Текст книги "Ступени Нострадамуса"

Автор книги: Александр Казанцев

Конец Света(Параллели расходятся)
третья повесть–гипотеза в новеллах о двух параллельных, но расходящихся мирах

Параллельные линии не пересекаются.

Эвклид

Параллели сходятся.

И. И. Лобачевский

 
Придет в должный срок Конец Света.
Семь тысяч пятьсот пройдет лет [1]1
  В послании своему сыну Цезарю (1555 год), предваряющем «Центурии», Нострадамус называет другой срок своим предсказаниям – 3797 год. (Примеч. авт.)


[Закрыть].
Потоп и Война – мрак без света.
Для жизни людей места нет!
 

Нострадамус. Центурии, I, 48.

Перевод Наза Веца

 
Не все сбываются катрены.
Я видел то, что может быть.
Спасай ковчег от злого крена,
Меняй мышление и быт.
 

Нострадамус. Центурии, VII, 71.

Перевод Наза Веца

 
И неразумное дитя Природы
Свой высший разум обретет,
Затратив тяжких бедствий годы,
На яркой мысли дерзкий взлет.
 

Весна Закатова, поэтесса XXI века.

«Рядом с Нострадамусом»

 
Нет друга большего, чем мать.
А мать у всех людей – Природа.
Наш долг в ее защиту встать,
Не вызвать ярости погоды.
 

Весна Закатова. поэтесса XXI века.

«Рядом с Нострадамусом»

Новелла первая. Утонувший памятник

 
Взбесились воды. Город тонет.
И лестницы полны людей.
Несчастные напрасно стонут
У верхних запертых дверей.
 

Нострадамус. Центурии, I, 48.

Перевод Наза Веца

 
На этот раз вода не схлынет,
Не обнажит сухой земли.
На улицах не ездят ныне.
Плывут на помощь корабли.
 

Весна Закатова, поэтесса XXI века.

«Рядом с Нострадамусом»

В спартански убранной, чтоб не расслаблялись спортсмены, раздевалке крытого стадиона, превращенного в гигантский зал заседания военного трибунала, заперлись до вынесения приговора трое судей–генералов, решая судьбу обвиняемого Владимира Ильина, свергнутого президента Общей России, в прошлом космонавта, Героя Земли, спасшего планету от столкновения с кометой. Своим намерением перевести энергетику сжигания топлива на иные, нетрадиционные ее формы он поставил свою страну на грань мировой войны с ополчившимися на нее странами, чье благополучие связано с добычей и продажей нефти.

Два противоположных приговора с требованием смертной казни за измену Родине и полным оправданием обвиняемого виднелись на столе, и на них, положив руки под голову, спали их авторы, генералы Никитин и Алексеев. Председатель суда генерал Муромцев еще раньше уснул на жесткой скамье, заявив, что «утро вечера мудренее».

Сквозь закрытые веки ему казалось, что воздух сгустился перед ним и там возник седобородый старец не в темной мантии, как у него, а в серебристой:

– Вы слепо повторить хотите, что пережил мой неомир. Вам самому увидеть должно, что вызвал смертный приговор.

Генерал Муромцев, не в силах сопротивляться, как это бывает во сне, поднялся, и старец, крепко обняв, повлек его с собой. И оба они перенеслись куда–то в сумрак, где их ждал диковинный аппарат, управляемый косоглазым уродцем с заостренной книзу головой.

Аппарат двинулся с ними в промежуточном измерении, разделяющем, как объяснил старец, существующие параллельные миры. Потом Муромцев оказался на знакомой набережной его родного города шедевров зодчих и ваятелей, строгого и величественного.

Дул пронизывающий весенний ветер. По широкой, в белых пятнах реке плыли льдины то в одиночку, то группами, сталкиваясь и налезая одна на другую. Течение влекло их к морю. Но яростный ураган рвался навстречу.

И представилось Муромцеву, что это вовсе не льды начавшегося ледохода, а всплыли смытые паводком трупы юношей–призывников, посланных им в захлебнувшуюся атаку.

Непогода перешла в бурю. Ледяной поток остановился и вместе с набухающей рекой двинулся вспять. Уровень воды поднимался, льдины, как живые, взбирались по ступеням причала на гранит набережной, и, лишь перевалив через парапет, зеленоватые плиты льда замирали. Потом, подмытые разливающейся водой, они поползли к скале, где, вздыбив бронзового коня, возвышался великий царь, простерши руку к взбесившейся стихии.

