Текст книги "Красным по черному"

Автор книги: Александр Огнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Главы 11 – 12
Презумпция жизни…

Генерал-майор Кривошеин ехал на встречу с вором в законе Владимиром Кушнарёвым по прозвищу Монах, умирающим в больнице от рака.

Этот могущественный и авторитетный король преступного мира смог сделать то, чего до него не удавалось никому: собрать под свою руку все крупные и сколько-нибудь значимые криминальные группировки северо-запада России.

Умный и жестокий, он не останавливался ни перед какими жертвами во имя достижения высшей цели. Альтернатива была одна: подчиниться или умереть. Все, кто пытался поначалу противостоять ему, уничтожались – безжалостно и неотвратимо. Исключений не делалось ни для кого. Вознамерившись возглавить криминальную империю всея Руси, живущую «по понятиям», Монах начал со своего родного и любимого Питера. Он сумел-таки навести здесь, по крайней мере, видимый порядок и остановить бандитский беспредел с ежедневными вооружёнными разборками и многочисленными заказными убийствами. На него самого было совершено одиннадцать неудачных покушений! Четверо киллеров были убиты на месте, остальные – взяты службой его личной охраны, качественно сопоставимой с охраной главы государства. Им всем была обещана лёгкая смерть в обмен на имена посредников. В муках умирал только один.

Затем настал черёд посредников, которых было меньше, так как трое из них продублировали заказ (случай небывалый!).

Заключительным аккордом стала серия смертей криминальных авторитетов в Москве и Питере, после чего кто-то если и желал смерти Монаха, то лишь на уровне сладостной грёзы и по большому секрету от себя самого…

Однако теперь, похоже, нашёлся некто, сумевший не только свалить Монаха, но и – что было для того значительно страшнее – унизить его. Кто-то отчаянно дерзко и невероятно жестоко, в лучших традициях самого Монаха, буквально у него на глазах истребил всех его ближайших друзей, лишив даже возможности какой-либо защиты! Мало того, в итоге самого его поставили перед фактом скорой и неизбежной смерти!

Да, это был вызов, тихое, но очевидное оскорбление его воровского величия!..

– Вот что, – неожиданно обратился генерал к водителю, – давай вначале на кладбище. Только предварительно заедем за цветами…

Минут через двадцать генеральская «Волга» подъехала к кладбищенским воротам. Кривошеин вышел из машины и, держа в руках несколько алых роз, свернул в одну из боковых аллей.

Он не видел выскочившего из небольшого административного здания директора кладбища, которому сообщили о прибытии известного чёрного авто. Что-то впереди явно привлекло внимание генерала. Кривошеин нахмурился и заметно ускорил шаг. Лишь когда он остановился, наконец, у могил жены и матери, недоуменно осматривая соседний участок, подоспел директор.

– Здравствуйте, уважаемый Иван Фёдорович! – приветливо промурлыкал он.

– Не спеши радоваться, я пока своим ходом прибыл, – вместо ответного приветствия спокойно произнёс генерал и лишь теперь сурово взглянул на собеседника (тот сразу как-то съёжился и нервно сглотнул). – Что случилось? Куда делись могилы, что были здесь?

– Перезахоронили по просьбе родственников, – затараторил директор. – Всё официально: бумаги оформлены, как надо, и разрешение санэпидстанции. У них там кто-то умер, и родни, ещё живой, куча. А все хотят вместе, рядом. Вот им и выделили целую территорию в северной части. Там земли на всех хватит… Извините…

– Так это место теперь что, свободно?

– Никак нет. Уже продано.

– Когда ж успели? – Кривошеин вонзил в кладбищенского «коммерсанта» брезгливо-презрительный взгляд.

– А в тот же день, когда перезахоранивали, – по-прежнему суетливо ответил тот и отвёл глаза.

– Угу. И небось всё – под одну могилу, с мавзолеем из чёрного габбро? Может, ещё и моё место продашь?

– Да что вы такое говорите, товарищ генерал?! – взмолился директор. – И что я тут мог сделать? – кивнул он в сторону перерытого участка, – Меня же не спрашивают, меня только извещают!

– Кто?

– Кто… Начальство. Поставьте себя на секунду на моё место!

