Текст книги "Ночное солнце"
Автор книги: Александр Кулешов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
– Товарищ генерал-майор, – говорит он, протягивая комдиву какую-то бумажку, – считаю необходимым просить у командующего срочной помощи. Вот проект…
– Нет, Воронцов, – генерал Чайковский резко оборачивается, – помощь просить рано! Попробуем обойтись своими силами.
– Товарищ генерал-майор, – настаивает начальник штаба, – положение очень серьезное. Подполковник Сергеев докладывает, что возможен новый вертолетный десант. Есть опасение, что десант будет совершен и в районе аэродрома. Ощущается нехватка снарядов и мин.
Некоторое время комдив молчит, лишь хмурит лоб. Потом резко поворачивается к начальнику штаба.
– Вы не хуже меня знаете положение, полковник, – негромко говорит он, – сейчас всем нужна помощь, по всей линии наступления, всем нужна…
– И нам больше всех, – упрямо вставляет Воронцов.
– Откуда вы знаете? Каждый командир в бою хотел бы, чтоб помогли именно ему. Но надо же смотреть дальше своего носа и неплохо бы задуматься – как у соседей, может быть, у них дела хуже, может быть, им надо в первую очередь помочь?
– Товарищ генерал-майор, пусть соседи заботятся о себе сами. И сами выпрашивают помощь, если таковая им необходима. Я, с вашего разрешения, начальник штаба вверенной вам дивизии, и меня беспокоит в первую очередь ее судьба.
– Неужели вы не понимаете, – теперь генерал Чайковский сдерживается с трудом, – что если наша дивизия получит любую помощь, какую вы желаете, а другие нет, и в результате этого наступление сорвется, то мы от этого мало выиграем. И еще одно: десантные войска меньше, чем другие, вправе рассчитывать на помощь.
– Это почему же, смею вас спросить? – вскидывается Воронцов.
– Потому что такова наша специфика. Когда забрасывают десант, то известно, что до соединения со своими он должен полагаться лишь на собственные силы.
– А если их не хватает?
– Если их не хватает, значит, неправильно произведен расчет. Потому и десантируется или батальон, или полк, или дивизия. Если надо, будет хоть пять дивизий.
– В данном случае…
– В данном случае расчет правильный. Для решения задачи достаточно дивизии. Вот мы с вами и должны подтвердить, что расчет верен.
– Без помощи, опасаюсь, товарищ генерал-майор, это может не получиться.
Но генерал Чайковский только машет рукой.
– Полковник Воронцов, – сухо говорит он, – не заставляйте меня повторяться.
– Есть, товарищ генерал-майор, – начальник штаба прикладывает руку к козырьку и удаляется к себе.
Генералу Чайковскому кажется, что прошла вечность с того момента, как он покинул самолет, прыгнув в ревущую мглу.
Вечность и миг в одно и то же время.
Теперь время уже далеко за полдень. Похолодало. Это в полдень бывает жарко столь ранней весной, а к вечеру…
Генерал испытывает голод, он перехватил несколько бутербродов, стакан чаю, которые заботливый прапорщик Евдокимов сумел ему всучить. С неодобрением посмотрел, как полковник Воронцов, продолжая руководить штабом, повязавшись салфеткой, чтобы не испачкать китель, обстоятельно обедал. Потом упрекнул себя: «Разве Воронцов что-нибудь не так делает? Могу его упрекнуть? Так почему он не может пообедать, как все нормальные люди? Лишь потому, что его начальник так захвачен боем, что ему не до еды? Приятного тебе аппетита, товарищ Воронцов!»
Комдива вызывает командующий.
– Ну? – спрашивает он.
Неожиданно Чайковского охватывает озорное настроение, и он позволяет себе серьезно переспросить:
– Не ясен вопрос, товарищ генерал-полковник, прошу повторить.
Генерал Хабалов доволен. Если комдив острит, значит, дела у него идут хорошо. Поэтому он тоже шутит:
– Русский язык забыл? Или бюрократом стал? Докладывай обстановку.
Чайковский докладывает. Командующий задумывается. Наконец говорит:
– Держись. Возможно, поможем. Ударим танками. Сообщу.
