355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Боханов » Правда о Григории Распутине » Текст книги (страница 20)
Правда о Григории Распутине
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 00:27

Текст книги "Правда о Григории Распутине"


Автор книги: Александр Боханов


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Помимо прочего, была уже опубликована переписка убитых Венценосцев! Бывший генерал, имевший тягу к историческим сочинениям и документам, не мог не заметить эту сенсационную трехтомную публикацию. Там бы он смог прочесть подлинные слова Александры Фёдоровны, что Она «сильно огорчена» из-за того, что Ее «имя всегда упоминают так, как будто это» Она «изгнала Орлова и Джунковского из-за нашего Друга».

Из этих документов «оскобленный и униженный» мог бы, наконец, узнать, что ничего и никогда Царица Супругу не «диктовала», да и Николай II вообще был не тот человек, которому можно что-либо «продиктовать».

Причина увольнения товарища министра и шефа корпуса жандармов находилась совсем не там, куда указывал пострадавший. Сам он об этой «последней капле» в чаше Царского терпения никогда не упоминал. Между тем, может быть, и помимо воли Джунковского на авансцену общественной жизни выплеснулись его инсинуации, которые генерал так искусно конспирировал в тиши кабинетов и уюте салонов.

14 августа 1915 года популярная столичная газета «Биржевые ведомости» начала публиковать серию статей о похождениях Распутина, где почти слово в слово воспроизводились домыслы об «оргии в ресторане» из того досье Джунковского, которое тот якобы в «одном экземпляре» представил Царю еще 1 июня. Терпение Царя лопнуло, все сомнения насчет добропорядочности этого офицера окончательно рассеялись.

Однако Джунковский не успокоился, продолжая лгать без зазрения совести. Императрица Александра Фёдоровна сообщала Супругу 8 октября 1915 года:

«Джунковский, после того как его уволили, снял копии со всех бумах против нашего Друга, хранящихся в министерстве внутренних дел (он не имел никакого права этого делать), и показывал их направо и налево среди московского дворянства. Жена Павла ( княгиня Палей. – А. Б.) еще раз рассказала Ане, что Джунковский уверял честным словом, будто Ты зимой ему приказал строго судить Григория. Он это сказал Павлу и его жене и повторил это Дмитрию и многим другим в городе. Я называю это бесчестным, в высшей степени нелояльным поступком…»

Получив «несправедливый удар» от Царя, Джунковский тут же обрел шумную поддержку среди рыцарей «борьбы с тьмой». Первым номером в этом ряду шел А. И. Гучков, который уже 17 августа прислал генералу восторженное письмо: «Дорогой Владимир Фёдорович, всей душой с Вами, знаю, что Вы переживаете. Но не скорбите, а радуйтесь Вашему освобождению из плена. Вы видите – „они“ обречённые, Их никто спасти не может».

Гучков ошибся: в той реальной исторической диспозиции обреченными являлись все, а не только «Они». Когда наступил желанный миг, который и Гучков и Джунковский «приближали, как могли» – отречение Царя, то сольные номера любимцев публики на «авансцене жизни» быстро закончились. Непримиримым «врагам тьмы» пришлось думать теперь только об одном: как спасаться от «света революции».

Купеческий сын Гучков с огромным трудом, только переодевшись в платье лютеранского пастыря, смог проскользнуть сквозь революционные заслоны и укрыться в Западной Европе. Его же «искренний друг» потомственный дворянин «дорогой Владимир Фёдорович» остался в красной России, прожил, а точнее сказать, просуществовал здесь в роли жалкого изгоя до самого конца.

Неизвестно, испытывал ли старый Джунковский раскаяние перед смертью, были ли у него предсмертные озарения, понял ли он одну горькую очевидность: подвал дома Ипатьева в Екатеринбурге, где окончила Свои дни Царская Семья и подвал НКВД в доме на Лубянской площади в Москве, где провел долгие месяцы в заключении «бывший генерал», – по своей исторической сути один и тот же подвал. И прокладывая дорогу «Им» в Екатеринбург, Джунковский готовил и себе участь, которую и получил.

Глава XI
Круговорот столичной суеты

В 1912 году Царь и Царица окончательно заключили: Григорий послан Им Всевышним, он человек необычного предназначения. Он спас, вырвал из плена смерти Их «Беби», Их «Солнечный Луч» – Наследника Алексея…

Убежденность никак не колебали наветы на него, которым Царь и Царица после документального опровержения слухов не придавали больше серьёзного значения. Как следует из воспоминаний дворцового коменданта В. Н. Воейкова, его попытки донести до Государя негативные суждения о Григории Распутине заканчивались всегда одинаково. «Всё то, что вы Мне говорите, – прерывал собеседника Монарх. – Я слышу уже много лет. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространенных слухов подтверждения не получил».

