Текст книги "Ступени Нострадамуса"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

И все ж смуте не уйти с дороги. Голицын, князь Василий – воевода полки вторично в Крым водил и снова без удачи. Солдат измаял, по степи гоняя, Азов же крепость взять не смог. В Москву вернулся, где стрельцы сейчас нужнее. Приказал им идти в Великие Луки, но как было с Софьей договорено, по дороге они прошлым летом взбунтовались, начальников сместили, кто с ними не хотел на Москву идти, и свернули стрельцы на столицу. Но не потешные полки послали им навстречу сторонники Петра, а иноземцев, нанятых с генералом Гордоном во главе.

И под Ново – Иерусалимским монастырем побил стрельцов тот генерал. Борис Голицын дознание затеял, а Василий старался стрельцов московских возбудить, на бунт поднять в защиту Софьи. Так смута начиналась. Стрельцы, в Москве оставшиеся, из лени и боязни не поддавались уговорам и на Сухаревской башне в набатный колокол так и не ударили. А было их тысячи четыре по числу дворов в Стрелецкой слободе. Они там после Иерусалимского разгрома у баб своих укрылись за подолом. Дознанье меж тем велось. Князь Василий Васильевич в свое подмосковное имение уехал и там якшался с колдунами, выспрашивая, что ждет его, не посулят ли те ему царский венец на голову.

И вот для следствия иль после него, но прислал царь Петр, а вернее, князь Борис, свой брат негодный, поручика драгун сказать, чтоб по велению царя Петра явился он, Василий, но не в Кремль, во дворец, и не в Троицко – Сергиевскую лавру, где до поры царь Петр с матерью молились, а явиться – де на Красную площадь в такой – то час, в такой – то зимний день.

И возок мчал мрачного князя к назначенному сроку по дремучему подмосковному лесу.

Верховые из охраны в драгунских мундирах скакали позади.

Князь усталым взглядом смотрел из окна возка на пробегающие назад ели. Со зла хотелось ему их лапы обрубить и обледенелые сучья дубов тоже, где веревку с петлей для дыбы, чего страшился, приладить сподручно, и размышлял о том. что ждет его на площади у стен кремлевских.

И тут привиделось ему, что на дороге с краю стоит засыпанный снегом в серебряной рясе белобородый поп.

Неведомо какая сила заставила князя крикнуть кучеру и ездовому остановить коней.

Сам высунулся из возка и обратился:

– Ваше преподобие, не застудиться бы в лесу. Вдвоем не тесно. Подвезу.

– Благодарствуйте сердечно, князь. Нам по пути, пожалуй, будет.

Старец стряхнул снег со своего одеяния, которое отнюдь не походило на теплый тулуп, и влез в возок, уселся рядом с князем.

– Ты знаешь меня, преподобный?

– Я не священник, а ученый, а на возке увидел герб.

– И то, конечно! Но, видно, чужеземец вы из дальних академий?

– Историк я и путешественник.

– Что ж без коня стоять на краю дороги, попутную подводу поджидая?

– В столицу мне надо, в Москву.

– Зачем теперь туда? Там смута.

– Иду по царскому веленью за шубой с царского плеча.

– Да вы в своем ль уме, старик? К царю? В такую пору? По – нашему говоришь складно, но, видно, не совсем в себе.

– В Голландии меня он встретил и к вам приехать пригласил.

Беда, как в старости выживешь из ума. Наш царь в Голландии и не бывал по малолетству, от матери и из страны своей не отлучался.

– Но мы встречались с ним в трактире, про дамбы речь вели.

– Да где ты здесь в лесу нашел кабак, чтоб налакаться, как пропойца?

– Я говорю про Амстердам. И там трактир с названьем «Дамба».

– Ох, не к добру, мин херц, тебя я встретил. Ты по – голландски говорить – то можешь?

– Язык голландский мне знаком, как и немецкий иль французский.

– Так вот откуда ты к нам заслан! К царю Петру тебя доставлю, лазутчик чужеземный! Пронюхали про смуту и торопятся соглядатаев заслать. А за усердие мне вина моя скостится.

– Ваш царь меня узнает сразу. Сидели за одним столом.

