Текст книги "Ступени Нострадамуса"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Невероятные встречи

 
Великих в истории мало,
Но каждый оставил свой след.
Безвестных не счесть, сколько пало
Во славу кровавых побед.
 

Нострадамус. Центурии, VII, 49

Перевод Наза Веца

Новелла первая. Гость из дальних дней

 
Гонец ко мне пришел из дальней жизни
И возвестил: «Безумию конец!»
Что вечною не быть кровавой тризне,
Что Гений – человек, а не самец.
 

Нострадамус. Центурии, XII, 52.

Перевод Наза Веца

Свою вторую книгу, как и первую, я намеренно начинаю с рассказа о человеке удивительном. Сегодня о нем знают многие в связи с его предсказаниями. Но, как говорится, все по порядку.

Райской обителью называли южане приморский городок Ажен.

Его зеленые улицы походили на бульвары с деревьями по обе стороны, прикрывающими собой уютные домики горожан, ухаживающих не только за уличной зеленью, но и за плодовыми садами в каждом дворе.

Весной, когда цвели яблони, груши, а перед тем вишни, город превращался в сплошной цветник. Воздух наполнялся пьянящим ароматом, которым наслаждались все прохожие.

Но за последнее время опустели улицы городка, не решались ходить по ним ни местные жители, ни гости их, а по проезжей части вместо колясок уныло проезжали теперь скрипучие телеги с просмоленными гробами погибших от страшной эпидемии чумы.

Но особенно пустынной была одна улица, где прохожие и даже печальные процессии с людьми в просмоленных балахонах с капюшонами обходили один дом, словно особо заклятый.

Недавно хозяин этого дома схоронил и свою красавицу жену, и малых деток, разделивших общую участь сгоревших около кладбища на очищающих кострах, ограждавших остальных граждан от заражения миазмами безжалостной болезни.

И, видимо, от горя лишился несчастный отец семейства рассудка. Был он врачом, бессильным против чумы, хоть и старался облегчить участь больных. Но призванных к самому Господу Богу не остановит никакая медицина!

И когда погибли от чумы все члены семьи доктора, он проявил себя так странно, что стали чураться его сограждане Ажена.

И понятно! Многие из них видели, а кто не видел, слышали, как этот несчастный муж, отец и врач в припадке безумия, являясь на кладбища, старался заразиться чумой от трупов погибших.

Зрелище это было столь ужасным, что повергло в священный трепет свидетелей такого безумства.

Разумеется, человек этот не мог избегнуть неотвратимой болезни и гибели. И когда несчастный, вопреки ожидаемому и естественному, стал показываться на людях живой и якобы готовый лечить чумных, все шарахались от него, как от снесшегося с нечистой силой, которая только и могла помочь ему.

В довершение всего стал он оглашать со своего крыльца четверостишья, в которых предсказывал будущее.

И с тех пор, как будущее это начинало сбываться, люди в священном страхе совсем отвернулись от безумного врача – прорицателя.

Со времени пережитого горя и потрясения стали вместо снов посещать его видения в пламени свечи, когда он слышал голоса и понимал, что виденное только еще будет, и вычислял грядущие события по положению звезд.

Жуткие представали перед ним сцены: боев, убийств, коварства, преступлений, и он ужасался тому, куда идет несчастный род людской.

Он пытался избавиться от наваждений, но видения не покидали его, и он понял, что не напрасно свыше наделен таким даром.

Доктор, как помнит читатель, с юности грешил стихами, посвящая их больным и страждущим, и решил облечь в такую форму свои предсказания.

Он был уверен, что Бог через него предупреждает людей, показывая, что ждет их за грехи. Однако никому не должно знать своей судьбы. А потому катрен он делал как загадку, как исторический ребус, когда точность предсказания становится ясна по завершению предвиденных событий.

С волнением, даже со страхом заглядывал он за сотни лет вперед, и все дни, когда пациенты не шли к нему, он посвящал созданию катренов об увиденных событиях.

Но излечение больных чумой, увиденное в грядущем и примененное им сейчас, как и сбывающиеся при жизни предсказания, стали причиной гонений церкви на него, которые он стойко переносил.

