Текст книги "Ступени Нострадамуса"

Автор книги: Александр Казанцев

Александр был без щита, но успел коротким мечом отбить неожиданный удар так, что секира вылетела у перса из рук.

Тот выхватил меч.

Буцефал, храпя, встал на дыбы и передними копытами бил персидского коня по гривастой голове.

Всадники сражались мечами.

Могуч был противник Александра. Удар его меча пробил латы, и разорванная туника обагрилась царскою кровью.

Военачальники спешили на помощь, но царь властным жестом руки остановил их.

Никто не вправе вмешиваться в единоборство! Не допустил царь царей, чтобы лишь числом своих воинов одолеть врага. Никто в его войске не владел мечом так, как Александр, не было такого и у персов. Вскоре былой их начальник, прославленный отвагой и силой, все же свалился с коня и лежал на земле бездыханный.

Александр спокойным шагом направил Буцефала к шатру, украшенному золотой вязыо.

Увидев пытавшуюся вжаться в землю нагую гетеру, в испуге прикрывшую голову травой, царь беззлобно рассмеялся.

Он спешился, отдав поводья подоспевшему воину, и сказал:

– В шатер приведите мне старца. Богами он послан сюда.

Прикрывал царя сзади алый плащ, а туника, прорванная на груди, цветом начала сравниваться с ним.

Александр сел в шатре на походное ложе и оперся руками о стол.

В палатку вошел старец, высокий, подтянутый.

Царь поднял на него глаза и произнес:

– Шпиона думал растоптать, а возношу хвалу Олимпу. Готов беседовать с тобой, как если бы был ты Сократом.

– Сначала рану залечу. Кровь потерять тебе опасно.

– Посланцу Богов все доступно, – усмехнулся Александр.

– Тому я обучен как каждый. Таков в нашем мире закон.

Юноша – воин, из числа приближенных к царю, помог ему освободиться от лат и туники.

Старец склонился к ране, стал что – то шептать. И кровь остановилась, запеклась.

– Еще один шрам на груди, – закончив, проговорил он.

– Но на спине их не увидишь, – заметил ему Александр.

– Спины твоей враги не знают, – с улыбкой подтвердил старец, садясь на пододвинутый юношей походный стул.

– Богам на Олимпе ты служишь иль сам олимпийский ты Бог? – спросил его Александр.

– Прекрасны все Боги Олимпа! Я песни о них изучал.

– Так разве не их ты посланец?

– Олимпа Богов ты всех чтишь, хоть никому к ним не подняться, Аида с подземною Летой, где души на лодке скользят. Учти же теперь, что скажу я. В ушедшем вдаль мире моем – глубокая мудрость людей. Младенцы для них вы, решая все споры войной.

– Элладе защитою – море. Богам же Олимпа – гора. Какая защита у мудрых? Как сможешь мне все объяснить.

– Миры те рядом, хоть незримы, будто пергамента листки. И летопись на них одна. Но на твоем – ее начало. А на моем – уже к концу. Не виден с первых строк финал, с листа ж на лист не перейти.

– Но ты сумел же это сделать? – прервал старца Александр.

Нужна особая здесь сила, чтоб меж пергаментов пройти. Угасла в вас она давно уж. Но пращуры из мира в мир переходить могли свободно. И нашей наукой разгадан тех предков загадочный путь. В Пространстве летит колесница. На ней я доставлен к тебе.

Александр наморщил лоб. Ему, свято верящему в Богов Олимпа и связанные с ними чудеса, не так уж трудно было представить все, что говорил старик.

– Поверить мне было бы легче, что Бог ты сам иль полубог, что мне принес благословенье с Олимпа облачных высот. Шатер золотой я поставлю, отдам боевого коня, – воскликнул Александр. – Хоть царь я царей, но лишь смертный. И только над ними парю.

– Поверь, не нужен мне шатер. Что власть дает над полумиром? Об этом лучше мне скажи.

– Тогда о тяжести спроси, что я взвалил себе на плечи.

– Да, тяжесть эта не легка, и с персом бой тому свидетель. Империя так велика, что ты не можешь быть уверен, что все тебе покорны. Раз пастухи пока бунтуют, восстанет завтра прежний царь.

– Нет в мире по силе мне равных! То знают все по самый Ганг.

