Текст книги "Око вселенной"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Глава восьмая
Разговоры находящихся в холле были прерваны сигналом тревоги, резким и неприятным. Холл мгновенно опустел. Последней в дверях лифта скрылась Клэр Гастинг, которая даже своей поспешности придала пластическую экспрессию бразильской самбы, исполняемой польскими стриптизершами. Остались лишь невозмутимый Ефим Яковлевич Чигиринский и невозмутимо протирающий гигиенической губкой стойку бара бармен, голубоглазо-брюнетистый саксоподобный итальянец.
– Дайте мне воды, – попросил Ефим Яковлевич, присаживаясь за столик, и уточнил: – Двести пятьдесят граммов. Добавьте туда несколько капель лимонного сока.
– Тревога, сэр, – вежливо отозвался бармен, – я не имею права никого обслуживать.
– Боже мой, – вздохнул Чигиринский, – сразу видно, молодой человек, что вы от пяток до фуражки на голове американец и никогда не имели в женах одесситку, расстроенную в своих самых лучших ожиданиях, иначе вам было бы неведомо чувство тревоги при звуке сирены.
– Фуражка? – сглотнул слюну ничего не понявший об Одессе итальянский парень из Миннесоты и, стараясь казаться и дальше невозмутимым, уточнил: – Я тоже недолюбливаю умных баб, если вникнуть поглубже, то они все дуры. Хотите виски, сэр?
– Нет, – покачал головой Чигиринский, – у меня тоска по забытым в наше время мотивам…
– Есть водка, сэр, – прервал его бармен, почему-то вытянувшись по стойке смирно, – и есть вода и лимон. Что прикажете, сэр?
– Дай мне рюмочку вселенной, молодой человек, – хмыкнул Ефим Яковлевич вставая из-за стола, – и добавь туда одну капельку прерывателя бессмертия. Все это лишь детали, – объяснил он уже совсем ничего не понимающему парню. – Пойду взгляну на причину тревоги в «Янки». Опять, видимо, какая-нибудь глобальная чепуха.
Агенты службы безопасности ЦРУ, СНБ, военное и гражданское руководство подземного комплекса «Янки», специалисты экранно-лучевой защиты информационного поля суперсекретного объекта из космоса были в бессильно-гневном шоке. Ученые и агенты спецслужб США в подземном комплексе отчетливо понимали, что так же, как теракт 11 сентября 2001 года изменил представление о безопасности в мире, так и сегодняшний день навсегда отбил всякую веру в компьютеры и вообще в электронное развитие цивилизации, а слово «ХАКЕР» приобретает новый, глобально-зловещий и в какой-то мере ошеломляюще-мистический смысл…
Информационно-аналитический блок комплекса «Янки» был оснащен новейшей компьютерной системой автономно-плазменного класса «Отшельник», аналогов которой в мире не существовало и которая обошлась Америке в 989 миллиардов долларов и семи сошедших с ума ученых мирового уровня. И вдруг эта уникальная система подверглась беспрецедентному нападению циничного и, как решили агенты информационной безопасности, всемогуще-безумного хакера. Просчитать, откуда исходит нападение, оказалось невозможным. Интернетовские заморочки и приемы обычных хакеров в «Отшельнике» не могли сработать. Фактически под видом автономно-плазменной компьютерной системы действовал электронный разум, определяющий свое развитие, воспитание и цели самостоятельно, а совсем недавно «Отшельник» стал на порядок совершеннее, глубже и таинственнее человеческого интеллекта. И вот его грабили. Информация то исчезала из его памяти, то вновь возвращалась, но уже кусками, частями, разупорядоченная. Многие ученые «Янки», особенно мирового уровня, где-то в глубине души почувствовали солидарность с таинственным хакером, да и вообще весь элитарный коллектив «Янки» испытывал нечто сродни священному ужасу. Одно дело – украсть, стереть информацию вирус-монстром, а совсем другое – вернуть ее в «разобранном» виде, разве что представить в роли хакера Дьявола или… И последним аккордом этой метафизически-хулиганской вакханалии было отторжение «Отшельника» от им же смодулированого источника питания. Все экраны системы оматовились серым безмолвием, а затем вновь замерцали, и везде была одна картинка: изящная, аристократически выразительная кисть руки, словно выплывающая из глубины монитора, с кроваво-вишневыми драгоценными ногтями на длинных трех женских и трех мужских пальцах парадоксально-зеркального соединения…
– Это рука Власти! – возбужденно воскликнула в полной тишине Клэр Гастинг, указывая на мониторы «Отшельника».
