всем хотелось и мир посмотреть, и себя показать. А пускали – поштучно.

Толпа у дверей стояла плотно, так что Крамугасу пришлось изрядно попотеть и вовсю поработать локтями, прежде чем он сумел пробиться ко входу.

– Эй, – неслось ему вослед, – зародыш, ты не будь, любезнейший, скотиной, ты куда же прешь?!

– Вот таких дармоедов мы растим у себя… Ничего святого за душой… Позор! Я лично не могу теперь лететь. Мне стыдно перед миром!

– Можно думать, его выпустят сейчас! А вот прижучат, как меня, – и все…

– Да по ногам-то, по ногам… О, боже мой. Подлец! Он меня лапает!.. Я что – девчонка? Просто ужас!

Крамугас временами замирал, переводя дух, и затем скороговоркой объяснял, смущенно улыбаясь:

– У меня, знаете, билете распределением, я ведь не просто… Все по закону, мне разрешено. И я совсем не дармоед… Ну, разве я похож?

– Э, мил соколик, – возражали ему, – ты нам мозги не полируй! У дармоеда-то как раз рожа самого трудяги, раба высокой мысли. За версту видно: пышет человек энтузиазмом – значит, дармоед.

Слыша такие ужасные слова, Крамугас старался лицу своему придать выраженье неказисто-глупое и честное, как в годы обмученья в Школе, и, с вежливой улыбкою кивая всем, кого бесстыдно обрабатывал локтями, тихо продирался, лез ко входу, тужился и наконец – достиг.

Дверь оказалась заперта, но было в ней приветливое, с тюлями, оконце.

Крамугас в него заглянул и выпалил как на духу:

– Я – Крамугас. Я тут давно. Мне надо улетать. По существу. Все основанья – есть.

– Ну, коли так, то заходи, – ответил чей-то строгий голос из-за двери, и невидимый замочек отомкнулся. – Мы тебя сейчас проверим.

Крамугас проворно прошмыгнул в образовавшуюся щель и моментально оказался в длинном-длинном узком коридоре с гладкими, поддерево отделанными стенами, абсолютно пустом и каком-то мертвом – только в самом конце его виднелась тускло подсвеченная сбоку еще одна дверца.

К ней-то Крамугас и устремился.

– Стой! – сердито скомандовал голос. – Я же сказал: будет проверка!

– А… чего там проверять? – усомнился Крамугас. – Ведь вот он – я.

– Этого мало. Может, ты – да не совсем… Это раз. Впрочем, в Отделе уточнят. У нас другой ход интереса: насчет разных побуждений, состояний, багажа… Это, значит, два. Так что давай приступим. Отвечай только: «да» или «нет». Принял или нет… Живой компьютер, понимаешь. И железного не надо. Техника!.. – голос счастливо захихикал.

– Хорошо, – смиренно согласился Крамугас. – Я постараюсь.

– Итак. Ты прежде покидал Бетис-0,5?

– Нет.

– И не надо, честно говорю. Ну, это мы еще проверим… А мечтал об этом?

– Нет.

– Молодец! Опять же надо проверять… Ну, а теперь? Приспичило?

– Да.

– Ишь ты, говорливый… Сам, выходит, захотел?

– Нет, что вы! – испугался Крамугас.

– Я же сказал: отвечай только «да» или «нет»! Значит, посылают? – Да.

– Выясним… Надолго?

– Да. Я по распределенью, на Цирцею-28.

– Опять лишнее болтаешь! Это тебе в плюс не зачитается – совсем наоборот!.. И на сколько же конкретно? Переходи на человеческую речь.

– Ну, я не знаю…

– Как же это? – злобно осведомился голос. – Все – знают, а вы – не знаете… Какой вы подозрительный субъект! То есть – ты, конечно.

– Почему? – обиженно скривился Крамугас.

– Да потому что вы – само собой, в кавычках вы! – это когда есть уваженье или там зависимость какая. Словом, интерес. А тут – за что же уважать? Ошибка вышла, извиняюсь. Нет покуда интереса.

– Да уж ладно… – Крамугас растерянно развел руками. – Я и не настаиваю очень, вам виднее… Ну, а почему вдруг подозрительный?

– Так, милый мой, естественно! Обычно, улетая, пишут точно, на какой срок нужна Виза.