– Да, поединок с персом твой сомнений в этом не оставил.

– Он был достойнейший противник и в честном поединке пал.

– Ты задыхаешься от славы. И чтишь себя сильнее всех.

– Другое у тебя суждение?

– Суждение есть, воитель смелый… Ты обнажаешь свою руку, а там пристроился комар.

Александр ударил себя по руке.

– Успел напиться царской крови, пока я говорил с тобой. Не унесет ее далеко!

– Ее размазал вместе с ним, и, значит, ты его сильней?

Александр недоуменно посмотрел на странного гостя:

– Ты, старец, хочешь мне сказать, что царь царей слабее мрази?

– Нет. Просто ты не знаешь, воин, как ядовит такой укус.

– Ты, может быть, и полубог, но в «здравом смысле» смертным уступаешь.

– Боюсь, ты одурманен властью. Скажи, зачем она тебе?

В шатер вошла гиена. Шерсть на хребте у нее вздыбилась. Александр ласково позвал ее:

– Пойди ко мне сюда, Андра!

В завоеванном Александром Египте издревле повелось держать во дворах вместо собак прирученных гиен. И в знак покорности египтяне преподнесли завоевателю щенка гиены. Он вырос, превратясь в грозного зверя, безмерно преданного своему хозяину. Гиена сопровождала Александра во всех походах и сейчас блаженно нежилась, ощущая его руку на своем жест ком загривке.

Но едва он опустил руку, гиена встала и направилась к незнакомцу, и шерсть на ней опять вздыбилась. Она приблизилась к старцу, пытливо понюхала его и оскалила зубы. Но тот был спокоен и не шелохнулся.

Зверь удовлетворенно отошел и лег у ног хозяина, поло жив морду на скрещенные передние лапы.

– Защитник грозный у царя! Пожалуй, пары воинов стоит, – заметил старец.

– Я сам телохранитель свой! Ничья спина щитом не служит!

– Я знаю – первый воин ты и славы яркой стал достоин. Но все ж, зачем тебе она?

– Поверь мне, старец – полубог, была б она совсем излишней, когда бы не имела цели.

– Заветная, должно быть, цель?

Царь встал и сделал несколько шагов. Гиена, как привязанная, шла у его ноги, скосив глаза на старца.

– Скажи, звучит как твое имя?

– Для эллинов совсем не трудно. Историк давний Наза Вец. Так какова же цель твоя, чему твой меч так славно служит?

– Мне краткий миг славы дороже, чем пусть долголетний покой. За то, что неведом мне страх, отважным считают меня. За долголетье покоя прости. Тебя не хотел я обидеть.

– Тебя ведет исход сраженья, меня – судьба людей Земли.

– Менять чтобы судьбы народов, над ними иметь надо власть.

– Но власть всегда влечет коварство, измену, подлости и лесть.

– Карать за это буду круто. Рука пока еще сильна. Все то, что ты перечисляешь, – все комариный лишь укус.

– Владычество над полумиром?..

– Не только мечом я владею. Я жизнь простую познавал. Повсюду цветет себялюбье, и низостью вся власть полна. Продажность, алчность, лесть и зависть… Тупых глупцов смешная спесь. Рождаются уже врагами. И жадностью сытый богат…

Александр увлекся, поднялся с ложа и стал говорить словно перед большой толпой на площади:

– Кому нужна такая жизнь? Хочу я мир другим увидеть! И Царство Света всем создать. Сперва я покорю полмира! И станет там царить ЗАКОН! Он выше будет положенья, что занял в мире человек. И, если буду я виновен, то сам готов пойти под суд! Убьешь – сам выпьешь чашу яда. Обман, измена – будешь раб. Любая ссора – оба в рабство. И преступленьям, оскорбленьям положен будет тем конец!

Слушатель у Александра, при всей его пылкости речи, был всего один, но тот, при имени которого народы трепетали, продолжал:

– В моем едином Царстве Света не будет варваров и смут. Как эллины, там все культурны. Поэт, ваятель и мыслитель займут достойные места.

– А рабство как? Его ты терпишь? – спросил Наза Вец.

Александр помрачнел, задумался и, выпрямившись, возвестил:

– Раб – тот нарушитель закона, неволю кто сам заслужил.

– Прекрасен в замыслах твой мир, хоть на насилии построен.