– Лучше я тебя в другое место посажу. Ладно, ступай, у меня мало времени!

Оставшись один, Иван Фёдорович положил цветы на могилу жены, затем – на могилу матери. Скромные надгробья были очень похожи, только у Лизы отсутствовал овал с её портретом. Просто потому, что он не нашёл подходящего фото.

Ему явилась вдруг совершенно неожиданная мысль: на фотографии мама была значительно младше Лизы на момент смерти, а сам он сейчас был раза в полтора старше, чем мама в тот далёкий и горестный день…

* * *

– Прибыли, товарищ генерал. – Голос водителя звучал необычно тихо. – Какие будут распоряжения?

– Распоряжения… – Кривошеин посмотрел на часы. – Сейчас четырнадцать сорок восемь. В семнадцать тридцать жду тебя здесь.

Выйдя из машины, он задрал голову и осмотрел огромное здание из красного кирпича. Мрачноватая архитектурка у этой медсанчасти. Впрочем, вон, родная эмвэдэшная больница выглядит не веселее – наверняка, один авторский коллектив работал. Ещё нужно не заблудиться и вход найти…

Однако вход нашёлся без труда. Не успел Кривошеин спуститься в просторный вестибюль, как к нему направился молодой человек, габариты и внешность которого не оставляли места сомнениям в его профессиональной принадлежности.

– Здравствуйте. Мне поручено вас встретить и проводить.

– Что ж… Провожай, раз поручено.

Они молча поднялись на лифте на пятый этаж, прошли по застеклённому коридору и остановились у одной из дверей.

«Красиво работают. Профессионально», – отметил про себя Кривошеин, не заметив по пути других охранников.

– Вам сюда, – произнёс его провожатый, трижды постучал и, чуть выждав, отворил дверь, которая тут же бесшумно закрылась, едва генерал вошёл.

У письменного стола в крутящемся кресле сидел человек. Он медленно повернулся, и несколько мгновений они молча смотрели друг другу в глаза, оба испытывая, очевидно, схожие чувства.

– Ну, здравствуй, – сипловато произнёс наконец Кривошеин.

– Привет! – ответил Монах и закашлялся. – Давненько не виделись… Что в дверях замер? Захады, – пригласил он и, не без труда поднявшись, направился к двум креслам в углу, возле журнального столика, уставленного фруктами, закусками и бутылками.

– Хорошая у тебя охрана.

– Ага, только правильнее было бы сказать «почётный караул». На кой хрен мне теперь охрана, от кого меня охранять? От этих говнутиков, которые уже в курсе, что могут хорошо сэкономить, и ждут приглашения на мои похороны – как в дешёвой американской кине! – чтобы постным глазом проверить, хорошо ли закопали… – Кушнарёв налил себе водки. – Выпьешь что-нибудь, надеюсь? Или генералам «при исполнении» тоже не положено? – Он мотнул головой и криво ухмыльнулся. – Генерал… Надо же, кликуху дворовую, и ту умудрился у меня стырить! Так что тебе налить?

– Водки.

– Плиз… А я знал, что ты придёшь. Третьего дня сон видел, – он снова усмехнулся, – вещий … Помнишь, как Кащей мне зуб выбил? Вот эта «приятность» и приснилась вдруг. Сколько лет мучился, не мог тебе этого простить!

– Простить? Мне? Не понимаю, о чём ты…

– Конечно, не понимаешь!

– Вообще-то, у меня к тебе дело…

– Кто б сомневался. Только – не спеши, успеется. Вначале, уж, меня послушай, а то, знаешь ли, я тут на днях должен сдохнуть. Однако прежде чем доставить очень многим эту долгожданную радость, мне нужно кое-что успеть. Чего-чего, а чувства долга нам с тобою всегда было не занимать, а? – Он поморщился и снова плеснул себе в рюмку. – Да, непросто это: на краю могилы заниматься делами мирскими. Мне бы священника позвать, а я, вот, среди тебя разъяснительную работу проводить должен! Дабы открыть глаза – так сказать, перед закрытием оных… Кстати, может, это помещение для беседы не очень подходящее?

Несмотря на боль, Кушнарёв вопросительно-насмешливо взглянул на генерала.

– Отчего же?

