Текст книги "Ступени Нострадамуса"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Новелла третья. Развал

 
Он слыл поборникам Свободы,
Возглавил избранный Совет.
Согнул страну в горе – урода,
Зловещий выполнил завет.
 

Нострадамус. Центурии, VI, 12.

Перевод Наза Веца

Три помощника спортивного судьи в тренировочных костюмах с трудом выволокли на помост перед тем поднятую, а теперь по желанию спортсмена взвешенную и утяжеленную штангу. Взятие такого веса будет рекордом неомира.

Рослый богатырь, ожившая древняя скульптура, неторопливо взойдя на помост, натер тальком руки, подошел к штанге и остановился, словно гипнотизируя ее. Нагнулся и ухватился за перекладину, вплотную к утяжеленным дискам, и злым рывком, словно отрывая прибитый костылями к полу груз, поднял его на необъятную грудь. И на выдохе, крякнув на весь переполненный зал Дворца спорта, толкнул штангу вверх, одновременно присев.

Теперь предстояло встать, держа снаряд над головой. Ноги не подвели. Казалось, что рекорд поставлен, но… коварная штанга повела в сторону. Богатырь засеменил, чтобы выровнять ее, но через мгновение ожесточенно бросил с грохотом непокорную тяжесть на помост.

Под гром аплодисментов атлет, не оглядываясь, исчез из виду.

В раздевалке его ждал тренер.

– Сорвалось!.. – зло сказал спортсмен.

– Не беда, дружище, ты уже чемпион, а рекорд успеешь поставить.

– Но где его ставить – то? В столицу меня переводят, – и, подумав, добавил: – Решил я, Вердлис, тебя с собой взять.

– Меня? – недоуменно переспросил тренер.

– Да, вот так, придется тебе со мной ехать. Ты мой характер знаешь. Все для тебя там сделаю.

– Так ведь ученики… Как их оставить?

– Обойдутся. На рекорд ты меня готовил. Там и поставим.

– Ну, дружище Борец, и заносит же тебя!

– Да уж, какой есть. Ты не очень собирайся. Я такого, как ты, бобыля там всем обеспечу.

Так Олег Ольгович Борец, первый секретарь Горного обкома партии, не оставивший любительский спорт, и его неизменный тренер, уступив строптивому ученику, оказалтсь вместе в Центре.

Борец говорил своему тренеру:

– Мне твои тренерские советы и в новом деле пригодятся. Понял?

– Как не понять, – соглашался Отто Вердлис, подчиняясь несгибаемой воле своего ученика.

По рекомендации самого генсека и президента Страны Строгача Борец был избран первым секретарем столичной парторганизации и сразу выделил своему тренеру квартиру в престижном доме партработников.

Домашние и те, кто «шел с ним в ногу», знали его как покладистого добряка, прекрасного товарища, веселого и общительного, обожающего своих внуков, чуткого к чужому горю, готового помочь. Но на работе он был неузнаваем.

На новом месте он сразу проявил этого «неузнаваемого». Рубил сплеча, и полетели головы нерадивых секретарей райкомов или противников реформ Строгача, ради которых тот и вызвал Борца в столицу.

Кипучая деятельность поглотила Борца, но о тренере своем он не забывал. И тот регулярно являлся к своему подопечному атлету.

– Ну как, товарищ Вердлис, что скажешь? – спрашивал грозный столичный вождь, усаживая тренера перед собой на стул, на котором дрожали его подчиненные.

– Скажу тебе, Олег Ольгович, что закис ты в кабинетной тине. И есть у тренера твоего для тебя наставления.

– Выкладывай, дружище, не бойся. Гири хочу в кабинет взять, поиграться в свободную минутку.

– Этого мало, если рекордсменом хочешь стать. И хоть видная ты персона, но придется тебе отказаться от своей персональной машины и до работы бегом добираться.

– Да ты что, Отто, рехнулся? По городу всем на посмешище?

– Не на посмешище, а в пример, в укор и в прославление.

– Это как же понять?