Как признавался Воейков, «было чрезвычайно трудно возражать на такой аргумент, тем более что как у Государя, так и у Императрицы, сложилось достаточно обоснованное убеждение, что всякое, пользующееся Их доверием лицо тем самым обрекается на нападки завистников и клеветников». Дворцовый комендант на личном опыте мог в том убедиться. Ему совершенно бездоказательно навешивали ярлык «ставленника Распутина». И даже в эмиграции «современники событий» не успокоились; подобное абсурдное клише встречается в немалом количестве мемуаров эмигрантов «первой волны».

Нравственная чистота и бескомпромиссность Императора Николая II сами по себе исключали возможность неформального и многократного общения Его с любым аморальным субъектом. Ему, живущему верой и в вере, не нужны были никакие «досье», чтобы понять искренность в преданности Богу Григория. Но как политик он обязан был «реагировать». Потому и возникали «расследования» и «узнавания», которые всегда заканчивались одинаково: кроме туманных слухов – ничего подлинного. Государь верил Своим глазам и Своему православному чувству.

В свою очередь, и Александра Фёдоровна доверяла сердцу, личным наблюдениям и Своему житейскому опыту. Это заставляло признать с несомненностью и принять с благодарностью общество Григория.

Прекрасно ознакомленная с библейской историей и житиями святых Императрица хорошо знала, как часто люди бывают не правы, с какой жестокой одержимостью человеческая толпа может преследовать и поносить тех, кто выше и значимее простых смертных. Самым ярким примером для нее всегда служила земная судьба Спасителя, Которого шельмовали и предавали при жизни.

Ложь и клевета неизбежно сопровождают путь праведников на земле. «Испорченность мира всё возрастает, – заметила Она в апреле 1916 года в письме Супругу. – Во время вечернего Евангелия Я много думала о нашем Друге, как книжники и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве… Он живет для своего Государя в России и выносит все поношения ради нас».

В случае с Их «Другом» вечная людская незрячесть давала о себе знать. Он был человеком необычных дарований: невероятной интуиции, наделенный умением распознавать истинное, видеть скрытое, но главное – молитвой добиваться недостижимого для обычных людей. Потому Она нередко и советовала людям, которые были вхожи в Их Дом, познакомиться с Григорием. Кто-то соглашался, кто-то под благовидным предлогом уклонялся.

Командир яхты «Штандарт», контр-адмирал Н. П. Саблин, давая показания ЧСК в 1917 году, говорил: «Кажется, в 1908 году, когда во время плавания на яхте „Штандарт“ я ближе подошел к Царской Семье, Государыня стала в беседах со мной намекать, что Она знает Распутина. Она стала говорить о том, что есть люди, молитва которых вследствие их аскетического образа жизни имеет особую силу, и, наконец, заявила, что и в России имеется такой человек, а именно Распутин, и предложила мне с ним познакомиться».

Однако даже среди тех, кто встречался, общался, признавал необычность Распутина, редко кто осмеливался пойти против людской толпы, выступить против злобной молвы. Или молчали, а то и возводили напраслину. В их числе оказался и друг Семьи Саблин, побоявшийся после революции сказать правду о Распутине, с которым многократно общался и к которому выказывал глубокое почтение…

Всё стало окончательно ясным для Царя и Царицы в октябре 1912 года. В тот год в России отмечалось большое национальное торжество: столетие Бородинской битвы 1812 года. Царь с Семейством участвовал в празднествах в Москве, а затем они отбыли на отдых, сначала в имение Беловеж, а затем в Спалу (недалеко от Варшавы), куда прибыли в начале октября. Там и начались драматические события.

Незадолго до приезда в Спалу Цесаревич Алексей, прыгнув в лодку, ударился ногой, и коварная гемофилия тут же дала о себе знать. Быстро образовалась обширная гематома (кровяная опухоль). Дальнейшие события Царь описал в письме к матери.