– Оттого, что разговор наш – на данный момент, по крайности – только нас двоих касается и твоим слухачам его знать незачем.

Кривошеин достал из кармана пиджака миниатюрную плоскую коробку (не крупнее маленького диктофона или портсигара) и положил на стол.

– Если тебе так будет спокойнее, смотри на него. В принципе, это абсолютно всё равно, в кармане он, на столе или в тумбочке.

– Мне-то, как сам понимаешь, глубоко одинаково! О тебе забочусь, братишка. И всё же спасибо за откровенность – жест хотя и несколько театральный, но красивый. – Кушнарёв взял прибор в руки. – Надо же, и не весит почти ничего! Слушай, генерал, а ты не можешь мне такую штуку подарить, а? Денег не предлагаю – знаю вашу «пшепетильность». Я бы её с собой в гроб взял! Она мне там ой как пригодилась бы!

Он положил «штуку» обратно на стол и деланно рассмеялся, пытаясь растворить в этом припадке смеха очередной приступ боли.

– Почему ты отказываешься от уколов?

– Из вредности, – процедил Монах сквозь сжатые зубы, полуприкрыв глаза и играя желваками. Но едва боль отпустила, откинулся в кресле и неожиданно зло уставился на «братишку»: – Неужели за всю жизнь ты так и не понял? Мы же с тобой – как Мефистофель с Фаустом. Остаётся уточнить лишь «ху из ху?». Опять не врубаешься? Говорил я тебе когда-то: читай классику!

Он вздохнул, поднялся и сделал несколько шагов по палате.

– Ладно, поясню. Только – уговор: ты меня выслушаешь до конца, не перебивая. А я обещаю с твоим делом разобраться. Идёт? Тем более что и у меня к тебе дело есть. Правда, сильно подозреваю, «дела» наши, как всегда, общим делом окажутся.

– Что значит «как всегда, общим делом»? Ты о чём?

– Всё о том же… Дык как? Договорились?

– Хорошо, – пожал плечами Кривошеин. – Договорились.

– Ну, смотри! – не сводя с него глаз, проговорил Кушнарёв вполголоса. – Ты, конечно, товарищ во всех отношениях положительный и со всех сторон заслуженный, только…

Он наклонился и, в упор глядя на генерала, почти прошептал:

– …за счёт чего и благодаря кому?

– Это вопрос?

– Если и вопрос, то риторический. Ты никогда не спрашивал себя, почему я стал тем, кем стал? Нет? А за что ты свои ордена да звания получал? Об этом тоже как-то не думалось?

– Не думалось. Но смею надеяться, что за дело.

Монах выпрямился и в очередной раз скривил губы в усмешке:

– Это ответ, а ты обещал молчать. Сейчас говорю я. Мы всё ж-таки не у тебя в кабинете беседуем, генерал, а у меня в палате. Чуть не сказал «в покойницкой». Уж поимей снисхождение…

Он сверкнул глазами и, наливая водку, произнёс едва слышно:

– А чтоб легче молчалось, помни, кто к кому пришёл!

Однако, выпив несчётную рюмку, не удержался, добавил – всё так же тихо:

– Могли, ведь, и не пустить…

Затем прошёлся по палате и после небольшой паузы заговорил вновь:

– Почти полвека! Тем кащеевским нокаутом ты, сам того не ведая, определил весь мой будущий путь! Просто не оставил выбора! Кащей, отца которого расстреляли за бандитизм ещё во время войны и который сам не расставался с финкой даже в постели, этот Кащей лежал в пыли, поверженный одним твоим ударом! А я, униженный навсегда, осознал вдруг, что ненавижу тебя! И себя – ещё больше! Ненавижу и презираю… Я еле сдерживался, сглатывая кровь и чувствуя – не боль, нет, а лишь как щекочет в носу… Но рядом стояла Лизавета. Это тебе было на меня начхать, а она, её глаза… Она меня жалела! Потом перевела взгляд на тебя… Да за один такой её взгляд я бы пять раз умер! А ты посмел этого вообще не заметить. Вот тогда, подняв кащеевский нож, я поклялся, и с Кащеем поквитаться, и тебе долг вернуть. С ним закрыть вопрос по-тихому, при помощи его же ножа, оказалось делом несложным. А вот с тобой… Много ты знаешь в боксе примеров, подобных моему: чтобы за пять лет «из грязи – в князи»? И всё – ради тех одиннадцати раундов нашего боя. Думал, положу тебя, и будем квиты – и за моё унижение, и за пять лет боксёрской каторги, и за Лизу… Что тебя выбрала… А вместо расчёта – утрата. И ведь не только Лиза! Ты же мать родную, и ту у меня отнял! И превратился я, в одночасье лишившись всего, в изгоя, в волка-одиночку. В монаха-отшельника… Что мне оставалось делать при условии, что ты пошёл в милиционэры? Попробуй возразить что-нибудь!