– Но слаб, как дитя, человек, послушный одной только силе. И без вождя сойдет с пути. И должен каждый ясно знать: невольнический рынок рядом. Работы в Царстве будет много, и без рабов не обойтись! Дворцы, поля, каналы, храмы…

– Рабом себя представить можешь?

– В бою могу я быть убитым, но никогда не взятым в плен!

– Цель светозарная твоя. На благо всем она сбылась бы?

– Не может по – другому быть! Царя царей всесильна воля.

– А стал бы ты царем Земли, когда бы ей грозила гибель?

– Зачем Богам губить Олимп? Бессмертным тоже нужно место для их сверкающих дворцов на снежных склонах и обрывах, для колесниц в полет разбега и для крылатых их коней. И люди смертные не лишни, чтоб в храмах жертвы приносить и в честь Богов творить шедевры.

– А если гибель всей Земли?

– Богам раз такое угодно, то царь Земли погибнет с ней.

– Не ждал такого я ответа! Ты смел и мудр не по летам, а голову готов склонить как под секирой палача. Но почему, скажи, услышав имя того, кто мудрость дал тебе, ты разразился бурей гнева?

Александр вспыхнул весь, глаза его сверкнули, рука коснулась короткого меча.

– Конечно, я вспыльчив не в меру. Досадная слабость моя. Причину того раздраженья тебе, полубогу, понять.

Царь позвал юношу, состоящего при нем:

– Пойди откопай ту шкатулку, что привез Эллады гонец. Попал он под коней копыта…

– …погиб велением твоим? – наивно добавил юноша.

Александр побледнел от ярости:

– Я не просил предположенья возможной участи твоей…

Испуганный юноша выбежал из шатра.

Наза Вец вспомнил промчавшийся через лагерь табун лошадей.

– Ты этим пригрозил и мне, – не побоялся он напомнить Александру.

– Не просто то была угроза. Спасен полетом колесницы и предупреждением твоим.

– Гонец тогда погиб случайно? – с надеждой, словно не слышал слов юноши, спросил старец.

– Все в жизни – лишь случай, – загадочно произнес философ – царь.

Наза Вец насторожился. Гиена, как ему показалось, зло смотрела на него. Он подумал, что ждут его «клыки или коней копыта…»?

Юноша вернулся, неся в руках бронзовую шкатулку с крышкой, украшенной перламутровой резьбой, изображавшей Геракла в первом его подвиге, побеждающего Немийского льва.

Царь взял из рук юноши шкатулку:

– Прочь выйди. Смотри, чтоб к шатру никто подойти не посмел бы!

Юноша исчез.

Царь протянул шкатулку Наза Вецу:

Открой, посмотри злой «подарок».

– Что это? – спросил Наза Вец, открывая тяжелую крышку. – Какое – то копыто?

– Тупого упрямца осла. Шкатулку прислал сам Аристотель воспитаннику своему. Придумал старик оскорбленье: чтоб мне из копыта пить яд.

– Он мудрость передал тебе. Что значит это подношенье?

– Прочтешь под копытом в шкатулке.

Наза Вец вынул из шкатулки копыто и осторожно положил его на пол. Гиена тотчас подошла, понюхала его и неожиданно завыла. Вой ее продирал по коже.

– Что с ней? – удивился Наза Вец. – Почуяла, должно быть?

– Цикута, видно, не по вкусу, – усмехнулся Александр.

Наза Вец развернул лежащее в шкатулке послание. Александр вырвал его из рук старца:

– Прочесть хочу сам я сам пергамент, как «благодарный ученик».

Он стал читать, подчеркивая особо неприятные ему места:

 
Царств многих покоритель, мой ученик, царь Александр!
Дар – наставление прими, мое, философа, проклятье!
Воины правы, когда детей и дом свой защищают.
А пепел городов – то гнусный след войны неправой.
Храм сжечь, дворец разрушить – военная какая слава?
Честь полководца позабыв, своим дозволил воинам
Грабить, жечь и убивать, за доблесть выдавая похоть.
Кровь проливать разбоем… Преступный вождь – не воин!
Так приговор звучит тебе, что вынес Аристотель.
Суд над собою соверши. Пей свой позор в копыте.
 

