Текст книги "Легендарь"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Ну вот, здрасьте! По новому кругу… Это почему же? Я в смятенье…Мы ведь, кажется, уже договорились!..

– В принципе! Но я покуда ничего не обещал. Не говорил ни «да», ни «нет». И не пытайтесь подловить меня!

– Ну, здрасьте!.. – повторили сваты. – Да от сытой и красивой жизни – кто же нынче отрекается?!

– Я жизнь красивую люблю, не буду спорить, – несколько побито отозвался Крамугас. – Красивую, и сытую, и очень независимую жизнь… Я к ней давно стремился. Но… через жуть – да к красоте?!. Нет, вероятно, не дорос… Вот – малость пообвыкну здесь, еще кой-чего полезногоподнапишу, кому надо глаза помозолю – вот тогда и в житейский размах можно будет идти. И по казенному закону, и с приватным леваком… Вам, разумеется, спасибо. Но… Душа не то что не лежит…

– Жаль, – приуныл тотчас бородатый. – Экземпляр-то ведь первостатейный! Только не пристроишь никуда… Она, бедняжка, извелась вся: тактоскует! О!..

– Ну, пусть утопится! – брякнул наобум Крамугас.

Он уж и не знал, как наконец избавиться от эдаких настырных сватов.

На какое-то время все кругом напряженно замолчали, с пугливым почтением уставясь на Крамугаса.

– А что, – окрыленно пробормотал вдруг ушасто-усатый, – это, знаете, идея! Да! Я так ее папаше и скажу: мол, Крамугас считает… Или… нет, я прямо дочке передам. Пускай порадуется бедное дитя!..

27. Гвоздь Конгресса

Тут завыли динамики под самым потолком, возвещая: «В зал всем, в зал!»,и великосветская отборная толпа с гиканьем рванулась в широко распахнутые двери.

Слегка замешкавшийся Крамугас был мгновенно подхвачен, увлечен и без промедленья водружен на одно из пустых кресел для Почетных Почитаемых.

Президиум был обширен, монолитен и недвижим.

Внезапно Крамугасу в голову пришла нелепая идея: вот так этот президиум и странствует с планеты на планету – в полном составе, не распадаясь, как кусок гранита, как кирпич, которым на время заседания заполняют соответствующую пустоту в зале, а после вынимают и везут дальше, везут…

А могут ненароком где-нибудь и позабыть… Тогда – срочно вырубят, немедля выдолбят из подходящего материала новый, и опять же – в путь, за дело!..

Крамугас поежился: ох, не хотел бы он попасть в такую теплую компанию надолго и – всерьез! Ох, не хотелось бы!..

А ведь теперь это вполне, вполне возможно. Ежели и дальше – так…

По залу пробежал приятственный на слух шумок, и тотчас первые ряды – а следом, без задержки, и другие – взорвались слаженными, хорошо отрепетированными аплодисментами.

На пышную высокую трибуну, тяжко отдуваясь и приветственно кивая залу, взгромоздился Председатель – стриженный под жесткий бобрик, в затемненных выпуклых очках-консервах в костяной оправе, с устрашающе-лиловой и носатой мордой, на сторонний, непредвзятый взгляд – болван болваном, но в действительности, надо думать, редкостно-непроходимого ума, коль скоро Председателем избрали…

Не глядя в зал, он оглушительно высморкался в клетчатый, с кустистой бахромой платок, набычился и скорбно зашелестел в микрофон исписанной бумагой.

Потом, сосредоточившись, притих.

– Друзья! Коллеги! И другие! – торжественно грянул Председатель, поднося текст к самому носу и воздевая над головой толстый указательный палец с четырьмя перстнями. – Мы… это вот… вступаем в год замечательных свершений лично жителей Цирцеи-28. Мы говорим «нет!» любой агрессии, в результате чего ее и в самом деле – нет. Кольцо врагов разжалось. И пусть хоть кто-то возразит – тогда мы всем покажем… это… Стало быть, определились. Наша отчетливая миролюбивая политика и ваше такое же отчетливое миролюбивое согласие с ней, систематически подтверждаемые справедливыми и вполне закономерными конфликтами на Саве-Драве, не являются секретом и не представляют опасности ни для кого, кроме наших врагов, известных всему миру, врагов, от которых мы давно и, как показывает практика, цивилизованно отмежевались. К тому же мы досрочно, м-да… успешно и повсюду выполнили или погасили под залог наш… э-э… внутре… интернациональный, как было замечено, э-мнэ… должок. У великой державы и долги великие. Позвольте вас, есть мнение, поздравить с этим. Рады все.