– А так, что это не только на пользу спортсмену оздоровительный твой бег пойдет, а привлечет внимание всего народа. А насчет смеха не бойся. На Западе президенты в сопровождении охраны гурьбой бегают для здоровья. Но, чтобы тебе выигрыш умножить, скажи, какими ты еще привилегиями пользуешься как вождь столичный?

– Ну, как все вожди: особой медициной, к нам внимательной, с редкими лекарствами, ну и если ехать куда по делам, то вагон или летательный аппарат особо удобный предоставляется, охраняемый.

– Вот вместе с персональной машиной, которую бегом заменишь, ты от всех привилегий откажешься, да погромче, чтоб всем слышно было.

– Зачем?

– Чудак ты, Борец, а еще столичный вождь партийный. Да народу всему такой твой поступок по сердцу придется.

– Так меня же содруги мои живьем сожрут, ежели я такое отмочу.

– А ты придумай что – нибудь еще похлеще, чтоб это не капризом твоим, а политической платформой выглядело. Тебя правитель почему из провинции вызвал?

– Как сторонника его инопорядков, себе в помощь.

– Вот ты и заяви на ближайшем партийном сходе, что преобразования эти не продвигаются, а ползут, как тюлени по берегу на ластах. Нужно тебе несправедливо гонимым предстать. И если крыть тебя резво будут, то полезно «мешком прикинуться», в больницу попасть.

– Что – то не пойму я тебя, дружище, загибаешь ты.

– Ничуть, славный мой чемпион. Я рассуждаю как твой тренер. Один мудрец, если помнишь, говорил: «Если Бога нет, то надо его выдумать». Ну а в нашем случае, «если сердечного приступа нет, то надо его почувствовать». Понял, что такое мешком прикинуться?

– Ну, брат Отто, тебе не тренером быть надо, а кардиналом сереньким, чтоб из – за угла козни строить.

– Какие же это козни, ежели ни против кого не направлены, а это только тренерские указания подопечному спортсмену.

– Ну, была не была! Послушаю тебя, авось штанга пойдет.

– Не штанга пойдет, а еще кое – что… потяжелее… – загадочно закончил Отто Вердлис.

Бегущий по центральным улицам столицы новый первый партсекретарь, притом без всякого сопровождения, вызвал сенсацию. Прохожие сразу узнавали его по портретам. На видео, в редакции газет и радиовещания раздались предупреждающие звонки. Журналисты бросались к своим машинам, и когда Борец подбегал к подъезду дома столичного партцентра, его ждала группа журналистов, снимавших и видеокамерами, и просто на фото рослого бегуна, держащего на руке снятый пиджак, оставшись в рубашке с цветными подтяжками.

Протиснуться в дверь подъезда не было никакой возможности. Журналисты, преградив путь, засыпали его вопросами:

– У вас испортилась машина?

– Вы перешли по примеру западных президентов на оздоровительный бег? Или это тренерский наказ чемпиону – тяжелоатлету? И не опасна ли для сердца такая нагрузка? И, наконец, почему бежите не в спортивном костюме?

– Я бы переделал одну мудрость, – сказал Борец. – «Лучше стоять, чем лежать, лучше идти, чем стоять, и лучше бежать, чем идти»! А не наоборот.

– Прекрасно сказано! – восхитился бородатый журналист. – Стоит перевернуть восточную мудрость вверх ногами, честное слово.

– Но разве вам не лучше предоставить другую машину, чтобы поберечь вас?

– В том – то и дело, что не лучше! И не только мне не нужна персональная машина, но и все привилегии, какими пользуются, раздражая народ, остальные наши руководители.

– Что вы имеете в виду?

– Закрытые распределители, специальное медицинское обслуживание, особые лекарства, отдельные вагоны, персональные самолеты. И все это – руководителям, которые отрываются от народа, хотят быть над ним.

– Какое неожиданное заявление! Вы собираетесь сломать все традиции?

– Все антинародные! А насчет бега при полном параде, то это, извините, мой просчет. Не подготовился. Теперь бег – только в тренировочном костюме и переодеваться в кабинете. Душ у меня рядом, – пообещал Борец.

– На следующий день и на видеоэкранах, и в газетах крупным шрифтом появилось это дерзкое высказывание нового столичного партруководителя.