Повинуясь старцу, Муромцев оказался в толпе людей, слушавших кого–то с подножья скалы с застывшим на всем скаку всадником.

Муромцев удивился, услышав сквозь рев разыгравшейся бури проникновенные пушкинские строки, произносимые бородатым оратором с волосами до плеч:

 
…Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури.
И спорить стало ей невмочь.
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ.
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветра из залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова.
Погода пуще свирепела,
Нева вздымалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь.
И вдруг, как зверь, остервенясь,
На город кинулась…
 

Оратор усилил голос и, как всадник вверху, показал рукой на набережную:

– Кинулась, как сейчас в 2075 году, злобно толкая на берег ледяные чудовища. Так оживает грозное предупреждение преступно казненного полвека назад Владя Иля, чье столетие мы собрались здесь отметить!

«Так вот что будет полвека спустя!..» – подумал Муромцев и поежился, кутаясь в свою мантию. Кошмар продолжался. Бородатый оратор будил совесть генерала:

– Владь Иль еще тогда предупреждал человечество о неизбежности второго всемирного потопа. Виной тому будет «парниковый эффект» от скопившейся в верхних слоях атмосферы углекислоты. Она покроет планету пеленой, пропускающей свет, но задерживающей теплоту. И она перегреет планету. Из–за таяния полярных льдов поднимется уровень океанов. Достаточным окажется шторма в море, чтобы волны перемахнули через ограждающую город дамбу, сооруженную еще в XX веке. Люди не внимали Илю и даже отделались от него, чтоб получить сиюминутную выгоду, торгуя топливом и сжигая его, разъезжая в автомобилях, не только отравляя воздух городов, но и создавая губительную пелену вокруг планеты!

Муромцеву казалось, что в том обвиняют его, хотел бежать прочь, но оцепенение сна приковывало его к месту. В помутневшем сознании смешивались слова оратора с защитной речью обвиняемого Ильина, боровшегося не только за свою жизнь, но и за все человечество.

Муромцев увидел, что поднятые половодьем льдины подползли к людям, собравшимся у Медного всадника. И толпа растаяла.

Генерал точно не знал, как оказался со своим спутником среди бегущих от воды по Невскому проспекту горожан.

Рядом с ними шел бородатый оратор с длинными волосами.

– Простите великодушно, – обратился он к ним. – Я вижу, вы как будто иностранцы и пришли на митинг памяти Владя Иля. Я его внук, поэт, тоже Владь Иль в его честь. Не сочтете ли возможным пойти со мной в квартиру моего отца, адмирала, родного племянника Иля.

– Благодарствуйте сердечно. Мы принимаем приглашенье, – за себя и за Муромцева ответил старец. – Мы действительно издалека. Я – историк Наза Вец, а Муромцев, он генерал.

– Генерал и ученый! – воскликнул поэт. – Так это как раз те слушатели, которым мне так хотелось прочесть свои стишки про генералов Куликовского, Тихомирова, Лебедя из восьмидесятилетней истории. Хоть отвлеку вас от вокруг происходящего.

– Мы охотно выслушаем вас, – заверил старец.

Поэт, придерживая рукой шляпу, начал:

 
– «Как и Буденовск, город Грозный
В домах заложниками грозный.
Хоть генерал ты Куликовский,
Не вышло битвы Куликовской.
 
 
Раздался грубый «ультиматум».
Пугал людей без пуль ты матом.
А генерал же Тихомиров
Не смог закончить тихо миром.
 
 
Считался птицей мира лебедь.
И генерал нашелся Лебедь.
Он удивил бесспорно мир,
Установив там быстро мир.
 
 
Но нежелаемый успех
Не посчитали за успех.
Казалось без опасности
В Совете Безопасности.
 
 
Все ж Лебедь вылетел во мрак.
И лишь со щукою там рак.
Быть может, это не завидно.
Но сверху все для глаза видно».
 

Поэт закончил и вопросительно посмотрел на слушателей. Старец сказал:

– Отвечу тоже каламбуром:

 
Грозит так мастер скалам буром.
Рифмуете вы крайне ловко.
Плясать на кладбище ж – неловко.
 