– Я не знаю…

– То-то и оно! Ты должен указать, к примеру: через две недели возвращусь.

– Нет, это слишком скоро.

– Через месяц! Через год!

– Не знаю…

– Может быть, в гробу? Вернешься с миром, чтоб твои останки схоронили здесь?!

– Да мне и в голову не приходило!..

– Что ж, выходит, никогда? Я так и запишу конкретно: никогда?!

– Пишите, – согласился Крамугас. – Мне все равно.

– А мне вот – нет! – сварливо отозвался голос. – У нас порядок любят. Для отчету. Ладно, никогда – так никогда. Разумно. Тоже срок. Его и впишем. А теперь поговорим о багаже. Учти, существуют по закону ценности, которые из славного отечества запрещено, ну хоть ты тресни, вывозить!

– Ой, что вы! – замахал руками Крамугас.

– А это мы сейчас посмотрим. Опять же, отвечай только «да» или «нет». Трюфанчики везешь?

Крамугас понятия не имел, что это такое, но на всякий случай ответил:

– Нет.

– Гляди-ка!.. – удивился голос. – Ну, а барабарики – везешь?

– Нет.

– Надо же!.. А симпампульные гульфетки?

– Нет.

– Очень странно, очень, – усомнился голос. – Этого добра обычно так и норовят побольше прихватить. Хотя… все может быть… Но уж толковые-то книжки?!.

– Да, – сознался Крамугас, – везу.

– Ага! Ну вот, – с немалым удовлетвореньем хмыкнул голос, – я так и знал! Их тоже нельзя вывозить. Так что не взыщи, любезный, весь твой багаж мы конфискуем. Лететь придется налегке. Багаж оставь там, где стоишь.

– Но, позвольте!.. – возмутился Крамугас. – Я протестую! У меня там масса нужных мне вещей!..

– А я предупреждал. Одна запрещенная вещь дискредитирует все остальное. Как и скверная мысль. Рядом с ней все прочие благие – совершеннейший пустяк. Скажи спасибо, что хоть так-то отпускаем.

– Да уж, – чуть не плача от досады, запричитал было Крамугас, – все эти ваши штучки-финтифлюшки, которые запрещены… Знаем мы… Ведь – барахло!..

– Не обижай, – заметил голос. – Все, в реестр занесенное, святое! И для нас, и для тебя.

– Для вас – не спорю. Ценное, святое!.. – широко развел руками Крамугас. – Сегодня ценно, завтра – нет. А то, что живой человек летит – человек! – это пускай, он ценности не представляет. Так?

– Человек – существо хоть и живое, но смертное, – проникновенно возвестил голос. – Это непременно надобно учесть. А вещь, при должном к ней отношении, – бессмертна. Вот и бережем. Ты вспомни-ка учебную историю, любезный. Человек валютой не был никогда, тогда как вещи, им произведенные, – у всех народов и в любые времена. Еще вопросы – есть? Мне на обед пора… Короткий день…

Крамугас наморщил лоб, припоминая.

– Да? И что теперь мне делать?

– Ступай прямо, дверь открой – и можешь свою Визу получать. Тебя уж там давненько ждут.

Резонно сообразив, что разговор исчерпан и большего он не добьется, Крамугас налегке двинулся по коридору.

Багаж его отныне мертвым грузом будет пребывать в особенном Отделе Регистрации и Ожиданий.

То, что перехваченные вещи возвратят домой как никому не нужный хлам, – по правде, маловероятно.

Еще меньше вероятности, что груз дождется своего владельца.

Без сомнения, никто не станет прикарманивать чужое – нет, скорей всего, его тихонько, как бы между делом, сбагрят барахольщикам куда-нибудь на дальнюю планету, получив взамен… сто новых пуговиц, к примеру.

Или вообще о багаже не вспомнят, и он будет гнить здесь до скончанья века…

Да какая разница теперь?!.

По дороге Крамугас еще посетовал немного, тихо потужил, но, подойдя к заветной двери, окончательно смирился с неизбежностью утраты.