– Что ты думаешь об этом, Михей? – спросила мужа Зарена. Михей Фадеевич пожал плечами.

– Этим руководителем надо руководить, – уклончиво ответил он.

– Послушай, что он там наговорил: «У идейных не должно быть никаких привилегий. В партию надо идти не ради выгоды и хорошей жизни, а служить идеалам, быть готовым к лишениям, даже гонениям»… Каково?

– В этом есть некоторая сермяжная правда. – неохотно отозвался Михей.

– Почему же ты не сказал этого сам?

– Мне важнее проводить преобразования, которые изменят страну, а не восстанавливать против себя тех, кто должен мне помогать.

– Должен? А если не хочет?

– В том – то и дело, что не хотят. Вот почему придется потерпеть эти борцовские фокусы. Он ценный помощник в моем деле.

– Ох, чую сердцем, не слишком доверяйся ему…

– Почему же? Если он крут, то безупречен в своей преданности мне и моим переустройствам.

– В том – то и дело, что крут. Сначала рубит голову, а потом смотрит, кому срубил.

– Ну, Заренушка, ты уж преувеличиваешь.

– Ты так думаешь? Или хотел бы так думать?

– А ты?

– Я буду почаще беседовать с ним по телефону, чтобы держать тебя в курсе дела.

– Спасибо за помощь. Уж на тебя – то могу надеяться.

– А на Ковлева?

– Разумеется. Вы оба мои «зодчие переустройства», а я… я – исполнитель, на которого все шишки летят.

– Выдержим, Михей, выдержим!

– Спасибо за поддержку, но мне пора. Машина уже ждет.

– А может быть, ты тоже бегом?

– Увы, я не чемпион. А тренер мой – ты, Заренушка.

Строгач, поцеловав жену, торопливо вышел на улицу.

– Войдя в свой кабинет, он внимательно просмотрел в газетах сообщения о странных высказываниях столичного партсекретаря товарища Борца.

– Ну и ну! – только и сказал Михей Фадеевич, занявшись подготовкой к предстоящему пленуму партии.

Борец тоже готовился к выступлению на нем, обсуждая это со своим спортивным тренером Отто Вердлисом.

– Да, Борец, своим бегом, а еще больше комментариями по поводу привилегий ты наделал, дружище, шуму, – говорил Вердлис. – Теперь выложишь все это на пленуме партии. Блюдо хоть куда, но надо бы его поперчить для вкуса и яркости.

– А что? Я могу ляпнуть. Скажу о том, что надоела мне эта постоянная телефонная опека супруги Михея Зарены. Житья не дает. Потребую, чтобы меня контролировали партийные вожди, мне равные, а не члены семьи президента Строгача.

– Этим ты в самый раз вызовешь огонь на себя. Вспомнишь, как древние мудрецы говорили: «Если чего нет, то надо то выдумать». Про сердечный приступ не забудь.

– Да сердце у меня, как у зубра из Глухоманьской пуши.

– Это, кроме нас с тобой, другим неизвестно. Но «прикинуться мешком» будет кстати.

– Хочешь, чтобы жалели меня?

– Не просто жалели, а поддержали на предстоящих выборах.

– Ах, вот ты о чем!

– Как раз об этом и не следует забывать, как штангисту нельзя забывать, за какой вес браться. Понял?

Выступление Борца на партийном пленуме было подобно взорвавшейся бомбе. Но только бомба эта была как бы на груди самого оратора. И осколки ее ранили, прежде всего, его. Упоминание о задержке преобразований никого особенно не тронуло, разве что только Строгача. Борец был вроде как бы за него, но доказывал неспособность вождя партии воплотить свои идеи, будучи президентом Страны. Но вот упоминание о привилегиях, от которых высокопоставленные партийцы должны отказаться, уподобляясь монахам – схимникам, вызвало в зале негодующий шум океанского прибоя. Выпад же против Зарены, всего лишь жены генсека партии, а не «партийного контролера», вызвало бурю возмущения не ею, а Борцом, допустившим грубый выпад в отношении всеми уважаемой безупречной Зарены.

