Текст книги "Око вселенной"
Автор книги: Александр Экштейн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Глава третья
– Вот, например, ты, «Наглец», – Ладан Семенович Мушка ткнул в сторону курсанта Вацлавского свой палец. – Каким способом начнешь убеждать Москву интеллектуальную в ее хазарских истоках?
– Как вы правильно сказали нам на прошлом занятии, – бодро начал альфонсовец Ян Вацлавский, – убедить интеллектуальную Москву в хазарских корнях России невозможно, но втянуть в дискуссию на эту тему – запросто. Само собой, я бы начал со средств массовой информации…
– Прямо-таки, невозможно, – нарушил дисциплину курсант Авдеев. – Дай установочки, начни платить по десять тысяч доллароевровидных денег в месяц каждому интеллектуалу-гуманитарию, и они в течение двух-трех месяцев убедятся сами и убедят кого угодно, что Москву на самом деле основало общество любителей трубочного табака из Месопотамии.
– Я всегда подозревал в вас дурака, курсант Авдеев, – рассердился профессор Мушка. – Во-первых, хватило бы и трех тысяч долларов, во-вторых, далеко не все российские интеллектуалы в России гуманитарии, а в-третьих, покиньте аудиторию и прямым ходом следуйте к завхозу школы, прапорщику Бельчикову, доложите ему, что вы на весь день в его распоряжении.
– Есть! – Курсант Авдеев быстрым шагом направился к выходу из аудитории. Ладан Семенович не знал, что прапорщик Бельчиков, завхоз ВШ СВР, был как и курсант Авдеев, родом из станицы Тихорецкой, и поэтому курсант рассчитывал отпроситься у прапорщика на весь день, чтобы повидать Вассу Самойлову, временно вышедшую замуж за 250 миллионов долларов, три глянцевых арбатских журнала и 120 килограммов веса в пиджаке и брюках по имени «Мой Пупсик», но считавшую себя постоянно действующей подругой курсанта Авдеева.
– Игорь, ты почему сегодня такой насмешливый?
– Просто вспомнил сюжет одного фильма. Может, видела, «Облако-рай» – это почти обо мне и о райцентре Талое на реке Турка.
– «Облако-рай»? Я скажу папе, чтобы достал кассету, мы ее посмотрим с тобой вдвоем. Ты меня любишь?
– Нет, конечно, опомнись, Алиса.
– Ну и пусть, а я тебя буду любить до конца жизни. Слушай, Игорь, давай я договорюсь с папой, и ты станешь моим мужем? Я тебе все-все буду разрешать делать, все буду делать для тебя, ты только раз в неделю приходи, обнимай меня и говори о любви.
– Тебе всего четырнадцать лет, Алиса, и я тебя не люблю. Давай подождем, когда тебе исполнится шестнадцать, возможно, ты меня возненавидишь к тому времени.
– Я тебя уже давно ненавижу, женись на мне. Я куплю тебе дом, мне папа подарил на день рождения триста тысяч долларов.
– А мама?
– Мама, между прочим, тоже согласна, она даже не просто согласна, а буквально жаждет, чтобы ты женился на ком угодно из нашей семьи, хотя бы на Анастасии. Одним словом, она ищет к тебе интимные подходы.
– А кто такая Анастасия?
– Анастасия – это мамина мама, моя бабушка. Ну, пожалуйста, дай мне свою руку.
– Успокойся, Алиса, и отодвинься. Твоя мама готова засунуть меня в постель к своей матери и дочери лишь только для того, чтобы у меня была возможность сравнивать ее изощренно-чувственную зрелость с бестолково-неопытной юностью и благодарно-немощной старостью. Я, кажется, начинаю понимать, почему огонь обрушился на Содом и Гоморру.
– Мама у меня, как говорит папа, изысканно-невоздержанная благородная дама сермяжно-дворянских кровей цыгано-рязанского разлива. И ее нельзя не любить, она душка, папа от нее без ума.