– Это рука мальчишки, – небрежно бросил Арчибальд Соукс и вставил в рот контрабандную гаванскую сигару.
– Гашим (проклятие)! – обратил на себя внимание вошедший в информационный блок Чигиринский, – вы правы, Соукс, это рука разгильдяя.
– В чем дело? – незамедлительно вмешался начальник службы информбезопасности «Янки» генерал Аламсон, обращаясь одновременно к Чигиринскому, Соуксу и Клэр Гастинг. – О чем вы говорите?
– О том, что «Отшельник» не так прост, – успокоил его Арчибальд Соукс и прикурил длинной норвежской спичкой сигару, – и сам разберется в ситуации.
Присутствующие в блоке невольно обратили внимание на сосредоточенный и даже слегка ворчливый шорох плазменного разума. «Отшельник» восстанавливал информацию в прежнем порядке и, несмотря на абсурдность такого предположения, выглядел несколько озадаченным.
– Ну ты даешь, Лаперуза! – Ксюша Мармик, уцепившись руками за перекладину шведской стенки в комнате Толика Лаперузы, тренировала пресс, поднимая и опуская прямые ноги параллельно полу. – Твой комп даже покраснел от стыда за свою некомпетентность, да и принтер не справился. Это ж в какую систему ты влез, Толечка Лаперузочка? Тебе не кажется, что после такого взлома к нам в окно, – она опустила ноги и кивнула на открытую форточку, – может влететь крылатая ракета?
Ксюша была в белых кроссовках «Пекин», изготовленных китайской промышленностью для спортсменов своей олимпийской сборной, подаренных ей каким-то чиновным китайцем из посольства в награду за знание китайско-уйгурского диалекта, в серебристых эластик-шортах, более напоминающих плавки с кармашком для десяти копеек на ягодице, и в сиреневой, плотно прилегающей к телу майке-топик модели «Блюз при расставании», которую подарил отец, чиновник МИДа России, почему-то назвав свой подарок «гостинцем от дедушки», хотя, насколько Ксюше известно, того застрелили где-то то ли в Непале, то ли в Тибете, за пять месяцев до рождения отца. Еще на ногах Ксюши, от кроссовок до бедер, красовались радужные гетры «Джулия», и вообще, вся Мармик, выпендривающаяся перед Толиком Лаперузой на шведской стенке, походила на Пеппи Длинныйчулок, которую уговорили сняться для обложки глянцевого журнала. Ее прическа с левой стороны напоминала взъерошенно-синеволосую Мальвину, с правой – небрежно причесанную блондинку для круиза на яхте с озверевшим от денег арабом, а между «Мальвиной» и «блондинкой для секса в море», ровно посередине, от лба до затылка, шел стилизованный под ирокеза-панка аспидно-черный хохолок трех сантиметров ширины. Все вместе, если добавить нарисованную на лбу золотистую змейку, «уползающую» вниз, на живот, в сторону другой золотистой змейки, ускользающей с живота под эластик-шорты, и была Ксюша Мармик, тележурналистка и ведущая молодежной программы «Стильная морковка» на дециметровом канале московского телевидения. Она спрыгнула на пол, села на полный прямой шпагат, положила подбородок на ногу и поинтересовалась у не обращающего на нее внимания Толика Лаперуза, пытающегося натянуть на свою нежно-уродливую драгоценную кисть руки лайковую перчатку телесного цвета:
– Как ты думаешь, Саша Углокамушкин мог бы в меня влюбиться так, чтобы не задумываясь выпрыгнуть из окна шестнадцатого этажа, удариться об асфальт и подняться на ноги как ни в чем не бывало с возгласом «Оп, ля!»?