Наза Вец видел, в какую ярость приходил по мере чтения Александр:

– Он выжил, старик, из ума! «Все вечно в мире, неизменно» – так мыслить учил он меня! Нашел я мир горький, другой, какого не знал Аристотель. А в войнах что смыслит философ? Людей как направить на смерть? Не взять крепостей никаких, когда не маячит награда. Лишь чтобы потом порезвиться, рискуют в бою головой. В поход не возьмешь всех трофеев. В кострах превратится все в дым. Обласканным женщинам надо в храм жертвы Богам приносить за эллинов свежую кровь, что даст им в потомстве героев, поэтов, ваятелей, зодчих. До нас чтоб подняться смогли. Что скажешь теперь?

Наза Вец чувствовал на себе вопрошающий взгляд царя и ответил спокойно, твердо:

– Скажу, что прав твой воспитатель, хоть не привил добра без призрака пустой мечты. Царство Света – лишь мираж. И пусть суров твой Аристотель, прислав тебе копыто с ядом, но все же я скажу – он прав. Ты заслужил посланье это.

– Глупец, маразматик ты старый! – взорвался царь. – Как смел ты мне так говорить? Заслужена пытка и смерть? Но царскую милость цени: пей яд из копыта, чтоб Андре не рвать тебя на куски.

– Не думай ты, македонянин, что сможешь так меня забыть. Все преступления твои себя напомнят.

– Навеки замолкнешь ты скоро, – в бешенстве закричал Александр.

Он приказал гиене:

– Андра, возьми его, грызи!

Гиена одним прыжком оказалась на груди Наза Веца. Он был так высок, что до горла его она не достала. Наза Вец одной рукой прижал к себе гиену, а другой бросил копыто на пол. Вязкая жидкость растеклась по земле, источая тонкий аромат.

Александр выхватил меч:

– Разделаюсь я сам с тобою!

Но Наза Вец с прижатой к его груди гиеной стал на глазах пораженного завоевателя растворяться в воздухе (переходя в другое измерение).

Александр, конечно, такого и предположить не мог. Для него старец и гиена просто исчезли. Царь воскликнул:

– То светлый наш Бог Аполлон! В обличий старца явился. Оракулов, пифий защитник, пришел прорицатель ко мне и предвещал мне… комара…

На крик юноша – воин вбежал в шатер царя. Тот встретил его сурово:

– Эллады гонца ты припомнил? Прими наказанье…

Испуганный мальчик рухнул на колени, угодив прямо в лужу разлившейся цикуты:

– О, царь! Прости мою оплошность. Я буду землю есть, виновный…

Сгребая руками землю, он стал засовывать ее себе в рот.

– Несчастный, что ты делаешь! – пытался остановить его Александр…

Сокрушенно наблюдал он за действием предназначенного ему яда. Сначала у мальчика отнялись ноги, потом отмирание поднималось все выше, пока холод не остановил его юное сердце.

– Наказан я, бог Аполлон! Пусть с ядом больше нет копыта, но есть посланье мудреца. Оно послужит мне звездою!

К вечеру Александр почувствовал озноб. Он накрылся все ми шкурами, которые могли собрать для него в лагере, но его продолжала бить лихорадка. Наутро он горел в жару и приближенные, прислушиваясь к непонятным словам его бреда, никак не могли догадаться, что говорит он про комара, который будто единственный, кто сильнее его.

На следующий день похудевший, но бодрый Александр вышел из шатра и потребовал подать ему коня.

Привели верного его Буцефала.

Полководец объехал на нем лагерь, хмуро всматриваясь в лица воинов. Он пытался понять, не распространились ли слухи о всем случившемся в шатре и о его болезни. К счастью, она от него отступила. Александр снова был здоров, могуч и полон замыслов, которые непременно бы осуществил, если бы… Если бы вечером не повторился опять все тот же приступ лихорадки, который его мучил накануне…

Так продолжалось долго.

Впоследствии, спустя тысячелетия, медики определили, что за болезнь погубила царя царей. Это была МАЛЯРИЯ,разносчиками которой являются комары…

Все же комар оказался сильнее завоевателя полумира. Александр умер близ основанной им столицы в расцвете лет, небывалой славы, гремевшей тысячелетия, и незавершенных дел…

Комариное царство на болотах в окрестностях Вавилона было единственным, не покорившимся царю царей.