Выступающие ораторы изощрялись в гневных обвинениях Борца, как бестактного грубияна, каким он показывает себя на партийном посту, расправляясь с неугодными, проявив политическую незрелость. Даже сам Строгач бросил в него камень, обвинив в непонимании заботы генсека о столичной парторганизации и бескорыстного желания Зарены помочь мужу, терпя «врожденную невоспитанность» Олега Ольговича Борца.

Кончился первый день пленума, и избитый до полусмерти Борец встретил дома целую команду приближенных к нему людей во главе с тренером Вердлисом.

Вердлис помалкивал, а зависящие от Борца товарищи набросились на него.

– Ты с ума сошел, товарищ Борец! – почти хором укоряли они. – Ты понимаешь, что выпустил на себя взбешенного быка на арене, а у самого и шпаги нет.

– Да я не фехтовальщик, а гиревик.

– Так нельзя гирями в зал бросаться. Ведь всякое упоминание о привилегиях – это болезненный ушиб для руководства партии, делегатов пленума. Они все этим живут. А на периферии люди вообще живут скудно. Так что, и вождям зубы на полку класть?

– Пора перестать выше других быть, – упрямо заявил Борец. – Бояре?

– Нет, так нельзя, товарищ Борец. И в конце концов, ты не один, а у тебя команда почти что спортивная, которая тебя во всем поддерживала. Спроси у тренера, как в спорте положе но!

– И что же я должен делать ради этой команды?

– Завтра на пленуме ты должен выступить и потребовать своей реабилитации, в основном повторив заботу о темпах переустройства. Но ни слова о Зарене. Спроси, в чем здесь политическая незрелость?

Борец упрямился до трех часов ночи. Но все – таки товарищи вынудили его согласиться с их требованием.

– Ладно, повторю свое выступление. Только на носилках сами выносить меня будете, а я из тяжеловесов.

Вердлис, уходя последним, сказал:

– Все идет как нельзя лучше! Послушай друзей. Еще очков наберешь…

На следующий день пленум продолжил свою работу.

Строгач предоставил Борцу слово. Тот повторил основные свои мысли и потребовал у зала доказательства своей политической незрелости. Правда, о супруге вождя партии он на этот раз не упомянул.

Но разъяренные ораторы, в числе которых Борец узнавал столичных партработников, кому досталось от него, когда он круто расправлялся с нерадивыми и рубил сплеча, изощренно поносили его, рубя теперь выше плеча, там, где была шея.

Как только не обозвали его! Каких только эпитетов он не удостоился!

Самым обидным было замечание Михея Строгача. Он сказал, что «доброе имя надо зарабатывать, а не выпрашивать у пленума».

Вердлис сам отвез сокрушенного Борца в больницу, уверяя врачей, что он, тренер этого человека, лучше профессоров ставит диагноз. Его питомца надо спасать.

В отведенной Борцу палате был телефон, и в трубке послышался голос Михея Строгача.

Он по – доброму справился о состоянии Борца и сказал:

– Вот что, друг. Истинный мудрец никогда не скажет, что он мудр. Возвращаться столичным партсекретарем тебе не стоит.

– Я прошу отставки со всех занимаемых мною постов, включая и членство в руководстве партии, куда ты меня ввел кандидатом.

– Ты все настаиваешь на своей мудрости, так пойми, что в нашей партии обязанностей добровольно не слагают. Будь готов к тому, что тебя со всех этих постов сместят. А я тебе, как президент Страны, оставляю место на правах члена правительства с сохранением всех привилегий. Бытом людей займешься.

– Работу приму, но от привилегий уволь. Я словами на ветер не бросался. Хотел бы на тебя посмотреть без машин и охраны, без личного самолета и прислуги.

– Чудак ты, брат! Это же не мои привилегии, а привилегии президента Страны, которой я служу, и послов чужих государств во дворце принимаю, и кабинет царский там занимаю. Приглашаю. Зайди как – нибудь.

– Добрый ты человек, Михей, а доброта до добра не доводит.

– Что – то ты мудрость источать начал? Ну, будь здоров, возвращайся на работу хоть на машине, хоть бегом, – и Строгач повесил трубку.

Зарена была в той же комнате, где в репродукторе звучал голос Борца.