– Я вообще не уверен, что нам нужно выяснять всё это. К общему знаменателю мы так и так не придём. Но если ты тем не менее настаиваешь, могу ответить. Никто тебя ничего не лишал, и жизнь свою ты – только ты, лично – принёс в жертву собственным комплексам, непомерным амбициям и фантастическому эгоизму. Смотри-ка, полвека простить не мог! Что прощать? То, что этот урод тогда тебе кису начистил? В этом я виноват? Или я тебя унизил навсегда, заступившись за Лизу? Выбора не оставил? Тем не менее ты его сделал, сам! Пять лет боксёрской каторги?! Из них по меньшей мере два – первых, самых трудных – кто с тобой нянькался почти каждый день по нескольку часов? А тебе бокс нужен был, оказывается, не затем, чтобы в очередной раз суметь за Лизу вступиться, маму или ребёнка соседского защитить. Ты поставил перед собой более «достойную» цель: замарать себя кровью того же Кощея да постараться мне морду набить при случае! Обиделся, что Лиза меня выбрала? А могло быть иначе? Ты же сам себя любил за десятерых! Всего лишился, мать отняли?! Нет, Володя, никто тебя не сиротил, ты сам отказался и от матери, и от семьи. Причём, как выяснилось, сделал это задо-о-о-лго до наших раундов. И уж если на то пошло, ещё большой вопрос, кто у кого маму отнял – с её инфарктом через два дня после твоего ухода и смертью меньше чем через год, в неполные сорок три. Так что, думаю, нам было бы правильнее сменить тему.

– Вполне возможно. Только не выйдет, братишка. Просто не получится. Я же сказал, мы всю жизнь – с рождения и до смерти, моей, по крайней мере, – как иголка с ниткой. Ежеминутно рискуя шкурой, за несколько лет я один сделал работу всей твоей конторы. Мне давно «почётного мента» дать надо было бы. Но награды за выдающиеся успехи в борьбе с питерским криминалитетом, ордена и звания получал ты. Я, руководствуясь своим фантастическим эгоизмом, под страхом смерти запретил тебя трогать, а ты вместо «спасибо» меня четверть века на нары отправить пытался, будучи человеком высоких моральных принципов… Нет, Ванёк, извини! Тему нам с тобой поменять уже не получится. Но и затягивать нашу беседу, пожалуй, не стоит. Считай всё мною сказанное сопроводительным комментарием к основной информации…

– Может быть, всё-таки ограничимся комментарием?

– А как хочешь, – неожиданно легко согласился Монах. – Просто мне казалось, настало время узнать тебе правду и о гибели Лизы, и о смерти твоего лепшего другана Бовкуна, так самоотверженно покончившего с Богомолом… Да и о Юрике, вашем общем сыночке, подозреваю, ты далеко не всё знаешь. – Он остановился напротив генерала. – Но если тебе это неинтересно – настаивать не стану.

Кривошеин и бровью не повёл, хладнокровно выдержав устремлённый на него, углем тлеющий взгляд. Однако они слишком хорошо знали друг друга. И Кушнарёв удовлетворённо хмыкнул, скользнув глазами по побелевшим фалангам пальцев генеральских рук, «спокойно» лежащих на подлокотниках кресла…

Главы 13 – 14
Память сердца

С Николаем Бовкуном они подружились ещё в институте, куда того – сына погибшего героя – приняли по сиротской квоте. Отец Коли служил в каком-то секретном спецотделе в Большом доме и погиб уже в самом конце войны, в марте сорок пятого, оказавшись почему-то в Германии. Тогда, разумеется, никто так и не узнал (да и не пытался), чем именно занимался Бовкун-старший в этом своём спецотделе и какие подвиги совершил. Правда, однажды судьба свела его сына с человеком, который знал всё…

Курсом старше Ивана и Николая учились Олег Подкаминов и Сергей Кармин.

