Текст книги "Капкан на Инквизитора (СИ)"

Автор книги: Александр Гарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Де-принц сдержал обещание, данное в первую брачную ночь. Несмотря на то, что все прочие ночи он проводил теперь в постели с прекрасной женой, Седрик ни разу не позволил себе того, чего так страстно желал. К тому же, близость могла причинить вред его ребенку, а потому младший Дагеддид был сдержан. Он лишь следил, чтобы любое пожелание жены исполнялось неукоснительно, и, как мог, поддерживал новое увлечение Марики, стараясь принимать участие во всех ее занятиях.

– Вообще, телесные проклятия всегда считались по части женской магии, – продолжил он, поскольку романка не отвечала. Время от времени морщась, она листала большой справочник по ведьмологии с гравюрами. – И вот здесь парадокс. Теперь, когда в мире почти не осталось магии Лии, снять злые чары без ведьмы нельзя. А ведьмы надлежат уничтожению по мере их выявления. Вот почему какой-то бедняга, будь он проклят, вынужден либо тайно идти на поклон к ведьме, либо страдать до конца своих дней от ее коварства. И неизвестно, что хуже. Вероятность, что подлая баба снимет проклятие – ничтожно мала. Зато если об этом деле узнает Инквизиция, проситель может быть уличен в связи с ведьмой. И предан огню, как соучасник ее гнусных деяний…

Марика подняла голову и посмотрела мимо Седрика – в горевший очаг. Несмотря на то, что зима уже давно минулась, а поздняя весна вот-вот должна была перейти в лето, дни и ночи в Веллии по-прежнему стояли прохладные.

Де-принц смазал на псе последнюю проплешину и отставил горшок.

– Лекарь сказал, что тебе не полезно столько сидеть, – предпринял он еще одну попытку разговорить жену, которая сегодня отчего-то пребывала особенно не в духе. – Иди, полежи со мной.

Он призывно похлопал ладонью по их широкому супружескому ложу. Марика оторвалась от созерцания потрескивавших поленьев и, наконец, соизволила разомкнуть губы.

– Пока там пес, я не лягу.

Седрик посмотрел в поблескивавшие зрачки Черного.

– Он мой друг. Теперь и твой друг тоже, – вступился он за верного четвероногого товарища, чудом пережившего ночной визит Инквизиторов. – Что тебе не нравится?

– Блохи, – речи Марики, в отличие от речей самого Серика, были коротки. Де-принц покосился на постель и после некоторого раздумья вынужден был признать правоту жены. Отправив Черного на пол, он принялся стряхивать паразитов с покрывала.

– Блохи и блохи, – закончив, примирительно пробормотал он. – Они кусают не так злобно, как клопы. Тьма бы побрала ваше романское пристрастие к излишней чистоте.

– Доказано – блохи переносят чуму, – Марика вновь чему-то болезненно поморщилась.

Седрик пожал плечами.

– Когда в последний раз в империи случалась чума?

– Оттого и не случалась, что… – юная женщина помедлила, меняя положение в кресле. – Что указами императора вам, веллам, велено совершать омовение хотя бы раз в неделю. И ты вымой руки после пса.

Не споря, Седрик поднялся и прошествовал к мисе с водой, что с появлением в его спальне романской жены заняла свое постоянное место на дальнем столике.

– А все же, ты несправедлива к Черному, – продолжил он гнуть свое, возвращаясь на ложе. Постепенно вечерело, и де-принца отчего-то сегодня ранее обычного клонило ко сну. – Он – мой единственный и лучший друг. К тому же… ведь это он дважды помогал мне найти тебя.

Марика вновь оторвала взгляд от лежавшей перед ней книги.

– Он?

– Ну да, он, – обрадованный ее интересом, вновь заговорил де-принц. – Он всегда выручал меня в… некоторые наиболее значимые моменты моей жизни. Словно и не пес вовсе, а человек в песьем обличье. Да, дружище?

Он посмотрел на Черного. Тот положил морду на лапы и поводил собачьими бровями, словно прислушиваясь к разговору. Седрик хотел потрепать его по голове, но встретился глазами с женой и передумал.