В сумерки совсем пуста была зеленая улица перед домиком с фруктовым садом за ним, когда случайный прохожий удивленно заметил седобородого старца в серебристой рясе, стучавшегося к доктору в дверь.

Нострадамус, как по латыни звучало его имя, теперь был одинок и сам пошел на стук. «Нездешний посланец стучится ко мне. Наверно, к больному позвать», – в обычном ему стихотворном ритме решил поэт и отпер дверь.

– Прошу простить, почтенный доктор, не от больных я к вам пришел, – сказал старик, будто слышал невысказанную мысль.

Несколько удивленный Нострадамус провел незнакомца в свою комнату, где по ночам предавался при мерцании свечи своим загадочным виденьям, воплощаемым в катренах, однако оцененных лишь сотни лет спустя, когда совпали предсказанные сроки революций и казней королей.

– Вот это к вам меня и привело, – продолжал старец по – французски, но как – то странно, необычно, как будто бы читая белый стих без рифм, как Нострадамус часто позволял себе. И он не удивился такой манере гостя говорить.

– Из дальних стран? Иль я ошибся? – заговорил он с ним, как с самим собой, готовый счесть появление незнакомца обычным для себя видением.

– Казалось бы, издалека, но я живу здесь рядом с вами, цветет где сопредельный мир.

– Не знаю я страны подобной. Вы – чернокнижник иль колдун? А может быть, больны душевно? Иль вам хотелось пошутить? – осведомился врач.

– О нет, любезный доктор мой! Я к вам пришел с душой открытою, ценя и восхищаясь тем, как проникаете вы взором в Космос, где Времени Слои хранят былых событий запись, она и служит прорицаньем. Ведь то, что минуло у нас, у вас еще когда – то будет. Считал так древний Пифагор: «Все в мире повторится должно!»

Нострадамус вскочил, перекрестился, перекрестил старца и, убедившись, что тот не исчез, стал взволнованно ходить по комнате:

– Иль я схожу с ума от горя, иль вы пришли из наших дальних дней?

– Я не из ваших дней грядущих. Мой мир незримый – ваш сосед. Но в жизни он ушел вперед, а мир ваш путь тот повторяет.

– Вы не заставите вам верить! «Неощутимый псевдомир!» – с сарказмом воскликнул Нострадамус.

– Любой католик допускает незримо рядом рай и ад.

– Так вот откуда вы! Из ада! – остановился перед старцем Нострадамус. – Вам душу не продам, не ждите!

– Душа мне ваша не нужна. Она принадлежит всем людям. И мир мой потому неощутим, что в плоскости живет другой. И пропасть лет лежит меж ними, хотя дотянешься рукой, как в верхнем этаже над вами, куда ступени не ведут.

– Как это в жизни может быть? Понять мне это невозможно! – с горечью заявил Нострадамус. – Я знал: грядущие события мне помогает видеть Бог.

– Не дни грядущие в виденьях, а то, что пережил наш мир, и вам, идущим параллельно, придется позже повторить. Как в море повторятся волны.

– У нас еще когда – то будет, у вас – преданья старины? – допытывался прорицатель. Как ученый, он не мог верить только словам, ему нужны были доказательства того, что перед ним существо из другого, более разумного и древнего мира. И он потребовал доказательств.

Пришелец согласился.

Он подошел к столу, за которым сидел доктор, и положил на его поверхность обе руки. Нострадамус почувствовал, что гость делает какое – то внутреннее усилие.

Стол задрожал почти неощутимо и, к испугу и удивлению хозяина, вдруг приподнялся сам собой и завис в воздухе.

Старец снял руки, и стол рухнул на свое прежнее место.

Нострадамус недоуменно смотрел то на стол, то на «чудо творца».

– Поверьте же, здесь чуда нет! – заверил старец. – Как исчезает масса вещества и тяжесть, потом готов я объяснить.

– Хочу поверить в разум высший, но где же он? Скажите мне!

– Миры друг другу параллельны и не сомкнутся никогда.

– Раз параллели не сойдутся, как вы могли попасть сюда? – нервно теребил свою бородку Нострадамус. Ему казалось, что он видит жутковатый сон.