Толик рассеянно взглянул на Ксюшу, затем на окно и буркнул:
– При чем тут крылатая ракета? У нас провайдеров нет, аппаратура СОРМ (Система оперативно-розыскных мероприятий) против нас бессильна. – Он посмотрел на часы: – Уже пять, Булыжник обещал к шести достать какой-то супермощный комп-центр. Где он, интересно, его возьмет? Даже я не знаю, что это такое, а он знает.
– Да, – Ксюша подставила ладонь под подбородок, не выходя из шпагата. – У меня прямо зуд какой-то в теле от волнения. Вдруг он уже перехвачен какой-нибудь московской любовью и летит с шестнадцатого этажа вниз головой к асфальту, с криком «Ксю-юшаа! Я был не пра-аав!».
Глава девятая
Полковник ФСБ, создатель курса «Альфонсы» высшей школы СВР и ФСБ, Грунина Степанида Исакована и начальник этой школы, доктор наук психологической педагогики и доктор наук математически сформулированных уфологизмов психотипного акцентирования, генерал-лейтенант ФСБ, Сибиряков Антон Ферапонтович прибыли на прием к главе службы внешней разведки, академику РАН и генерал-полковнику ФСБ Тропареву Василию Петровичу с расстроенными лицами. Наиболее заметно это отразилось на лице Степаниды Груниной, ибо на лице Сибирякова вообще никогда ничего не отражалось: он как надел при вступлении в должность начальника ВШ маску благодушной строгости, так более никогда и ни при каких обстоятельствах ее не снимал.
– Что случилось? Стеша, что я вижу! – Тропарев в изумлении всплеснул руками. – неужели ты вот-вот расплачешься? Если это случится, я сразу же подам в отставку и засяду за мемуары, ибо после плачущей Груниной я ничего уже более значительного не увижу.
– Ну, допустим, Василий Петрович, – возразил ему Сибиряков, – существует еще одна ядерная война с очагово-мирным акцентом, это будет покруче слез Степаниды, тем более что она еще не плачет.
– Я злюсь, – наконец-то обрела дар речи полковник Грунина, – я просто в бешенстве, дайте мне холодной воды, чтобы я успокоилась, а то вы же первый, Антон Ферапонтович, и упадете в обморок.
Степанида Исаковна, поддерживаемая за локоть Тропаревым, села в предложенное кресло и, откинувшись на спинку, замолчала, обмахиваясь белым кружевным платочком.
– Вода? – Сибиряков открыл встроенный в стену стилизованный под дерево холодильник. – Откуда у Тропарева в холодильнике вода? Может, выпьете водки, полковник, здесь есть бутылочка «Весна в Заполярье», чудная водка, шестьдесят градусов, а пьется, как все сто двадцать. Вас это должно успокоить.
Глава СВР лишь посмеивался, глядя на Сибирякова. Тот хотя и был младше по званию и ниже по должности, все же являлся для Тропарева пожизненным старшим, ибо с подачи Сибирякова, ведущего когда-то курс «Колумбы» под шутливым названием «Ай вонт Америка», молодой кандидат наук и лейтенант Тропарев был отправлен «в поле» и сделал благодаря этому удачную во всех отношениях карьеру.
– Давайте водку, – согласилась полковник Грунина. – Только тогда ко мне никаких претензий, Антон Ферапонтович, я стану искренней в эмоциях и словах.
– А вот и вода, – обрадовался Сибиряков и продемонстрировал Груниной бутылку «Новотерской», – холодная. – Он налил воды в стакан и отнес его Степаниде Исаковне. – У нас катастрофа, – Сибиряков повернулся к Тропареву, – все может полететь к черту с операцией «Клэр Гастинг». Уникума Углокамушкина мы можем не дотянуть до уровня психологического подавления квант-ведьмы.