Вновь, как и поначалу, из первых рядов ударили слаженные аплодисменты, однако в этот самый миг случилось нечто, абсолютно непредвиденное.

Сопровождаемые запретительными воплями Автоматических Блюстителей Принципов, каковые, в силу своего служебного положения, оставались все время снаружи, в зал гуськом ввалились десять мужчин среднего возраста, среднего роста, средней упитанности, со средней выразительностью умственного развития на совершенно заурядных лицах.

Вошедшие неторопливо подошли к трибуне, выстроились в плотную шеренгу, делая чеканное равненье то направо, то налево, и хором объявили:

– Мы – сдаемся! Томка. Совершенно добровольно. Точка. Забирайте всех нас в плен, но только – не травите! Точка.

– Это можно… Не противоречит всем миролюбивым устремленьям. И стандартам в том числе… А кто вы, собственно, такие? – медленно поразился Председатель, силясь отыскать в своих бумагах объяснение происходящему.

– Постоянные жертвы войны. По контракту. Точка. Солдаты – которые всегда сдаются! Точка. Все страховки есть. Арестуйте нас!

– Ну, это можно. Не противоречит… Чьи солдаты? – еще больше поразился Председатель.

– Да откуда же мы знаем? Точка! – развели руками незваные гости. – Нас не извещают. Нас используют. Мы – сами по себе. Повсюду. Точка. Убегающие вместе. Прибегающие врозь. Судьба такая. Точка. Это – наша работа. Сдаемся в плен за других, кому престиж не позволяет. Точка.

– Козлы отпущения, значит?! – обрадованно догадался Председатель. – Наши, что ли?

– Может быть, и козлы, – согласились все десятеро. – Может быть, и ваши. Нам все равно. Точка. Еше выполняем функции неизвестных солдат. По контракту. Они нужны везде. Точка. Совершаем подвиги за других – ратные и трудовые. Точка. Мы только по геройской части, вы учтите. Безымянные герои… Точка. Нас за это к всяческим наградам представляют – ясно, под чужими именами, временами принародно, а когда и в кулуарах, от задачи все зависит. И неплохо платят. Точка. Ну так что, берете вы нас в плен или нет?

– В плен-то взять всегда несложно, да вот после… М-да. А вдруг и это вам велели – сдаться на Конгрессе? – мудро усомнился Председатель. – Обманный выпад против нашего извечного стремленья к миру! Что тогда?

– Нет, – хором возразили все десятеро, – нам никто ничего не велел. Мы сами. Точка. Надоело! Все страховки есть…

– Видите ли, – как можно мягче сказал Председатель, – никакой войны с Вистулой-0 у нас не получилось… Не с кем воевать! Хотя мы тщательно готовились к защите… Так что вас, вероятно, неправильно информировали… Нам пленные не нужны. Сейчас, по крайней мере. Уж не обессудьте…

Лица вошедших разом вытянулись и приняли тоскливейшее выражение.

При этом виду всех десятерых был до того облапошенный и жалкий, что в другой раз их непременно приголубили бы и арестовали.

– А неизвестные герои вам нужны? – без малейшей надежды спросил один из козлов отпущения.

Зал с одобреньем загудел.

– Увы, – вздохнул Председатель, – сейчас не нужны. Списка пока не давали… Да у нас и местные герои есть! – он быстро заглянул в свои бумаги. – Есть герои! И притом – вполне конкретные личности, не то что эти – ваши-наши… – он вновь уставился в лежащий наготове текст. – Фини-Глаз, например… Да, все верно – Фини-Глаз. Не человек, а легенда! Жив-здоров, любим народом… И статья о нем была!

Услышав имя Фини-Глаза, зал загудел не просто благодарно, но уже и с явным ликованием.