– Перемещение такое я образно представлю вам, – пообещал старец. – Меж плоскостями – «коридор». По обе стороны миры, и к ним закрыты крепко двери. Я вышел из одной из них, и лишь в нее могу вернуться. И, двигаясь по коридору, могу войти в любую дверь и оказаться среди вас или потомков ваших дальних. И я ищу средь вас героев. Хочу великих видеть сам.

– Так вот что вы найти хотите?

– Понять, как люди шли в походы, неся иль находя там смерть. Мы сходны в мыслях, вы – в катренах, в событьях давних – вывод мой. Мы отвергаем с вами войны, насилие, разбой, убийства, несправедливости властей. Мудрец у вас народам скажет:

«Мир всем – культуры добродетель, но преступление ее – война!»

– Как будут звать и чтить его?

– Виктор Гюго, француз, как вы. В архивах древних неомира хранятся письмена его. Вы повидать его могли бы в своих видениях ночных.

– Но почему ваш неомир не виден?

– Хоть за пределом зренья он, но вами все же предугадан. Ваш мир становится иным в тысячелетьях «Конца Света».

– Я чувствовал, я верил, знал, катрен об этом сочиняя, – и Нострадамус вдохновенно прочитал:

 
Придет мир иной с «Концом Света»,
И вытеснит дружба вражду,
Повсюду зима станет летом
И счастье заменит беду.
 

– Но пролетят тысячелетья, чтоб сбылся этот ваш катрен.

– Две тысячи двести сорок лет, – коротко ответил Прорицатель. – Насколько понял я, для встречи вы шли во времени назад.

– Увы, мне время неподвластно, хоть мир ваш вижу я вблизи.

Нострадамус слушал гостя с изумлением, стараясь овладеть собой. А тот продолжал:

– Не предков собственных я вижу, а тех, кто повторяет их.

– Зачем явились вы ко мне? Кого вы ищете в минувшем?

– Ищу героя, что способен несчастья наши обойти, чтоб светлой мудрости достиг мир без всепланетных катастроф.

– Успеха вам, но я при чем, любезный гость из «близкой дали»?

– Чтобы в поисках не заблудиться, без вас никак не обойтись.

Как человек глубоко религиозный, но чуждый предрассудков, Нострадамус рассудил:

«Если Господь Бог наделил меня, еврея – выкреста, способностью видеть будущее, как мои предки, великие пророки, то почему бы Творцу не позволить созданным им мирам общаться между собой?»

И он стал деловито обсуждать со старцем его невероятное путешествие в далекие тысячелетия, как поездку в соседние провинции Франции.

– Давал я клятву Гиппократа и всем обязан помогать.

– Так я на это и надеюсь. Катрен ваш станет маяком.

– Катрены – маяки найдутся, – удовлетворенно произнес Нострадамус, – я прочитаю их сейчас. – Он стал читать, и Наза Вец ощутил отсвет глубокой древности, стараясь угадать, о ком идет речь, —

 
Он выбрал яркой славы миг,
Отвергнув долголетья серость.
Владеть сердцами, не людьми,
Мечтал он, в Царство Света веря.
 

– То Александр Македонский! Достоин изученья он! – воскликнул Наза Вец.

– Появится правитель дерзкий в далекой северной стране на грани двух тысячелетий и двух значительных культур. Вниманья вашего достоин катрен, написанный о нем:

 
Рубил бороды, головы, мачты.
Русь поднял, как коня, на дыбы.
Любил пляски, веселье, был счастлив,
Что стране выход к морю добыл.
 

Нострадамус еще порылся в бумагах, вынутых из бюро, и объявил:

– Вот во втором тысячелетье – по два катрена трем вождям:

 
Пройдут две тысячи бездонных лет.
Кровавые победы будут те же.
Поверженным врагам пощады нет.
Разбой и грабежи не станут реже.
 

– Второй катрен вождя представит:

 
В Италию ведет мост смерти или славы.
Лишь за бесстрашным по нему пройдут войска.
Он герцогов и королей за горло сдавит,
Отнимет все, накопленное за века.
 

– Наполеон! «Преступный» гений! – увлеченно произнес Наза Вец.