– Почему? – искренне огорчился глава СВР. – Ведь такой случай раз в сто лет появляется. Заагентурить квант-ведьму, да еще такую как Клэр, это же, ели-пали, то же самое, что получить стратегическое и экономическое превосходство над США.
– Не преувеличивайте возможности Клэр Гастинг, – встрепенулась полковник Грунина. – Но такую возможность действительно нельзя упускать, а мы упускаем. Наш самый засекреченный и самый гениальный консультант, доктор Чебрак, при смерти. А только он должен был вживить в тело Углокамушкина несколько нервных композиций морских, земноводных и сухопутно-хищных животных. Без этого шансы Углокамушкина влюбить в себя Клэр Гастинг до подавления ее индивидуальности равны двум к ста.
– Но ведь это тоже много. – Тропарев тяжело вздохнул. – Для охоты на квант-ведьму за всю историю школы ни у кого даже одной сотой шанса не было. Неужели такой уникум пропадет? – окончательно помрачнел лицом глава СВР и обратился к Степаниде Исаковне: – А после вмешательства Чебрака как бы выглядел расклад?
– Семьдесят пять процентов из ста, – четко выговорила полковник Грунина.
– Уфф! – выдохнул глава СВР и откинулся на спинку кресла.
Странное, если не сказать больше, ощущение. Внешние и внутренние признаки смерти были налицо. Она уже стояла у изголовья. Ее завораживающее, нежно-ледянистое присутствие, с элементами парадоксального намека на воющий ужас во время погружения в необъяснимое счастье, Алексей Васильевич Чебрак замечал везде. Более того, смерти не могло не быть. Она уже сформулирована им, его коллегами, его учениками. Смерть иронизировала над его жизнью из результатов обследований. Она жила в пробирках с его кровью, плескалась в пробирках с многочисленными анализами, блаженствовала в исследованиях пункции, взятой из позвоночника, одобрительно похлопывала по контуру боли, обволакивающей его особенно сильно в предутренние часы, официально скучала и сторожилась в «Истории болезни», лежащей на столе у Лутоненко под диагностическим названием: «Композиционная саркомальная экспансия необратимого действия, с полным отсутствием показаний для хирургического, медикаментозного, радиационного и трансплантационного вмешательства». Смерть!
– Как мне надоели ваши бездарные морды, – ворчал Алексей Васильевич на собравшийся у его постели международный консилиум. – Вам только в морге парикмахерами работать, а вы умудрились стать мировыми светилами медицины.
– Но что мы можем сделать, Чебрак? – капризным и тонким голосом возмутился Симон Кольдье, французский онколог нейрохирургического акцента. – Все равно мы, рано или поздно, подохнем, в смысле покинем эту скорбную земную юдоль. Я не вижу здесь повода для особых расстройств. Впрочем, – успокоился экспансивный француз, – вы, я думаю, расстраиваетесь не по поводу смерти, а по каким-то другим, не понятным нам причинам.
– Говорите о себе, коллега, – вмешался Агди Рапос, – всё всем понятно. Если бы вы были больны, как Алексей Васильевич, то он вас смог бы отстранить от смерти лет на сорок, если не больше. А вот мы, присланные главами государств для спасения великого генетика, своими открытиями уже приблизившегося к тайне смерти, и следовательно, и к созданию эликсира долголетия, а там, чем черт не шутит, и бессмертия, ни фига не можем сделать, да простит меня Господь, если у него есть желание.
– Ну не можем, не можем мы, – стал постукивать себя в грудь английский трансплантационный нейрохирург, сумевший первым в мире осуществить пересадку головы от аварийного трупа к больному «растению» в лондонском госпитале Георга Кентского, – полностью заменить ваш скелет на другой, здоровый. Никто в мире, кроме вас, не возьмется за такую безумную пересадку.