– Помню, как я впервые нашел его… точнее… это он меня нашел. Мне было уже почти семнадцать и я готовился отбыть в Ром… на самом деле, я просто не хотел оставаться в Веллии. Я…

– Дагеддид, – жена поморщилась, опять переменяя положение и опираясь на один из подлокотников. – Короче. Ты… можешь рассказать много… интересного. Но… проклятье, учись говорить короче! Что ты как баба? А… сaenum!

Теперь уже Седрик покосился на нее. Но, верный данному зароку не перечить глубоко беременной подруге, пропустил последнее мимо ушей.

– В общем, он спас меня от рысемахи, когда я перед отъездом решился отправиться на охоту один, – де-принц еще раз с нажимом похлопал по постели рядом с собой. – И в тот день, когда я впервые увидел тебя… Мы долго гонялись за бандой Брюхатого, но они все ускользали. И, когда уже отчаялись, именно Черный напал на их след. А через бандитов вывел меня к тебе.

Проследив за гримасой на лице Марики, он ухмыльнулся.

– Ты сама просила покороче.

– А второй раз? – словно раздумывая над чем-то, переспросила жена. Теперь она смотрела не в огонь, не в книгу и даже не на Седрика, а на его собаку. Черный поднял голову, ответно глядя на нее.

– Второй раз, как и в первый, Черный вел меня, как по путеводной нити, – де-принц все-таки свесил руку с кровати, чтобы погладить пса. – Я и не думал возвращаться на то место… на то самое место. Тем, что нашел тебя снова, я тоже полностью обязан собаке. Это не я, а он тебя отыскал. И привел…

Жена не дослушала, сделав нетерпеливый жест.

– Значит, оба раза меня… вот проклятие, – Марика болезненно скривилась, хватаясь за бок. – Меня нашел не ты, а твой пес. О таких вещах… caenum… нужно говорить сразу!

Она резко поднялась. Но тут же качнулась вперед, опираясь о стол ладонями. Седрик вскочил тоже, готовый поддержать ее, но жена не стала задерживаться у стола. Несмотря на тяжеловесно колыхавшееся чрево, она решительными шагами пересекла комнату и, помедлив, упала на колени перед настороженно поднявшим уши псом.

– Что ты делаешь? – в изумлении спросил Седрик, глядя, как тонкие женские пальцы ощупывают собачью голову, которую он перед этим собственноручно измазал в вонючей целебной мази.

Марика не ответила. Она проводила по изгибам морды, раздвигала шерсть, трогала за ушами. Де-принц молча ждал окончания этого странного действа. Наконец, в очередной раз с силой прощупав надбровную дугу терпеливо сносившего издевательства Черного, юная романка нажала на что-то под песьей шкурой и вытащила округлую темную горошину. В первый миг Седрика показалось, что она поймала большого пузатого клеща.

– Что это? – медленно спросил он. Марика так же медленно пожала плечами.

– Самая жирная блоха, – на миг у нее перехватило дыхание и, поморщившись, она снова схватилась за низ живота, едва не выронив горошину. – Зато теперь твоя собака не будет водить тебя на веревке, как рогашёрста. Ни она, ни… Проклятье, нужно было догадаться сразу!

Повернувшись к Седрику спиной, она швырнула горошину в огонь.

В очаге полыхнуло. Пораженные этой внезапной вспышкой и пронзительным хрустом, с которым лопнул странный клещ, люди некоторое время сидели неподвижно. Потом де-принц опомнился. Он уже готов был вспылить и сурово потребовать объяснений, когда глядевшая гадливо и скорбно принцесса внезапно вскрикнула, припадая на руки.

– Проклятье, опять… – она с трудом разогнулась, отодвигаясь от Черного, который довольно флегматично отнесся к выковыриванию из него какой-то горошины и ее последующему уничтожению. – Дагеддид… помоги!

Седрик бросился к жене. С усилием приподняв ее на руки, он переложил потяжелевшее тело Марики на ложе. Лицо романки морщилось. На лбу выступили капли пота.