Новелла третья. Моисей и плотник

 
Рубил бороды, головы, мачты.
Русь поднял, как коня, на дыбы.
Любил пляски, веселье, был счастлив,
Что стране выход к морю добыл.
 

Нострадамус. Центурии, VII, 71.

Перевод Наза Веца

На арочном мосту через канал стоял очень старый высокий человек, задумчиво глядя на отражения домов в довольно мутной воде.

Дома в три – четыре этажа теснились один к другому, отличаясь цветом стен, но все с одинаковыми остроконечными крышами и узенькими окнами.

Два дюжих молодца остановились на краю моста, разглядывая старца, его выразительное, изборожденное морщинами лицо, длинную седую бороду и пышные белые волосы. Ветер трепал их, создавая впечатление ореола вокруг величественно поднятой головы.

– Тот самый, другого такого не сыскать! – сказал один другому.

– Как будто бы нарочно нам с тобой попался.

– Попробуем уговорить, – предложил первый.

– А будет упираться, приведем! – решил другой, постарше.

Они подошли к старцу и вежливо поздоровались с ним.

– Любуетесь, ваше преосвященство? – спросил парень.

– Я не служитель Божий, дети.

– Но сутана ваша так нарядна.

– Всего лишь только старый плащ.

– Могли бы обновить его и выбрать не серебряный, а золотой.

– Мне это будет не по средствам.

– Учитель наш заплатит вам изрядно. Ему нужна подобная натура.

– Кому понадобился я?

– Ученику самого Рембрандта ван Рейна. Он пишет дивное полотно.

– Да, по заказу Церкви, – подхватил другой парень, – Моисей идет после свидания с Богом, несет скрижали с десятью заповедью людям. А вы – ну, вылитый Моисей. Учитель вас напишет всем на диво!

– Художнику хочу успеха, но времени мне не найти.

– Вам серебро не нужно, поярче, чем ваш плащ?

– Мне нужно лишь дойти до верфи, где строят чудо – корабли, но как пройти туда, не знаю. У вас дорогу я спрошу.

– Дорога с нами только к мастерской ученика ван Рейна.

– Туда я с вами не пойду, и я сказал уже об этом.

– Учитель никогда нам не простит, ежели мы упустим подобную натуру! – воскликнул тот, что был моложе, толще и румяней.

– Да разве мало стариков в Голландии, людьми богатой?

– Старики, да не те! – хитро сказал парень постарше и повыше ростом. – Ведь Моисей не только с горы скрижали приволок, но и народ свой повел за собой.

– К Земле обетованной, – добавил другой парень.

– Уж нам – то верить можно. Ведь и мы, ученики, вас, Моисея, тоже будем рисовать.

– Друзья мои, напрасны споры. Дорогу к верфи сам найду.

– Нет, погоди! По – нашему ты говоришь уж больно складно слагая строчки и, видно, из другой страны, наш голландский нрав не знаешь. Упорны мы, почтенный дед. В труде и в сраженье, да и в решенье. Так что придется вам идти все же к мастерской! – заявил старший.

С этими словами оба парня подхватили старца под руки.

– Не упирайся, дед, как бы руку не сломать!

– И два дюжих парня потащили глубокого старика по мосту навстречу шумной гурьбе веселых людей, один из которых на голову возвышался над всеми.

– Что за кавардасия? – воскликнул тот. – Два любящих внука тащат деда в баню?

– Проходи мимо, прохожий. У нас свои дела.

– А мы спросим старца, какие у вас тут дела?

– Это Моисей, поймите. Он должен позировать великому художнику, а мы – его помощники.

– Моисей? Вас правда так зовут? – обратился высокий прохожий к старцу.

– Я шел на верфь, чтоб там увидеть плотника Питера Михайлова.

– А я и есть тот плотник, можете смотреть. А парни пусть отпустят старика.

– Он наш натурщик. Вы не имеете права здесь приказывать. Тут не Московия! – заартачился старший из молодых людей.

– Я тебе покажу, где Голландия! – надвинулся на него Михайлов.

– Голландия здесь, – попятился парень.

– А если здесь, то веди себя как европеец, а не как дикарь.

Плотник вплотную подошел к упрямо старательным парням. За поясом у него красовался топор.