– Помолчи, Алиса. Твой папа владелец газет, пароходов, заводов. Ведь так? А мама что хочет, то и говорит на телевидении. Вот тебе список. Указанные в нем люди должны выступить по телевидению и в прессе с утверждением, что русские на самом деле хазары, а первой столицей Руси был не Киев, а Итиль. А самое главное – они должны это научно обосновать.
– Ну и списочек, сплошь брэндные имена. Игорь, тут же одни академики и депутаты народные! Мама считает их самым покладистым материалом в своих интеллектуальных шоу. Наука ничего не говорит об этом, но ее секс-аура действует на этот контингент завораживающе. Ради нее они могут доказать что угодно. Если ей хотя бы намекнуть, что она станет твоей тещей или приемной дочерью, Итиль России обеспечен на телевизионном и газетно-авторитетном уровне.
– Хорошо, я намекну, пусть Итиль восстанет из пепла. Вот тебе, держи, это моя любимая авторучка, вполне возможно, что ты будешь ею расписываться в загсе. Привет Анастасии, я скоро позвоню.
Глава четвертая
– Пыль. – Ксюша Мамрик провела по перилам деревянного крыльца. – Откуда она берется, если всю неделю идут дожди?
Подмосковная Валентиновка была влажной, зеленой и свежей. Некогда престижно-политический, а затем артистический поселок уже олоскутился дачами с непонятной родословной: кирпичными, безвкусными, огромными, огороженными высокими и равнодушными к людям заборами. Строили под Швейцарию, Испанию, Францию и даже под грузинские замки. Органично смотрелись лишь дачи с преобладанием дерева и помнившие лучшие времена. Ксюша и Толик Лаперуза уже неделю жили на даче родителей Толика, которые в силу своей супружеской несовместимости находились в других, противоположных друг от друга, направлениях: отец снимал дачу по Ленинградскому, а мать по Киевскому тракту.
– Действительно, – Толик подул на кончики пальцев Ксюши с прилипшей к ним серебристо-красноватой пылью, – напоминает пыльцу. Не пойму, откуда ее столько набралось.
– Мой папа говорит, что это не пыль, а экологически-неприятный фактор заплесневения атмоферы. – Ксюша Мамрик задумчиво посмотрела на свою «хондайку», уткнувшуюся покрытым пылью капотом в куст жасмина с левой стороны крыльца. – Он говорит, что небо над Землею покрывается ряской.
– Вполне возможно. – Толик Лаперуза коснулся щеки Ксюши. – Но мне кажется, что твой папа впадает в ложный пессимизм. Люди реагируют на эту аномалию последнего времени по-разному. Китайские ученые, например, заявили в нете, что явление серебристо-красного, каким бы оно ни было – частным, локальным или глобальным, пылью, монеткой на асфальте или солнцем в небе, – всегда предвещает дракона.
– По-твоему, это оптимизм? – фыркнула Ксюша Мамрик. – А что тебе говорит твой Ка, он согласен с китайцами? И вообще, когда он высунет свою прошлую руку из твоего настоящего? Из-за твоей конечности с маникюром нас постоянно сопровождают сильные и стройные мужчины с лицами невыспавшихся патологоанатомов, и куда-то украли Углокамушкина, и вообще мы стали лицами, которых сопровождают. На фиг надо…
– Даже на фиг не надо, – согласился с нею Толик. – Углокамушкина, я так думаю, отсекли от нас по другой причине. Кстати, до меня только сейчас дошло, ведь мы можем выяснить, где Угол, через ноутбук…
– Все-таки прошлое, глубоко и удачно всунутое в настоящее, – восторженно погладила аномальную руку Толика, – может удовлетворить кого угодно, даже меня, даже все молодежные программы российского телевидения.