– Сто лет спустя двоих направит в несчастный век злой Сатана, – нахмурясь, сказал Нострадамус, —

 
Кровавый фанатик идеи безглавых
Польстится на щедрый Востока простор.
В дурмане злодейства, насилья и славы
Он жадную руку над миром простер.
 

– Я написал еще о нем, об этом гнусном негодяе:

 
Германия утратит мощь.
Полмира – в рабстве, горько стонет.
Но пепел городов и рощ
Испепелит вождя на троне.
 

– Какой отмечен мрачной краской несчастный тот двадцатый век! – с горечью заметил Наза Вец.

– «Всемирный вождь» там станет богом, творя злодейские дела, – ответил Нострадамус, беря последние листки, —

 
Свершилось! У власти вождь третий.
Свиреп, как не снилось царям.
Убийства. Тюремные клети
Его же поднявшим друзьям.
 

– Его Антихристом сочтут, но разгадать его не смогут:

 
Страшна Антихриста тройная сущность.
Он двадцать семь лет истреблял всегда.
В крови земля. Трусливо и бездушно
На муки, смерть людские гнал стада.
 

– Гитлер, Сталин – исполины зла. История их ставит рядом, – назвал Наза Вец неизвестные доктору имена будущих диктаторов.

– Мне безразличны эти имена. Вернее выразиться – клички.

– Итак, пять исполинов определили ваш маршрут?

– Мне это очень важно, доктор. Позвольте мне все записать.

Нострадамус достал заточенное гусиное перо, чернила, бумагу и песочницу, пододвинув к столу для гостя стул.

Наза Вец уселся и стал прилежно записывать то, что принял на слух, но вздрогнул от резкого стука в дверь.

– Должно быть, госпожа Чума, – сказал врач, направляясь к двери.

Наза Вец услышал грубый голос:

– Ты, доктор, продал душу в ад. Отойди прочь! Нам нужен покупатель.

В дом вломился верзила в монашеском одеянии, подпоясанном вервием, и в капюшоне, надвинутом на глаза.

– Вот он где, негодный старец! – закричал он ввалившимся за ним следом таким же, как он, монахам. – А на столе адский договор! Гляди, пока еще без крови. Что они тут начеркали?

И взяв не дописанный Наза Вецем катрен, он громким басом прочитал:

«Кровавый фанатик идеи безглавых… Ага! «Фанатик» – это тот, кто готов подписаться кровью! Ясно. «Идея безглавых»? Это готовность безголовых дураков чертям продаться. Ты пойман на месте преступления, посланец Сатаны, торговец душами поганый! Не упирайся, когда мы поведем тебя на суд Святого Трибунала!

– Позвольте, ваши обвиненья не обоснованы ничем, – запротестовал Наза Вец, поднявшись с места и не уступая монаху ростом. – Не договор, скрепленный кровью, а напечатанный катрен. Он инквизиции известен.

– Откуда, братья, вы взялись? – спросил Нострадамус. – Дверь открывал как врач больным чумою.

– Считай, велением свыше, – усмехнулся грубиян в рясе. – Узнать, почем теперь душа.

– Откуда эта злая ложь? Взбрело как в голову такое?

– Есть свидетель. И на кресте он поклянется.

Хозяин дома не знал, что одинокий прохожий, увидевший его посетителя, был монах, бессовестный и любопытный.

Переваливаясь с ноги на ногу, перебежал толстяк улицу и приник к окну докторского дома, где угадывались голоса.

Но был он немолодых лет, к тому же туг на ухо. Поэтому расслышать мог лишь обрывки фраз.

Но когда возбужденный Нострадамус воскликнул:

– Так вот откуда вы! Из ада!

Монах затрясся от ужаса, но слов «посланца Сатаны», что – то упомянувшего о душе, расслышать как следует не мог.

Однако бегом помчался в монастырь все доложить монахам – братьям о докторе Мишеле Нострадамусе, при нем продавшего свою душу проходимцу.

Настоятель монастыря, выслушав старательного служителя Господня, собрал монахов, кто покрепче, поставил во главе верзилу, что на голову выше всех был ростом, и отправил на священный подвиг, ибо папской буллой сотни лет назад за доминиканцами была закреплена Святая Инквизиция. И эта привилегия возвысила Святой Орден св. Доминика.