Ладно, решил он, лететь мне недолго, а там – перебьюсь… Жизнь начинается новая, другая, так что и наживать придется по-новому, на ином, поди ж ты, уровне, какой здесь, на Бетисе-0,5, и невозможен. Это точно. Ведь ты теперь выходишь в люди, Крамугас! Цирцея-28 – это уже марка, ею надо дорожить, по крайней мере – в нашем звездном регионе. И не всякого туда пошлют. И, стало быть, чего-то я определенно стою!

С такими вот мыслями, успокоенно-воодушевленный, Крамугас невольно приосанился, встряхнулся – и переступил порог Отдела Виз для Порядочных Граждан.

3. Суета перед отлетом

Посетителей в комнате не было.

Только в дальнем углу – на фоне гигантской картины, изображавшей Грандиозный Выход Маленького Человека в Необъятный Космос, – сидел за письменным столом сытенький, мытенький чиновник в розовой, в белую клетку фуфайке с золотой крылатой русалкой у левого плеча – традиционной форме служителей Космопорта.

– Ну-с, – негромко произнес чиновник, без всякого выражения глянув на Крамугаса. – Отлетать решили? Что ж… Отлетайте, отлетайте – дело интересное, кровь разгоняет… Только почему-то никто обратно не летит… как ни странно… Дорогу, что ли, забывают? Очень умные все стали… Тэк-с, попрошу ваши бумаги. Документы, направления, сопроводительные разрешения. Ну и, конечно, пояснительную накладную.

– Зачем? – опешил Крамугас.

– Не зачем, а – на кого! – чиновник важно поднял кверху палец. – На вас, уважаемый, на вас.

– Что-то я не понимаю…

– А все очень просто, никаких секретов нет. Ведь вас ракета повезет – как пассажира. Это с одной стороны. А с другой, вы – кто? Вы – груз! Да, самый натуральный. Для ракеты все равно – что человек, что ящик помидоров. Вот накладную и выписывают. Здесь вас отправляют, на Цирцее принимают… Мы и пошлину за ваш провоз возьмем.

– Но я уже купилбилет в счет предстоящих гонораров! – возмутился Крамугас.

– Э, уважаемый, билет – это билет. На душупассажира, так сказать. А пошлина – за груз. Ну, разумеется, тоже в счет ваших предстоящих гонораров! Не сейчас. Очень гуманно, не так ли? У нас тут, на Бетисе-0,5, и денег настоящих нет. Ни у кого. Так, только называются… Уж это знать должны!.. А ну-ка, встаньте на весы, посмотрим.

Крамугас безропотно встал на торчащие посреди комнаты весы фантастических размеров.

Поначалу, лишь войдя сюда, он принял эту конструкцию за удивительную, безобразно-модерновую колонну, невесть для чего подпиравшую раздвижной, в лепнине, потолок.

Чиновник долго ходил вокруг весов, к чему-то прислушивался и принюхивался, брякал гирьками, крутил какие-то ручки, на что-то нажимал, где-то пальчиком что-то подпихивал, тихонько бормоча себе под нос: «Компутер – тонкая, итить, машина, злая» и сокрушенно при этом качая головой, и наконец с унылым видом сообщил:

– Не густо, средненько… Совсем не ожидал… Ну ладно. Сойдет и так… Вот именно: сойдет, пройдет и позабудется… Но если но совести, да, если по совести, хлипкие кадры готовят нынче у нас. Весьма! Надо будет доложить. А ведь, бывало, какие люди приходили! Весы – в лепешку!.. Мельчаем, эх, мельчаем…

Он вернулся к себе за письменный стол и что-то быстро подсчитал на карманном надувном компьютере с тремя веселыми свистками (степень надутости определяла быстроту работы, а свистки оповещали, как идет процесс). Затем вычисления проверил на бумажке и довольно крякнул. Все сошлось.

– Так-так, – сказал он малость погодя, – а нуте-ка, посмотрим теперь ваши документы. Очень интересно… Вы пока, чтоб время не терять, вот тут, где пропуски, впишите – то, что требуют от вас.

Чиновник тотчас погрузился в любовное созерцание Крамугасовых документов, а тот взялся старательно заполнять разные пропуски в подсунутом листке.

И был то бланк не бланк, анкета не анкета, заявление не заявление – так, что-то непонятное, но, к счастью, без раздражающих длиннот и нудных экскурсов в чащобы родословной – в этом деле Крамугас не смыслил ровным счетом ничего, как, отдать должное, и большинство его возлюбленных сограждан.