– Умолкни, старец, ты – мой пленник! – Голицын вытащил из – за пояса пистолет – заморскую новинку. – И бороду твою отклею, чтоб подобен был чужеземцу с босым лицом.

– В усах был царь ваш, хоть и плотник.

– Ну, насмешил! И врать – то не умеешь! Какие там усы в семнадцать лет!

– Царю лет двадцать пять, считал я.

– Прикинуться ты дураком не силься.

– Друг друга мы не понимаем.

– На дыбе с заплечным мастером тебя поймут. Сам царь послушает или правительница Софья, а то мой брат двоюродный Борис Голицын – князь.

Старик встрепенулся:

– Но, князь! Который нынче год?

– От Рождества Христова одна тысяча шестьсот восемьдесят девятый. Иль, может, ты нехристь и от хана иль султана у тебя задание? Иль того хуже, от врага человеческого Сатаны?

– Восемьдесят девятый год? Какую допустил ошибку! С царем увижусь только через девять лет!

– Да ты еще и колдун? Вперед заглядывать берешься! – вскричал Василий Васильевич. – Не знаю, Богом или Дьяволом ко мне ты послан, так говори, что ждет меня?

– Насколько помню, князь, то север…

– Ты врешь, колдун! Тебя я в цепи закую и передам царю! Он за тебя простит меня и никуда не вышлет.

– На цепи времени уж нет, – спокойно ответил старец.

Возок остановился, дверь в него открыли снаружи, и заглянувший офицер заставной стражи спросил:

– Кто едет и куда?

– К царю Петру князь Голицын, не видишь, что ли? – гордо отозвался Василий Васильевич.

– К царю Петру пробраться нынче трудно. Разве что пристроиться в обоз стрелецкий, что на Красную площадь идет.

Голицын сердито захлопнул дверь и крикнул кучеру:

– Гони!

Но как и предупреждал офицер сторожевой заставы, путь преградила вереница розвальней, откуда слышались бабьи причитанья и плач.

Ездовой соскочил с передней пристяжной и подбежал к окну возка.

– На казнь стрельцов везут из Слободы. И бабы, и детишки с ними. Проехать нам никак! Дозволь пристроиться в обоз.

– На казнь везут, и ты меня поставить с ними в ряд осмелился? Запорю насмерть тебя! – гневно кричал князь. Кровь бросилась ему в лицо.

– Как скажешь, князь. Иль будем ждать?

– Нам ждать нельзя, – уж потише сказал Голицын. – Указан точно час и место. Разгоняй посадских сани. Возок с гербом, поди, не розвальни какие, – словно успокаивая сам себя, закончил он.

Ездовой побежал вперед, передав кучеру распоряженье князя, и снова вскочил на переднюю пристяжную.

– Гей! Гоп! Посторонись! Наеду, не спущу! – кричал он, вклиниваясь в вереницу саней.

На каждых сидело по стрельцу с завязанными назад руками. А рядом – баба, а порой – детишки. Все голосили так, что у Голицына мороз по коже подирал.

Старец же вел себя спокойно, решив, что должен увидеть царя, избранного им в Голландии для спасения планеты. Хотя их встреча состоится лишь через девять лет. Подвел прибор.

Караваны розвальней со стрельцами и их семьями сопровождали конные на лошадях с обнаженными саблями.

Когда княжеский возок втиснулся в вереницу посадских саней, конные как бы взяли под стражу и его.

Въехали на Красную площадь через проезд, что рядом с Иверской часовней.

Площадь полна была народу: и розвальни со стрельцами, и конные стражи, и просто толпа зевак, непрестанно крестившихся.

Если смотреть через головы, то на сизом зимнем небе вырисовывались цветные купола собора Василия Блаженного, а на его фоне возвышалось над толпой Лобное место, круглая каменная площадка, куда волокли под руки солдаты привезенных стрельцов. Их ждали два дюжих палача с секирами, которые по очереди рубили буйны головы предавших царскую присягу.

Рядом с Лобным местом на коне сидел сам царь в кафтане Преображенского полка нараспашку, в заломленной красной шапке и, горячась, наблюдал за кровавым действием.

Намаялись палачи, хоть и сменяли друг друга.