Теперь верзила в рясе буянил в доме Нострадамуса, грозясь силой увести пришельца в монастырь и дальше – на расправу.

Нострадамус не мог этого допустить, но слова не действовали на изувера, и хозяин схватился за палку.

Наза Вец вмешался.

– Не надо, доктор, не трудитесь. Я избежать хочу скандала. Готов развеять подозренья и вместе с братьями пойти.

– Тогда и я пойду за вами. В Ажене вы – желанный гость!

– Ты продал свою душу. И дорога тебе – в ад. Чума поможет. Выручку за душу отдашь монастырю.

– С чумных я денег не беру. Монастырю не поживиться.

Ватага монахов, сопровождая Наза Веца и Нострадамуса, вывалилась с крыльца докторского дома.

Лунный свет неясно освещал ступени. Над головой от крылись звезды, по которым Нострадамус вычислял года увиденных событий.

Наза Вец, опережая всех, вышел на середину улицы.

Монахи замерли при виде его, освещенного луной.

Седина серебрилась ореолом вокруг белой головы. Таким же серебром сливалась с плащом на старце борода. Виденье это показалось всем знакомым.

И лишь верзила нагло подошел к старцу и ухватился за край плаща.

– Не вздумай удирать! – пробасил он и почувствовал, что плащ вырывается из его рук, а сам старец поднимается в воздух, возносясь к небу.

Монахи упали на колени, а верзила закричал:

– Колдун, ведьмак! Все ведьмы летают на помеле!

– Смотрите, братья! – сказал богобоязненный монах, не поднимаясь с колен. – Старец – то вознесшийся на кого похож?

– Что? На кого? – опешил заводила.

– На Бога Саваофа, – вымолвил монах.

Верзила задумался на миг, потом сорвал с себя капюшон и принялся рвать спутанные волосы на голове:

– О, горе мне! Горе окаянному, неведомо грешившему! Молю, прости меня, Господи. Впредь не поднимется рука коснуться одеянья твоего!

В монастыре к рассказу перепуганных монахов отнеслись настороженно. Чтоб к какому – то лекарю сам Бог являлся, разве что запретить впредь грешить своими предсказаньями. Ведь нет пророка в отечестве своем! На всякий же случай произошедшее объявили святой монастырской тайной, а на верзилу настоятель наложил епитимью в сто тысяч земных поклонов и постом из корки хлеба с кружкой воды.

Лишь Нострадамусу полет свой пришелец из иного мира мог бы объяснить с надеждой на понимание. Для всех других то было вознесеньем, не требующим разъяснений.

А разъяснения по существу были просты. Потеря тяжести давно известна людям, как «левитация», но наукою никак не объяснена.

Еще Джордано Бруно, современник Нострадамуса, писал, что видел в келье у монаха, как он при нем поднялся к потолку. Индийские йоги, находясь в позе лотоса и погруженные в медитацию, одним лишь напряжением воли поднимались в воз дух, теряя вес. Летали шаманы африканских племен. Впоследствии летали даже над зрительным залом иллюзионисты, держа в руках девушку из публики.

Проносятся в воздухе, не ощущая своей тяжести, «неопознанные летающие объекты» (летающие тарелки), не подчиняясь законам физики, хотя при посадке на землю их опоры оставляют глубокие следы. И все это Наза Вец мог бы объяснить, но улетел, оставив всех в недоумении.

Новелла вторая. Великой силы цель

 
Он выбрал яркой славы миг,
Отвергнув долголетья серость.
Владеть сердцами, не людьми,
Мечтал он, в Царство Света веря.
 

Нострадамус. Центурии, XII, 59.

Перевод Наза Веца

 
«Как встретились Мудрость и Слава эпически петь бы Гомеру:
Как утренней нежной зарей разгорался тот день светозарный,
Как войны с земли поднимались, мечи и доспехи беря…»
 

Но нет сладкозвучного Гомера, и нет аэда, кто мог бы, как он, строгим гекзаметром воспеть многозначную встречу.

Но встреча в тот день светозарной была! И оживить ее может лишь воображение иль память того, кто сам участвовал в ней, ощутив величие античной культуры философов, поэтов, шедевров зодчества и ваяния, восхищающих спустя тысячелетия, как воплощенье красоты, а тонкая мудрость ума, афоризмы живут и поныне.