– Кажется… твой повар меня отравил, – она стиснула руку в кулак, другую вжимая в низ живота. – С обеда… не утихает. И… caenum… теперь как будто еще сильнее.

Не выдержав, она застонала, скорчившись на ложе. Готовый вскочить и рвануться за лекарем Седрик на несколько мгновений замер, в замешательстве глядя на стремительно расползавшееся под Марикой мокрое пятно.

========== – 38 – ==========

… Безморозная пора в Веллии проходила размеренно и без волнений. За исключением скандальной женитьбы младшего сына одного из провинциальных наместников, спокойствия империи романов ничего не нарушало с начала года.

Этот летний вечер в холодном Ивенотт-и-ратте выдался необычно тихим. Королевская семья за исключением второй принцессы Марики, собралась в одной из открытых комнат королевского замка. Комната выходила на огромный банкон, с которого открывался вид на город. Постепенно спускались сумерки, и воздух наполняло пение насекомых. Несмотря на близость, прочие звуки столицы доносились приглушенно.

С того раннего утра, когда принцесса Марика подарила миру наследника рода Дагеддидов, прошел месяц. Этот срок всегда считался достаточным для того, чтобы окрепшее дитя было подвергнуто Испытанию Крови. Обряд с несомненной точностью определял принадлежность новорожденного к роду отца – либо показывал обратное.

Сегодня король Хэвейд решился, наконец, обратиться к жрецам Светлого. И, хотя де-принц не имел сомнений в своем отцовстве, обряд, все же, был проведен.

– Ты… доволен, твое величество?

Хэвейд улыбнулся, бережно отворачивая край одеяла в колыбели внука.

– Я доволен, когда доволен ты, сынок.

Седрику подумалось, что совсем немного ранее король был прямо противоположного мнения о младшем отпрыске. Но промолчал. Он наслаждался тем, чего жаждал всю жизнь, но получил только теперь – уважением и любовью своего отца.

– А я и не сомневалась, что этот ребенок – наш.

Принцесса Ираика, которая в присутствии короля решилась высказать собственное мнение по такому щекотливому вопросу, смущенно потупилась. Но тут же забыла о своей неловкой смелости, вновь обращая внимание на племянника. Ее давний брак с про-принцем Генрихом был бесплодным по вине мужа. Потому с первых минут появления в семье новорожденного принцесса не отходила от колыбели, изливая на него всю нерастраченную материнскую нежность. Чем сильно отличалась от родной матери младенца. Принцесса Марика явно не торопилась хлопотать над сыном, всецело перепоручив это заботам тетки и нянек.

Ираика с нежностью вгляделась в округлое детское личико. Самый юный из Дагеддидов, наследник целого рода, теперь спал. Подвергнутый Испытанию Крови и неоспоримо доказавший свою принадлежность к королевскому роду, маленький Хэвейд был утомлен больше обычного. А потому меньше, чем часом ранее уснул, так и не высосав всего положенного ему молока у кормилицы. Младенец, названный в честь его деда, оказался вообще на диво некриклив. Должно быть, еще в утробе матери он пережил столько волнений, что ему хватало на целую жизнь вперед. Потому он не считал нужным доставлять беспокойство тем, кто его окружал.

А может, он был просто спокойного нрава.

– Я не сомневалась, – повторила принцесса, тихо покачивая колыбель. – Марика… я ей верю. Она, конечно, нелюдима. И еще дичится всех нас. Но она не способна на великий обман или подлость.

– И я так думаю, – все это время с затаенной болью наблюдавший за женой про-принц Генрих ударил ладонями по коленям. – Она честна с нами. Хотя приветливой ее не назовешь, но ведь она – романка. Да к тому же, судя по многим признакам – из благородных. У имперцев… свои представления о вежестве.

– К тому же бедняжке довелось столькое перенести, – поддержала мужа Ираика, с ласковой улыбкой наблюдая за тем, как на лице младенца попеременно сменялись удивление и обида, а после – радость.

– Ты выяснил что-то о происхождении твоей жены?

Седрик, тоже долгое время наблюдавший за своим спящим сыном, пожал плечами.