– Ну, что? – прервал молчание чиновник. – Все заполнили? Вот и отлично. М-да-с-с… Прекрасно! Только, знаете, одна неясность… Сами понимаете, не это нынче важно, да, но все же, все же…Лучше прояснить. Вы, дружок, простите, кто: ванделик или каллаик? Этот пунктик здесь пропущен, а мне надо для отчета…

– Понятия не имею, – развел руками Крамугас. – Никогда не думал. А не всели равно?

– Вам-то, может быть, и все равно… Кроме того, – делаясь моментально строгим, произнес чиновник, – я выписываю вам Визу на Влет в Запланетное Пространство. Это, не скрою, очень важная процедура для меня и еще более важный момент в вашей биографии. Неужели вы думаете, я стал бы спрашивать, если бы в том не было нужды?!

– Вероятно, – согласился Крамугас.

– Вот, вы не возражаете… Тогда потрудитесь ответить точно. Или за столько лет вы не удосужились узнать? Так не бывает. Вы темните!

– Вовсе нет, – обиделся Крамугас, но тотчас простодушно улыбнулся. – Клянусь вам: я не знаю. Не интересовался. Да и не спрашивали никогда.

– Вы где учились? – ехидно осведомился чиновник.

– Я же написал! Все, как и велели… Можете прочесть. «Три года в Думательной Школе и еще пять лет – на Изначальных Скорописных Курсах. Похвальных колпаков не имею, равно как и взыскательных синяков. По распределению Курсов направлен на планету Цирцея-28 для плодотворной работы в прессе». А вот характеризующие купюры.

– Это я уже все видел, – брезгливо отмахнулся чиновник. – Купюры, надобно сказать, ни то ни се – середняцкие… Неужели вы не могли поднатужиться, чтобы получить купюры высшего разряда? Эти-то не на многое годятся. А тогда бы вам все дороги были открыты!

– А зачем? – не понял Крамугас.

– Да что вы, в самом-то деле?! – рассердился чиновник. – Не маленький, небось, все сами понимать должны! Кто ваши, родители?

– Х-м-м…

За свою недолгую жизнь Крамугас уже вполне усвоил, чем можно разжалобить или даже задобрить людей, от которых в данный момент хоть как-нибудь зависишь.

– У меня нет родителей, – сказал он печально, подпуская в голос слезу. – Я с детства был лишен тепла и ласки. Меня подкинули на эту планету еще в эмбриональном состоянии. Я ничего не помню.

– Ах, вот как? В самом что ни на есть эмбриональном? Это многое меняет… Тогда – конечно, – иронически кивнул чиновник, не разжалобившись ничуть, – вам только на Цирцее-28 и место. В прессе.

Он слегка нагнулся, надавил кнопку под столом, и механический фиксатор за его спиной с громким жужжанием оттиснул в Визе: «Лодки донец».

– Ну ладно, с документами у вас, пожалуй, все в порядке, – кисло признал чиновник. – Нет проблем. Но этого так мало! Совершенно недостаточно… Ведь документ – он что? Бумажка, не подпертая идеей. А без должной дозы наущений мы не можем вас пустить. Молодой вы еще, зеленый.

– И что же прикажете делать? – тоскливо спросил Крамугас.

– Напутствие вам нужно, – пояснил чиновник с важным видом. – Подведение итогов, прочищение мозгов. Чтоб было поручительство: мол, нет претензий, можете лететь на все четыре стороны, созрели, значит, для работы в прессе – где-то там… Ведь если не созрели, то срамить нас будете, резон?

– Резон, – угрюмо, предвкушая новый пакостный подвох, согласился Крамугас. – И что теперь?

– А мы тут все продумали, до мелочей предусмотрели, так-то! – залихватски подмигнул ему чиновник. – Есть у нас один… большой специалист… Действительно – один на всю планету. Монумент! Основал Музей истории нудизма. Ну, и много еще разного… С рождения – любимый и бессменный. Рогонаставник молодежи. Некросаггва! Зачинатель всех элитных люмпен-клубов на Бетисе! В духе разъярен и славен.