И вместе с тем страна такой культуры жила трудом рабов, которых захватывали воины в боях с варварами или неспокойными соседями, превращая пленных в бесправных животных, предназначенных трудиться под страхом побоев.

Противоречий жизнь полна с доисторических времен!

Так пусть же не аэд, а сам участник встречи поведает о ней!

Междуречье! Цветущий край между Тигром и Евфратом. Согласно библейским сказаниям – колыбель человечества. Именно здесь существовал благословенный Рай, Эдем с прародителями рода человеческого Евой и Адамом. Отсюда распространились по всему миру людские племена, чтобы враждовать между собой.

Морями раскинулись тучные пастбища с травою всаднику по грудь, словно плывущему в гуще дурманящих запахом трав.

По «берегам» этих «морей» поднимались тенистые леса плодовых деревьев с дарами расточительно щедрой Природы.

В пору цветения растения источали такой нежный и душистый аромат, что несший его ветер казался дыханием сказочного рая.

Тысячелетия здесь жили шумеры, кочуя вместе со своим скотом по пышным лугам. Примитивен и однообразен пастуший быт, культура народа в таких условиях долго находилась в зародышевом состоянии. Но внезапно в развитии их первобытной цивилизации произошел скачок. Древние шумерские скотоводы обрели письменность, начали применять орошаемое земледелие, стали возводить прекрасные строения, во плотив в них трудом умелых камнетесов вдохновение талантливых зодчих. Всему этому, как повествуют клинописные письмена, выполненные на глиняных дощечках, научил их некий пришелец, вышедший из моря в серебристой шкуре, похожей на рыбью чешую. Он дал древним шумерам письменность, познакомил с математикой, архитектурой… По том исчез, скрывшись в глубинах вод. Иногда возвращался, чтобы посмотреть на всходы посеянных им семян знания. Кто и откуда он пришел – осталось загадкой. Сохранилась лишь клинописная табличка, в которой называлось странное имя его, Ооанн.

Столетья непрерывных войн разрушили и опустошили города шумеров. Их потомки опять вернулись к скотоводству, одичали…

Один завоеватель сменял другого.

Пришла пора, и в море трав на краю леса появились белые пятна, так издали выглядели палатки военного лагеря, раскинутого здесь македонянином Александром после всесокрушающих побед, раздвинувших его могущество и власть от берегов Ганга до побережья юга Понта (Средиземного моря), включая край загадок, первого чуда Света – пирамид, изваяний колоссов, неведомо как доставленных из каменоломен через пусты ню на свои постаменты.

В Вавилоне Александр основал свою столицу полумира с далеко идущими (но не завоевательскими!) целями. В Египте же построил город – порт Александрию на тысячелетья процветания.

В палатках среди вытоптанной травы отдыхали воины после славных битв и тяжких переходов.

Когда позолотились в небе края облаков первыми лучами восходящего светила, из палатки вышли двое воинов: совсем молодой, юноша, и чуть постарше, с пробивающейся бород кой. Оба они были страстно влюблены, но не в прекрасную гетеру, коих при лагере немало, а в своего полководца, не переставая восхищаться им.

– Мне снился сам царь Александр… – начал один, мечтательно устремив в светлеющее небо глаза и любуясь гаснущими звездами.

Указав на них, он воскликнул:

– Катил кто – то в небе колеса! И звезды собою давил…

– Послал его, верно, Гефест. Он в жерле вулкана богиням кует колесницы в полет, – поучающе отозвался другой.

– Афина Паллада, летя, из пламени вышла с Героем, богам понесла на Олимпе, – добавил юноша.

– А знаешь ли ты, что Геракл себя сжечь сам повелел?

Юноша изумленно взглянул на старшего, а тот продолжил свой поэтический рассказ:

– Вернулся с победы последней, Иолу, царевну, взяв в плен. Геракла жена, Даянира, узнав о красавице той, мужа решила плащом удержать, пропитанным кровью кентавра. Коварный же Несс тот солгал, будто кровь его верности служит. А крылась в той верности Смерть. Был радостно встречен Герой. И с плеч не снимал он женою подаренный плащ. Насыщена ядом кровь Несса. Согнуть торс могучий Героя силилась адская боль. Геракла согнуть невозможно! И предпочел он позору костер!