– Немного, отец. Она… отчего-то предпочитает молчать о своем прошлом.

Хэвейд неодобрительно сдвинул брови.

– Так не годится, Седрик. Она должна тебе рассказать. Если до того мы… ты берег ее ради дитя, то теперь… не дело нашей семье не знать чего-то друг о друге. Поговори с ней.

Де-принц замялся. Отказывать королю ему не хотелось. Однако, он догадывался, что подобный разговор с Марикой тоже не приведет ни к чему хорошему.

– Дай мне время, отец, – наконец, уклончиво попросил он. – Обещаю, я разберусь.

Хэвейд не ответил. Зато Генрих, которому из-за чувства вины по-прежнему было больно наблюдать ту нерастраченную материнскую нежность, которую его жена изливала на ребенка брата, решился пошутить.

– Если твоя жена не захочет говорить – дай ей еще ребенка. И тогда снова стереги ее беременный покой.

Король кивнул на колыбель и при всей суровости вновь не удержался от улыбки, которая предназначалась внуку.

– Непохоже, что твоя супруга очень любит детей. Как часто она подходит к сыну?

Седрик коротко и искренне вздохнул.

– Нечасто. По правде… не подходит вообще. И молока у нее нет. Совсем… Должно быть, все дело в ее характере, отец. Марика родилась в День Солнцестояния.

Хэвейд утратил свою обычную твердую сдержанность, изумленно выпрямляясь на мягком табурете. Про-принц Генрих и его супруга посмотрели друг на друга.

– Но ведь это… очень сильный день. Мужской день, – осторожно напомнила Ираика. – Женщины в этот день не рождаются, а если рождаются – погибают в раннем детстве.

Седрик поморщился.

– Марика выжила. И ее природа… иная, чем у большинства жен. Этим я объясняю ее нелюбовь ко всему женскому и тягу к мужскому. Не стоит порицать ее за невеликое внимание к сыну. Ей… мне кажется, ей нужно привыкнуть к тому, что она теперь – мать.

– Пусть не беспокоится, – торопливо предложила Ираика. Она сделала непроизвольное движение, точно желая заслонить колыбель. – Я… я присмотрю за малышом. А Марика… пусть отдыхает. Ведь она… наверное, еще не оправилась от родов. Седрик, ты… тебе не стоит ее торопить!

Седрик вошел в спальню, когда за окном стало совсем темно. Очаг был потушен, и темноту в комнате разгонял всего пяток свечей, которые горели у его супружеского ложа. Против ожиданий, Марика обнаружилась не за столом, и даже не у стены, где она проводила много времени, натачивая развешенные здесь свои мечи, которые заняли почетное место среди прочего оружия. Жена де-принца с ногами сидела на постели, занимаясь неожиданно женским делом. Расставив свечи возле себя, она смотрелась в зеркало.

При появлении супруга, принцесса поспешно опустила зеркало, прижав его отражающей поверхностью к животу. Краем сознания Седрик восхищенно отметил, что живот романки уже полностью восстановился, утратив выпуклость, что оставалась у многих женщин даже после освобождения от бремени. Как и волосы, которые после острижения отросли заново, сделавшись будто еще прекраснее и гуще. Седрик не замечал, чтобы Марика когда-то пользовалась женскими притирками или мазями, но ее юная кожа в них не нуждалась. Его жена была прекрасна. Так прекрасна, что де-принц исполнялся восхищения всякий раз, как смотрел на нее. А запах Марики заставлял его томиться от невозможности касаться ее тела и любить – столько, сколько бы ему этого хотелось.

Седрик подошел к ложу и, отобрав у супруги зеркало, посмотрелся в него сам. Потом положил на столик между горевшими свечами.

– Зря тебя не было с нами сегодня, – он присел на край постели, заставив Марику отодвинуться. – Отец желает, чтобы ты присутствовала на семейных ужинах. И вообще… принимала большее участие в нашей жизни. Ты уже достаточно оправилась для этого. Лекарь, что вчера осматривал тебя, это подтвердил.