Поэт сразу понял намек и смутился:

 
– Шутливым рифмам горя вместо
Не в битве генералов место.
 

Но Муромцев, хоть и во сне, был возмущен и даже обижен. Он–то знал всех названных генералов в лицо и, будучи двадцатилетним лейтенантом, был окружен ворвавшимися в Грозный боевиками–сепаратистами на площади «Минутка». И знал, какая участь после ультиматума и предполагавшегося штурма города ждет оставшихся в нем. Если в Буденновске заложников было 2 000, то в Грозном – 200 000, обреченных на гибель, если бы не вмешательство генерала Лебедя.

– Генералов тех судить, а не поносить каламбурами, – внезапно произнес Муромцев.

Поэт снова обернулся к своим спутникам и сказал:

– Генералу и ученому отец мой будет рад.

Непогода словно наказала поэта за неудачную попытку отвлечься, сорвала с него шляпу, и она поплыла по улице в сопровождении свиты щепок и мусора. Под ногами хлюпало. На голове поэта обнажилась обрамленная волосами лысина.

Мостовая Невского проспекта за столетия своего существования нарастала новым покрытием при каждом ремонте и приподнялась над прежним уровнем, первые этажи зданий стали ниже ее, к входным дверям вели ступени вниз, словно дома ушли в землю, в магазины и к парадным дверям надо было теперь спускаться.

Нагонявшая людей вода вышедшей из берегов Невы, текущей вспять, каскадами стекала по ступенькам ко всем подъездам и полузатопленным витринам.

Снизу выбегали по колена мокрые перепуганные люди, неся детей и таща скарб, погруженный порой в детские коляски. Все устремлялись вверх по Невскому проспекту, не зная, куда они бегут и где спастись.

Муромцев видел расширенные глаза на растерянных лицах, слышал рыдания женщин и бессмысленные перечисления какой–то старушкой оставленных в квартире вещей…

Поэт и его гости шлепали ногами по воде. Она обгоняла их. Та же картина была и на Литейном, куда свернули путники. Первые этажи домов превратились и здесь в полуподвалы, и, как и на Невском, заливались водой. Промокнув уже по пояс, жители в отчаянии устремлялись по менее залитой, приподнятой бесконечными ремонтами мостовой.

Обувь Муромцева и его спутников промокла. Мантия не укрывала от пронизывающего ветра. Беснуясь меж домами, он, казалось, дул то в спину, то в лицо.

Поэту не удалось догнать уплывшую вперед шляпу. И он, давно махнув на нее рукой, первым вбежал теперь вместе с каскадом воды по ступенькам отцовского подъезда и стал подниматься на второй этаж по залитой лишь снизу лестнице. Его спутники шли за ним.

Не осталось на них сухой нитки еще из–за хлынувшего в последнюю минуту дождя. В открытую входную дверь сверкнула молния, и сразу, словно сорвавшись с неба, каменной лавиной рухнул гром.

На площадке второго этажа было сухо. Поэт стал отчаянно звонить в квартиру своего отца.

Открыл дверь сам адмирал и раскатистым басом встретил пришедших:

– Что ж ты, сынок! Все извелись. Наводнение штормовое началось, а тебя все нет! И мы все деда вспоминаем!

– Его не только здесь помянем. Сама Природа вспомнила о нем и затопила город. А я с собой гостей привел. Уважают они деда, и профессор, и генерал.

Сердце екнуло у Муромцева. Уважает ли он обвиняемого, которому по указанию генерал–директории обязан вынести смертный приговор. Для того и назначен был солдат к юристам в трибунал. Если бы проснуться!..

– Гостям я рад и сожалею, что попали вы в шторм с наводнением, какого не было столетие. Я отдал приказ по радиоканалу всем кораблям спустить плавсредства, катера и шлюпки, идти на помощь людям в затопленном Кронштадте и в Питере на залитых островах.

– Надеюсь, папа, очередь дойдет и до нас, и катер приплывет на Литейный – новый проток Невы? – спросил поэт.

– Да. Через двое суток. Мы продержимся на втором этаже, как на палубе корабля в кают–компании. А стол накрыт. Я сам крутился по хозяйству вместо больной жены. Гости наши промокли. Им стоило б согреться чем–нибудь покрепче. Помянем того, кто об этом всем предостерегал.

Всегда готов! – прорезался голос у Муромцева.

Озноб, как в кошмаре, бил его.