– Поистине первые мудрые слова от него услышала. «Доброта не доводит до добра». Ты, Михей, на всякий случай, запомни их и знай – я всегда за тебя, а Борцу не верю. Напрасно ты его в правительство ввел.

– Заренушка моя, кому, как не тебе, знать, что быт, как топь, засасывает. Не до большой политики будет этому министру.

– Ох, свежо предание, да верится с трудом, – вздохнула Зарена. – Выборы скоро. Что – то они покажут? Народ – он непознаваем, и все службы общего мнения не лучше былых гадалок на кофейной гуще. Как бы не отыгрался этот Борец. Интересно, кто его направляет, кто ему советует.

К богатому особняку в пригороде делового города одна за другой подъезжали роскошные автомашины, последнее слово техники и комфорта. Приехавшие, изысканно одетые, элегантные, сытые спортивного склада джентльмены, скрывались за калиткой ворот с причудливой чугунной вязью и окружающими парк стенами. Все они направлялись в густой кустарник около роскошного дома и выходили оттуда все одинаково одетые в балахоны с капюшонами. Они ныряли в маленькую дверь под парадной лестницей, спускаясь в подвальное помещение.

Подземный зал, красиво отделанный старинными символами, наполнился людьми в балахонах, прибывшими на тайное собрание Братства, которое в древности создано было для защиты строителей, но с тех пор переродилось в тайное политическое общество, не признающее государственных границ, используемое уже не для защиты людей труда, а совсем в других целях.

Сохранились лишь вековые традиции, выглядевшие архаичными, но по решению братьев высших ступеней свято сохраненные. Они удобны для проведения во всем мире нужных действий, подчиненных «тайному компасу» в руках руководителей Братства.

В наполненный фигурами в балахонах зал вкатили кресло – каталку с человеком в замшевом запоне и оранжевом капюшоне, и он открыл собрание.

Гроссмейстер Братской Ложи предложил одному из братьев выйти к его креслу – каталке и объявил:

– Сейчас мы заслушаем о делах на востоке, откуда прибыл для доклада наш доверенный брат.

И тот сообщил, что усилиями Братских Лож на старом континенте удалось провести в президенты двух видных стран своих людей, которые будут проводить рекомендованную им Братством политику.

Всеобщее одобрение прокатилось по серым капюшонам.

– А теперь, – продолжал гроссмейстер, – брат, выполнявший в особо неблагоприятном месте важное задание, сообщит результаты своей деятельности, направленной против «империи зла», подрывающей отрицанием собственности основы западной цивилизации.

К креслу – каталке подошел рослый брат, как и все, в балахоне. Он заговорил приглушенным капюшоном голосом умелого оратора:

– В основу моей деятельности лег план, разработанный старшими братьями, стоящими на страже цивилизации. Мне, профессору экономики Эльского университета, пришлось стать тренером тяжелоатлетов, чтобы продвинуть периферийного руководителя, любителя «железных игр», на более высокий пост. Он преуспел под моим руководством и в спорте, и в политике, став и чемпионом в тяжелом весе, и президентом отделившейся части страны. Тренерские советы и его реформы ослабили ее и открыли огромный рынок сбыта наших товаров. А главное, провозгласили частную собственность в былой «империи зла»! – Удовлетворенный, он сел на место.

– Хочет ли кто – либо из братьев отозваться на сообщение нашего брата? – спросил гроссмейстер.

К креслу вышел очень высокий брат, скрытый балахоном и капюшоном, отличаясь более высоким ростом, чем даже профессор Эльского университета, псевдотренера тяжелоатлетов.

Он заговорил на всем понятном языке, но в крайне неожиданной ритмической форме:

– Вступая в Братство, я хотел служить добру и благу. Так почему теперь ликуем, содеяв на Востоке Зло? Промышленность остановилась, преграды нет для роста цен, необеспеченна валюта, народ тем брошен в нищету. Возможно ли, чтобы рабочий не получал у нас зарплаты, без пенсий гибли старики? У них же так! Поверить трудно! И обессилена там власть, почувствовал простор разбой. Из тьмы возникли богачи. Наука и культура чахнут. Грозит народу вырожденье: младенцев меньше, чем смертей! А мы, узнав о том, ликуем! И станем от того богаче. Не вижу я Добру служенья и с горьким чувством ухожу… И дерзкий брат направился на свое место.