Казненного, и голову его, и тело, тут же отдавали в ожидавшие его розвальни с семьей, которой предстояло похоронить его по православному обряду. Бабы не переставали выть и причитать, ребятишки испуганно ревели. Не только старец Наза Вец, но и князь Голицын содрогнулись. Они вышли из возка, отъехавшего в сторону, и вынуждены были наблюдать в толпе за происходящим. На их глазах царь Петр спешился и сам взошел на Лобное место.

– Что, притомились? – спросил он весело палачей. – Людей жалеть надобно.

– Устать им было отчего. Казнено было предателей – стрельцов одна тысяча четыреста сорок два человека.

– А ну давай топор! – обратился царь к одному из палачей. И к ужасу смотревших, ловко заменил умаявшегося палача. Очередной стрелец, глядя снизу вверх на высоченного царя, сказал:

– От руки царской и помирать охотно! Руби уж сам, не отдавай меня палачу.

Петр отодвинул приготовившегося к работе палача в длинной красной рубахе до колен и выполнил просьбу стрельца.

И делал он это с такой сноровкой, словно сучья срубал на сосне для мачты очередного корабля.

Наза Вец невольно вспомнил топор за поясом плотника Михайлова, который через девять лет положит его на трактирный стол в защиту встреченного старца. Князь тихо сказал своему спутнику:

– Кому шубу с царских плеч, кому голову с собственных…

Петр неуклюже повернулся, костлявый в своем обтянутом теперь застегнутом кафтане, и отдал секиру отдыхавшему палачу:

– Руби, руби. Завтра мачты рубить заставлю, – и спустился с Лобного места.

Увидев князя Василия Голицына в толпе, не обратив никакого внимания на стоявшего с ним рядом старца, крикнул:

– А, дядя Вася, тебя я ждал. Пойдем со мной в палаты.

Князь Василий хотел ухватить пленного старца за руки и привести к царю, как пойманного лазутчика, но тот успел затесаться в толпу, проскользнул между розвальнями с очередными стрельцами и скрылся.

Задержаться князю Василию было невозможно, и он стал протискиваться следом за Петром.

В Кремле узнает он о том, что благодаря заступничеству брата Бориса царь князя Василия на дыбу не отправил и казнь его, которую требовали дьяки дознания, отменил, а сослал фаворита Софьи, отправленной им в Новодевичий монастырь, на вечную ссылку в Архангельск. Но имение отнял, крестьян же подневольных отпустил на волю.

А старец мимо едущих на площадь саней, пробираясь у самой кремлевской стены, ушел с Красной площади.

Он мысленно говорил самому себе:

– Увы, но выбор не удачен. Пусть будет царь умен и властен, гуманным он не сможет стать.

Никто не слышал этих несказанных слов, а старец, завернув к деревьям, жавшимся к кремлевской стене, и сам прижался к ней. Когда же начался снова снегопад, он, никому не видимый, словно вошел в каменную стену, растворился в снежной пелене, перейдя в другое измерение, чтоб выполнить миссию историка неомира Наза Веца и найти в минувшем великого, кто смог бы отвести несчастье от планеты.

Новелла четвертая. Надчеловек

 
Пройдут две тысячи бездонных лет.
Кровавые победы в войнах те же.
Поверженным врагам пощады нет.
Разбой и грабежи не станут реже.
 

Нострадамус. Центурии, XII, 41.

Перевод Наза Веца

После Египетского похода, взяв последнюю крепость Аккра перед сирийской границей, не переходя ее и собираясь в обратный путь, он безжалостно уничтожил две тысячи пленных, которым обещал сохранить жизнь, рассудив, что не проведет их не в ущерб своим солдатам через знойные пески пустыни. В Египте он после подавления восстания в Каире оставил там свои войска и почти один на жалкой рыбачьей шхуне, незамеченный, проскользнул мимо подстерегавших его английских кораблей адмирала Нельсона. Перед тем английский адмирал уничтожил французский флот, спрятанный в бухте Абукира.

Во Францию Наполеон явился не то как «дезертир», бросивший свою армию, не то как завоеватель, закончивший свой поход, как и Александр Македонский, в стране «первого чуда света» гигантских пирамид.

Но все его былые завоевания в Европе были бездарно растеряны тупыми «адвокатишками» Директории, отдавшими страну в руки разбойников, от которых сами, как казнокрады, мало чем отличались.