– Шаман, что ли? – удивился Крамугас. – Так их когда уж всех поизвели!.. Сейчас-сейчас… Я по истории колпак имею твердый. Дату вот забыл…

– Шаман! – презрительно сказал чиновник. – Если б все такие были!.. Дудки! Это… это… Просветленный обновленец, всем учитель и вожак! Почти святой. Фигура – не хухры-мухры, не словишь! У него особая кормушка. Это надо понимать. Да вы увидите! Идите. До конца по коридору и – налево. Дверь железная, с колоколами. Там он и сидит.

И впрямь: в углу каморки раскорякою сидел амбал в фиолетово-оранжевой накидке на голое тело и, сведя глаза к переносице, пыхтя, как запрещенный паровой компьютер, отрешенно занимался делом: правою рукою он стремительно напоминал себе, что все еще мужчина, тогда как левую время от времени порывисто вскидывал наискосок над головой и так же очень быстро, но отчетливо шептал: «Всегда готов, всегда готов!..»

Крамугас, завороженно глядя на него, остановился в шаге от двери.

Поскольку некросаттва целеустремленно продолжал искать смысл жизни и на все, что рядом с ним творилось, не реагировал никак, Крамугас счел своим долгом этот поиск на минуточку прервать.

– Мгэ-ны-эм… Меня послали… – громким и противным голосом сказал он.

– Вот и шел бы, – отрешенно отозвался всем родной рогонаставник. – Издалека до-о-лго!.. – вдруг пропел он. – Кыш! Всегда готов, всегда готов!..

– Да ведь послали к вам – конкретно!

– Сволочи, вот эдак и сгноят, – устало прислонился к стенке некросаттва. – Видишь – я готов, а никакого, стало быть, конца не предстоит. Полета нет. Улета нет.

– А почему?

– Да потому, что ты, дурак, пришел! И вечно так… Сосредоточишься, поймаешь чувство – и тут на тебе! Чем разных обормотов наставлять, я лучше бы давно уж смедитировал навеки! Не дают… На службе, говорят, не смей, уж ты давай – во внерабочие часы… А я тут деградирую во всем! И после службы – ну, совсем не человек!

– Однако странные какие тренировки, – уважительно заметил Крамугас. – Такие… интересные движенья… На глазах у всех… Нет, я бы так не смог.

– Вот потому и пригласили: ценят… Мощь во мне гуляет. Вижу все насквозь.

– А для чего ж тогда – руками?..

– Некрочакры выпускаю. Чтоб гуляли. Всюду! Постоянно! – некросаттва дико посмотрел на Крамугаса. – Техника – древнее нет!.. В момент приходишь к Абсолюту. Всюду видишь пустоту. И в ней – людей, совсем пустых. И в них – мозги, совсем пустые. О-о!.. – завопил он. – Главное, чтоб был всегда готов. Но что-то заедает… Чувствую – могу, а двадцать лет уже – ни с места, все никак… Устал.

– Так, может… технику сменить? – осведомился робко Крамугас.

– Нет! Ни за что! О чем ты говоришь, негодник?! Я к этойприкипел. Продвинулся невероятно. Вижу все насквозь. И завтра вижу, и вчера, и послезавтра. Потому мне молодежь и доверяют. Тянутся ко мне все наши парни и девчата, а последние – особо… Да уж… Знают: я их чему хочешь научу! Работать научу. И думать научу. И безобразничать… И как руководить, и как подмахивать, и как законной гордостью себя переполнять – всему!.. Вот ты – зачем ко мне явился?

– Велели напутствие у вас получить, – вздохнул Крамугас. – Последний штрих…

– Конечно! – фыркнул некросаттва. – Штрих ему!.. Нуда: как что – так сразу же ко мне. А нет вот, чтобы подсобить!.. Чтоб кто-то рядом сел и со мной вместе, заодно… Эх, служба! Ты чего собрался делать?

– В прессу, знаете ли, отрядили… В Центр куда-нибудь…

– Блатной?

– Нет.

– Ишь! Тогда – проблема. Впрочем… У меня таблицы есть! Проверим. На-ка, погляди.

Привставши, некросаттва вытащил из-под себя листок, замурзанный до безобразия.

На листке корявыми буквами было написано:

«1.  Если тебе одновременно врежут но заднице и по голове, будешь ли ты рассматривать это как один большой удар или как два маленьких?