Романка бросила на него взблеснувший зеленью взгляд и обняла плечи руками, уставившись перед собой. Седрик подсел ближе, касаясь ее маленькой ступни и проводя ладонью вверх до колена.

– Ты не можешь сидеть здесь вечно, – он удержал жену, которая попыталась отодвинуть ногу. – Я знаю, что тебе многое пришлось пережить. Но… Марика, ты – будущая королева Веллии. Твоя жизнь продолжается. И…

– Это твоя жизнь продолжается, – с неожиданным раздражением прервала его доселе угрюмо молчавшая жена, с силой отдергивая ногу. – Твоя! А моя…

Она не договорила, запуская тонкие пальцы в копну густых волос и с силой тиская курчавые пряди. Некоторое время Седрик ожидал продолжения. Потом дернул щекой, придвигаясь ближе.

– Завтра прибывает его высочество до-кайзер Тит Клавдий, сын императора Тит Максимуса Третьего, – де-принц неподдельно вздохнул. – Он желает поздравить мою семью с рождением наследника, а заодно – поохотиться в наших лесах… на нечисть. Ее у нас больше, чем где-то еще. Он наслышан о твоей красоте и, мне кажется, имеет намерения непременно увидеть тебя. Но я этого не допущу. Мы будем настаивать, что ты еще не оправилась от родовых недомоганий.

Марика подняла голову. Ее глаза были покрасневшими, но не блестели.

– Спасибо, – хрипловато проговорила она. Седрик улыбнулся, прикладываясь к ее поджатой ноге губами. Потом, удерживая, прочертил дорожку из поцелуев выше, постепенно задирая юбку ее простого серого платья и отвоевывая себе больше гладкой женской кожи.

– Дагеддид! Какого пса ты делаешь?

Седрик не ответил. Его пробирала дрожь, как давеча Марику. От внезапно нахлынувшего возбуждения сводило челюсти. Он забрался на кровать, задирая платье жены уже обеими руками и влажно целуя ее живот.

– Твою мать, Дагеддид!

– Лекарь сказал, ты уже оправилась, – в промежутках между поцелуями, отрывисто пояснил де-принц, пока еще мягко пытаясь развести ноги жены. – Что тебе уже не навредит… Марика, я… мне кажется, я дал тебе достаточно времени, чтобы… Я так не могу. Я отвратился от мужей, но не могу прийти к женам. Ты… ты одна… моя жена… перед Леем. Не… препятствуй… мне…

– Седрик!

Голос романки прозвучал неожиданно резко, как удар кнута. Все-таки сумевший втереться между ее коленей де-принц замер и поднял голову. С минуту они смотрели друг на друга, тяжело дыша и прожигая взглядами. Потом Седрик заговорил – твердо и жестко, не подпуская в голос давершней возбужденной страсти.

– Я знаю, что ты скажешь. Ты скажешь, что я обещал не трогать тебя. Чтобы не навредить ребенку. Чтобы ты привыкла. Видит Светлый, Марика, я долгие месяцы каждый вечер ложился в постель к самой прекрасной женщине в империи и сдерживал себя… изо всех сил, чтобы ты была здорова и спокойна. Да, в нашу первую встречу я был жесток, как… как дикий бемегот и причинил тебе много боли. Так было, и я едва надеюсь на твое прощение. Но с тех пор… Неужели… неужели я до сих пор не доказал тебе, как мне дороги ты и наш сын Хэвейд? Тот самый сын, которого ты отчего-то не желаешь видеть?

Марика привычно молчала, глядя в сторону. Седрик поморщился, все более уверяясь в нужности того, что он собирался сделать.

– Скажи, сколько мне еще ждать твоей благосклонности? – он совладал с собой, гася поднимавшееся и тоже привычное раздражение. – Я… пусть я много говорю, но твое молчание заставляет людей не знать, что подумать! И… я принял решение, – де-принц вновь взялся за ее платье – и поднял его под самую шею, обнажая округлые плотные груди. – Если я по-прежнему буду потакать тебе, ты… так и не привыкнешь к тому, что ты теперь – жена и мать. И будущая королева. А потому… – он положил широкую ладонь на одну из грудей вздрогнувшей от его прикосновения романки. – Мы начнем с малого. Сам Лей благословил наш брак, а мы… его еще ни разу не подтвердили.