– Из тех краев я, где не пьют, – виновато признался старец.

– Мы уважаем традиции любой страны. Но как к вам обращаться, гости дорогие?

– Я, скажем просто, Наза Вец. А Муромцев – он генерал. Платон Никандрович? Не так ли?

Генерал кивнул. Как во сне, у него вдруг стал не открываться рот.

– Пойди, Владь, переоденься. И захвати гостям халаты. Плащи их надо просушить.

– Двое суток! – покачал головой поэт. – С кем вместе, как робинзоны, будем дожидаться судна?

– Робинзоны все свои: мама, сын твой Федя с милой подружкой. Двое моих морячков. Дядя Митя приехать не смог. Профессор, кафедра, проект волновой электростанции, как память о твоем деде. С нами и Весна Закатова, наставница твоя, поэзии звезда. Вода схлынет раньше, чем опустеет стол.

– Как знать, – покачал головой поэт. – Надо видеть взбесившуюся Неву, как ринулась она на берег.

– Значит, будем доедать у соседей или хоть на чердаке. Пока же мы идем вроде как на «пир во время чумы»! – бодро пригласил адмирал. – Заслуга Владя Иля лишь умножается от подтверждения.

– В том безусловно вы правы! – согласился Наза Вец, а генерал насторожился.

Вошли в столовую, где все их ждали. Пришельцы сняли свои «мантии». Тоненькая девушка с васильковыми глазами аккуратно развесила «плащи» на стульях.

– Какой сказочный материал! Его б певице для эстрады! – восхищалась она серебристой тканью.

– Что ж, – обратился адмирал, – хоть и беда за окном, помянем того, кто хотел людей предостеречь и от нее навсегда избавить, за безвременно погибшего за свою идею Владя Иля, Героя Земли и славного трижды президента нашей Родины!

Все выпили, кроме Наза Веца.

Он подошел вместе с когда–то красивой, сохранившей былое обаяние женщиной к окну.

– Несчастие такое лишь Пушкин мог бы описать, – сказана поэтесса.

– Мы строки слышали его, когда Нева все повторила, – отозвался Наза Вец.

– Как нынче не было б страшнее, – заключила Весна Закатова.

Дни были не летние, когда «заря с зарею сходится, дав ночи полчаса», а хмурые, осенние, сумеречные. Из окна виднелась залитая водой улица. По ней вброд тянулась вереница отчаявшихся людей. Казалось, что они осмысленно идут куда–то, но растерянные беглецы просто спасались от потопа…

Вошел переодевшийся Владь Сергеевич. Его спадающие на плечи волосы, которыми гордился поэт и восхищалась его будущая невестка, еще не просохли. Он принес два халата для гостей, и те надели их.

Поэт подсел к своей наставнице, вернувшейся от окна Весне Закатовой. Огромные глаза были задумчивы и печальны. Высокая прическа подчеркивала пленительную строгость черт ее лица.

– Владенька, – сказала она ему, – какой ужас творится кругом! Неужели ничего нельзя сделать?

– Отец распорядился использовать все плавсредства. А делать надо было полвека назад, когда о том говорил мой дед Владь Иль.

– Вечереет, а фонарей не зажигают. Как бы там не залило чего–нибудь… Мне страшно, – сказала его будущая невестка Надя, сидевшая напротив. – У меня завтра в консерватории урок пения. Как же я домой попаду?

– Приютим, приютим тебя, пока вода схлынет, – утешал ее адмирал. – А рыцарь твой, Федя – спортсмен. Он тебя утром через все оставшиеся лужи на руках перенесет.

– Итак, – провозгласил адмирал Сергей Александрович. – Поднимем чарки, вспоминая замыслы незабвенного Владя Николаевича Иля. Не дали ему дожить до предсказанного им повторения питерских наводнений.

Весна Закатова встала и прочла свой экспромт:

 
– «Пусть не выглядит наше застолье
Горьким пиром во время чумы.
 
 
Владю минуло б нынче все сто лет,
Разделяем идеи чьи мы!»
 

Мигнуло электричество. Наружная дверь в квартиру осталась открытой, и в столовую вбежала обезумевшая женщина в совершенно мокром, облегающем ее тело платье.

– Как вы можете! Как вы можете! – истерически выкрикнула она.

– Что случилось, Софья Владимировна? – обернулся к ней адмирал.