И только былой славой, помноженной на небывалую волю человека, словно знавшего несомненный свой успех, можно объяснить баснословный взлет «удравшего от англичан генерала» к вершинам власти над Францией, потом и над Европой.

Как «Первый консул своей страны», он показал, на что способна власть, находясь в твердой и умелой руке.

Обнищавшая Франция преобразилась смелыми реформами Наполеона, а вскоре и несметно разбогатела, когда он повторил свои грабительские завоевания европейских государств, побеждая их в одном сраженье за другим, в его отсутствии постоянно проигрываемых французами. Ряд сражений он выигрывал, даже не начиная их. Таков был ужас перед ним, «всепобеждающим чудовищем» без жалости и страха. Он властно заставлял и герцогов, и королей служить себе, как разряженных лакеев. И те готовы были кожу с себя снять, чтоб угодить ему, добиться расположенья и подачки.

Он обладал способностью кратким умным и горячим словом вдохновить солдат на бой, убедить горожан захваченных столиц стать покорными ему.

И в этот раз на площадь перед дворцом изгнанного из него вельможи Бонапарт спустился к собравшейся пестрой итальянской толпе, не пожелав остаться на балконе.

Люди в широкополых шляпах всех мастей или в повязанных на головах платках, женщины в кокетливых или крикливых шляпках, смуглые, хорошенькие или перезревшие, увядшие. Мужчины и сытые, и худые, с лицами гладенькими или в морщинах, чернокудрые или седые, все с жадным любопытством рассматривали легендарного героя, чужеземного полководца в генеральском сером сюртуке с золотыми эполетами и сверкающей звездой на лацкане, надетом поверх ослепительно белых рейтуз, со спокойным, холодным и сумрачным лицом с выбившейся из под треугольной шляпы непослушной прядью волос на высоком лбу.

Наполеон пообещал итальянцам свободу в виде пролитого нерасторопной богиней в небе вина, которое и следует выпить в честь победы освободителей.

И тут из толпы выскочил оборванец в надвинутой на глаза шляпе, подбежал к Первому консулу и занес над ним руку со сверкнувшим на солнце ножом.

Но из той же толпы вырвалось страшилище, какого люди здесь и не видывали, побольше крупной собаки, со вздыбленной шерстью по всему хребту.

Подпрыгнув, зверь вцепился в занесенную руку злоумышленника и повалил его на землю.

Даже тень не пробежала по холодному красивому лицу. Наполеон лишь чуть поморщился, сказав адъютанту:

– До чего же дурно пахнут эти гиены!

Накинувшиеся на преступника солдаты никак не могли отнять его у разъяренной гиены, не выпускавшей руки с ножом, стремясь перекусить кость. Несчастный оборванец выл зверем, попавшим в капкан.

И так продолжалось до тех пор, пока из толпы не вышел седобородый старец и не подошел, позвав зверя:

– Андра! – добавив несколько слов на неведомом языке.

Гиена тотчас отпустила свою жертву и встала у ноги странного хозяина в нездешнем серебристом плаще до пят.

Наполеон с любопытством наблюдал эту сцену, разглядывая высокого старика:

– Прошу вас, синьор, если время позволит, отобедать со мной. А вам, – обратился он к солдатам, уводившим злоумышленника, – выяснить «как надо», – подчеркнул он, – кому он служит.

– Сочту за честь признательно, – отозвался старец с гиеной. Он говорил на прекрасном французском языке, но со своеобразной ритмикой, и пошел следом за сосредоточенным Бонапартом.

Гиена двинулась за ними. Гренадеры попытались было ружьями отогнать ее, но Наполеон остановил их:

– Пусть идет с нами. Она заслужила свой хороший кусок мяса с нашего стола.

Они поднялись по мраморной лестнице в роскошный столовый зал, где длинный стол был сервирован на множество персон.

Наполеон распорядился убрать все приборы, кроме двух, пожелав остаться с хозяином гиены наедине:

– Надеюсь, вашей гиене понравится этот зал? Вы вовремя ее спустили, чтобы она попала сюда.

– Запах ее неприятен для вас? – осведомился старец.

Наполеон рассмеялся.