Отец Сергея был известным врачом и часто практиковал на дому. Поэтому одна из двух комнат их квартиры на Суворовском проспекте – а именно, комната его сына – служила одновременно и кабинетом Кармину-старшему. Этот факт, сам по себе не слишком значимый, превратился для Сергея в проблему почти вселенского масштаба. Поскольку доктор Кармин был гинекологом, главной достопримечательностью жилища молодого студента-юриста являлось… огромное раздвижное гинекологическое кресло. Существовало оно в единственном экземпляре и конструировалось специально с таким расчётом, чтобы доктор мог без особых затруднений принимать пациенток вне зависимости от возраста и, соответственно, любой, даже самой неожиданной комплекции. Агрегат сей, и в собранном виде занимавший добрую четверть довольно просторной комнаты, был похож скорее на ринг для японских борцов сумо, нежели на привычный аксессуар гинекологического кабинета. Это кресло стало притчей во языцех. В ассоциативном сознании многих оно заняло почётное место в одном ряду с Эрмитажем, римским Колизеем и Эйфелевой башней. Поэтому каждый из однокурсников или приятелей Сергея, хоть однажды побывавший у него в гостях, считал попросту гражданским долгом поделиться впечатлениями не только со своими домашними, но и в институте. Так что в конце концов Сергей был вынужден максимально ограничить количество вхожих в его дом молодых людей.

Иван и Николай оказались в числе этих немногих. Уже на первом курсе они довольно близко сошлись с Карминым, который был физоргом института, именно на почве спорта. Довольно скоро отношения укрепились и переросли в дружбу, что было вполне естественно, учитывая их спортивные достижения: мастер спорта по боксу, Иван являлся неизменным участником и, как правило, призёром или победителем многочисленных межвузовских первенств и спартакиад, а Никола – капитаном институтской волейбольной команды и одним из лучших самбистов.

Отношения не ограничивались только спортом. Сергей был значительно старше ребят, притом даже для своего возраста очень начитан и довольно широко эрудирован. С ним всегда можно было интересно, с пользой пообщаться, пошутить, а при необходимости – и посоветоваться. Сам обычно предельно вежливый и корректный, он довольно строго и избирательно относился к людям, с которыми сходился. Так что Ивану с Николаем где-то даже льстило, что он – их добрый товарищ. Почти все девчонки, которых они знали, становились жертвами демонического карминовского обаяния, однако, увы – без надежды на взаимность. У Сергея было несколько бурных романов, но все – вне стен института и, как правило, вне поля зрения друзей. Он как-то умел охранять мир своих интимных отношений и честь своих избранниц. Пожалуй, только его однокурсник Олег Подкаминов, с которым они дружили чуть не с самого раннего детства, был посвящён в его сердечные тайны. Поэтому все были удивлены и даже заинтригованы, когда Кармин, против обыкновения, явился на первомайскую демонстрацию не один, а в обществе удивительно привлекательной девушки.

– Разрешаю вам представиться… – в своей обычной манере обратился Сергей к присутствующим.

Так неожиданно и просто произошло их знакомство с молодой артисткой драматического театра Ниной Осининой.

Колонна демонстрантов Васильевского острова свернула со Съездовской линии на Университетскую набережную, где сразу приняла в свои дружные ряды сплочённый коллектив студентов и преподавателей Юридического института[7]7
  Юридический институт им. М.И.Калинина располагался в Меньшиковском дворце.


[Закрыть], а также примкнувших к ним друзей и подруг. Лёгкий невский ветерок лениво трепал флаги и транспаранты, из громкоговорителей доносилась музыка, кругом раздавался смех, то и дело громко лопались или взмывали в голубое весеннее небо разноцветные воздушные шары…

После демонстрации они всей компанией зашли в кафе, а на прощанье Нина пригласила их на спектакль. В новой постановке «Бесприданницы» она играла Ларису.[8]8
  Получившая тогда заслуженную известность режиссёрская работа Ильи Шлепянова.