– В квартире моей… под вами, – голос ее прервался.

– Что? Что там?

– Трое моих малышей… за запертой ключом дверью… Они… утонули, – выкрикнула она и выскочила через стеклянную дверь на балкон, когда–то свисавший над подъездом, а теперь залитый водой, сразу хлынувшей в столовую.

Увидев, что люди бредут по поднятой мостовой по грудь в воде, она произнесла сама себе:

– Нет, здесь слишком мелко! – и, пробежав через столовую, вырвалась на лестничную клетку.

Лестницы в старинных петербургских домах делались с проемами между пролетами, куда в более высоких домах помещали лифты. В трехэтажном доме лифта так и не поставили.

Вода подступила здесь к лестничной площадке второго этажа и уходила вглубь к площадке первого и даже ниже к подвалу.

В этот наполненный водой колодец, перемахнув через ограждающие его перила, и бросилась она с воплем:

– К детям! К детям!

Выбежавшие следом за ней два моряка скинули куртки, и первым в воду нырнул младший из них, капитан–лейтенант Юра. В лестничном проеме было слишком тесно, и старший моряк Николай не стал мешать.

Через минуту появилась голова Юрия. Отплевываясь, он крикнул:

– Ее затянуло в подвал. Нужен акваланг.

– Эх, ты! – с упреком произнес Николай. – Тебе бы еще кессон подать.

Обескураженные, вернулись они в столовую.

– Вода прибывает, – сказал адмирал, – чтобы не разделить участь несчастных малышей, нам надо уходить на третий этаж. Там переждем у соседей. Федя, бери бабушку Машу на руки из ее инвалидного кресла, и всем наверх! – уже командным тоном закончил он.

– Какой ужас! Бедные дети! Несчастная мать! – сказала Весна Закатова. – Нет горя большего, чем материнское! – и приложила платок к глазам.

– Что делать, милая! Забирайте, прошу вас, закуски со стола. Нельзя же сесть соседям на шею, пока вода спадет, – беспокоилась хозяйка дома, прикованная к креслу на колесах после перенесенного недавно инсульта.

Атлетически сложенный белокурый внук взял ее на руки. Свет совсем погас.

– Свечи, свечи, – распоряжалась бабушка. – Надя, Владенька, найдите их на кухне в шкафу. Подсвечники у адмирала в кабинете возьмите.

Моряки понесли зажженные свечи и осветили всем путь, выходя из квартиры.

– Босиком, в холодной воде? Я непременно простужусь. А мне петь!

– До завтра еще много воды притечет, – заметил Николай.

Вскоре все столпились у дверей квартиры третьего этажа.

На ступенях пройденной лестницы остались мокрые следы.

Сначала позвонили, но вспомнили, что электричества нет, стали стучать.

Долго никто не отзывался. Потом послышался старушечий голос:

– Кто там ломится? Я в милицию позвоню!

– Откройте, это я, Иль Сергей Александрович, ваш нижний сосед. Вода до нас добралась. Нам бы переждать.

– Хозяева спать легли. Открывать не приказано, – ответила старушка.

– Вот это да! – пробасил адмирал. – Людская взаимопомощь! Попробуем квартиру напротив. С ними я меньше знаком, ну да свет не без добрых людей.

Но вторая дверь не отзывалась ни на стук, ни на призывные крики.

– Ну что ж, – решил адмирал. – Коли нас здесь принять не хотят, подняться нам придется, если не по реям на грот–мачту, то просто на чердак! – бодрым басом он старался поддержать всех.

Моряки взобрались первыми, принимая на руки и Федя бабушку.

– А здесь даже уютно! – воскликнула Весна Закатова. Она последней вслед за адмиралом поднялась по крутой, вроде пожарной, лестнице в чердачное помещение. – Смотрите, сколько пусть ветхой, но мебели! И кресло есть для Марии Николаевны, и стол, правда на трех ножках, но мужчины найдут что–нибудь подставить. Можно разложить наш провиант.

– Неизвестно, на какой срок, – пробасил адмирал. – Паек объявляю голодный.

– Мы будем по очереди дежурить на крыше. Тут через слуховое окно ход есть. Я – первый, – заявил Николай.

– Быть может, катер раньше пришлют, – с надеждой предположил Юра.

– Я приказал не раньше двух суток, а позже можно.