На этом разговор заканчивается. Комдив не очень рассчитывает на столь туманное обещание. Надо обходиться собственными силами. Может быть, перекинуть еще одну роту с правого фланга Таранца? Там паводок, через реку и приток «противник» не пойдет, через болото – тем более. Рискованно, конечно. Но уж больно сильный нажим осуществляет вертолетный десант.
Он сам заходит в блиндаж к начальнику штаба. Офицеры встают, выжидающе смотрят на комдива. Блиндаж чист и аккуратен. Все прибрано, подметено. На обтянутых досками стенах карты, карты на столе. У каждого телефониста свой столик, а на одном – пустом – в стеклянной банке букетик подснежников. Да, полковник Воронцов любит воевать красиво и с комфортом…
– Что будем делать, Воронцов? – спрашивает комдив. – Жмут «южные» на Таранца.
Некоторое время начальник штаба молчит, не глядя на комдива и всем своим видом как бы говоря: «Ну вот, я же говорил, что надо было запрашивать помощь. Кто был прав?» Но потом образцовый начштаба берет в нем верх, и он деловито подходит к карте. Берет в холеные пальцы карандаш.
– Считаю, что майор Таранец должен отвести свои подразделения вот сюда, – он тычет карандашом в карту, – дивизионной артиллерии, что восточнее села Лесное, отсечь второй эшелон «противника», атакующего в направлении моста по левому берегу реки Ровная. Капитану Ясеневу внезапно атаковать из леса западнее села Лесное. Усилить Ясенева зенитными средствами. – И, помедлив, упрямо добавляет: – Запросить помощи у командующего.
Комдив долго молчит, задумчиво разглядывая карту, потом говорит:
– С первой частью вашего предложения согласен. Давайте приказ. Но артиллерию Ясеневу оставить и никакой помощи не запрашивать. Хабалов в курсе, если сможет, сам поможет. Он звонил.
В это время в блиндаж торопливо вбегает майор.
– Товарищ генерал-майор, – докладывает он, – капитан Ясенев сообщает, что его атакуют боевые вертолеты «южных». Первая атака отбита наличными огневыми средствами. По данным разведки, десанта не ожидается.
– Вот так, – негромко констатирует комдив. – Вам ясно, Воронцов? Артиллерию Ясенева не трогать! А в остальном – как решили. Выполняйте!
Он уходит к себе в блиндаж. Огрызаются «южные», ох, как огрызаются! Чего еще придумают?
Комдива вызывает на связь начальник политотдела полковник Логинов. Голос его непривычно серьезен, в нем таится тревога, и говорит он совсем не по-военному:
– Слушай, Илья Сергеевич, я тут у Таранца. Дело швах с этой проклятой притокой. Имущество у совхоза гибнет. Вот со мной рядом секретарь райкома и директор. Людей нужно. Срочно, Илья Сергеевич. Время не терпит…
Пока кипел бой на всем заречном плацдарме, пока дивизия генерала Чайковского, успешно десантировавшись, выполняла все поставленные перед ней задачи, в наступление пошла вода. Ей не нужны были ни аэродромы, ни укрепления. Она угрожала совхозу Прировненскому, его постройкам, амбарам с кормами, озимым посевам, скоту.
С незапамятных времен заливало то и дело эту низину, что залегла меж Ровной и ее безымянным притоком.
Кому пришла в голову мысль именно здесь построить совхоз? Но история совхоза тоже уходила к незапамятным временам. Может, тогда не было таких паводков, или ранних весен, или обильных снегов? Кто их знает. Но вот уже не первый раз медленно, грозно поднималась вода в притоке, набухала, переливалась в низину. И то, что впадал безымянный приток в реку, увы, не меняло дела, даже Ровная не в состоянии была проглотить то, что обрушивал этот в обычное время тихий, а ныне бурлящий, раздавшийся, громыхавший приток.
Его мутные, грязные в своей стремительности волны несли дрова, бочки, обломки строений, мусор, ветки, кувыркающееся ведро, сорванную полузатопленную лодку. Вот пронесся молочный бидон, вот, захваченный бурным потоком, плывет поросенок.