Чувствуя приливы усиливающегося желания, Седрик умолк и, решив, что сказал достаточно, торопливо распустил завязки штанов. Марика молчала тоже, бессильно глядя, как он разоблачается. Выслушав речь Седрика, она ничего не возразила своему ненавистному супругу. Глаза юной принцессы были широко раскрытыми, но сухими. Они оставались сухими и тогда, когда муж отбросил свою одежду и так же решительно взялся за ее платье.

Как и ранее, жена ему не препятствовала. Клятва Лея держала ее в повиновении куда вернее насилия.

– Не трогай меня, – морщась, только одними губами неслышно бормотала она, в то время как де-принц, закончив расправляться с одеянием, подтягивал обнаженное тело своей романки ближе к себе. – Проклятие, Седрик… Не трогай меня…

========== – 39 – ==========

Альвах лежал на боку, обнимая себя за плечи и поджав ноги, точно вновь оказавшись в материнской утробе. Мать он едва помнил, и она навсегда осталась в его памяти чем-то нежным и светлым. Рядом с ней было надежно, спокойно и хорошо. Должно быть, в минуты наибольшей душевной уязвимости Альвах подспудно искал защиты у матери. И, не находя ее, все равно стремился к единению с теми давними светом и теплом, которые теперь существовали только в его памяти.

Бьенка была права. Тысячу раз права была дочь кузнеца из последнего людского селения приграничья, что отдала свою жизнь для того, чтобы продлить его мучения здесь, в мире смертных. С тех самых пор, когда сила хаоса перекрутила тело Инквизитора, все, что ему оставалось – это мука. Он страдал от надругательства над своей природой, от надругательства других мужей, от осознания глубокой вины и прозрения о судьбах мира. Последнее терзало его особенно, ибо в его разумении не было ничего хуже, чем знать, и ничего не мочь.

Альвах скучал по Бьенке. Он не думал, что будет так скучать по юной веллийке, которую даже ее однопосельчане считали странной. Роман не мог понять этого тогда, когда сидел, прижавшись к ней, в вонючей камере. И тем более, не мог понять природу своего чувства теперь. Происходило ли оно из того, что Бьенка оказалась единственным человеком, кто мог узнать в измученной романской юнице мужчину, или дело было в другом – Альвах не знал. Единственное, в чем он был уверен – бывшему Инквизитору было плохо без этой искренной и чистой девочки. Пожалуй, единственной из жен, к которой он по-настоящему тянулся душой.

Бьенки у него больше не было. Зато был Седрик.

С тех пор, как Альвах очнулся больной, но невредимый в покоях королевского замка, Седрик оставлял его в покое только глубокой ночью, когда измученная его беспрестанным вниманием романка, наконец, отправлялась спать. После свадебного обряда, воспоминаний о котором в памяти бывшего Инквизитора почти не сохранилось, к длинным дням в обществе де-принца прибавились утомительные ночи. Верный своему слову, Седрик не принуждал отягощенную младенцем жену к соитию. Однако непременно ложился рядом и обнимал полуживую от ненавистного ей запаха романку. Часто полугетт так и засыпал, оставляя Альваха страдать и толкаться под навалившимся на него огромным телом всю ночь.

Днем от него тоже не было покоя. Иногда Седрик до того докучал своей жене, что Альвах разговаривал с ним нарочито грубо, проверяя пределы дозволенного ему поведения. Де-принц сносил большинство выпадов романки безропотно, хотя это дорого обходилось его горячей натуре. Альвах же в свою очередь понимал, что мог жить безопасно только под защитой королевской семьи. Бывшие соратники по ремеслу наверняка неусыпно бдили за упущенной ими ведьмой и дожидались только часа, когда расположение Седрика к жене ослабеет. Поэтому волей-неволей, «принцессе Марике» приходилось сдерживать рвущиеся из груди досаду и непринятие. Как бы ни было ему плохо рядом с Седриком, возвращаться на костер Альвах не хотел.