– Позвольте мне, – предложил Муромцев. – Я – сибиряк. Ни ветер, ни холод меня не возьмут. Из таежных охотников мы. И ночью вижу чуть похуже, чем днем.

– Нет–нет, Платон Никандрович! Вам это не по возрасту и рангу. Наверх – дорогу молодым! Мы с капитан–лейтенантом будем там вахту нести.

– Но сколько здесь пыли вековой! – продолжала Весна Закатова, найдя где–то тряпку и наводя относительную чистоту. – Неизвестно, как долго нам тут ждать у моря погоды. Несчастная мать у меня в глазах стоит…

– Уверен, на корабле догадаются послать пораньше катер за своим адмиралом, – решил Юрий.

– Если там свыше не объявлена боевая готовность, – поправил Николай.

– Готовность? К чему? – Хотя «от них» станется, – вступил адмирал. – Как мы от воды уходили на другой этаж к закрытым дверям, так и население затопляемых земель соседних стран может устремиться к государственным границам, и флоту как бы не пришлось их охранять…

– Как? Война? – испуганно спросила устроенная в старинное кресло Мария Николаевна.

– Я имею в виду только возможность, – успокоил ее адмирал.

Свечи из экономии пришлось погасить. Свет сумрачного утра, проникая через слуховое окно, едва освещал чердак, а когда через него пролезал моряк, сменяющий другого, то все вокруг погружалось в темноту.

Днем стало чуть светлее. Кончались сутки «водяного плена».

Вернувшийся «с вахты» Николай доложил адмиралу:

– Дело скверно, Сергей Александрович. Лодка спасателей прошла мимо, не обращая внимания на сигналы одинокого человека, взяла группу людей с крыши соседнего дома.

– Что ж, придется всем выбираться на крышу. Как там? Очень холодно?

– Да уж не сауна, – ответил адмиралу Николай. Хотели женщин оставить на чердаке, но все трое запротестовали. И на вторые сутки наводнения вся адмиральская семья и его гости выбрались на крышу.

Сидели кучно, прижавшись друг к другу. Мария Николаевна опиралась спиной на дымовую трубу былых печей и каминов.

Изредка проплывали переполненные спасенными лодки, не в состоянии помочь всем бедствующим.

Муромцев нервничал, выходил из себя. Как можно равнодушно проплывать мимо, даже не пообещав вернуться.

Напрасно он напрягал голос, требуя немедленной помощи.

А где–то в душе корил самого себя. «Взываешь о спасении, а вроде сам и подписал приговор человеку, который хотел спасти не только группу людей на крыше, а планету от всемирного потопа. Но это ведь только сон, жуткий, но сон», – утешал он сам себя.

Но тягостное настроение, охватившее всех, он ощутил тяжестью на сердце. И удивлялся олимпийскому спокойствию Наза Веца. Впрочем, он из параллельного мира и знает все, как будет, что случится! Вернее, давно у них случилось…

Спустившаяся тьма казалась непереносимой, люди падали духом. Ко всему прочему прибавилось ощущение голода. Закуски кончились еще вчера.

В гнетущей тишине раздался голос Нади:

– Я очень попрошу вас, Юрий, убрать руку с моего колена.

– Красавица моя! – воскликнул Юрий. – Так ведь оно у вас голенькое и ледяное. Я погреть хотел.

– Федя, поменяйся со мною местами. Защитой мне будешь.

Всем стало неловко, но молодой моряк стал насвистывать веселую мелодию.

Тогда в темноте прозвучал четкий, поставленный голос Весны Закатовой:

– Беда, когда люди заменяют высокие чувства острыми ощущениями.

Наступило напряженное молчание. Его нарушил тот же Юрий:

– А что это за высокие чувства? Любовь, что ли?

– Я вам сейчас прочту одно свое стихотворение про это.

– Просим вас, Вешенька, просим, – произнесла Мария Николаевна.

Весна Закатова встала как бы перед большой аудиторией, стараясь удержаться на покатой крыше.

Тучи раздернуло, и стало немного светлее. Ее фигура четко выделялась на светлеющем небе. Она начала с большим чувством:

– «ТЫ НЕ ПОМНИШЬ

 
Ты не помнишь!
Ничего не помнишь!
Ни тех мест укромных,
Ни всего, что сон лишь…
 
 
Нежный запах мяты
От травы примятой.
Быть твоею частью —
Счастье, счастье! Счастье!
 