Все десятеро горестно потоптались на месте и столь же горестно покачали головами.

Похоже, эдакая незаинтересованность сбила их с толку совершенно.

Ибо не было еще таких миров, где им не находилось бы какой-либо работы. Хоть какой…

– Ну вот, – обиженно сказал один из них, – а мы, по правде, так надеялись достойно завершить свою карьеру! Точка. Ведь пора уже, пора… Покоя сердце просит… Точка. Думали: в последний раз сдадимся в плен – и сменим амплуа. Уйдем навсегда из Большого Заменительства. Как настоящие герои. Точка. Жаль, не получилось…

Они, не сговариваясь, повернулись и дружно – гуськом, как и вошли, – под возмутительное гуканье и молодецкий посвист зала вымаршировали вон.

И тотчас же – им вслед – послышались шальные, шквальные аплодисменты.

Отчего-то встали все…

– Ну, ладно, – умиротворенно молвил Председатель, когда в зале, наконец, притихли, ожидая новых указаний. – Можете садиться. Вот какие происходят перемены: встанут, сядут… – пошутил он. – Даже интересно… Ладно. С ними что-нибудь придумаем – потом… И будет, так сказать, национальная идея. Свежая струя… Она и во Вселенной возникает иногда. Местами… Например, у нас… Но это к слову. Это тоже – на потом. А на повестке дня опять вопросец: быть или не быть? Великость или как… Я лично думаю, что – быть. Ну, а тогда – что делать опосля? Ведь тоже, знаете, вопрос. Еще один… Поговорим об этом.

28. Великан пера

Теперь у Крамугаса, как, по сути, и у многих обитателей Вселенной, было свое прочное место в жизни, был свой дом на окраине города и был свой вид из окна: гигантский пустырь, залитый сиреневым пластиком и имевший мерзкое свойство не просыхать после дождя, так что, если уж смотреть на вещи здраво, никакой это был не пустырь, залитый сиреневым пластиком, а обыкновенная лужа диаметром эдак метров в триста, всегда безмятежная, лоснящаяся поверхность которой на удивление четко и обстоятельно отражала все, что творилось в небесах, – голую синь или, напротив, ватную серость облаков, или, что чаще всего и случалось, ватную серость облаков на фоне голой сини.

Лужа эта (или площадь) называлась Центральной, поскольку когда-то, в почти незапамятные времена, сюда намеревались перенести центр города, но, заливши предварительно весь пустырь пластиком, чтобы было вокруг чего строить, центр столицы переносить внезапно передумали, оставили его на прежнем месте, а самую площадь предложили считать памятником архитектуры – со всеми вытекающими отсюда последствиями – нетленным и неприкосновенным, как и все другие памятники, которых, между прочим, в городе не было ни одного.

В непосредственной близости от лужи повесили цветистую галонеоновую табличку – «Въезд воспрещен», и дома стали строить только с одной стороны, мотивируя это тем, что уж чересчур хороша пустота, каковая открывалась на стороне противоположной, – жалко портить столь отменную во всех отношениях историческую первозданность.

Крамугас любил стоять перед окном и подолгу вглядываться в пластиковую даль.

Наконец-то он обрел силу. Нет, не силу сочинять – ее заполучают лишь отдельные простаки, наивно-бескорыстно верящие, что написанное ими может быть кому-либо необходимо.

Крамугас обрел силу печататься – и вот теперь вдруг ощутил ее во всей подобающей раскованности и до умопомрачения нелепом блеске.

Того, ради чего другие порой продавали целые миры, не говоря уж о себе, он достиг легко и быстро, как-то сразу – всем на удивленье. Да, достиг, добился наконец!.. Случайно подобрал на свалке тему, совершенно идиотскую, бездарную, но так всем нужную теперь!.. Сумел ее по мере сил развить и ловко поднести начальству, ничего не смыслящему в этой теме. Как, признаться, и во многом прочем… Сумел всех околпачить – вплоть до собственных коллег…

А может, им-то он и был нужней всего?