– Вы просто не бывали, синьор, спустя жаркий день – другой на поле боя.

– Такого не может случиться, – решительно заявил старец, садясь на пододвинутый ему лакеем в красной раззолоченной ливрее стул с высокой резной спинкой.

Другие, так же одетые слуги благоговейно разносили кушанья, ставя их перед обедавшими так, словно блюда сами собой оказались там.

– Вы египтянин? – осведомился Наполеон. – Мне там приходилось видеть одомашненных гиен.

– В Египте древнем не бывал. Но в Междуречье, близ Эдема, Александр лагерем стоял. Гиена – преданный мой друг, как память о шатре расшитом.

– Вы говорите так, будто получили ее две тысячи с лишним лет назад, – насмешливо заметил Наполеон и с издевкой добавил: – Пожалуй, сам Мафусаил младенцем выглядел бы рядом с вами. Я думаю, что нет такого языка, чтоб мне возразить.

– Наречия многие знать солдат от науки обязан.

– Я тоже солдат! – прервал Наполеон. – Но короли с мольбами о пощаде и милостях моих ко мне обратиться могут только по – французски.

– Аэды воспели походы. По – эллински их я читал.

– Похвально. Походы Александра Македонского я знаю. В честь такого воина позвольте вам налить вина?

– Простите мне, Великий консул, но я вина совсем не пью.

– Я не ослышался? Не выпить с Первым консулом, только что спасенным прекрасно дрессированной гиеной? За покорителя полмира?!

– Но в нашем мире нет напитков.

– Несчастный мир! Придется вам признаться, сколько же, синьор, вам лет?

– Исполнилось недавно сто. У нас живут намного дольше.

– Стоит ли так долго воздерживаться от наслажденья? Целый век! – с деланным отчаянием воскликнул Наполеон, выпивая свой бокал. – Итак, вы изучали войны Македонского. Я тоже интересовался его приемами побед. Конечно же не как историк!

– Они полезны вам в военном деле?

– Вы угадали. Для тактики веденья боя я отбираю то, что не устарело. Впрочем, как позволите вас называть?

– Я – Наза Вец. И весь – в науке, хотя немного и поэт.

– Историк Наза Вец. Я готов был бы вас принять за жреца – прорицателя.

– О, нет, я вовсе не пророк. Провидец – это вы, воитель!

– Я?? – удивился Наполеон. – Да я в жизни ничего не предсказал!

Вы прорицали часто, того не замечая.

– Как вам это в голову могло прийти? Предположения такие следует доказать!

– Завоевателей полмира знавали в древности, а ныне – вас!

– И что ж из этого? Полмира – это всего лишь его половина!

– Вы сами вспомните, когда предвиденье вам жизнь спасало.

– Что ж, это любопытно! Я не жалуюсь на память. И мне не исполнилось вашей сотни лет, – ухмыльнулся Бонапарт.

– Я многое могу припомнить и вас о том же попрошу.

Лакеи торжественно внесли дымящееся ароматное жаркое. Наполеон отрезал на своей тарелке кусочек мяса, пожевал и произнес:

– Жаркое не дурно! Вспомним о гиене. Я обещал ей славный кусок мяса. И баранья кость для награды вполне подойдет. Я возведу вашу Андру в капралы. А кость ей дам на закуску.

– Она возьмет лишь у меня.

– Так выучена? Не из боязни ли подброшенной отравы?

– Ее хозяин так берегся.

– И все же умер? От чего же? Не от яда?

– От комариного укуса. Ничтожество болезнь несло.

– От ничтожеств вообще нет противоядий, – сердито перебил Наполеон и добавил: – Кроме силы. И, если хотите, жестокости. Я бы сказал, необходимой. Вы помните, конечно, как я из пушек расстрелял в Париже чернь, решившую свергнуть власть и заменить одно ничтожество другим. Мы отвлеклись. Все начиналось с Альп. Вообразим картину.

– Как вашему величеству…

– Их европейские величества, – снова перебил Наполеон, – мне лижут руки и сапоги, выпрашивая подачки. Не то что ваша гиена. Лежит и ждет. Ее далекий предок мог бы принадлежать подлинному величеству – Александру Македонскому.

– Его великим называли.