– Интересно было бы посмотреть, – развеселился израильский онколог Нахум Опельбаум, – как Алексей Васильевич сам себе скелет менять будет. Это же песня!
– Вам бы только зубоскалить. – Алексей Васильевич почувствовал себя плохо и, прикрыв глаза, откинулся на подушки, сообщив присутствующим тихим голосом: – Я, конечно, понимаю, что уже без минуты покойник, но вот только никак не могу вспомнить – кто же говорил год назад, что у меня еще двадцать лет жизни в запасе? Кто же это говорил?
Присутствующие в апартамент-палате врачи переглянулись и стали тихо покидать ее. Когда все вышли, дверь вновь открылась, и в нее на цыпочках вошел Опельбаум. Он тихо подошел к постели забывшегося Алексея Васильевича и, приставив указательный палец к центру его лба, наклонился к уху… Алексею Васильевичу снился странный сон, в котором слишком выпукло и явно чувствовалось отсутствие сновидения. Маленький, не более десяти сантиметров, человечек, с бликующей улыбкой, напоминающей скибку перевернутого месяца, говорил ему, то расширяя, то прищуривая свои огромные, влажно-агатовые глаза:
– Ну что, уродец, умираешь? Ха-ха-ха. Не надейся, бледные демиурги не хотят тебя видеть, ты еще должен схлестнуться с лаоэрами, негодяй. Из-за тебя, братец, я вынужден подниматься на поверхность и прилагать усилия, дабы ты не вырвался из ямы жизни преждевременно. Ты придурок, уродец. У тебя вирусологическое, а не саркомное поражение соединительных тканей, крови и костного мозга. Ты этот вирус при захвате души получил, ублюдок в оболочке, хи-хи, – поиграл улыбкой «фавенок» айрини. – Завтра ты додумаешься, чем тебя можно спасти, и не умрешь, тем самым подтвердив свою репутацию гения гениев, идиот, хи-хи-хи…
В этом сне Алексей Васильевич четко знал, что это не сон и что он разговаривает со своим родным, одноклеточным, братом, который по какой-то причине считает его изгоем, но что это за причина, Алексей Васильевич так и не узнал, ибо сновидение его покинуло.
Интересно, во что это я опять вляпался? Похоже на то, что я как бы талант с неясными предпосылками для экстраординарного секс-творчества с патриотическим уклоном. Удостоверение, во всяком случае, мне выдали не просто железное, а лязгающе-железное. Карманно-картонный проблесковый маячок для метро…
Саша Углокамушкин со вздохом перекинул с одного плеча на другое огромную тяжелую сумку хозяйственно-дорожного типа и встал на эскалатор. В сумке лежали шесть уникальных суперусилительных плей-блоков для компьютера, маде ин Россия, из Новосибирска с любовью для ФСБ…
– Ты хотя бы толком понимаешь, о чем просишь? – спросила у него Степанида Грунина за утренним чаем. – И самое главное – для чего, а еще главнее – для кого?
– Не знаю, – честно признался Саша, – но надо. И не спрашивайте, зачем и кому.
– Хорошо, – легко, даже слишком легко, на взгляд Саши, согласилась Степанида Исаковна, – я дам тебе разрешение на выдачу плей-блоков «Орланд» из техотдела и не буду спрашивать, зачем тебе это нужно, но и ты будешь столь же готовно выполнять мои просьбы, помни об этом.
– Ладно, – кивнул головой Саша, – не забуду.
– Александр, – заглянул на кухню Юрий Бориславович, муж полковника Груниной, голубоглазый гигант двухметрового роста. – Хочешь, я тебе джинсы особым образом выглажу?
– Дорогой, – умилилась Степанида Исаковна, – в молодежной среде за глажку джинсов подсыпают крысиный яд даже в чай родителям, я уже не говорю о простых родственниках.
– Я же особым способом, Стеша, – не сдался Юрий Бориславович. – «Па-дэ-дэ Арнольда Краснинского» называется.