– Ты сейчас мне о тайне прошлых веков или о сексе на телевидении говорила? – рассмеялся Толик и, ухватив Ксюшу за руку, потащился в дом. – Сейчас мы проверим, чем Кирпич в отрыве от семьи занимается. – Уже войдя в комнату, Толик Лалеруз оглянулся и посмотрел в проем открытой двери на улицу. – О Боги, – старческим голосом произнес он, – неужели это та самая Пыль?
– Что вы хотите этим сказать? – директор ЦРУ был раздосадован. – И пожалуйста, уберите свою пробирку с «Флорой-7», выбросьте ее в контейнер с мусором.
– Вы правы, – печально вздохнул Генри Олькоттом. – «Флора-7» вышла из-под контроля. Было всего две ампулы с этой культурой. Одну я сейчас выброшу в контейнер-стерилизатор, как вы посоветовали, а вторая находится у микробиолога Кейзи Редка, нашего человека из Англии, внедренного в научную экспедицию пропавшей без вести «Мурены».
– Генри, – директор ЦРУ подошел к полковнику, остановился в метре от него и зло посмотрел в глаза, – на «Мурене» все, кроме экипажа, были, в большей или меньшей степени, нашими людьми. Но, черт побери, почему ампула с «Флорой-7» оказалась у какого-то паршивого микробиолога, и не где-нибудь, а на «Граде Китеже», а затем и на «Мурене», то есть на территории русских?
– Не орите, Конти. – Полковник Олькоттом перешел на мягкий увещевательный тон. – Вы такой же полковник сектора «Экстрем», сак и я. Русских бояться – в США не жить. Они, да будет вам известно, в нужный момент становятся патриотами США даже больше, чем наши граждане. Кейзи же замышлял провести на борту «Мурены» эксперимент, я не возражал против этого, – уточнил Генри Олькоттом. – Он собирался поместить «Флору-7» в одну емкость с мироокеанным планктоном, то есть с цивилизацией илли из «Улья шершней». Вы же знаете, что такой опыт можно провести только в квадрате 666, за его границей планктон непостижимым образом исчезает из контейнера. Но «Мурена» пропала, и вы, Конти, вместе со всем своим ЦРУ, не можете сказать, куда и как. А она, между прочим, самая лучшая из всех субмарин мира, когда-либо выходивших в океан, и, по всей видимости, аналогичной «Мурене» уже не будет в ближайшие два столетия. Впрочем, – усмехнулся Генри Олькоттом, – как уже не будет и двух столетий.
Пыль красновато-серебристым вдохновением, словно извиняясь за причиняемое беспокойство, покрывала Нью-Йорк, и не только его. Она проникала во все города и сёла земного шара, настаивая на своей вездесущности и необходимости. Вскоре пыль перестали замечать, в ней было столько бархатистого, проникновенного и необъяснимого уюта, что с ней очень быстро смирились. Более того, было замечено, что она благотворительно влияет на психику, успокаивает, настраивает на равнодушие, отвлекает от неуютных мыслей и проклятых вопросов, склоняет человека к радостной и миролюбивой самодостаточности в окружении необходимых для усредненного комфорта предметов бытия. Да и не так уж ее и много было, этой пыли серебристо-красного цвета. И хотя она была везде, всем казалось, что ее как бы нигде и нет…
Москвичи, даже из окна кабинета директора ФСБ, были похожи на заматерелых кочевников, подвергшихся насильственному окультуриванию, жесткой паспортизации и репрессивной привязки к заколдованному участку земли с выстроенным на нем городом Москва. Никто, даже гости столицы, не обращал внимания на изменивший свой цвет мировой город. Волхв знал уже об этом свойстве красно-серебристой пыли. Люди вначале удивлялись ее возникновению и цвету, а через день-два переставали замечать, словно она существовала на Земле с сотворения мира. Директор ФСБ усмехнулся своим мыслям и, задернув штору, отошел от окна.
– Все-таки интересно устроены мозги у разведчиков, ученых и людей искусства. – Он бросил короткий взгляд на задумавшегося в кресле академика директора РАН, и направился к встроенному в стену сейфу «Алтай». – Никого, кроме нас, эта пыльца не тревожит. Остальные о ней уже и думать забыли и замечать перестали, говорят, что все так и было.