– Подожди, забывчивый брат, – сердито остановил его гроссмейстер. – Скажи, какого званья в нашем Братстве ты достиг?

– Конечно, здесь я только «мастер», хоть за плечами целый век.

– Так вспомните, прошу, «вчерашний подмастерье», – презрительно начал гроссмейстер, – что выше вас тридцать одна ступень братской лестницы, ведущей к Зодчему Вселенной, и клятву вы под угрозой шпаг карающих давали беспрекословно выполнять указанья братьев высших степеней. Вы лишь мастер, а беретесь судить о планах рыцарей звездного неба!

Зал шумел. Первый шок от разоблачений брата прошел и сменился негодованием.

Братья один за другим брали слово, чтобы защитить цивилизацию от фанатизма, представитель которого проник в их среду и пытается вырвать мирную победу над «империей зла», достигнутую без ядерной войны и потерь с нашей стороны. «Их сырье нам принадлежит по праву победителей, к тому ж мы платим за него своей продукцией, кормя их и одевая».

Отважный мастер в спор вступать не стал и вместе со всеми вышел через маленькую дверь у парадной лестницы особняка.

В кустарнике все разоблачились, становясь блестящими джентльменами. Они закуривали сигары и договаривались о деловых сделках, встречах и общих развлечениях.

Высокий старец с длинной бородой освободился от балахона в стороне.

Лицо его было печально. Он понимал, что не может мудрость иного мира сдержать безумие цивилизованной дикости, под знаменем ханжества и выгоды катящейся в пропасть.

Не оборачиваясь, он ощутил человека со шпагой за спиной, готового «казнить клятвопреступника». Не имел понятия брат со шпагой ни о параллельных мирах, ни о других измерениях. Когда он сделал выпад, то проткнул воздух. Старец для него исчез, перейдя в свой параллельный мир…

А спустя некоторое время великолепный лимузин одного из первых богачей Запада привычно остановился на душной улице Делового Города у заштатной парикмахерской. Ее хозяин, приволакивая ногу, подобострастно открыл дверь перед важным клиентом, и тот, отразившись в зеркалах заведения символом благополучия и процветания, уселся в кресле с откидной спинкой, оказавшись сразу в лежачем положении.

Хозяин сам обслуживал, намылил его холеное лицо, готовясь сделать кожу идеально гладкой. Из – за перегородки вбежал помощник.

– Эти варвары, – захлебываясь произнес подмастерье, – расстреливают свой парламент! Наша компания ведет прямую передачу с крыши противоположного дома. Крайне интересно! Уверяю вас!

Миллиардер вскочил с кресла и так с намыленными щеками побежал за перегородку. Хозяин заведения ковылял за ним следом.

На экране виднелся величественный беломраморный дворец с бесчисленными окнами, возвышаясь над мостом с въехавшими на него танками.

Все было, как в кино, но происходило на самом деле. Из орудия сверкало пламя: и тотчас из одного из окон дворца вырывался клуб дыма, и все беломраморные плиты над ним покрывались черной копотью.

– Это не болванками бьют, – в волнении объяснял подмастерье. – Это боевыми снарядами стреляют по живым людям внутри!

– Иди, встречай клиентов, – приказал ему хозяин заведения.

Миллиардер, оставшись с ним наедине, сказал:

– Так в неомире еще никогда не бывало! Я не могу себе представить, чтобы у нас в столице по приказу президента появились бы танки, расстреливая парламент, разбивая его купол, убивая сенаторов и депутатов.

– Они так понимают демократию, – угрюмо произнес парикмахер.

– Я считал, что он не решится на орудийный залп по дворцу, где заседают избранники народа. На это не пошел в прошлом веке даже гениальный узурпатор, не стеснявшийся расстреливать тысячами людей. Он ограничился барабанным боем перед загородным дворцом, куда загнал парламент.

– Здесь стрельба происходит в центре столицы, – напомнил хромой.