Саша Углокамушкин был оставлен полковником Груниной жить у нее, на Тверской восемнадцать. Степанида Исаковна объяснила это просто:
– Мы с мужем полюбили тебя как родного, это во-первых, во-вторых, я обязана, как преподаватель и твой самый главный руководитель, контролировать каждый твой шаг, знать все твои запахи и привычки. Я не должна упустить этот шанс – с твоей помощью взять Клэр Гастинг.
В глазах полковника Груниной после этих слов заполыхало холодное, зеленое пламя беспощадной страсти, заставившее Сашу Углокамушкина вздрогнуть от ознобного восторга.
– Возьмем, – решил не перечить ей Саша Углокамушкин, хотя абсолютно не понимал, о чем идет речь, что ему предстоит в будущем и кто такая Клэр Гастинг, которую нужно «взять». – Всех возьмем.
…Саша вышел из метро на станции «Сухаревская» и направился к дому Толика Лаперуза, вновь перекинув сумку с плеча на плечо.
Никогда, блин, не поверю, что вот эти три мента, выходящие из торговой палатки, как они только поместились там, не проверят у меня документы. А я им раз – удостоверение под нос, представляю, какие у них лица будут. Ну вот, блин, мимо прошли. Вот ведь фигня какая, документов не было – проверяли словно на мне папаха, бурка, кинжал и борода, с головой налысо обритой, а когда получил такой мощный ксивняк, перестали в упор видеть. А может, у меня в сумке калаши с рожками и гранаты по самое не хочу? Как начну сейчас гранатами кидаться, что тогда? Ели-пали, Углокамушкин, о чем ты думаешь, бандерлог неустоявшийся. Фу, черт, даже пот от стыда за себя прошиб. Хотя нет, не от стыда. Чувствую, ох, как чувствую, что у меня уже нет моих долларов в Таганроге, но это фигня, у меня есть теперь нечто более весомое, деньги меня не беспокоят. А что? Не знаю, но сегодня что-то произойдет у Лаперузы, что-то такое, чего не могу понять, но знаю точно…
– Эй! – Оборвав свои мысли, Саша ухватил за рукав проходившего мимо парня лет восемнадцати. – Постой рядом со мной секунду.
– Дорогой, – моментально прильнул к нему парень, – я могу на всю жизнь с тобой остаться.
– Стоять! – перепугался Саша, отстраняя от себя парня на расстояние вытянутой руки, но не отпуская его рукав. – Смотри!
Он указал на угол здания, в сторону которого шел «неоновый мальчик». Мгновение ничего не происходило, а затем под самой крышей от стены отделился фрагмент здания более ста килограммов веса и рухнул на пешеходную дорожку. По времени, если бы Саша не задержал, так и выходило, что дитя порока был бы уже мертвым.
– Я твой должник, – вспыхнул молодой человек, – вот мой телефон, – он сунул в руку Саши свой очень дорогой мобильник, – я тебе позвоню. – Кусая губы, чтобы не заплакать, парень махнул рукой и чуть не побежал, огибая кусок стены на асфальте, в сторону офиса фирмы «Орлэфрей».
Что такое телевидение для современного мира? Все! Это собеседник, это проникновенный домашний сплетник, доктор, учитель, семейный развратитель, лживый духовник, интеллектуальный пошляк, светоч мелкотравчатости, гуру для лениводушных, великий усреднитель, муж и жена для отупевших от одиночества и скрытая причина этого одиночества.
Что такое телевидение для современного мира? Все! Это дирижерская палочка в руках Власти, организующая плебсу хлеб, зрелище и женщин. Это оно, Телевидение, заставляет крутиться и работать толпу потребителей, которые должны купить, овладеть, употребить и поверить в то, что они на острие прогресса и современности. Это оно, Телевидение, изгибает, демонстрирует женщину так, что мужчины начинают видеть в ней, в первую очередь, престижный товар, во вторую – идеальную машину для секса. Телевидение хладнокровный зомбинатор, изощренный парализатор воли, капкан для всех, кто имеет с ним дело. Между заполнителями экрана и потребителями нет разницы, втемную используются и те, и другие. Трагедия демонстративно выпяченных политиков и вытолкнутых в мир богатства людей заключается в том, что именно они и являются самой порабощенной и зависимой частью человечества…
– Ну, кажется, все, – Ксюша Мармик вытерла ладони о свитер Саши Углокамушкина в районе живота, – система к внедрению готова, если, конечно, Лаперуза ничего не напутал.