– На то они и остальные, – с улыбкой посмотрел академик на манипуляции Волхва возле дверцы «Алтая», – от слова «остаток», то бишь, оставшиеся на остановке после отхода окончательно последней электрички.
– Вы сноб, – заметил Волхв, поднося по требованию электроники сейфа ладонь правой руки к засветившемуся на дверце определителю. – И достаточно мрачный сноб, а это плохо. Лет через десять, когда вы станете окончательно старым и начнете понимать «остальных», это вам аукнется непереносимым одиночеством.
– Чушь, – отмахнулся академик, с возрастающим любопытством наблюдая за напряженной работой Волхва возле сейфа. – Настоящий ученый никогда не деградирует до такой степени, он или «не остальной» до конца, или не доживает до старости. Простите, – прервал он сам себя, – вы собираетесь принимать участие в автомобильных гонках?
Волхв стоял напротив дверцы сейфа, натянув на голову радарный шлем, так называемый «определитель помыслов», ультрасовременный аналог выброшенного в массы детектора лжи. В дверце сейфа что-то щелкнуло, и Волхв, сняв шлем, приступил к следующей операции.
– Одни придурки вокруг, – сообщил он академику, – легче все бросить и уйти, чем открыть этот сейф с последними данными о нарастании аномальных явлений в мире. – Он стал набирать на выдвинувшемся из дверцы пульте какую-то комбинацию. – А их наросло по самое не хочу. – Пульт мягко вдвинулся в дверцу, и она беззвучно и медленно стала уходить в сторону, открывая взору академика, полностью переключившего на нее свое внимание, вторую, платинового цвета, дверцу с гербом РФ.
– Вот так и живем всю жизнь в нарастающих аномалиях. Одних танцующих Шив, – Волхв нажал на второй дверце маленькую кнопочку в центре герба, – этих новомодных Антихристов, штук десять набралось…
– Вызывали? – в кабинет вошла секретарь директора ФСБ.
– Да, вызывал. Дайте, пожалуйста, ключ от «Алтая».
– Пожалуйста. – Анна Сергеевна подошла к шефу и протянула ему серебристый стержень. – Ключ.
Волхв, не поворачиваясь к ней, протянул руку, взял стержень, медленно наклонился к дверце и, вставив стержень в отверстие, появившееся на месте ушедшей в глубь кнопки, резко воткнул его туда.
– Всё! – облегченно вздохнул глава ФСБ. – Открыл, слава Богу!
Дверца распахнулась, и председатель РАН увидел большую, около тридцати квадратных метров, комнату с рядами электронных стеллажей.
– Черт! – восхитился академик и тут же, словно чего-то испугавшись, уточнил: – Ангельская красота.
Глава пятая
– По ходу! – крикнул Саркел, догоняя отрока Пардуса, сына Сурова, бывшего нахапептовского участкового, и легонько похлопал его по плечу рукояткой плетки. – Ты должен совпадать помыслами сердца с конем.
Семнадцатилетний Пардус, бывший Юра «Ментенок», бежал, держась за гриву, рядом с молодым жеребцом половецкой породы вот уже более пяти километров. Сбоку, спереди и немного сзади него в таком же скоростном режиме по степи мчались около двух десятков коней и отроков. Между ними, подскакивая то к одному, то к другому, метался на своем великолепном «джипе» Саркел.