– Мы будем жаловаться страже. Иностранец угрожает голландцу топором! – закричал старший.

– Мы пожалуемся бургомистру, – вторил его приятель.

Но старца они отпустили, косясь на заткнутый за пояс топор.

– Я Питер Михайлов из Московии, а вы? Как обращаться к вам?

– Зовусь я Наза Вец.

– Постой, постой! Нос корабля и Жизнь? Такое имя ваше?

– На местных языках звучит так.

– Что кораблю пристало, меня касаемо премного, – заявил плотник. – Так что же вы хотели от меня, «Нос корабля с названьем «ЖИЗНЬ»»?

– Хотел бы я иметь беседу.

– Беседовать пристало за столом, притом с хорошим угощеньем. Дворянские сынки, – обратился он к сопровождающим его людям, – идем в трактир. Я угощаю как на ассамблее. А вас, почтенный, я сочту за гостя.

– Почтенный, возражать опасно, – шепнул старцу один из «дворянских сынков».

– Готов, как пожелает Питер, – согласился старец.

Ученики художника, раздосадованные неудачей, скрылись, а вся ватага Питера Михайлова направилась в ближний трактир с размалеванной вывеской, изображающей морской прибой, разбивающийся о дамбу. Таково и было название трактира – «ДАМБА».

Все уселись за освобожденный трактирщиком стол, к которому придвинули еще один. Толстяк с пышными усами суетился, узнав кого – то в высоком посетителе.

– Итак, любезнейший, по первой чарке? – обратился Михайлов к старцу.

– Простите, Питер, я не пью.

– Когда я пью, то трезвых не люблю! – повысил голос плотник.

– Я из страны такой, поверьте, – убеждал Наза Вец.

– Я понял! Мусульманин! Вам запрещает пить Коран. Но арабы знали только давленый виноград. А о слезе Аллаха не слыхали. Я приглашаю вас в Московию. У нас умеют заставить Аллаха прослезиться. К тому же, верьте мне, что ханы и султаны ту слезу пьют напропалую. У нас за прозрачность зовут ее «вода», «водичка», «водка». Но здесь ее не знают. Пусть пьют ее султаны, а мы поднимем чарку местного вина, вернее ввезенного из Франции прекрасной, где климат благодатен.

– Благодарю за пониманье, – сказал старец, усаживаясь рядом с плотником.

– Зря, отец, вы не пьете. Так с чего же начинать беседу?

– Я росту вашему дивлюсь.

– Чтоб килем вверх все перевернуть, любого роста мало.

– Зачем вам надобно такое?

– Не хуже, чем голландцы, надо быть. А для того мы учимся у них.

– Хотите строить корабли?

– И плавать по морям под парусами! Чтоб ощущать, как ветры люты тебе служат. Водить суда – премудрость бесконечна. Тут математика нужна, чему нас учит Лейбниц, с Ньютоном английским споря, кто из них первый бесконечно малую мышь за хвост ухватил! – И он громко расхохотался. – А спорить – то нечего, потому раньше их обоих франкский математик и поэт Пьер Ферма все это разгадал. Умен мужик. Он Англии объявил войну. Математическую, конечно. Кто раньше прехитрую задачу разрешит: ученые из Франции или англичане. Тому и присудить победу без всяких пушек, ружей, ядер, – и он залпом выпил огромную кружку вина.

– И вам суть спора их понятна?

– Конечно же! Я пробовал решить задачку, да мне не по зубам.

– Мне показалось, что вы плотник.

– О нет, отец мой! Как плотник, я учусь, но шкипером я стану. Когда построим корабли, понадобится шкиперов немало. Я буду первым и смогу по звездам знать, где в океане нахожусь и курс куда держать. К тому же на кораблях должны быть пушки. И надо бы закон полета ядер ведать. Эй, мин херц, трактирщик! Кувшины у тебя дырявые, что ли? Вина совсем не осталось.

Усатый толстяк в кожаном переднике, переваливаясь с ноги на ногу, обнявшись с ним, тащил бочонок вина. Хор восторженных возгласов «дворянских детей» встретил его.