[Закрыть]

Однако Лиза, работавшая в то время операционной сестрой в Институте скорой помощи, пойти в театр не смогла – её вызвали на дежурство. Иван тоже решил не ходить, но жена настояла: в кои-то веки исполнительница главной роли пригласила на спектакль, на который и билеты купить невозможно! Мало ей огорчения от того, что сама пойти не может, так ещё и он своей глупостью хочет расстроить её окончательно!..

Иван сдался, тем более присутствовавший при разговоре Николай напомнил, что им так или иначе нужно заехать за Олегом, с которым ещё накануне договорились об этом.

* * *

Подкаминов жил с родителями на Каменном острове, в квартире, занимавшей второй этаж небольшого особняка. И надо же, чтобы отец Олега – сдержанный и немногословный полковник Семён Подкаминов, вышедший незадолго перед этим в отставку, – оказался начальником того самого секретного отдела, в котором служил отец Бовкуна!

Когда сын их знакомил, полковник задержал руку Николая:

– Ты очень похож на отца. Он был одним из лучших у меня.

Это всё, что он счёл нужным сказать. Николай невольно перевёл взгляд на орденские колодки полковника. Олег как-то вскользь упомянул, что родитель его всю блокаду провёл в своём кабинете на Литейном. И вот за эту кабинетную работу он был награждён, помимо прочих (поражённый Никола пересчитал планки дважды), пятью орденами Боевого Красного Знамени…

Потом, когда они уже ехали в трамвае, Бовкун спросил Олега, сможет ли ещё встретиться и побеседовать с его отцом.

– Конечно, – ответил тот. – Отец – ходячая энциклопедия. Он с удовольствием поговорит с тобой об истории, о поэзии, об изобразительном искусстве… – Олег многозначительно взглянул на Николу. – Но и только! Кстати, об искусстве: нам сейчас выходить – нужно прихватить вон ту девицу с букетом, что ждёт нас на остановке…

«Девицей с букетом» была Ольга – очень миловидная и внешне хрупкая невеста Подкаминова, с которой они собирались вскоре пожениться. Она держала в руках удивительные по красоте, настоящие чайные розы. Это был сюжет для кисти большого художника: то ли букет оттенял привлекательность девушки, то ли она дополняла собой прелесть свежих цветов.

– Ваня, – шутливо «посуровел» Олег, – я вот всё Лизе расскажу – как ты на чужих невест заглядываешься!

И тут же сам, взглянув на Олю, не удержался, добавил:

– А они тебе, действительно, к лицу.

– Жаль, что ты заметил это только сейчас, дорогой, – вздохнула она и слегка улыбнулась. – Как говорится, и трёх лет не прошло.

– Ну, видишь ли… – не сразу нашёлся Олег, – не у всех же подруги работают в оранжерее!

– Да, – на сей раз улыбка была подчёркнуто ироничной – в отличие от своего суженого Ольга в карман за словом не лезла. – Но эта моя подруга никогда бы не отказала тебе в просьбе. Было бы желание. Господи, ребята, – обращаясь к Ивану с Николой, девушка состроила страдальческую гримаску, – и что я в нём нашла?

– Кучу огромных достоинств на фоне отдельных малозначимых недостатков, – «скромно» заявил Подкаминов и, взяв Ольгу под локоть, увлёк за собой. – Идёмте, опоздаем… Во! – кивнул он в сторону приближающегося троллейбуса. – Наш! Бежим…

– А где Сергей? – спросил Иван, когда они уже шли по улице Росси к Фонтанке, по очереди отстреливаясь кратким «нет» от атакующих их вопросами о «лишнем билетике».

– Он ждёт нас всех дома, – многозначительно ухмыльнулся Олег. – После спектакля забираем премьершу и едем к нему.

– Как? Он не пошёл? – удивился Николай, вспомнив, очевидно, разговор Ивана с Лизой.

– Коленька, – доходчиво пояснила Ольга, переглянувшись со своим всезнающим женихом, – неужели ты думаешь, что он ещё не видел этой постановки? Успокойся, дорогой! Видел и наверняка не однажды. Вот то, что Лиза не смогла пойти, действительно жаль. Но ничего, Ваня сходит с ней второй раз. Правда, Вань? Сводишь жену в театр?