– Ийяя! – громко вскрикнул Саркел, и отроки на полном ходу, не сбиваясь с ритма, вскочили верхом на коней, припадая к гриве. Впереди появились составленные полукругом повозки какой-то небольшой орды. Краем глаза Саркел увидел, что на холме возле становища показался Варсег с поднятой вверх правой рукой. Саркел встрепенул коня и, огибая отряд отроков, махнул рукой, указывая направление на Варсега. Отроки мгновенно и бесшумно помчались в указанную сторону. Саркел же шагом направился к повозкам. Увидев на одной из них прикрепленную сверху икону со знакомым еще по Киеву изображением Богородицы, Саркел понял, что это сербская миссия. Посол князя, Осокин, ученик Саркела и Варсега, справился со своей задачей, прошел в одиночку Степь и Лес и, судя по всему, привел нужного князю и княгине человека в Нахапетово. Действительно, навстречу Саркелу вышел бывший егерь Осокин, сдержанно, но радостно улыбаясь княжескому любимцу и своему начальнику.
– Воистину велик Бог еллинов, – обескуражил он Саркела неожиданным заявлением, – если даже Его Мать, – он указал рукой на повозку с иконой, – провела нас от уличей к хазарам без единой стычки. Хотел бы я сейчас посмотреть, да заодно и плюнуть в глаза своей первой учительнице…
Саркел уже привык к непонятным воспоминаниям взрослых нахапетовцев, да и к самому Нахапетово. Его преданность князю и княгине давно перешагнула обычную преданность воина своему вождю, а их сына, боясь признаться в этом даже самому себе, он почитал за впавшего в детство верховного властителя мира Сварога, втайне вознося ему молитвы, и даже однажды принес в его честь жертву, отдав для жертвенного костра на обнаруженном им невдалеке от Нахапетово капище розовую лань. Старый, одетый в какие-то лохмотья жрец забытого капища лишь что-то проворчал себе под нос и, запрокинув голову лани, устремляя ее покорно-печальные глаза к небу, перерезал ритуальным костяным ножом горло.
– Во славу Сварога! – возопил жрец, воздевая к небу окровавленные руки.
– Во славу Сергея, – еле слышно вторил ему Саркел.
Фиолетовое присутствие вечера на западе степного Приазовья располагало к неспешности, но густая, непредсказуемая, наполненная жизнью и шорохами степь околонахапетовского пространства диктовала законы настороженности и пристальности.
– Мать-Матерью, – язычник Саркел на всякий случай вложил в свои слова почтительность, – но, не сегодня-завтра, здесь начнутся другие времена, так что снимайся, будем двигаться ночью, так повелел князь. Мы уже второй день идем вам навстречу, – весело усмехнулся он. – а заодно и молодежь от двадцать первого века отучаем…
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – начал вылезать из повозки Теоктист Бранковический. – От какого века, варвар, повтори, ты отучаешь отроков?
– От будущего, – заробел при виде монаха Саркел и, почтительно поклонившись, поинтересовался: – Не утомила ли тебя дорога, кудесник, готов ли ты продолжить путь, или я прикажу, чтобы разбили лагерь и приготовили пищу?
– Ночь в степи, – наконец-то выбрался из повозки монах-дэспота, – это и есть дор ога. Сделаем, если на то будет Божья воля, привал утром. Судя по коням, – Теоктист Бранковический кивнул на приближающихся к ним юных всадников с Вэрсегом во главе, – они степные, дорогу чувствуют и днем и ночью. – Монах поднял голову и, прищурившись, посмотрел на первую вечернюю звезду. – Кто войной-то идет на твоего князя, язычник?
– Все, – весело сообщил монаху и вечерней звезде Саркел. – И Киев, и Степь. Что-то в нас им не нравится.
Юные дружинники по команде Варсега спешились и почтительно остановились неподалеку от повозки, каждый возле своего коня. Монах, как и все горцы обладающий острым зрением, не отрывая глаз смотрел на Пардуса. Неожиданно он размашисто перекрестился и направился к подросткам села Нахапетово Неклиновского района двадцать первого века, волею судьбы и повсеместно присутствующего во вселенной чуда ставших дружинниками нахапетовского князя Улыбчивого в десятом веке.
– Кто крестил вас, дети мои? – восторженно вопрошал монах, подходя к каждому по очереди. – Благодать на вас, да и на мне тоже, встретившего свет в этом гнезде идолов языческих.