– Эх, жаль, что вы не пьете, мин херц! А то б я вам рассказал, как мы с дворянскими детьми, что математику превозмогают, к Ньютону ездили на острова. Он сам из рыцарского рода, и на щите его, поверьте, герб: на черном поле белый череп с костями, ну, как у пиратов грозных! А ведь он средь знатоков английских первый! Ну, думал, у него узнаю, куда должно лететь ядро. Ведь за яблоком следя, он утвердил законы тяготенья. Так чтоб вы думали, сказал нам лорд? Что эти проблемы его не интересуют! А с Лейбницем все спорят о дифференциальном исчислении, про Ферма забыв. Я б объявил ему по физике войну, да хитрости Ферма мне не хватает! – и он снова оглушительно захохотал.

К пирующим подошел один из посетителей трактира, держа в руках охотничий нож.

– Прошу простить честных людей, – начал он заплетающимся языком. – Среди почтенных иностранцев вижу я еврея – ростовщика. Я знаю Моисея. В Антверпене его ссудная касса была в еврейском квартале, напротив дома великого Рембрандта, пожелавшего поселиться там. И этот подлый Моисей – ростовщик в могилу свел отца. За это я ему обрежу бороду при вас.

Питер Михайлов вскочил и выпрямился во весь свой завидный рост:

– Ошибся ты, приятель. Еврея – ростовщика здесь нет. Со мной пирует иностранец, который и в Антверпене – то не бывал. А ты бывал ли в Роттердаме? Там дом Эразма Роттердамского стоит. В нем как раз про тебя славная написана «Похвала глупости». Слыхал?

– Я в Роттердаме не бывал. А ростовщик с вами увязался. Я его признал и бороду его запомнил. Я только срежу ее в память покойного отца.

– Как бы и сыну покойным не стать, – сказал Михайлов, вынимая из – за пояса топор и кладя его на стол. – А резать бороды – это мой патент. И то, когда та борода боярское лицо как глупость украшает и новое принять мешает.

– Да в драку я совсем не лез… я просто так… Ненавижу ростовщиков, – бормотал пьяненький, пряча свой охотничий нож и пугливо глядя на лежащий на столе топор.

– Я знаю, Питер, что ты царь, царь грозный, дерзкий, неуемный. Решил поднять страну снегов до уровня стран европейских. Скажи, когда ты волей свыше стал бы главою всей Земли, как защитил бы от потопа, от волн морских людей, порты, цветущие поля, низины?

Питер Михайлов покрутил коротенький ус и сказал:

– Смотря откуда шла б угроза. Видно, не с небес. С чего бы там подобной влаге взяться?

– Ты начал б строить корабли, чтоб спасти людей, животных?

– Сохранить надо города, а не самому спасаться на ковчеге, как в древности поповской сделал Ной. Завидный был, должно быть плотник, хотя и стукнуло ему, как пишут, шестьсот лет. Да и спасал свою семью и избранных животных: семь пар чистых и семь пар нечистых. С того, как говорят попы, вся живность на Земле пошла, а сколько пар, никто не знает. Вот я и разумею, каков ковчег тот должен быть, чтоб поместить туда слонов и прочую скотину. Тогда по высшей воле погиб повсюду весь народ. Тебя ж, я думаю, иное занимает. Как во второй раз поступить? Я считаю, что не спасаться на кораблях – ковчегах надо, а отправиться… в трактир.

– Тебе веселье на пиру, а я ведь спрашивал серьезно.

– И я всерьез! Ты выйди из трактира и на него взгляни. Увидишь что? Прибой морской и… ДАМБУ.

– Ты хочешь дамбой города приморья надежно защитить?

– Да, если не от ливня, что будет затоплять все сорок дней и сорок ночей.

– Ты верно угадал причину. Хотя я сам тебе сказал: угроза будет от волны. Волна ж поднимется высоко, когда растают льды в горах и на замерзших океанах.

– Солнце, что ли, разгорится? С чего бы это вдруг?

– Помогут люди неразумно, для нужд своих зажгут костры. И дым от них планету всю закроет. Тогда и станут таять льды.

– Да, дураков на свете много. Чем жечь костры, леса и степи, я уж не знаю, для чего, не лучше ли построить по – голландски побольше ветряков, чтоб от ветров бесплатно получить немало пользы.

– И в этом ты опять же прав, видишь в ветре соперника огню. Скажу тебе, мой плотник Питер, я встретил нужного вождя.

– Ты про меня, почтенный?