– Обязательно. А вот к Сергею сегодня, наверное, езжайте без меня.

– И без меня, – эхом откликнулся Николай, – у нас сессия, как-никак.

– Тоже мне, причина! – фыркнул Олег. – У нас – госы! Ну и что? Проигнорировать приглашение к маме Мусе на фаршированную щуку можно только раз в жизни. Это – во-первых. А во-вторых, неужели вы оставите друга в трудную минуту без посильной поддержки?

– Ты – о чем?

– О том самом! Думаешь, Кармины часто принимают гостей в столь поздний час, пусть даже накануне праздника? Поверь, Серёге стоило больших трудов исхитриться сделать так, чтобы ритуал знакомства родителей с Ниной был не особо растянут во времени. И лишь нашего с Олей присутствия при этом может оказаться недостаточно. Непредсказуемость Марии Яковлевны известна, так что я не шучу.

Олег действительно не шутил. Мать Сергея на самом деле была женщиной особенной, можно сказать, эпохальной.

Рождённая в девятнадцатом веке, причём не в самом его конце, она оставалась верна ему и теперь. Мария Яковлевна была знакома с Шаляпиным, дружила с Верой Холодной, встречалась с Куприным. Рассказывая о каком-нибудь эпизоде своей богатой биографии, она могла запросто повергнуть слушателя в шок, ввернув фразочку: «Я как-то сказала Пастернаку…».

Родив долгожданного ребёнка уже после сорока и посвятив всю себя сыну, она очень трепетно и в то же время строго относилась к его окружению.

– Мне иногда кажется, – признался как-то Олегу Сергей, – что Фаина Георгиевна не шутила, когда сказала, что мама вполне могла бы составить ей конкуренцию.

– Конкуренцию – в чём и какая Фаина Георгиевна?

– Раневская, – уточнил Сергей спокойно, как если бы сказал «соседка этажом ниже». – Представляешь, звонит телефон, мама берёт трубку, затем зовёт меня. Потом спрашивает: «Кто это звонил?» – «Одна девушка», – отвечаю. «Это я сумела расслышать. И не только это…» – «Господи! А что ещё, мама?» – «Серёженька, – тоном трагической актрисы выносит мама вердикт, – она нам не подходит!» – «Но ты же её ни разу не видела!» – «Боже упаси! И не хочу, и не буду!» – «Да что такое она тебе сказала?» – «Сказала? В том-то и дело, что не сказала! Она даже не поздоровалась!»

Не менее ревниво относилась Мария Яковлевна и к друзьям сына, которые ей импонировали. Ивану она симпатизировала, а Лизе не раз говорила, что будь у неё дочь – она бы непременно походила на неё… Так что Олег, пожалуй, прав: в данном случае легче заехать на полчасика, чем потом оправдываться полжизни.

Народу в театре оказалось, как всегда, – битком. Пока Подкаминов штурмовал окошко администратора, Иван с Николой держали оборону, охраняя Ольгу с цветами.

– И где же мы сидим? – поинтересовался Бовкун у вернувшегося Олега.

– В буфете, – бросил тот. – Идёмте.

Никогда ещё не смотрел Иван спектакль из первого ряда партера. Эффект был удивительным, Лариса – восхитительной, успех – ошеломительным.

– Встречаемся у служебного входа через двадцать минут, – отдал последние «цу » Олег на ухо Ивану, пытаясь перекричать шквал аплодисментов. – Поймайте, пожалуйста, два такси – Серёга меня субсидировал! И не забудьте мой плащ в гардеробе!

Взяв у Ольги цветы, он вышел из зала.

* * *

К Карминым они приехали в одиннадцатом часу.

Дверь открыл Сергей. Хотя он и старался не подавать виду, было заметно, что настрой его далёк от идиллического.

– Где Лиза? – спросил он Ивана, едва ребята вошли в прихожую.

– На дежурстве, – коротко ответил тот.

Сергей поджал губы и досадливо кивнул головой.