Саркел усмехнулся, но тотчас же сделался серьезным. Восторг и благоговение монаха были неподдельными. Оказалось, что не только у Пандуса, но и у всех без исключения на шею были надеты крестики. Женщины окняженного села посчитали, что после всех невероятных событий, обрушившихся на их быт и головы, Христианский Крест и обретшая на нем всесилие Истина в лице Иисуса Христа остаются наиболее устойчивыми и наиболее надежными средствами защиты от беды в пространстве взорванного в них и вокруг них времени.
Несмотря на то, что в брошенном нахапетовцами прошлом будущем прошел год в настоящем уже отломили и съели от каравая времени десятилетие…
– Я передумал, – улыбнулся Улыбчивый и пошел навстречу вошедшей в зал Малышке. – Сергей войдет в историю мира без титула «Убийственный». Я определю…
– Я, – мягко перебила его Малышка, – лучше я определю ему новый титул. Не возражаешь?
– Нет, – поцеловал князь руку княгине. – Как я могу возражать против того, что мы будем называть его Сергеем…
– Мама, – перебил Улыбчивого вбежавший в тронный зал мальчик, – я теперь эксплуататор проклятый, мне это дядя Горюхин сказал, правда, красиво?
– Горюхин? – Князь, побелев от злости, быстрым шагом подошел к окну, с треском распахнул створки и громким голосом позвал: – Горюхин!
Бывший прапорщик и бывший заведующий нахапетовским ДК Горюхин теперь заведовал продовольственно-хозяйственной частью княжеского подворья, то есть был ключником. Он стоял во дворе и принимал от прибившегося под защиту князя большого патриархального семейства волхователей из Хазарии конскую сбрую для боевых коней княжеской дружины. Услышав зов князя, он быстро присел за телегой и под удивленные взгляды данников, не разгибаясь, побежал в сторону хозяйских построек, недавно отстроенных в дальней части двора.
– Вижу! – крикнул Улыбчивый. – Стоять! Революционер чертов, а ну-ка, быстро ко мне двигайся!
Горюхин выпрямился и уныло, еле передвигая ноги, поплелся на княжеское крыльцо.
– Холодную дать не могу, – предупредил Улыбчивый Горюхина. – Оброчники вот-вот косяками потянутся. Остаются только розги. Иди к Сурову, скажи, чтобы тебя выпороли по третьей категории.
Став князем, «Солнечный убийца» познал таинственность. С подданными обращался строго, но справедливо. За десять лет произошло много событий, не имеющих разумного объяснения, но Малышка и Улыбчивый делали все возможное для того, чтобы странное время, клубящееся над Нахапетовым, выглядело обычным и естественным для десятого века событием. Нахапетовцы уже привыкли к этому.
– По третьей нельзя, князь, – шмыгнул носом Горюхин. – Обездвижусь, работать некому будет. А княжичу, – глаза Горюхина затуманились умилением, – я объяснил суть единственно верного на Земле ленинского учения. Так он, постреленок, звезда наша ясная, – всхлипнул от преданности и любви бывший прапорщик, – сразу охватил его свои умом и сразу вывел, что он, сеет наш Сережа, и есть тот самый эксплуататор проклятый.
Улыбчивый сменил гнев на милость. Горюхин был незаменимым завхозом.
– Иди и скажи, пусть десять хлыстов на ночь отпустят, а утром чтобы уже на службе был.
– Десять ладно, – согласился с князем ключник. – Десять – это даже полезно. А вот, – Горюхин посмотрел через распахнутые ворота подворья на дорогу, ведущую к воротам крепостного вала вокруг села, – кажется, еще кто-то прибыл. На данников не похожи, – задумчиво проговорил он. Вдруг лицо его озарилось догадкой. – А-а, кого-то полонили. Так что, князь, мне ведь не только дань, но и трофеи принимать нужно. Что скажешь?