– Лаперуза не напутал, – буркнул Толик. – Если кусок кирпича действительно принес то, что я думаю, то есть спутниково-лазерные усилители и дополнительный катализатор мощности, то нам впору бункером для работы обзаводиться. Кстати, Углокамушкин, где ты взял эту технику, в магазине такую не купишь, ты не шпион, случайно?
– Нет, – лаконично ответил Саша, – я куда серьезнее шпиона, лучше не спрашивай, а то мне врать придется.
– Да ты уже врешь. – Ксюша стояла перед зеркалом и пририсовывала косметической гуашью «Золотая пыль» новую змейку. – «Серьезней шпиона», – передразнила она Сашу. – Ты на себя в зеркало посмотри, баран-бараном, знакомишься с кем попало. СПИДа мне еще в семье не хватало.
– С чего ты взяла? – Саша с интересом прислушался к аналитическим репликам Ксюши Мармик.
– От тебя одеколоном «69» за версту несет, – объяснила Ксюша, подходя к Саше, – а им только гомики прыскаются.
Саша хотел рассказать о спасенном им молодом человеке, но вздрогнул и еле слышно прошептал, глядя на сидящего в кресле Лаперузу:
– Е-моё, блин, Толик!
– Толя-яаа!!! Толечка-а, родной, что случилось? – в ужасе воскликнула Ксюша.
В кресле перед новосконструированной компьютерной системой доморощенно-лазерно-спутниковой мощности, положив аристократическую драгоценно-аномальную руку на колено, сидел длинноволосый безбородый старик с хорошо угадываемыми чертами лица Толика Лаперузы, но уже огрубевшими от многолетней жизни. Старик медленно приподнял вторую руку и, положив ее, как благословение, на голову рыдающей взахлеб Ксюши, стоящей перед ним на коленях, улыбнулся:
– Я – не Толик Лаперуза, я его Ка, вынужденный стать зримым незримый двойник, проживающий за один год вашего времени три своих. Я призван охранять его после смерти и поэтому должен умереть гораздо раньше. Я должен быть ликом на его саркофаге, в нем душа фараона, он уже умирал много раз.
«Точно, – едва уловимый шепот непонятого пророческого предположения прозвучал в мыслях Саши Углокамушкина, – древнеегипетский аспект Москвы, Эванхамон, Египет, Киев, Рим, хазаро-иудейский ритм России».
– А где Толя? – всхлипывая, спросила Ксюша Мармик. – Он живой?
– Как видишь, – успокоил ее старик, хотя было непонятно, что он имел в виду. – Я передал ему опыт руки. – Он оторвал от колена руку с ногтями стоимостью в несколько миллионов долларов и показал Ксюше. – Ибо с этим, – он указал на компьютер, – шутить нельзя. Рука власти досталась ему по недосмотру, а это – титул, и поэтому я обязан опекать его в настоящем, находясь в прошлом.
– А мы и не шутим, – начала было оправдываться Ксюша и тут же завизжала: – Дедушка! Что с вами?
Старик стал молочно-бледным, черты лица начали мгновенно меняться, потом оно порозовело и снова стало лицом Толика Лаперузы.
– Мармик, – Толик взъерошил Ксюшины волосы, – я понимаю, что ты меня боготворишь, но зачем так пафосно, на коленях? Встань!
– Я не феминистка, – Ксюша Мармик переменила позу и просто села на пол. – У нас же семья. – И уточнила: – Шведско-московская, матриархальная.