2.  Если тебе харкнут в правое ухо, а зазвенит в левом – что ты посчитаешь за изъян?

3.  Если тебе скажут «веруй», а ты уже веруешь, будешь ли ты сомневаться?

4.  Если баба, с которой ты переспал одиннадцать раз, продолжает уверять, что ты еще мальчик, будешь ли ты эту бабу уважать?

5.  Если тебя прохватил понос, а ты уже постился две недели, будешь ли ты думать о скоромном?

6.  Если ты сошел с ума, чего тебе захочется больше всего?

7.  Если хлопок одной ладони есть хлопок другой ладони, то что есть хлопок двух ладоней, которых нет?»

– Можешь ли ты ответить на эти вопросы? – осведомился некросаттва.

– Нет, – признался Крамугас.

– Ну, а хотя бы на один из них?

– Тоже нет, – чуть подумав, отозвался Крамугас. – Я ничего не понимаю.

– Это хорошо, – коротко кивнул некросаттва, судя по всему, вполне довольный. – Так и надо. Тонкая наука. Сразу видно: наш! Дурак бы понял и ответил… Значит, ты для прессы – создан! Молодец. Твори! Но на листочек иногда поглядывай – поможет… Я тебе его дарю – как талисман. К тому же листик мягонький – удобно…

– Вряд ли я осмелюсь… – прошептал чут ьслышно Крамугас. – Навряд ли… Ведь – святыня! У меня дня этих дел припасено другое… Ну, а дальше?

– Дальше? Ничего. Финита, так сказать. Проблемы больше нет. Ступай и доложи, что я одобрил. Полностью. Напутствие – дано. Все. Сгинь, чтоб я тебя не видел. Следующий! – хрипло гаркнул некросаттва.

Никто, однако, не вошел.

– И ладушки, – заметил некросаттва. – Очень даже славно. Перерыв. Тогда я чуточку поупражняюсь. Не тревожь меня. Я весь горю… Кыш! Прочь! Всегда готов, всегда готов… – опять забормотал он.

Крамугас еще немного и с почтением понаблюдал, чем занимается святой рогонаставник молодежи, потом на цыпочках выбрался из комнаты и, плотно притворивши за собою дверь с колоколами, которые, как оказалось, были из папье-маше, направился к знакомому чиновнику.

– Ну, все в порядке? – спросил чиновник безразличным тоном. – Он не возражает?

– Нет! – радостно ответил Крамугас. – Но до чего он у вас странный…

– Вот еще! – строптиво поджал губу чиновник. – Вы тут будете критиковать!.. Он вовсе и не странный. Он – великий. Ветеран. Создатель школы срам-нудизма – в устной форме. Да-с… Ему цены нет! Никакой. Ну, ладно. Забирайте ваши документики – и можете лететь. Да смотрите хорошенько, в какой садитесь звездолет! А то занесет вас ненароком куда-нибудь на Саву-Драву, где дым коромыслом стоит…

– А что такое? – забеспокоился Крамугас.

– Да нет, ничего. Просто к слову пришлось. Там сигамбры-менапии мордуют сираков-менапиев. Планету, говорят, не поделили. А на всей планете суши клочок – за час обойти можно. И армия на обе воюющие стороны – семнадцать инвалидов да три поганца. Вот поганцы-то и хуже всего. Так что смотрите, не залетите к ним невзначай.

– А на что они мне? – меланхолично удивился Крамугас, взял свою Визу и направился к выходу, который обозначился зажженной надписью в углу, за ширмочкой – чтоб раньше времени не привлекать.

Уже у дверей, выводящих прямиком на летное поле Космодрома, Крамугас остановился, поглядел в окно и умиленно произнес:

– Весна-то какая, а? Чудо, очарованье!

– Весна как весна, – пожал плечами чиновник. – На планете, где я родился, весны вообще отродясь не бывало. И не будет, надо думать. Ну и что?

– Пахнет-то как!.. – неуверенно сказал Крамугас.

Чиновник подозрительно скосил глаз в сторону раскрытого окна и принюхался.

– Действительно, – признал он, морща нос. – Воняет чем-то… Х-м… Кажется, опять проклятый кухонный комбайн пережег мой обед.

Он проворно вытащил из кармана фильтрующие тампоны и засунул их в ноздри.