Серебристые разливы, в которых отраженные тучи кажутся в непрестанном движении, уходят далеко к горизонту, и лишь кое-где торчат из них опоры электропередачи, силосные башни, холмики с одинокими строениями.
Подул порывистый холодный ветер, солнце окончательно скрылось за тучами, воду рябит, словно выступила на ней гусиная кожа. И нетрудно представить себе, какая она ледяная, эта вода.
А вот проплыл столб электропередачи с оборванными проводами. Это уже совсем плохо.
Наводнение – страшное бедствие. Вымоет из почвы удобрения, разрушит электросеть, уничтожит корма, сорвет сев. Совхозу Прировненскому еще повезло – его главная усадьба на возвышенности, в безопасности. Но поле-то, в низине, и часть амбаров тоже. Не совсем в низине, на склоне, и раньше до их уровня вода не поднималась, а сейчас вот-вот зальет. В коровниках неистово ревут животные. Люди мечутся, не зная, с чего начать: выносить корма, вывозить тракторы, комбайны, выводить скот… Людей не хватает, трактористов тем более.
Директор совхоза, небритый, с ввалившимися глазами, не спавший уже двое суток, отчаянным взглядом смотрит на полковника Логинова. Брезентовая накидка с капюшоном сползла. Сапоги давно промокли, но директор ничего этого не замечает. Рядом с ним стоит мрачный секретарь райкома. Он тоже забыл, когда спал. У них своя война, война со стихией. Два сражения разыгрываются сейчас на этих землях: «южных» с «северными» и рабочих совхоза с паводком.
«Играете в казаки-разбойники, делать вам нечего, – в отчаянии думает директор, – а тут государственное имущество гибнет, плоды земли, плоды нелегкого годичного труда».
«Вертолетный десант грозит мосту, наступает изо всех сил, под угрозой то, что удалось завоевать ценой „гибели“ сотен товарищей, ценой жестоких схваток. Какое значение имеет все это сено-солома по сравнению с ключевой позицией, которую обороняют сейчас десантники! – с досадой думает майор Таранец. – И неважно, что это учение. Учение – залог высокой боеготовности!»
– Эх, товарищ полковник, – говорит директор совхоза, – мне бы хоть сотню ваших ребят, машины ваши! Вы посмотрите – гибнет же все! Хоть самому головой в воду…
Он отворачивается, не в силах продолжать.
Вот тогда-то начальник политотдела и позвонил командиру дивизии. Комдив еще держит трубку, когда на связь выходит майор Таранец. На этот раз он говорит без обычной уверенности и спокойствия:
– Товарищ генерал-майор, жмут «южные». Может, оставшиеся силы снять с правого фланга? Оставить прикрытие?
Нахмурив брови, генерал Чайковский стоит с двумя телефонными трубками в руках. Беззвучно крутятся катушки магнитофона, готовые записать решение комдива, застыли в ожидании офицеры.
– Сколько надо людей? – задает он вопрос своему замполиту, прикрыв рукой другую трубку, и, выслушав ответ, уже решительно говорит майору: – Не будет тебе, Таранец, подкрепления! Обходись наличными силами!
– Как, товарищ генерал-майор? – майор Таранец потрясен. – Как же так? Ведь одну роту вы сами…
– Вот так, товарищ майор, – звучит в трубке резкий голос комдива, – приказываю: атаку «противника» отбить, мост удержать! Повторите приказ!
Майор повторяет приказ и еще некоторое время держит трубку, словно ожидая, что комдив передумает.
Но Чайковский уже снова говорит с начальником политотдела:
– Бери всех наличных людей и постарайся побыстрее справиться.
– Товарищ генерал-майор, – раздается за спиной у Чайковского голос начальника штаба, – осмелюсь заметить, что не согласен с вашим решением. Мы обнажаем правый фланг майора Таранца и, что сугубо важно, оставляем без подкреплений и без резерва его левый фланг.
– Там гибнет совхозное имущество, Воронцов, вы же слышали, – глухо говорит Чайковский.