 
Мы бежим к реке…
Я держу в руке
Милый твой букет.
 
 
Вещих незабудок
Вечно не забуду!
 
 
Ты ж… не помнишь!»
 

Голос ее оборвался на этой горестной ноте любви и упрека.

Слушатели рукоплескали, словно сидели не на крыше, а в театре.

– Это про вас, Юрий, – совсем другим, жестким и холодным тоном сказала поэтесса.

– Ну уж и про меня! – запротестовал моряк. – У меня память хорошая. Я все телефоны наизусть помню.

– Это прелестно, Вешенька! – вмешалась Мария Николаевна. – Так тонко и в то же время страстно. Сама жизнь звучит! Это ведь на музыку Скрябина, правда, Вешенька?

– Да, на его Пятую прелюдию. Это поют.

– Чудесно! Ты бы еще, Вешенька, прочитала нам про любовь.

– И то верно, – подтвердил адмирал. – Падать можно, но только не духом, как сказал, не помню какой, мудрец. Прочитайте, звезда наша! Нам сейчас о любви, а значит, о жизни ой как услышать надо!

– Хорошо, я прочту, чтобы легче нам стало. Это стихотворение про меня, когда я была безумно влюблена в шестнадцать лет.

– И кто же он, кому так повезло? – спросил адмирал.

– Владь Иль, Герой Земли, космонавт. Он был на двадцать пять лет старше меня и не заметил тоненькой девчонки, а она воображала, что не может существовать без него. Это одно из первых моих стихотворений, я назвала его «ЛИШЬ ДЛЯ МЕНЯ»,– поэтесса, как бы превратясь в юную девушку, даже более высоким голосом начала читать:

 
«Нет рек без берега.
Нет жара без огня.
Без корня дерева
И без тебя меня.
 
 
Нет без тебя меня.
Как роз без запаха.
Как нет рожденья дня
С зарей на западе.
 
 
Порой мне кажется:
Застыну камнем я,
Пока не скажешь сам.
Что ты лишь для меня.
 
 
Что ты лишь для меня
Судьбой намечено.
Сердечным пламенем
Дано навечно мне!»
 

– К сожалению, он, которому был сорок один год, готовился к выборам в президенты и был верен утраченной при космическом подвиге своей любимой Лине Армст. До самой своей трагической гибели регулярно летал на мыс Канаверал, принося цветы к ее прекрасному памятнику.

Муромцев передернул плечами: «Опять этот Иль, космонавт и президент! Он сведет с ума в этом кошмаре. Когда ж тому конец?»

Наза Вец внимательно смотрел на него, видимо, понимал, что творится у генерала в душе.

– Это тоже ведь на музыку? – спросила Мария Николаевна.

– Шопен. Восьмая прелюдия, – ответила поэтесса.

– Да, – вздохнула Мария Николаевна. – Это не наркотические ритмы недавнего прошлого. Музыка девятнадцатого века – музыка чувств!

– Простите, стихи вас взволновали? – обратился к ней Наза Вец. – У вас недавно был инсульт?

– Да, профессор. А что?

– Поверьте, это излечимо. Позвольте только вам помочь.

– Мне, право, неловко, профессор. Вы у нас в гостях.

– Вам помощь оказать не трудно. Я чудо–поэтессе помогу вас взволновать еще сильнее и нервы до конца напрячь.

– И Наза Вец сделал несколько пассов перед больной:

– Попробуйте, прошу вас, встать. Я помогу. Возьмите руку.

Мария Николаевна повиновалась и, держась за Наза Веца, приподнялась и… встала на ноги. Себе не веря, вскрикнула от радости:

– Это же чудо! Смотрите, чудо!

– Стихов пленительная сила. Волненье я помог разжечь. Оно для вас подобно шоку.

– Ну чудеса! И гость – волшебник, к нам посланный стихией, – говорил обрадованный адмирал, обнимая старца.

Весна Закатова целовала счастливую женщину:

– Я всегда хотела верить в чудеса! И верила в добрых волшебников. Говорят, беда не приходит одна. А я говорю, что волшебство не может быть одиноким. Ждите его. ждите! Оно придет.

И словно в ответ на эти ободряющие слова поэтессы волшебно засигналила карманная рация адмирала.