– Для такого это верно. Он бесспорно того заслуживал.

– Так называть всем надо вас, кто сделал армию великой, ведя к победам ввысь.

– Высь Альп! – задумчиво произнес Наполеон. – Трудный, но славный был поход. Мы с вами тоже сейчас предпримем переход в гостиную. Там выпьем кофе. Напиток дальних жарких стран как королевское питье входит в моду в Европе, подобно куренью табака.

Наполеон поднялся из – за стола. Лакей ловко отодвинул стул из – под него и тоже сделал с Наза Вецом. Гиена тотчас вскочила на ноги.

Перешли в соседнюю гостиную, отделанную с тонким вкусом в голубых тонах. Мягкие диваны, кресла, вазы, обитые голубым шелком стены и потолок, напоминающий ясное небо.

С изящной козетки ярким мотыльком вспорхнула, вся тоже в голубом, словно нарочно в стиль гостиной, прекрасная дама, с очаровательной улыбкой идя навстречу.

– О, мой повелитель, мой кумир! – воскликнула она.

– Маркиза де Валье? – удивился Наполеон. – Откуда вы?

– Примчалась из Парижа. И сына, лейтенанта, привезла. Блестящий мальчик! Не хватает только воинской славы. Все дамы от него просто без ума! Я привезла вам от вашей Жозефины аромат ее духов!

– Но здесь, мадам, воюют не на паркете, – сумрачно заметил Наполеон.

– Ах, боже мой! Вполне достаточно отсвета вашей славы. Лишь бы быть при вас.

– Оставьте мальчика в замке. С ним познакомлюсь. И нас с заморским гостем оставьте тоже. Наш разговор, мадам, ни для чьих ушей.

– Ах, Боже мой! Вы только посмотрите, какие они у меня крохотные. От них мужчины теряли головы! Поверьте!

– Боюсь, что ваши прелестные ракушки задымятся и не на чем будет носить свои сверкающие серьги, – насмешливо заключил Наполеон.

Маркиза де Валье, небесно голубая, источающая тонкий запах духов, так знакомых Наполеону по его Жозефине, присела в глубоком реверансе.

– Как бы я хотела послушать вас, наш Первый консул и первый из мужчин! Полжизни отдала б!.. Ведь любопытство красит женщин.

– Живите обе половины. Вас пули не сразят. А мы, двое мужчин, послушаем друг друга. Счастливого пути, мадам. Привет Парижу!

Шурша шелками, дама грациозно удалилась. Перед дверью она картинно зажала кружевным платочком нос. Предстояло пройти мимо гиены.

– Когда б я был прорицателем, то это посещение предвидел бы и предотвратил, – недовольным тоном заметил Наполеон.

– Прорицанья суть в том, что жизнь лишь повторяет прожитое вашим двойником.

– Хотите вспомнить Пифагора, который утверждал, что все в мире повторяется и будто было. И жизнь повсюду подобна Вселенскому колесу, любая точка на котором вновь вернется, повторяя круг.

– И он был прав! – на полном серьезе, не поддавшись шутливому тону Наполеона, сказал старец. – События, что мы переживаем, уже случались в другой жизни с человеком, подобным вам, который жил в Пространстве не то что выше вас, а в «приподнятом», ином…

– И это тоже необходимо доказать, – потребовал Бонапарт.

– Жизнь Александра изучить, поверьте, было не труднее, чем путь ваш яркий проследить. Завоевателей полмира.

Наполеон сопоставление свое с Александром Македонским спокойно принял как должное и отнюдь не как лесть.

– Но вашей армии в горах путь преграждали и бураны, и снежные обвалы с гор.

– Да, было не легко, – согласился Наполеон, – но если тем путем прошел когда – то из Карфагена Ганнибал, то должен был пройти и я, – уверенно закончил Бонапарт.

И перед глазами Наполеона возникла никогда им не забываемая картина.

Снежный склон. Узкая обледенелая тропа между отвесной скалистой стеной и пропастью.

По горному карнизу, отчетливо видимому с моря, на многие километры темной змейкой растянулась французская армия. Ни один здравомыслящий английский моряк не мог допустить такое безумие, и ни один выстрел не был сделан с моря. Опасность крылась на пути.