Они прикрылись его творчеством, как ширмой, чтобы не была заметна вся убогость и тщета их сочинительских потуг, чтоб некто, вознесенный ими, словно бы расцвечивал, оправдывал их неумелость, тупость и да ват им всем счастливую возможность, оставаясь бездарями, тоже числиться в творцах…

Как знать?!.

Творцы, до ужаса принципиальные в матерой беспринципности своей… Они – такие…

Сам-то он работал честно, как умел, и, судя по всему, весьма недурно…

Он достиг вершины, и его признали. Или, если подходить иначе: все его признали – потому-то он и оказался наверху.

Одно повязано с другим… И это придавало силы.

Пусть болтают всякое, но сила была страшная и оттого – особо подлинная, как ничто на свете.

А ведь еще какую-то неделю назад всего этого у Крамугаса не было… И ни о чем подобном он и не мечтал…

Он явился на роскошную, далекую Цирцею-28 – робкий и бездомный, никому, по сути, не известный, без багажа и без знакомств, с одною лишь весной в кармане, да и то, если правду говорить, весна эта была чужая, с Бетиса-0,5, и здесь никого не интересовала.

Измусолив и порядком обтрепав ее за дни минувшей беготни, Крамугас в итоге приволок ее в свой новый дом и торжественно водрузил на подоконник.

Он сразу же почувствовал себя спокойным, радостным и умиротворенным, словно сидел сейчас народном Бетисе-0,5, где набухали почки на деревьях, где звенела на улицах радужная, чистая капель, и все от этого сразу становилось простым и необязательным, как в детстве, когда получаешь, наконец, заветную банку с душистым вареньем…

Он машинально повертел в руках полученную рано утром телеграмму, тщательно разгладил на столе и чуть ли не в десятый раз перечитал ее:

«Не зная, право же, что с нами будет дальше, но душевно веруя во все полезное для вызревания Отечества, заранее, коллега, поздравляю Вас с пятидесятилетием, если Вы, конечно, доживете. Благосклонно – Дармоед, новоответственный редактор Вам знакомого издания “Культурный высев”. Такие кадрынам нужны».

Ну и плевать, подумал Крамугас. Еще переживать по поводу какой-то там бумажки!.. Что Дармоед, что заяц – все едино, у руля должны стоять проверенные люди. Это как ветер в чистом поле – дует-дует, а ни отменить, ни повернуть в другую сторону его нельзя… И только, если слишком сильный, можешь сам спиной к нему поворотиться. Вот и все… Весь выбор твой… Работа есть работа. И – плевать. Смешно иначе относиться… Хуже-то – не будет. Им со мной теперь считаться надо: что ни говори, я – вылез, вот он я!

Да-да, конечно же все будет хорошо, вновь размечтался Крамугас. И сейчас хорошо – чего уж там! – и было хорошо, и все такие хорошие, что прямо и не верится, а верить-то – необходимо, потому что и сам он отличный парень, каких еще поискать, и жизнь поэтому – штука отменная, и ничего нет лучше жизни, такой вот и любой другой, и всему хорошему в ней найдется место, стоит только очень захотеть…

От эдаких умных мыслей Крамугас разомлел окончательно, улегся на диван, набрал в грудь побольше воздуха и запел, неистово и отрешенно.

– Ну что ты голосишь, как проперхарь с Проксимы?! – раздался вдруг знакомый голос. – Если ты считаешь, что здесьтакая же звукоизоляция, как у тебя на Бетисе-0,5, так ты, приятель, крепко ошибаешься… На той стороне площади твои вопли слышны!

– Не вопли, положим, а пение от всей души, – обиженно заметил Крамугас, слезая с дивана и шагая навстречу Фини-Глазу. – И если вы меня опять начнете поучать, как надо прилюдно демонстрировать божественный вокал… Не выйдет! Вот возьму сейчас верхнюю ноту – и тут вам конец!..

– Однако ж ты, приятель, охамел… – беззлобно сказал Фини-Глаз, награждая Крамугаса дружеским, приветственным тумаком, от которого хозяин дома еле удержался на ногах. – Ну ладно, тебе теперь наглеть разрешается. На пять минут в год. Лимит, заслуженный тобой. Писатель!.. Впрочем, шутки в сторону. Я к тебе поделу, старина.