– Товарищ генерал-майор, – настаивает начальник штаба, – я понимаю, но главное для нас – учения, а не совхозные дела. Если мы сошлемся на это, командование не снимет с нас ответственности за невыполнение приказа и возможный срыв выполнения задачи.
– Не снимет, – соглашается генерал Чайковский и смотрит прямо в глаза полковнику Воронцову, – а кто снимет с нас ответственность за то, что мы в трудную минуту отказали людям в помощи?
– Товарищ генерал-майор, – твердо говорит Воронцов, – будь то учение или бой, мы не вправе ставить под угрозу выполнение приказа. Это долг офицера.
– А выручать советских людей из беды, товарищ Воронцов, это долг коммуниста. Я отвечаю перед командованием, но прежде всего перед партией и народом. Командующий поймет. У него тоже есть партбилет, – очень тихо говорит генерал и добавляет: – Считаю разговор оконченным.
– Я вынужден доложить о вашем решении начальнику штаба «северных», – говорит полковник Воронцов.
Но комдив даже не оборачивается.
И тогда со своего места поднимается посредник генерал Мордвинов, доселе молча следивший за разговором, и громко восклицает:
– Даю вводную: в результате внезапного артналета дальнобойной артиллерии «южных» в районе совхоза Прировненский уничтожено более роты десантников из состава части майора Таранца. Передайте! – поворачивается он к своему радисту.
Получив приказ, командир батальона капитан Осипов начинает действовать. Быстро и умело. «Погибшие» в результате артналета дальнобойной артиллерии десантники самоотверженно включаются в работу по спасению имущества совхоза.
БМД берут на буксир сельскохозяйственные машины и, борясь с течением, вытаскивают их на высотки. Не обращая внимания на ледяную воду, солдаты врываются в коровники, выводят отчаянно мычащих, мечущихся животных, выносят на руках тонконогих телят, по цепочке передают плотные кубы спрессованного корма.
В это время набухшие тучи наконец разражаются ледяным, смешанным со льдом дождем. Усилившийся ветер хлещет людям в лицо. По воде начинают ходить высокие волны, они катят обломки, доски с гвоздями. Уже несколько человек получили ушибы, порезы, споткнулись и с головой окунулись в воду.
Саперы стараются восстановить линию электропередачи. Они поднимают упавшие столбы, ловят те, что вода уносит, ставят подпорки, растяжки. Порой столбы снова падают, увлекая за собой людей, образуя невообразимую путаницу проводов. Приходится начинать все заново.
Заместители по политчасти, комсгрупорги возглавляют самые трудные участки.
Директор совхоза, стоя на берегу, молча наблюдает за работой десантников. Его покрасневшие глаза слезятся, он вытирает их рукавом.
Секретарь райкома облегченно вздыхает.
– Спасибо, полковник, – говорит он, пожимая руку Логинову, – век не забудем.
– Не меня благодарите, – хмурится начальник политотдела, – их.
Он указывает на десантников, посиневших от холода, промокших насквозь, испачканных в иле, поцарапанных, изможденных, но ни на секунду не прекращающих работу, и, повернувшись к капитану Осипову, говорит:
– Я поехал на левый фланг, капитан, к Таранцу.
– Может, вам лучше здесь остаться, товарищ полковник? – спрашивает секретарь райкома. – Тут ведь дело такое, самое место для комиссара.
– Не беспокойся, секретарь, – усмехается Логинов, – ты же видишь. Люди знают, что им делать. И все они коммунисты или комсомольцы. А там я нужнее, там я должен объяснить гвардейцам, почему к ним помощь не придет, почему и без помощи должны выстоять. И рассказать, чем их товарищи занимаются.
Он садится в свою боевую машину и закрывает люк.
Машина пускается в свой долгий и опасный путь. Начальник политотдела внимательно следит за местностью. Взгляд его перебегает от предмета к предмету, цепко задерживаясь на всем подозрительном. Но мысли его заняты предстоящей работой. Он продумывает каждый свой шаг, который надо будет сделать, прибыв на место. Вспоминает людей, оценивает их возможности. Незаметно набегают воспоминания…
С какими только невероятными случаями не сталкивается политработник! Хоть такой, например, происшедший незадолго до учения.