Танк на экране чуть вздрагивал при очередном выстреле.

– Это чудовищно! И они еще говорят о народовластии! Такое возможно лишь при диктатуре! В уродливом мире на другой планете!

– Однако у этого спортполитика хватило духу на подобный способ убеждения членов парламента. У нас в цивилизованном неомире…

Миллиардер задумался:

– Очевидно, мы выпустили джинна из бутылки, и нам остается только пользоваться открывшимся рынком.

– Как мы с вами и планировали когда – то, Рыцарь Звездного Неба, – напомнил гроссмейстер Братской Ложи.

Недолго два президента жили рядом. Страна распалась, как будто дереву все ветви обрубили. Стоял лишь ствол, а с ним Борец. Для Строгача же не осталось кресла.

Борец командовал один. Толпа советников – экономистов наперебой рвалась к нему. Он в их делах не разбирался, зато вот тренер Вердлис, тот неожиданно проявил такие знания, что слушать других не понадобилось.

И проводил Борец реформы, как умел, то есть рубил сплеча, нимало не заботясь, не пострадал бы кто. А пострадал избравший его народ. Неудерживаемые отныне цены так подскочили, что удивили самого отпустившего «коней» возницу – президента. Держал в руках он колбасу, дивясь, что та в десяток раз дороже. А вскоре дело пошло о сотнях, тысячах, десятках тысяч раз! Тогда Борец и спохватился, припомнил, кто советовал ему. Первым был его же тренер.

И Вердлис был «вызван на ковер»…

– Трудности переходного периода, – лепетал он. – В других странах так же было. Зато товар рекой идет из – за рубежа!

– А кто его способен купить? – разъяренно спросил Борец.

– Теперь каждый может заработать, – уверял Вердлис.

– А зарплату не платим месяцами! – гремел Борец.

– Прости, дружище, я не финансист.

– Не дружище я тебе, а президент. Понял? Ты, небось, теорию фундаментального поля Герловина не знаешь? А в его книге «Основы единой теории всех взаимодействий в веществе» делается вывод: не только физические системы не могут существовать, замкнутые в самих себе, но и СОЦИАЛЬНЫЕ!Понял? Значит, без западных стран нам каюк. Выходит, мы лишь сырьевщики и можем продавать то, чем нас природа наделила. А взамен – поток западной продукции, которой хвастаешься ты! Но за валютный чистоган! И концов с концами не сведешь!

– Так это же, товарищ президент, и рекомендовал вам не столько я, сколько ваши советники.

– Советники! Они боятся не того, что меня уберут, а что они останутся без тепленьких местечек. И ты тоже! Только с тобой ждать моей отставки не будем, а прямо сегодня же тебя уберем ко всем чертям. Или еще дальше.

– Как знаете, товарищ президент, я служил вам верой и правдой. В чемпионы вывел и даже в президенты.

– Ну ты, не зарывайся, прощелыга! Занимайся своими гирями и как «всяк кулик, знай свое болото». Не Вердлис ты, а ВРЕД – ЛИС,лиса вредная. Пошел вон!

Вердлис побледнел от мысли, что Борец разгадал его тайную миссию, но спорить с гневным властелином не стал.

Растерянный, весь в поту, вышел он от разъяренного Борца и долго не мог найти себе места, пока не утешился придуманной эпиграммой на обидчика:

 
«Дубина была у Дебила.
Дубина, что было, то била.
Дубина былое забыла,
Дубина Дебила добила.
Дубины страшился всегда я.
Дубина нужна негодяям».
 

«Дебил – я, дебил!» – укорял он сам себя, но как профессор Эльского университета утешался тем, что кое – что все – таки сделал: товары из других стран мира завалили здешние, прежде пустые, прилавки. Желанный рынок сбыта открыт!.. Правда, рынка (с конкуренцией) в стране Борца еще не возникло.

Но видеоинтервью, которые советник президента вальяжно и назидательно частенько давал, теперь прекратились.

Он не мог никак успокоиться, пока не «отомстил» неблагодарному ученику. И написал злую сказку, разоблачая своего подопечного.