– Каким же надо быть титаном, чтоб самому в огонь войти! – зачарованно воскликнул юный слушатель.

– Припомни сокровищ костры! Царь сжечь повелел все, что мы взяли. Признайся, спалил что в огне? Не меньше других ты ведь грабил.

Юноша смутился:

– Да пара колечек той «белки», что вместо восторга кусалась.

– Велик Александр в сраженье. И в тяжком походе велик, – заключил старший, поглаживая отрастающую бородку. – А помнишь на фоне огня гетеры нагие плясали?

– Так что ж к золотому шатру гетер тех никак не пускают? Они сложены как богини! – зажмурился юноша.

– Опасны их женские чары. Способны всю силу отнять, – назидательно заключил старший.

– У воина такого, как царь, – любою красой не отнимешь! – воскликнул юноша. – И если в бою он погибнет, богиня Героя снесет на Олимп. И встанет он в ряд там с богами!

– Не время туда попадать Александру. Хоть и знаменье дает нам Гефест: сражаться нам скоро, – напомнил старший.

– Кого же мы не покорили? Уж, кажется, весь мир у ног!

– Наш царь противника найдет. А мы за ним, хоть и к Аиду! Во Мрак, где темная Лета течет, а души ждут там переправы…

– Аида там мы прикуем во славу и всем на потеху! – хвастливо ответил юнец.

– С богами не шутят! Они нас сильнее и злей, – остановил его старший. – Смотри, вот старца отдали охране. Серебряный воинский плащ у перса с седой бородой…

«Гефестово колесо», увиденное в небе юношей – воином, действительно звезды гасило, заслоняя их своим ореолом. Но колесом оно не было.

Это дискообразное тело стало снижаться над лагерем и приземлилось в ближайшем лесу.

Из люка появился глубокий старец в серебряной одежде. Он не стал спускаться по сброшенной лестнице, а как бы пролетел над ее ступенями и бодро зашагал по земле к лагерю воинов Александра.

Но у первых же палаток был схвачен эллинскими войнами.

Заговорил он с ними по – эллински, объясняя, что он философ и прибыл для встречи с Александром Великим.

Но воинам в его речи почудилось что – то чужое от варварского говора. Они взяли его под стражу и повели вдоль палаток.

Шестью огненными столбами пронзило солнце туман на востоке. Пришелец, глядя на своих стражей, подумал:

«Ошибку я здесь допустил, дал выговор свой европейский. Лишь шесть ударений в строке у Гомера, что эллинам близко».

Навстречу им вышел рослый красавец, одетый, как воин. Под туникой – латы, на поясе меч, но алый с золотом плащ на плечах и взгляд, пронзающий, орлиный, выдавали царя – полководца, силой равного титанам.

Нагая гетера, выбежала из палатки, стараясь попасться глаза Александру, но взгляд его устремился дальше и остановился на неизвестном высоком старце.

Перед Александром бдительные стражи преклонили колена.

– Кого мне ведешь, славный воин? – приветливо спросил Александр.

– Вот этот старик рвется в лагерь, увидеть желает тебя.

– Спросили его, кто таков он?

– По – эллински бойко лопочет, но что – то не та его речь. Слова – как из сумки дырявой. Не иначе, заслан к нам перс!

– Что, старец, все Дарию служишь? – пронзил пленника взглядом Александр. – Забыл он Гранике позор?

– От персов я так же далек, как ты от созвездий небесных, – смело ответил старец.

– К какой же ты ближе звезде?

– Философ я, ищу лишь правду. Пути Сократа повторю, ценя беседу с каждым.

– В военном лагере искал ты собеседника, должно быть? – с сарказмом спросил Александр, вглядываясь в спокойное морщинистое лицо старца. – Надеюсь, морщины твои – след мудрости ясной, глубокой?

– В тебе – Аристотеля дар.

Лицо царя изменилось. Он покраснел от злости и, топнув ногой, закричал:

– Как смел ты назвать это имя? Конями тебя растопчу! – И словно в ответ царской угрозе послышался конский топот.