Начальнику политотдела докладывают, что солдат второй роты гвардии рядовой Рукавишников собирается в самоволку.
– То есть как собирается в самоволку? – спрашивает полковник Логинов взволнованного замполита. – Что значит «собирается»? Он что, объявление об этом вывесил?
– Никак нет, товарищ гвардии полковник, его товарищ доложил. Пришел, говорит: «Я хоть и друг, а здесь считаю нужным доложить, а то этот… ну, словом, дурак совсем пропадет».
– Погодите, замполит, докладывайте все по порядку.
Замполит доложил. Оказалось, что в далеком уральском городке, откуда Рукавишников был родом и где живет его семья, младший брат солдата ввязался в драку, кого-то избил, и его будут судить. А Рукавишникова должны принимать в комсомол.
«Поеду, так ему, подлецу, морду набью, что он не в тюрьму, а в больницу на год ляжет, – негодовал Рукавишников, – он же всю жизнь поломал и себе и мне, выходит».
Рукавишников рассуждал так: брата посадят, а кто же тогда родственника уголовника примет в комсомол? Да еще оставят ли в ВДВ?! А ему без ВДВ жизни нет. Первый разряд по парашютному спорту имеет, может, в училище пойдет…
А брат, подлец, таким тихоней всегда был, пятнадцать лет щенку, а не успел Рукавишников-старший в армию, тот себя и показал: избил один троих, бугай здоровый, по боксу разряд имеет.
Рукавишников считал, что жизнь его кончена, он понимал, что ни с того ни с сего, тем более накануне учений, его не отпустят, и решил сам слетать домой и расправиться с братом.
Со временем он бы сообразил всю нелепость такого поступка, горько жалел бы о сделанном. Но поздно. Рукавишников поделился своим решением с ближайшим другом, а тот после мучительных колебаний решил, что надо доложить замполиту. Таков его долг, как истинного друга.
– Вызовите ко мне солдата, – приказал полковник Логинов.
Когда Рукавишников явился, он долго смотрел на него. Не требовалось быть столь глубоким знатоком людей, каким был полковник, чтобы определить, насколько измучен солдат. Казалось, он держит себя в руках из последних сил. Под глазами залегли синие тени. Тоскливый взгляд устремлен в пространство, пальцы дрожат…
– Садись, сынок, – сказал полковник Логинов и без всяких предисловий задал вопрос: – В чем брата обвиняешь – подвел тебя?
Рукавишников не удивился. То ли ему казалось, что все наслышаны о его беде, то ли моральные силы его были на пределе.
– Подвел, товарищ гвардии полковник, – он говорил тихо, зло, с упрямой убежденностью в голосе.
– Суд был? – спросил полковник.
– Не был еще…
– Значит, суд ничего пока не решил. Не осудил. А ты, Рукавишников, уже вынес приговор. Для тебя все ясно, сомнений нет, брат виновен, и приговор надо приводить в исполнение. А кто приведет? Советская власть? Ничего подобного! Сам же Рукавишников – он и судья, и прокурор, и милиция. Он не ошибается, он все знает…
– Верные люди написали, товарищ гвардии полковник, – в сердцах перебил полковника солдат, – вот, вот же! – Он торопливо расстегнул карман, вынул смятые листки, совал их в руки начальника политотдела. – Вот! Три письма получил, товарищ гвардии полковник. Что ж, все врут?
Некоторое время полковник Логинов смотрел на Рукавишникова, давая ему успокоиться, потом заговорил негромко, неторопливо:
– Давай разберемся, сынок. Без истерик, спокойно. Виноват твой брат или нет, это еще бабушка надвое сказала. Допустим, виноват, подвел тебя. Это что, причина, чтобы теперь ты других подводил?
– Я никого не подводил, товарищ гвардии полковник. Я б с ним сам…
– Никого? – перебил начальник политотдела, – а свой взвод, роту, полк, товарищей своих? Тех, кто дал тебе рекомендацию? Замполита? Меня? Десантников-гвардейцев советских? Нашу армию? – Полковник Логинов говорил все громче, в голосе его теперь звучал металл. – Учения на носу. В любой момент часть могут поднять по тревоге. А рядового Рукавишникова нет в строю. Так кто ж кого подводит? Об этом подумал? Только о себе думать можешь? О своих делишечках, не о главном деле?