– Ладно, – махнул рукой «Солнечный убийца», глядя на приближающиеся под конвоем повозки, – иди к черту. Десять ударов будем считать условными. Еще раз при юном князе Ленина вспомнишь, я для тебя персональный ГУЛАГ здесь устрою.
К тому времени, когда князь и княгиня Нахапетовские встречали Теоктиста Бранковического в своем дворце на берегу Азовского моря, а заодно и ожидали нападения на их княжество объединенных языческих сил печенего-половецко-славянской направленности, князь Святослав уже отдал богу весны и лета Яриле душу, а вокруг киевского престола шла обычная свара между наследниками…
Окутывающее нахапетовскую аномалию комбинированно-уплотненное время наложило на десятый век столько нестыковок и загадок для будущих историков, что каждый житель нынешнего 21-го века должен отчетливо понимать, что, начиная изучать историю по учебникам, он уподобляется человеку, которого легче застрелить, чем объяснить разницу между унитазом и флорентийской чашей из родникового фарфора в Эрмитаже.
…К этому времени древлянский Олег, сын Святослава, был убит, а взбешенный словами Рогнеды, дочери полоцкого князя Рогволда, Владимир, с варяжскими наемниками, пришел с войной к брату своему Ярополку, по дороге убив Рогволда и приобщив Рогнеду к исполнению супружеских обязанностей именно с ним, напомнив о ее неосторожном высказывании:
– Ты не хотела разувать сына рабыни, теперь тебе придется рожать от него детей.
После первой брачной ночи Рогнеда стала с удовольствием не только разувать неукротимого язычника, но и мыть ему ноги. Владимир уже не обращал внимания на такие мелочи, он смотрел на окруженный его варяжскими дружинами Киев и видел над ним нежно-золотистое свечение, еще не догадываясь, что это расправляет свои легкие и могучие крылья, обнимая великий город и Русь, посланец лучезарной бесконечности. Ангел православного христианства и апостольского иудейства, слуга нескончаемого и милосердного Всесилия…
Нахапетово стало другим. Мало кому известное даже в ростовской области приморское село двадцать первого века, в десятом веке обрело статус княжеского и стало городом. По одному, семьями, небольшими племенами под защиту князя Улыбчивого пришло много людей. Нахапетово обросло посадами. Коренные нахапетовцы, по воле князя и княгини, кто в большей, кто в меньшей степени, овельможились, вкусив отраву патрицианства. При встрече с коренными нахапетовцами пришлые люди ломали шапки и пугливо кланялись. Юриспруденция княжества, в лице бывшего участкового Сурова, являющегося верховным судьей и одновременно исполнителем приговоров, всегда была на стороне княжьих людей. Новоподданные принимали это как должное, печать двадцать первого века на лицах бывших колхозников казалась наивным язычникам печатью избранности и высшего знания. Князь и княгиня, а по их воле и Суров, смотрели сквозь пальцы на сначала тихое, а затем и нескрываемое закабаление нахапетовцами пришлых людей. Обретя спокойствие, кров, пищу и защиту за стенами колдовского Нахапетова, пришлые не роптали. Слух о выросшем за одну ночь княжестве могучих и таинственных магов разнесся по всей Степи и достиг Константинополя.
– Я вас приветствую, – легко сбежал с крыльца нахапетовский князь и, раскрыв объятия, пошел навстречу Теоктисту Бранковическому. – Я ведь тоже, черт бы меня побрал, коренной христианин. – Он размашисто перекрестился сначала левой, а затем, для убедительности, и правой рукой. – Нас в Тимашевской прямо в станичном клубе на сцене майор-священник из военкомата крестил.
Он протянул монаху руку для рукопожатия, по дороге передумав заключать его в объятия. Теоктист Бранковический, не обращая внимания на протянутую руку князя, пристально посмотрел в его лицо и сказал:
– Мир твоему дому, князь. Я пришел не к тебе, а к лаоэру, Ангелу, у которого ты служишь отцом.