Раздевшись, все прошли в комнату. Знаменитое кресло было спрятано под огромным покрывалом и в таком виде очень походило на какой-нибудь зачехлённо-замаскированный сверхсекретный танк новейшей конструкции.

Празднично накрытый стол, уставленный хрусталём, серебром и фарфором, манил, дразнил и завораживал.

Обняв и поцеловав в висок Нину, державшую в руках всё тот же букет чайных роз, Сергей что-то шепнул ей и обратился ко всем:

– Мойте руки, ребята, а я, – он снова ласково взглянул на Нину и многозначительно поправил галстук, – пойду позову родителей…

Через несколько минут семейство Карминых предстало в полном составе и во всём великолепии. Сверкая украшениями, первой в комнату вплыла Мария Яковлевна. Любой увидевший её впервые сразу мог понять, почему Григорию Максимовичу потребовалось специально заказывать свой легендарный раритет. Сам глава семьи – совсем немаленький и неплохо сохранившийся для своих шестидесяти восьми – рядом с супругой напоминал скромный командирский катерок, пришвартованный к борту современного крейсера.

– Добрый вечер, друзья, – нежным, грудным голосом произнесла Мария Яковлевна и с ласковой улыбкой устремила на Нину взгляд василиска[9]9
  Василиск(греч.) – сказочное чудовище, убивающее одним взглядом своим.


[Закрыть]. – Рада нашему знакомству.

– Взаимно, – просто ответила девушка, вручая ей цветы.

– Это по какому же поводу, деточка? – поинтересовалась Мария Яковлевна.

– Именно по поводу знакомства, – улыбнулась Нина, которой уже пожимал руку Григорий Максимович.

– К столу, друзья, к столу! – поспешил возгласить он. – А то наш ужин грозит плавно перейти в завтрак.

Пока мужская часть компании, под руководством доктора, определялась с местами, дамы, возглавляемые его женой, принесли из кухни салат, блюда с закусками и знаменитую щуку.

После тоста за гостеприимных хозяев хлебосольного дома витавшее в воздухе напряжение как будто улетучилось. Даже к Сергею вернулись его всегдашние остроумие и уверенность в себе. Он много шутил, не сводя с Нины влюблённых глаз, и мало ел.

В отличие от него и Олег, и Иван с Николой, успевшие порядком проголодаться, отдавали должное кулинарному мастерству Марии Яковлевны и Даши – приходящей домработницы Карминых. Ольга вела неторопливую беседу с Григорием Максимовичем. Заядлая театралка Мария Яковлевна обсуждала с Ниной новинки завершающегося сезона.

Гроза разразилась неожиданно.

– Скажите, – обратилась хозяйка к своей потенциальной невестке, – а что это я не видела Зиночку Гусарову в последних премьерах? Надеюсь, она не сменила театр?

– Нет, – ответила Нина. – Мы даже должны играть с нею в очередь в новой пьесе.

– Уверен, она не составит тебе конкуренции, – вставил своё слово Сергей.

Никак не отреагировав на эту его реплику, Нина продолжила:

– Так что она по-прежнему в театре. А играла меньше потому, что поменяла не театр, а мужа.

– Да что вы?! – возглас Марии Яковлевны был подобен одновременному извержению пяти Везувиев. – Ведь Арсений – такой замечательный молодой человек, такой талантливый режиссёр!

На её лице отразилось страдание всех матерей мира.

– И кого же Зина ему предпочла?

Голос Марии Яковлевны вновь сменил окраску. Стало очевидно: она заранее не одобряет новый выбор Гусаровой.

– Понятия не имею, – беззаботно ответила Нина. – Какого-то… из публики.

Сергей воздел глаза, однако на помощь небес ему уже явно не приходилось расcчитывать.

– Что ж, милочка, – ледяным тоном промолвила Мария Яковлевна, когда к ней вернулся дар речи, – в таком случае, не могу не согласиться со своим сыном: она вам определённо не конкурентка. Дорогой, – повернулась она к мужу, – у меня что-то разболелась голова. Думаю, молодёжь простит, если мы удалимся.

Родители поднялись.

– Всем всего доброго. – Пожелание Марии Яковлевны прозвучало, как текст приговора. Напоследок она взглянула на «виновницу торжества». – Благодарю за приятную беседу.