Рукавишников молчал, опустив голову.
– Иди, солдат, иди и подумай. Завтра в девять быть снова в моем кабинете.
И когда, совсем уже приунывший и потерянный, Рукавишников наутро вновь явился к начальнику политотдела, тот сказал ему:
– Значит, так, сынок, связался я с прокуратурой твоего города. С братом все в порядке. Намял он бока кое-кому, но в порядке необходимой самообороны. Те сами на него напали. Переусердствовал немного, да ничего серьезного. Это раз. «Верных» людей твоих, что писали тебе, уволь с работы: надо знать, что говорить, а не сплетнями заниматься. Это два. Что в брата собственного не поверил – тебе минус, что собрался сам вершить суд и расправу – тем более. Что намеревался самолично домой заявиться порядок наводить – тут, как говорится, и слов не подберешь. Сбежал бы – пошел под трибунал. Но за одно намерение, как известно, не наказывают. Тем более хочу надеяться, ты бы все-таки осуществлять его не стал. Но из всей этой истории ясно, что тебе в комсомол рановато, тут двух мнений быть не может. Можете идти, рядовой Рукавишников.
Однако позже полковник Логинов изменил свое мнение. Он изменил его, когда узнал, как проходило комсомольское собрание, в повестке которого стоял вопрос о приеме Рукавишникова. Ни замполит, никто другой ничего по указанию начальника политотдела о происшедшем никому не сказали.
Собрание шло как обычно. Выступили рекомендующие, рассказал о себе сам кандидат. Собрались уже голосовать. И вдруг Рукавишников неожиданно вновь попросил слова. Встал, тяжело вздохнул и в наступившей тишине сам все рассказал.
– Рано мне в комсомол, – закончил он и сел на место.
Некоторое время все молчали, потом заговорили одновременно.
– Тоже-мне комсомолец! – кричали одни. – Анархист! А вы куда смотрели, как могли рекомендацию дать!
– Сам ведь все рассказал – значит, осознал! Мало ли, что думал: нервничал, переживал! – шумели другие.
– Этак за одни намерения наказывать, далеко зайдем, – возмущался Васюткин, самый низкорослый солдат в роте. – Я вон сержанта, когда он мне наряд давал, в мыслях сколько раз убивал. Так не убил же.
Раздался хохот, посыпались шутки.
Мнения разделились. Председатель собрания предложил голосовать. Но Рукавишников твердо потребовал отменить решение о его приеме в комсомол.
И наверное, был прав – в тот день немало рук поднялись бы против.
Ну что ж, пусть подождет.
Невозможно предусмотреть все жизненные ситуации, которые могут возникнуть перед политработником. Но есть главная цель – высокая боеготовность, высокий моральный дух. На учениях это особая атмосфера приподнятости у солдат, радостного ожидания событий, стремление показать все, чего достигли, чему научились, что умеют. Эдакое хорошее честолюбие: нашу дивизию выбрали? Не пожалеете – мы лучшие!
Политработники такие же офицеры, как и другие, но со своей особой специальностью – моральный настрой личного состава. Как бы ни был силен враг, армия, проникнутая высоким боевым духом, знающая, за что сражается, уверенная в правоте своего дела, преданная своему народу, потому что сама часть этого народа, будет всегда иметь преимущество.
Прибыв на место, начальник политотдела собирает пропагандистов, комсгрупоргов, коротко, без лишних эмоций объясняет положение.
– Вот так, товарищи, – говорит он, – подкреплений не ждите. Справитесь?
– Справимся, – уверенно говорит высокий хмурый солдат – комсгрупорг из первой роты, – раз надо – справимся.
– Понимаем, – поддерживает его другой, – что ж, имуществу, что ли, погибать. Хлеб-то нам потом кушать. Не дяде.