Если у Ганнибала в пропасть скатывались боевые слоны, то Бонапарт спокойным взглядом провожал катящиеся по насту ящики пушечных ядер, как срывались, поскользнувшись, и летели в бездну солдаты, которых он, как Юлий Цезарь, знал по именам.

Особенно тяжко пришлось при спуске. Снег подтаял, сказывалась близость блаженного итальянского рая. И солнце предательски растапливало почву под ногами.

Споткнулся мул под Бонапартом и чуть не полетел с кручи, если б проводник, ведя его под уздцы, не натянул вовремя поводья.

Зато, пройдя снега и выйдя на равнину, они обрушились, как снег со льдом на голову растерянных австрийцев.

Их армия ждала Наполеона у границ Пьемонта, а он с огромным войском оказался далеко у них в тылу и, разбив малочисленные отряды, смог накормить и даже приодеть свою разбойничью с виду армию.

Наполеон был крут, как победитель, и накладывал нещадные контрибуции, не останавливая грабящих солдат. Ведь надо их же поощрить перед грядущими боями да и набраться сил, а главное, обуться. Предстояли тяжкие переходы.

Они начались с погони за прославленным австрийским генералом Меласом, уклонявшимся от боя.

Но под Маренго он был вынужден принять сраженье. Загнанные в угол, припертые к горе австрийцы дрались, как тигры, их базы были близко, в отличие от французов, воевавших в чужом краю. И это в конце концов сказалось. Решающий бой на просторах Ломбардии под ласковым итальянским солнцем становился сокрушительным для армии Наполеона. Мелас послал в Вену гонца с реляцией о победе над Бонапартом, узурпатором, грабителем, врагом народов, поднявшим руку на преемника Великой Римской империи, на Австрию!

Наполеон сидел на обрыве и задумчиво жевал былинку. Ему докладывали неутешительные вести, он согласно кивал, срывал новую былинку и сумрачно молчал, ничем не выдав беспокойства, сказал всего одну лишь фразу:

– Генерал Дэзэ.

То была его резервная шеститысячная армия, спешившая к месту проигрываемого сражения. И успела вступить в бой, ведомая бесстрашным генералом, который первым пал от пули в грудь.

Наполеону это было потрясением, но все равно он остался хмуро спокойным, продолжая руководить кровавым действом. И оно обернулось полным разгромом австрийской армии. Мелас с ужасом ускакал с места боя и послал в Вену второго, мрачного теперь гонца с известием, что Австрия лишилась всего своего войска. И беззащитна!

В Вене, в императорском дворце, спешно собирали чемоданы, закладывали в кареты лошадей…

– Вы точно знали, полководец, что выйдете австрийцам в тыл?

– Конечно, знал. Ведь Ганнибалу это удалось.

– В Маренго не был Ганнибал.

– Да, там я был один. Лишь бедный Дэзэ вовремя пришел на помощь.

– Что впереди победа, знали?

– Это твердо знал.

– Не только знали, а «помнили»!

– Помнил? Как можно помнить то, что еще не произошло?

– Живя во временных слоях, мы в них свой след оставим, и он определяет шаг за нами следом всех идущих, пусть через сотни сотен лет.

– Хотите сказать, что бой под Маренго произошел задолго до меня? И кем был выигран?

– Происходил бой в неомире, и вы увидели его. Там был двойник ваш, полководец. Вот почему вы – прорицатель, все знали, КАК ПРОИЗОЙДЕТ.

– Какая ересь и чепуха, нелепее поповских сказок! – возмутился Наполеон. – Играете под «мудреца», считая всех за дураков. Придумали, как втереться мне в милость.

– Мне милость ваша не нужна, мне образ ваш великий нужен. И потому хочу спросить.

– О чем еще? – нахмурился Бонапарт.

– Если б не армии в Маренго, а всей Земле грозила гибель, смогли бы вы ее спасти?

– Для этого потребовалась бы моя власть над миром. А все людишки так мелки, что если бы корабль «Земля» шел ко дну, они схватились бы не за ведра, а за узлы и чемоданы. Мир слишком глуп, чтоб браться за его спасенье.

– Но ради власти над страной отважно вы взошли на мост с завесою пуль беспощадных. Ступить туда никто не мог.