Однако даже случившееся превращение, насилие, пытки, извращение свадебного обряда, невыносимо омерзительное деторождение и невозможность побыть наедине с собой, были терпимы. Все было терпимо до того мига, когда де-принц потребовал от своей жены исполнения супружеских обязательств.

… Альвах, не глядя, протянул руку. Нащупав одеяло, он натянул его на себя. Широкое ложе младшей четы Дагеддидов было наполовину пустым. Седрик, который три дня обхаживал отпрыска самого императора и, как мог, отговаривался от его знакомства с принцессой Марикой, наконец, сумел увезти не в меру любопытного гостя на охоту. Но, несмотря на сильную занятость днем, все ночи де-принц проводил со своей женой. Холодность романки и ее мучительные гримасы больше его не смущали. Влюбленный великан был ласков и груб, неопытен и настойчив, но неизменно напорист. Более знающий в подобных делах Альвах всегда сдерживался, даже имея дело со шлюхами. Седрику же это было ни к чему, и его романская жена с ужасом ждала, что вскоре сможет обрадовать супруга новой беременностью. Происходящее было сродни тому, что довелось пережить при деторождении, когда выталкивавшая из себя дитя принцесса едва не лишилась разума. И теперь Альвах, который никогда ранее в жизни не мог представить себя в объятиях мужчины, словно терял рассудок всякий раз, когда Дагеддид касался его тела. То, что тело это было женским, а де-принц пребывал в уверенности, что спит с женой, не облегчало участи романа. С Седриком он не чувствовал ничего, кроме тупой, тянущей боли, отчаянного нежелания и жгучего стыда. Альвах не был уверен, отчего вместо стонов вожделения, которые он слышал у женщин, ему хотелось скрежетать зубами. Однако он много об этом и не размышлял. Все, о чем думалось – это проклятая женская плоть, внутри которой был потерян бывший Инквизитор, и от которой страстно желал отделаться. Отделаться – и напрочь забыть все, что происходило с ним за последний год.

Последняя ночь с де-принцем была особенно омерзительна. Охота с наследником императора Вечного Рома должна была продлиться несколько дней. Потому Седрик, впервые оставляя жену так надолго, не давал ей забыться сном далеко заполночь. Геттский выродок был неутомим, и утро Альвах встретил разбитым телесно и едва способным действовать сообразно разуму. Долгое время после того, как де-принц покинул спальню, роману не хотелось даже вставать из постели. По счастью, все в замке были уже приучены к затворничеству второй принцессы Веллии, и отделавшись от слуг, Альвах пролежал под одеялом до самых сумерек. В голове его мешалось множество мыслей. И, одновременно, было глухо и пусто. Тело же никак не могло согреться. С тех пор, как Седрик нарушил собственный запрет на соитие с женой, Альвах не мог согреться никогда. Немыслимым образом он мерз, даже пребывая в объятиях де-принца, которые казались горячими и жаркими, словно пески асских пустынь. Словно стывшая в жилах кровь больше не желала согревать несчастного романа.

Не в силах больше вспоминать то, что было совсем недавно, Альвах поднялся. Едва владея собой, он спустил ноги на лежавший здесь мягкий ковер. Нащупав туфли, подобрал валявшийся тут же, у ложа, халат и, облачаясь на ходу, направился к двери.

Идти пришлось недолго. Уже хорошо изучивший внутренности замка роман, спустя совсем короткое время миновав множество расставленных в коридорах охранников, толкнул дверь детского покоя.

Детская, где уже второй месяц кряду обретался наследный принц Хэвейд Дагеддид, была просторной, убранной в светлые тона комнатой с большими высокими окнами. Двери охраняли не двое, а четверо стражников. Король Хэвейд в странной подозрительности чрезмерно заботился о безопасности внука. Альвах знал – под окнами этой комнаты дежурил еще целый десяток воинов.

В комнате помимо колыбели стояли небольшая кровать для кормилицы и несколько кресел. В одном из кресел сидела полнотелая румяная молодая женщина. Это и была кормилица ребенка. Другая – постарше, поправляла перинку в колыбели. Сам Хэвейд обнаружился на руках у принцессы Ираики. Придерживая головку младенца, принцесса тихо напевала, покачивая его у себя на руках.