– Конечно! То учения, а то стихийное бедствие! Выстоим! – слышны теперь уже многие голоса.
Полковник Логинов ждет, пока стихнет шум, и говорит:
– Товарищи гвардейцы, вы должны правильно оценить обстановку. Ваши товарищи действительно заняты важным делом – выручают совхоз из беды. Но в бою может возникнуть аналогичная ситуация – не будет подкреплений – погибли люди в бою, или атаку с неожиданной стороны отражают. Словом, перед вами задача выстоять во что бы то ни стало. Наличными силами! И задачу эту надо выполнить. Разойдитесь по подразделениям и объясните солдатам.
Между тем «южные» напирают со всех сторон, не успевают десантники отбросить их в одном месте, как они прорываются в другом. Потери растут. И только удивительное хладнокровие и выдержка майора Таранца помогают ему не теряться, умело управлять боем. На КП с ним минимальное число людей. Он отправил в окопы всех, кого мог: комендантский взвод, штабных офицеров, санитаров, тыловиков, связистов. Там дорог каждый человек.
Тем временем начальник политотдела «болтается», по его собственному выражению, в окопах. Разумеется, это вовсе не дело для начальника политотдела дивизии, хотя Отечественная война оставила нам немало примеров именно таких поступков армейских политработников высокого ранга.
Логинов преследует иную цель – главную цель любых учений – учить.
«Воюя» на передовой, полковник Логинов зорко следит за действиями замполитов, подает им творческий, не школьный пример.
Да, он отвечает за политработу во всей дивизии. И работа эта у начальника политотдела и ротного замполита, прямо скажем, разная. Но вот сейчас на этом конкретном участке то, что он делает, и есть живое руководство. Обучение подчиненных, проверка их в деле. Все это потом, на разборе, станет необходимым материалом. Да и политработники тоже пусть посмотрят на него в бою.
Хорошо знакомая бойцам грузная фигура начальника политотдела появляется в самых горячих точках боя. Да он и участвует в бою – стреляет из автомата, из пулемета. Однако главное его оружие – слово. Всюду, где он проходит, низко пригнувшись в неглубоких окопах, слышится смех, звучит шутка. Но это не легкий смех. Это смех уверенных в победе людей. Полковник Логинов поднимает им настроение двумя-тремя бесхитростными словами, точной фразой, остроумным замечанием.
– Ты что технику портишь? – говорит он ракетчику. – Второй танк у «южных» подбил! Прямо безобразие!
– Ну, даешь! – восклицает полковник, добравшись до бойца, который точным огнем не подпускает к своему добросовестно отрытому окопу атакующих. – Ты прямо как танк, оказавшийся без горючего, а потому используемый как неподвижная огневая точка.
– Товарищ полковник, – весело отзывается солдат, – у меня горючего тоже нет. А в войну, говорят, не только танкам полагалось.
– И тебе будет, – подмигивает полковник, – вот учения закончатся, таким чаем угощу!..
Он переползает в следующий окоп, где по указанию посредников разорвался снаряд и в живых остался лишь один пулеметчик. Начальник политотдела ложится рядом, подхватывает другой, оставленный «убитыми» пулемет.
– Давай, брат, кочевать начнем. Быстрее, быстрее. Пусть думают, что все целы, что нас тут целый полк.
Они беспрестанно меняли позицию, создавая у «противника» впечатление куда большей силы огня, нежели была она в действительности.
Атаки стали ослабевать, и тут посредник – молодой майор, не обращая внимания на высокое звание «пулеметчика», сообщил, что боец тяжело ранен. Ранение требует немедленной эвакуации в тыл. Одновременно усилился нажим атакующих, и полковник Логинов, теперь оставшийся один, едва успевал огнем из пулемета отбивать «южных».
Вероятно, ситуация была предусмотрена в плане учений – оставить в окопе двух бойцов, дать вводную о тяжелом ранении одного из них. Как поведет себя второй? Только то, что вторым бойцом окажется начальник политотдела дивизии, план предусмотреть не мог. Но план-то есть план, и добросовестный майор-посредник дал вводную.