Радист корабля вызывал его и доложил, что Кронштадт затоплен. Моряки, как приказал адмирал, завершают оказание помощи. Все корабли на плаву и получили приказ сверху о высшей степени боевой готовности.

– Какая еще готовность? – гулко ворчал бас. – Я сам отдал приказ оказания помощи бедствующим во время наводнения, а не к стрельбе! Ужель и впрямь перед беглецами границу закрывать?

Теперь все стали ждать катера, который выслан на Литейный, хотя ни в одной лоции такой протоки Невы не значилось.

И время потянулось мучительно. Лишь под утро Юрий первым заметил огни и крикнул:

– Вижу прожектор, конечно, с катера, что идет за нами.

Действительно, это оказался катер, который путешествовал по петербургским улицам.

Луч прожектора нащупал группу адмирала, и моряки на катере, очевидно, узнали его.

Катер пришвартовался на уровне третьего этажа под крышей дома. Снизу забросили линь, моряки вверху подхватили его и вытащили веревочную лестницу.

– Мы–то спустимся, – сказал Николай. – А Марию Николаевну на канате придется. Петлю сделаем.

– Да я ничего теперь. Сама попробую. Спасибо профессору, – говорила жена адмирала.

Трудность выдалась с Надей, она никак не хотела спускаться вслед за молодым моряком, требуя пропустить ее первой.

– Вот какая храбрость! – восхитился Николай.

– Напротив, я трусиха и боюсь нескромных взглядов. Николай так посмотрел на Юрия, что тот потупился:

– Да я не догадайся бы взглянуть вверх.

– У нас с тобой еще будет разговор. Морской. Где верх, а где низ! – пообещал Николай.

Начинало светать. Тучи раздернуло. Ветер теперь был на пользу.

Катер плыл между домами.

Адмирал приказал подбирать с крыш затопленных домов людей, взывающих о помощи.

Вскоре на палубе люди стояли тесно плечо к плечу, и усатый старшина, командовавший катером, обратился к Сергею Александровичу:

– Так что, ваше адмиральство! Больше взять на борт никого невозможно, перевернемся, утопленников добавим, – и он кивнул на воду впереди катера.

То, что увидел адмирал и все сопровождавшие его люди, могло потрясти кого угодно.

Навстречу катеру надвигались, как недавно по воде льдины, вспухшие, два дня пробыв под водой, утопленники.

То в одиночку, то сталкиваясь друг с другом, как живые, чтобы отпрянуть в страхе или омерзении. Женщины, старики, дети…

Некоторые плыли лицом вверх, другие смотрели вглубь, словно хотели снова нырнуть. Кто скрюченный, кто вытянутый. Если целое кладбище разрыть, подняв всех неразложившихся мертвецов, и пустить их вплавь, то получилось бы это жуткое зрелище.

Катер вынужден был порой расталкивать их, и они шевелились. Наде стало дурно, и Весна Закатова отхаживала ее.

– Так что ни дать ни взять не ледоход, а трупоход, – заключил старшина.

Муромцев в оцепенении, которое охватывает человека только в кошмаре, не в силах двинуться с места, зажатый в толпе, расширенными глазами смотрел на этот поток мертвецов. Они утонули потому, что он или его двойник–предшественник своей подписью устранил человека, способного это предотвратить! Впрочем, подписи он еще не поставил. Скорее бы проснуться! Неспроста внушил ему неведомый старец этот сон! А может быть, и не внушил, а заставил самого перенести на самом деле весь этот ужас?..

Люди на крышах тщетно взывали о помощи. Адмирал зычно кричал в мегафон, взятый у старшины:

– Помощь пришлем с корабля! Потерпите братцы. Вас не забудем!

Новая неожиданность встретила катер, когда он почти достиг уже Невы, выйдя из улиц–протоков.

Горел дом, его верхние этажи. Этот пожар во время наводнения выглядел так же невероятно, как и страшно.

Из дымящегося окна высовывались двое людей, крича и махая руками.

– Старшина! – скомандовал адмирал. – Взять бедняг на борт.

– Никак невозможно, ваше адмиральство! Двоих возьмем, остальным каюк!

– Тогда позвольте мне, адмирал, уступить свое место, – неожиданно предложил Муромцев и только потом подумал: «Все равно ведь проснусь!»

– Мы сойдем вместе, – поддержал его Наза Вец.