– А что такое? – забеспокоился Крамугас. – Со статьей, может, что-то не так?

– Ну, ты себя не ценишь!.. Со статьей – порядок, мне проходу не дают, везде автографы на память просят. Еле успеваю поворачиваться! Фини-Глаз, куда шагаешь – только в новом варианте… На-ка, погляди.

Он несколько смущенно сунул Крамугасу вчетверо сложенный номер вчерашней вечерней газеты.

Такой Крамугас еще не видел – на глаза не попадалась.

Газета была хлипенькая, тоненькая, но зато называлась шикарно: «Могучее время.Мовыскинский вечерний орган».

– Мовыска – это что? – не понял Крамугас.

– Ну, здрасьте! – Фини-Глаз оторопело глянул на него. – Уж столько времени здесь, на Цирцее, а столицы и не знаешь!.. Срам! Ты где живешь? Как город называется? А вот – Мовыска-то и есть! Понятно? Центр культуры!

– Буду знать, – кивнул смиренно Крамугас. – Название дурацкое, но постараюсь не забыть.

– Попробуй, – ядовито хмыкнул Фини-Глаз. – Такие вещи забывать нельзя. Ни в старости, ни в детстве. А уж журналисту, да еще такому великану!.. Пригодится – не то слово! Ты – читай, читай!

Под названием газеты во всю страницу шел аршинный то ли лозунг, то ли заголовок, то ли вообще бог знает что – короче, нечто, дополненное тусклым и малоконтрастным стереоснимком президиума Конгресса: «ПОВСОНАЦ со всей ответственностью заявляет: нынешнее поколение цирцейских людей будет жить и умрет при Фини-Глазе!»

– Море радости и счастья, – гукнул Фини-Глаз. – Дождался! Наконец-то!

– Это как же понимать? – слегка опешил Крамугас, тыча пальцем в газетную страницу.

– А вот так! – развел руками Фини-Глаз. – Как и написано. Красиво, да?

– Но с чего вдруг? Кто сочинил?

– Там… – Фини-Глаз с почтеньем глянул в потолок. – Сидят… У них, видать, головки варят…

– Ладно. То, что будут жить, я спорить не берусь… Умрут-то – почему?

– Выходит, очень чтут. И без меня – никак… Нигде… Теперь я – вроде как символ. Обновленья или уж не знаю и чего… Всего, наверное… Теперь я вечный! Это все – благодаря тебе… Соображаешь?

– М-да, реактивная работа, что и говорить… – завистливо промолвил Крамугас.

– Но это, собственно, я так, чтоб ты потом не удивлялся, – произнес, тихонько млея, Фини-Глаз и, тщательно сложивши, спрятал на груди заветную газету. – Тут – другое… Я сынка к тебе привел… Уж ты посодействуй как-нибудь ему, подсоби… Один ведь остается. Как бы что с ним не случилось… На Фантипулу надежды мало. – Фини-Глаз распахнул дверь и гаркнул: – Заходи! Не стой в передней!

В комнату, меланхолически улыбаясь, ввалился щекастый, с лихо заломленным чубом, тридцатилетний дылда, с виду – тщательно обласканный балбес.

– Вот, – явно гордясь, сказал Фини-Глаз. – Мое чадо. Познакомьтесь.

– Юзюдюрик, – томно пробасил балбес, предупредительно шаркнув ножкой. – А это мой папаша. Он герой.

– Все понимает, видишь?! – умилился Фини-Глаз.

– Крамугас. Оч-чень приятно, – пролепетал, тихо пятясь, Крамугас. – Ну, а с папашей мы знакомы…

– Я как раз тебе о нем рассказывал, – торопливо зашептал чаду Фини-Глаз. – Он обо мне статью написал.

– Где будут жить и все – помрут? – пытливо осведомился Юзюдюрик.

– Нет, другую! В сто раз интересней. Но тебе пока еще не надо – слишком сложно… – Фини-Глаз вздохнул. – Когда-нибудь потом…

Он вопросительно взглянул на Крамугаса.

– Я надеюсь, все же будут экземпляры, – неуверенно ответил тот. – Ведь где-то есть, наверное, хранятся!..