Борец в одиночестве, как получил, внимательно прочел ее:

«СКАЗКА О ТРЕХ НЕГОДЯЯХ – РАЗБОЙНИКАХ В ГЛУХОМАНЬСКОМ ЛЕСУ»

«В неком царстве, неком государстве заповедный лес стоял – «Глухоманьская гуща».

Берегли тот лес и живность в нем лесники суровые, и среди них Тулич Стефаний, спуску охотникам до рогов оленьих, до голов кабаньих не давал. Пуля его любого доставала, раня браконьера в ногу, чтобы и не уйти, и увечным не стать.

Стоял тот лес крепостной стеной у самой границы чужой страны, что за вспаханной охранной полосой, где следы проходчиков остаются.

Туманным утром появился с той стороны злодей – негодяй. Исхитрился он на ходули встать, чтобы на охранной полосе лишь одни ямки остались. Собакам след не взять!

Пробрался он к избе Тулича и в кустах залег, ружье приладил.

Вышел из избы Тулич в рубахе посконной и с гирей в руках, воздухом лесным напиться, с гирей поиграться.

Поднял Тулич гирю над головой и вместе с нею рухнул на землю, пулею сраженный.

Позже лесничий, лес объезжая, убитого Тулича нашел, земле предал и гирю в избу втащил, дверь досками крест – накрест забил.

Другой лесник новую избу себе поставил, а прежняя так и осталась брошенная, от времени все темнее становясь.

Негодяя – убийцу так и не сыскали.

Хмурым в Глухоманьской гуще выдалось еще одно злодейское утро. Тучи свинцовые мокрой тяжестью на деревья легли. Гром сердито громыхал камнепадом невидимым.

И пробирались в сумраке предгрозовом три злодея – разбойника.

В сумках охотничьих у них вместо патронов бумага была, которая все стерпит. И торопились они в избушке брошенной укрыться. Доски с дверей злобно отдирали. Замыслили они не зубра редкого или другую запретную дичь взять, а грамотой своей, словно топором, стране, как дереву, все ветви обрубить. Ствол главному разбойнику оставить. Ветки, что покрупнее, меж собою поделить. Иначе говоря, разорвать страну в клочки…

Гневно гром грянул бомбой взорвавшейся, и ливень пролился горем неистовым, хотел словно смыть с грамоты подписи гнусные.

И содеяв дело свое преступное, старший из разбойников нашел в углу гирю и хотел с нею поиграться, но силы лесные, добрые, так гирю утяжелили, что едва вскинул ее злодей над головой, как рухнула она на пол с грохотом негодующим.

После грозы огласили негодяи – разбойники свою грамоту нечестивую, и всю нечисть таившуюся обрадовали, руки им развязали, и начались войны кровопролитные между друзьями былыми да братьями.

Был бы здесь сказке конец, кабы горе народное от злодейства того не затопило города и села половодьем горемычным. И когда сойдет та горькая вода, никто не ведал…»

Прочел Борец творенье тренера своего и в пустоту сказал:

– Дурак ты, Вердлис, хоть и тренер! Разве в избушке поганой соглашение то мы писали? В лесничестве просторном. И не втроем, а у каждого была команда мозговитая, человек но семь! А ты еще грозу выдумал. Какая же гроза зимой? Мы туда по первому снегу прибыли.

И Борец встал из – за стола, сказочку сердито скомкал и в корзину бросил, а сам в угол кабинета прошел, где заветная штанга под ковром лежала для разминки и удовольствия. Веса, конечно, не рекордного.

Он ухватил перекладину и рывком легко, казалось, поднял груз над головой. Только повела коварная штанга в сторону. Пришлось Борцу семенить за ней, чтобы вверху удержать.

Но не удалось это сделать президенту, вырвалась штанга у него из рук и грохнулась о пол, паркет повредила, прокатилась по нему и замерла, стыдливо зарылась в толстый ворс ковра.

– Дурная примета! – мрачно произнес Борец, пнул штангу и от боли поморщился…

– Это Вердлис тебя заговорил, советы нашептывал, – злобно сказал он и с твердостью добавил: – Только не знал он меня, тренер никудышный. Не знал, что я не отступаю и на помост взойду вторично свое званье подтвердить.