При появлении матери наследника, обе женщины поднялись. Перестилавшая постель нянька поспешно отошла назад. Кормилица отвесила неуклюжий поклон.

– Марика! – казалось, принцесса Ираика была удивлена и застигнута врасплох. – Ты… ты что-то хотела?

Альвах заставил себя улыбнуться, подходя к «сестре». Вид детского тельца, завернутого в пеленки, на несколько мгновений вызвал у него отторжение. Он припомнил долгую, словно кошмарный сон, ночь, жуткую, рвущую внутренности боль, такую, какую редко могли доставить даже палачи Инквизиции. И что-то неотвратимое, огромное, что лезло из него наружу, заставляя напрягать последние силы и кричать, кричать, корчась в муке, презрев достоинство и гордость…

– Да, – ему удалось совладать с лицом и здесь. – Седрик… пеняет мне, что я провожу мало времени с сыном. Х… Хэвейд отвык. Хочу забрать его к себе… в постель. Пусть эту ночь проведет у меня.

Нянька и кормилица переглянулись. Ираика встревоженно сдвинула брови.

– Это… это замечательно, что тебе уже так лучше, что ты сможешь заботиться о нем, – теперь уже веллийка говорила с натугой, точно выдавливая из себя слова и с трудом сохраняя приветливость на лице. – Но ведь ты… ты не совсем умеешь… Я хочу сказать, что если ему что-то понадобится? Молоко, или… если он испортит пеленки? Или будет плакать? Или…

– Я обязательно кого-то позову.

Ираика беспомощно оглянулась на няньку. Доводы против нежданно проснувшегося материнского чувства «сестры» у нее вышли все. Словно преодолевая какое-то внутреннее противление, она приблизилась к Марике и передала племянника с рук на руки.

– Вот, конечно, бери. Ведь это твой ребенок.

Слово «твой» она выделила особо. Голос ее на мгновение дрогнул. Юная романка кивнула, прижимая драгоценный сверток к груди.

– Ты ведь знаешь, Генрих уехал вместе с Седриком и его императорским высочеством на охоту. Наша спальня находится совсем рядом от вашей. Я там буду одна. Если что-то понадобится – буди меня в любое время, слышишь?

Принцесса Марика вскинула зеленые глаза.

– Тебе не нужно беспокоиться, – коротко проронила она.

Несмотря на то, что это был первый вечер за целый месяц, который она не проводила подле младенца, и можно было отдохнуть, принцесса Ириака не находила себе места от волнения. Маленький беззащитный комок в руках безалаберной, неумелой матери, занимал все ее мысли. Наконец, Ираика не выдержала. Она зажгла свечу и вместе со свечой покинула спальню. Вид бдившей на каждом углу стражи немного ее успокоил. Все же она прошла до конца коридора. На противоположном его краю находилась дверь в комнату младшего сына короля и его супруги.

Некоторое время помявшись перед глядевшими перед собой стражниками, принцесса Ираика, наконец, решилась и толкнула дверь.

Марика еще не спала. Она лежала на широком супружеском ложе на боку, опираясь на локоть и подперев голову ладонью. Рядом с ней на постели сучил ножками и ручками маленький Хэвейд. Хотя его тело все время пребывало в движении, младенец не казался взволнованным. Серьезно и спокойно он отвечал на взгляд матери, глядя такими же, как у нее, зелеными глазами.

Эта картина умилила Ираику, сразу снимая все ее волнение. Не сдержавшись, она подошла к кровати и присела рядом с посмотревшей на нее Марикой и ее сыном.

– Он… сильно похож на тебя. Ты видишь?

Романка вскинула красивую бровь. Впрочем, в словах принцессы Ираики была большая доля правды. Наследник дома Дагеддидов был курчав, зеленоглаз и тонконос, внешне более напоминая романа, нежели велла или хотя бы гетта.

Не дождавшись ответа, принцесса Ираика покрутила в руках подсвечник и поставила его на стол.