– Вот тогда и почитаем. Вместе. Вслух и с выраженьем. Если доживем… Хорошая, душевная статья! Он там все честно написал, как было… Реноме, выходит, возродил. Семью прославил. Понял?

Юзюдюрик лишь отрывисто кивнул и с равнодушием уставился в окно.

– Так что же мне с ним делать? – жалостливо молвил Крамугас. – И почему он вдруг один остается? Вы что, переезжаете с Фантипулой? Или… развал семьи?

– Нет. Ну, какой такой развал?! Вся жизнь только начинается. Как будто молодость вернулась – все кипит, все хорошо!.. А только я и вправду убываю. И теперь уже – сам по себе, не в кандалах… – вздохнув, ответил Фини-Глаз. – Еще дня два назад скажи мне кто об этом – ни за что бы не поверил! Вон как получается… Ты помнишь тех, десятерых, на давешнем Конгрессе? Ну, которые сдаваться приходили?.. Так вот, у них все быстренько образовалось… Теперь они решили Загалактический пеший поход организовать. В вечную ночь, куда дойдут… И если вообще дойдут… Эх, шустрые ребята!.. И меня берут с собой.

– Зачем?

– Да, видишь ли… – зарделся, против воли, Фини-Глаз, – я теперь в некотором роде – личность легендарная, почти невероятная… Благодаря тебе, конечно, – это я повсюду говорю! Вот и хотят орлы, чтоб я своим присутствием их путешествие тоже в легендарные вывел. Чтоб, значит, не забылось их великое начинание… По следам кого-то там пойдем… Ты не шути!

– Неизвестные солдаты к именной славе потянулись? – невольно усмехнулся Крамугас. – Остепенились, стало быть? Ну, что ж, наверное, пора… Но я предупреждаю сразу: никаких статей об этом я писать не буду.

– Боже упаси! – с испугом замахал руками Фини-Глаз. – Не нужно, что ты! Мы уж как-нибудь – своими силами… Я говорю: ребята шустрые… Все могут!

– Ну, а как Фантипула – не против?

– Кто, Фантипула? Да я ее и спрашивать не буду! – с возмущением пожал плечами Фини-Глаз. – Мне только не хватало… Кой раз в веки!.. Ты ведь понимаешь! – радостно продолжил он. – Не мог же я им отказать! Поверишь ли, разбередила меня все-таки твоя чудесная статья: «Первопроходец Фини-Глаз – ты жив, герой!..» Одно название – как песня!.. Дай, думаю, под старость лет – и впрямь гульну! На всю катушку, так сказать… Жена, конечно, за сынком бы присмотрела, да уж сколько можно, вон – дылда какая, самому жить пора!..Ты ведь хочешь, сынок, стать самостоятельным? – обернулся он к чаду.

– Да, пап, – тоскливо согласился Юзюдюрик. – Очень. Ты же знаешь лучше моего, как я хочу.

– Прости, но… чем я конкретно тебе помогу? – спросил Крамугас у отпрыска.

Тот только слабо улыбнулся. Слабо и загадочно: мол, я-то худо-бедно представляю, да куда вам!..

– М-да уж… – коротко отметил Крамугас.

Фини-Глаз, как будто между прочим, отвел грядущего благодетеля в дальний угол и, косо поглядывая на чадо, доверительно прошептал:

– Помоги ему выйти в люди. Только и всего. Ну, напиши о нем какую-нибудь яркую статью! «Мои университеты» или что-то в этом роде…

– Да у него же ничего нет за душой!.. Как пробка – пуст! Помилуйте, вы что?! – тихонько охнул Крамугас. – Какие «университеты»?!.

– Он – добрый, – веско сказал Фини-Глаз. – И еще – тихий. Разве этого мало? Ты уж придумай что-нибудь. Такое, ненавязчивое… Чтоб рыдали… Обо мне же написал, в конце концов! Ну, я прошу тебя. Как друга.

– Ладно, – скрепя сердце согласился Крамугас. – Я… постараюсь… Друга подводить нехорошо.

– А я тебе с дороги сувенир пришлю! – пообещал немедля Фини-Глаз.

– Да нужно мне! – сердито отмахнулся Крамугас.