– В тебе нашел, кого искал. Я отвезу тебя в такое время, когда приблизится беда, и сможешь ты весь мир спасти. Согласен ль ты пойти со мною?

– Нет, старец, только не сейчас! Мне надобно дела закончить, поднять Московию на дыбы. Так что заезжай за мной туда зимой и разрешим с тобою на пиру все замыслы твои.

Старик поднялся из – за стола и торжественно произнес:

– Итак, в Московию приду, но не к тебе, а за тобой!

В общем гуле, стоявшем в трактире, никто, пожалуй, не разобрал, о чем говорил плотник со старцем, тем более что они переходили в беседе с одного языка на другой.

– Чтоб не замерз, тебе я шубу подарю, с царского плеча! И угощу не так, как в этой «Дамбе»! Из двух начал огня и ветра я выбираю Ветер!

Видя, что Наза Вец уходит, Питер Михайлов поднял кружку, полную вина:

– На посошок, любезный! Ты не пьешь, так все мы выпьем за тебя!

Дворянские дети трижды прокричали: «Ура!» Старец вышел из трактира в безлюдную темноту улицы. Оглядевшись вокруг и никого не заметив, он растворился в воздухе, переходя в другое измерение.

В серой мгле между мирами, где нет ни времени, ни протяженности, он дал сигнал приборчиком, висевшим на цепочке у него на шее. Он знал, что времени между мирами нет. Призванный им исследовательский зонд мгновенно появился перед ним.

Открылся люк, в нем показался робот с треугольной головой. По сброшенной лесенке старец поднялся в уютную, ярко освещенную кабину. Подойдя к загадочным приборам, ом стал вычислять, где перейти в соседний мир, попав в Московию зимой.

Шел снег. Дорога вилась между деревьями, заснеженными, как в сказке. Ветви лиственных облепило белым пухом, а ели тянули к дороге белые мягкие лапы.

Княжеский возок на полозьях катил по исчезающей от снегопада колее. Как и подобало первому вельможе государства запряжен был возок двумя тройками подобранных по масти лошадей, с ездовым верхом на первой левой пристяжной. Катил он в полной тишине, даже полозья не скрипели. Чуть похрапывали кони на бегу. Они шли резво, словно не осталось позади сорок верст от усадьбы князей Голицыных. А сам князь Василий Васильевич сидел в возке один, хотя, бывало, обнимался здесь с самой царевной Софьей, которая выбрала его, сорокалетнего красавца, самого нарядного из всех бояр, хотя сама была мужиковата, широкобедренна, с глазами навыкате. Приблизила к себе его, став правительницей при младших двух царях Иване и Петре. Немало в том помог этот ее фаворит, когда бояре провозгласили царем Петра, мальчонку десяти от роду лет, что от второго брака сын царя Алексея Михайловича с боярыней Нарышкиной. А бояре Милославские так дела оставить не хотели, их партия уступать Нарышкиным не собиралась, и шестнадцатилетний, но слабый и болезненный царевич Иван сел рядом с братом Петром на отчий трон. А править взялась не царица – мать Нарышкина, как те задумали, а старшая из дочерей Алексея Михайловича Софья.

Погашена была так очередная смута, которой не хотел и боялся народ, а два брата Голицыных князь Василий Васильевич и двоюродный брат его Борис Алексеевич напротив друг друга стали. Василий при царевне, а Борис как «дядька» – воспитатель Петра. Большую силу он обрел, во всем мальчишке потакая в потехах, выдуманных им. И тот полки из сверстников собравши, учения и баталии устраивал, да еще под парусом на ботике по узкой Яузе – реке пускался.

А у Василия не потехи было дело, царевна Иностранный приказ ему отдала, да и другие подчинила.

В Иностранном приказе дел немало, а главное, что сделал он, это «Вечный мир» с Польшей заключил, и когда – то стольный град Киев снова к русским перешел.

Король польский на это пошел из страха перед турками, что грозились всей Европе, болгар славянских подчинив. Теперь русские обязались на пути турок грудью стать и дальше не пустить.

Однако время шло, царевич младший повзрослел, и Нарышкины свой голос повышали. Не любо было им семь лет правленья Софьи, которую усердно подменял князь Василий Васильевич. У них была опора на стрельцов (порядка внутреннего войско), привилегиями в них преданность усердно раздувая.