Полковник Логинов даже не обернулся. Он продолжал отбивать яростные атаки «противника», пока и сам не оказался среди «тяжелораненых», после этого, удобно примостившись на дне окопа, с удовольствием закурил сигарету.
Наконец появился другой посредник – подполковник – и сообщил, что атака отбита. На какое-то время наступил перерыв.
И снова начальник политотдела собрал вокруг себя всех «убитых» и оставшихся в живых. Завязалась беседа.
– Идет бой. В окопе нас двое. Товарища тяжело ранило. Его надо срочно в тыл, иначе конец ему. Но могу я оставить позицию? Не могу. И болит душа за товарища. А я дальше воюю, огонь веду по врагу. Так правильно я поступаю или нет? – обратился Логинов к солдатам.
Все молчали. Полковник внимательно оглядывал солдат, читал на их лицах противоречивые чувства.
– Ну? Вот ты, сержант, как считаешь, правильно я сделал?
– Правильно, – неуверенно сказал сержант.
– Почему?
Сержант помялся. В глазах его вспыхнул лукавый огонек.
– Так товарищ гвардии полковник – начальник политотдела всегда правильно поступает!
Раздался взрыв смеха. Логинов широко улыбнулся, погрозил сержанту пальцем:
– Ох, хитер, сержант. А коли, наоборот, посредник сказал бы, меня ранили, а тот целехонек. – И он кивнул в сторону «тяжелораненого». – Тогда как?
– Тогда надо в тыл выносить, – уже уверенно, улыбаясь, бодро доложил боец, – начальника-то политотдела наверняка надо эвакуировать.
Снова раздался смех.
– Расторопный ты парень, – продолжая улыбаться, заговорил полковник Логинов и, неожиданно став серьезным, продолжал: – Это все присказки, товарищи, шутки. Шутка на войне не меньше автомата нужна. Без шутки не повоюешь. Но всему свое время. Так что давайте разберемся. Хоть бы в этом конкретном случае. Выручать товарища – первый долг солдата. Но война – страшное дело, и порой она ставит перед вами, товарищи гвардейцы, жестокий выбор. Вот и сейчас. Уношу я раненого в тыл, оставляю атакующим дорогу открытой. А если окоп на фланге, то считайте покончено со всей обороной на этом участке. Противник зайдет в тыл вам, и сколько тогда наших погибнет… Посчитайте. Одного, значит, я спасаю, а двадцать обрекаю на гибель. Такая арифметика бывает на войне. – Полковник помолчал и негромко закончил: – Тяжело жертвовать своей жизнью, сто раз тяжелее жизнью товарища, а приходится иной раз…
Беседа длится недолго.
И снова в бой. В трудный бой. Но сомневаться в успехе нельзя. Десантники не отступают, главные силы «северных» на подходе, «южные» выдыхаются.
На дивизионном КП генерал Чайковский докладывает командующему обстановку. Командующий позвонил сам и словно невзначай поинтересовался, какие силы направлены на усиление подразделений майора Таранца.
Комдив перечисляет.
– А с правого фланга ты хотел снять еще роту, – напоминает генерал Хабалов. Память у него отменная.
– Товарищ генерал-полковник, на правом фланге полка остались слабые силы – артналет дальнобойной артиллерии уничтожил больше роты, – невозмутимо докладывает Чайковский.
– Артналет? – В голосе командующего сомнение – это что-то неожиданное. Он, видимо, старается припомнить план учений. Помолчав, спрашивает: – Ну и что твои «покойнички» делают? Все в раю небось лежат, покуривают?
– Никак нет, – в голосе Чайковского звучит отчужденность, – заняты на гражданских работах. Не бездельничать же им, товарищ генерал-полковник.
Хабалов довольно улыбается и качает головой. Впрочем, этого Чайковский не видит.
– А ты, случаем, причины и следствия не путаешь, комдив? Ладно, на разборе поговорим. – И он вешает трубку.
Если на левом фланге гвардейцы майора Таранца страдают от огня, то на правом – от холода. На них буквально нет сухой нитки. Вечереет. Сильно похолодало, дождь продолжается. Некоторые теперь работают уже по шею в ледяной, мутной воде.