– Не мог, но должен был. Я выигрывал войну, а не спасал планету. И гренадерам должен был служить примером. Храбрые солдаты мешками падали рядом со мной. Но остальные шли за знаменем в моих руках, достигли берега, где засели стрелки, и в ярости разделались с ними так, как следовало. И вся армия смогла без потерь пройти в Италию и одержать мою победу. Италия – крупинка на планете, но была очень нужна мне.

– И у владетельных вельмож взять золото, брильянты, власть.

– Таков закон войны, он неизменен. Мне вас приходится учить, удивляясь, как вы до старости дожили в таком неведении.

– Закон войны, вы говорите? Но он походит на разбой.

– Военные потери должны окупаться, наивный собеседник мой. Без трофеев кампания будет проиграна. А по мосту в обратном направлении вскоре двинулся золотой обоз, он Францию обогатил и утвердил славу армии и авторитет полководца.

– Солдатам праздник вы давали для похоти и грабежа.

– Конечно, в войне этого не избежать. И даже без голубого тумана, – по – солдатски сострил Бонапарт, намекая на графиню. – Солдатам надобно утолять потребности. Иначе они своею жизнью рисковать не станут. Даже ради победы!

– Побед достаточно у вас. Их шестьдесят, без поражений.

– Вы хорошо осведомлены, гость почтенный.

– Но вы согласны, что помнили финал, едва начав сраженье?

– Я не помнил, а просто знал и был твердо уверен в победе. Для этого и рисковал, да и солдатам не давал стареть.

– И сделались легендой отважнейшего из вождей.

– Легенда – выдумка, а я с противником на самом деле на смерть сражался.

– Сражались, зная о победе. И чуда в этом вовсе нет. Ведь каждый человек припомнит случай, когда он ЗНАЛ, что дальше будет. Врачи вам скажут: «ДЕЖАВЮ»,что означает «Я это видел». Но когда? – никто не знает. Есть люди с обостренным зреньем и видят дальние Слои: оракулы, пророки, ведьмы. Их прежде ждал костер и пытки.

– Так не пытайте вы меня! – прервал Наполеон. – Я о гадалках слышать больше не хочу. Да и вообще, не слишком ль много вы решились мне задать вопросов? Обычно спрашиваю я. Мне отвечают все дрожа.

– Дрожь и вибрация нужны, чтоб тяжесть одолеть земную.

– Загадки ваши надоели. Без всяких там слоев, я делал то, что сам хотел, а не шел по чьему – то чужому следу. И сделал б больше, если б пушки не заряжались с дула, теряя время. Не знаете ли вы об орудиях скорострельных, что в ваших краях применяют?

– У нас нет войн и быть не может.

– Вы упираетесь напрасно, лишь удваивая интерес к себе.

– Признательно польщен без меры!

– Я раскусил вас, Наза Вец! Я догадался, где находятся далекие края, откуда прибыли вы к нам.

– Вот как? Я сам вам мог бы объяснить.

– Вы объясните мне другое. Про Сириус на небе, о нем мне говорил Лаплас. Звезда ярчайшая. Я с детства своей ее считал. В Египте пришлось расспрашивать жреца – догона, черного, как мой арап. Он с плоскогорья верховий Нила. И уверял, что много тысяч лет назад к нам прилетали с неба люди с другой Земли. Их звездное солнце должно было изорваться. Они знали очень много и о Вселенной, а главное, о сокрушительном оружии, каким владели. Жрецы, напуганные знанием, из поколенья в поколенье передавали эту тайну только посвященным. Один из тех людей был Тот, в Египте его признали Богом. Он поучал и математике, и множеству искусств, стал покровителем писцов, как при фараонах называли ученых. Вам остается лишь признаться в родстве с ним, – с разоблачающей улыбкой закончил Наполеон.

– То было много тысяч лет назад.

– В Египте до сих пор остался «нелепый календарь» далекой звезды Сириус. Она обращается вокруг Земли раз в пятьдесят лет. Мне говорил об этом сам Лаплас.

– Вам негр – жрец поведал тайны, как посвященному в жрецы?

– Как освободителю египтян от гнета мамелюков. Звезда же эта в небе ярче всех сияла, двойною будучи или тройной.