Через мгновение с мокрого от пены скакуна соскочил на землю гонец и упал перед Александром на колено.

– Кентавры, Великий, кентавры!

Гнев Александра сменился усмешкой:

– Вина ему дать, чтоб не бредил.

Гонец осушил поднесенный кубок и, переводя дыхание, продолжил:

– Кентавры… Великий! Их тучи… На лагерь идут саранчой…

Старец властным жестом отстранил стоящего рядом с ним воина и подошел к Александру.

– Среди людей скоты бывают, но «скотолюди» не живут, и потому кентавров нет, – решительно начал он. – Есть пастухи на лошадях. Они табун взбешенный гонят, чтоб этот лагерь растоптать. А всадники добьют мечами.

– И ты, незнакомец, здесь бредишь?

– Увы, поверить надо мне!

– Как пеший мог ты все увидеть и раньше конницы поспеть? – раздраженно произнес Александр.

– Я их еще сверху заметил, – невозмутимо произнес старец.

– Где ж ты нашел гору такую? – грозно перебил его царь.

– Летал я выше гор любых…

– Ты, вижу я, мастер на сказки!

– В беседе я все разъясню!

Александр пронизывающе посмотрел на старца, затем на гонца и, приняв решение, положив пальцы в рот, так свистнул, что у всех в ушах зазвенело.

Издали послышалось ржание.

Любимый конь Александра Буцефал услышал призыв и черной молнией с развивающейся пенно – белой гривой и таким же вытянутым в скачке хвостом помчался к царю.

Вблизи Александра на полном скаку конь уперся передними копытами в землю, пробороздив полосы, и замер, словно врос в нее, телом дрожа и сверкая глазами.

Не касаясь стремян, единым прыжком, царь вскочил в золоченое седло и, вздыбив коня, приказал:

– На крае переднем палаток кладь каменную нанести. Табун пропустить меж палаток, за ними укрыться ползком. А всадников копьями встретить, в грудь раня коней наповал. Нырять воинам смело под стремя, копыт никаких не страшась. Ножом сухожилия резать, чтоб разом на землю свалить.

И, пригнувшись к пенной гриве, царь пустил Буцефала во весь опор.

Военачальники помчались следом, размышляя на ходу:

«Быстрей, чем молния сверкнет, разбит царем план пастухов. Подобного ему стратега нет!»

Мгновенный расчет полководца был верен.

На подступах к лагерю уже показались степные пастухи с факелами на длинных шестах, которыми они гнали табун на скопление палаток.

Обожженные кони бесились, налетали на скачущих впереди, передавая им ужас гонящего их огня.

И живая громада обрушилась на лагерь прославленных воинов.

Как верно предвидел Александр, разрисованные полотняные стены палаток для лошадей были подобны каменной преграде, и, сгрудясь, они устремились меж ними.

Хитер, но наивен был план пастухов, не желавших смириться с властью пришлого эллина. Но был тот опытнее их и хитрее.

Никого не растоптал табун диких коней, просто промчался через лагерь, а конники Александра не хуже пастухов справились с ним, повернув его в лес, где среди деревьев укротился пыл лошадей. И пополнилась тысячами голов конница Александра.

А мчавшихся следом за табуном всадников встретила живая изгородь острых копий, разивших коней в грудь. Выскочившие же из укрытий воины мечами рубили коням сухожилия, те беспомощно падали, увлекая за собой всадников. Тех, кто смог подняться, искусные в военном деле воины тут же сражали мечами.

Сам Александр на своем Буцефале врезался в гущу скакавших пастухов и мечом расчищал себе путь.

Оставшиеся в живых пастухи, потеряв все свои табуны, ускакали к равнинам.

План Александра блестяще удался.

Вот и еще одной победой увенчалась его слава…

Он пустил Буцефала шагом и уже возвращался в лагерь, как вдруг неожиданно из – за палатки вихрем вылетел всадник – богатырь.

То был примкнувший к скотоводам его старый знакомый перс, при царе Дарий военачальник его войск. Он был бит при Гранике и люто ненавидел Александра. На всем скаку налетел он на царя, замахнувшись тяжелой секирой.