«2 октября Он начал жаловаться на сильную боль, и температура у Него начала подниматься с каждым днем больше. Боткин объявил, что у Него случилось серьезное кровоизлияние с левой стороны и что для Алексея нужен полный покой. Выписали сейчас же прекрасного хирурга Фёдорова, которого мы давно знаем и который специально изучал такого рода случаи, и затем доброго Раухфуса. Дни от 6 до 10 октября были самые тягостные. Несчастный Мальчик страдал ужасно, боли охватывали Его спазмами и повторялись почти каждые четверть часа. От высокой температуры Он бредил и днем и ночью, садился в постели, а от движения тотчас же начиналась боль. Спать Он почти не мог, плакать тоже, только стонал и говорил: „Господи, помилуй“. Я с трудом оставался в комнате, но должен был сменять Аликс при Нем, потому что Она, понятно, уставала, проводя целые дни у Его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание».

Николай II рассказал матери о многом, но один важный момент опустил, чтобы упоминанием имени Распутина не нервировать лишний раз матушку, изнемогавшую под грузом салонных сплетен. Еще в феврале 1912 года, незадолго до речи А. И. Гучкова и доклада М. В. Родзянко, Мария Фёдоровна имела объяснение с Сыном и Невесткой. Она высказала своё удивление, что Они принимают «этого ужасного Распутина», что это «тревожит общество», что его следует удалить из Петербурга.

Александра Фёдоровна сразу же стала горячо возражать, говоря, что петербургское общество только и занято тем, что распространяет «грязные сплетни», что сановники, поддерживающие их, «подлецы», что Распутин – «удивительный человек» и что «дорогой Мама» следовало бы с ним познакомиться. Этот диалог Цариц Монарх не прерывал, но в конце заметил: «Как же Он может выслать человека, ничего противозаконного не совершившего?».

Беседа носила довольно нервный характер, Вдовствующую Императрицу ни в чем не убедили, но Николаю Александровичу и Александре Фёдоровне стало раз и навсегда ясно, что во имя семейного блага лучше с матушкой эту тему не затрагивать. Она ведь все равно не поверит, она уже настроена соответствующим образом, и мнение свое вряд ли переменит. Поэтому, описывая драматический случай в Спале, имя Распутина Император и не упомянул.

Положение же в Спале складывалось просто безысходное. Гувернёр Алексея Николаевича швейцарец Пьер Жильяр вспоминал: «Цесаревич лежит в кровати, жалобно стонет, прижавшись головой к руке матери и его тонкое, прекрасное, бескровное личико было неузнаваемо. Изредка он повторяет одно слово „Мама“, вкладывая в это слово всё свое страдание. И Мать целовала его волосы, лоб, глаза, как будто этой лаской Она могла облегчить Его страдания, вдохнуть в Него жизнь, которая, казалось, Его уже покидала».

Тянулись тягостно-безнадежные дни. Император не находил себе места; не знал, что делать, что говорить, как поддержать Аликс. Несмотря на огромное самообладание, у Него комок подступал к горлу, и несколько раз он с трудом сдерживал слезы. Один раз не выдержал, и при виде умирающего Сына слёзы потекли из глаз…

Царица же не сдавалась, отчаяние Ею не овладело. Муж поражался энергии и самоотверженности Жены. Она перед этим неважно Себя чувствовала, но как только пришло несчастье, проявила непостижимую самоотверженность. Почти не спала. О Себе совсем не думала. Не отходила от Алексея ни днем, ни ночью, часами баюкала Его на Своей груди, делала перевязки, ставила компрессы. Очевидец тех событий Анна Вырубова вспоминала:

«Последующие недели были беспрерывной пыткой для Мальчика и для всех нас, кому приходилось постоянно слышать, как Он кричит от боли. Целых одиннадцать дней эти ужасные крики слышны были в коридорах, возле комнаты, и те, кто должен был там проходить для исполнения своих обязанностей, затыкали уши. Государыня всё это время не раздевалась. Не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживая у кроватки Своего Сына, который лежал почти без сознания, на бочку, поджав левую ножку так, что потом чуть ли не целый год не мог ее выпрямить. Восковое личико с заостренным носиком было похоже на покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный… Родители думали, что Алексей умирает, и сам Он в один из редких моментов сознания сказал Матери: „Когда Я умру, поставьте Мне в парке маленький каменный памятник“»…

После нескольких дней отчаянных усилий врачи опустили руки и в один голос заявили, что надо готовиться к худшему, что медицина бессильна. 10 октября Цесаревича причастили, готовя в дальний путь. Но даже в это черное мгновенье Государыня Александра Фёдоровна не теряла надежды, ждала чуда, Она безоговорочно верила в него.

В Покровское ушла телеграмма с просьбой к Григорию помолиться за Цесаревича. Через несколько часов в самый критический момент пришел ответ из Сибири. Телеграмма Распутина гласила: «Маленький не умрет. Не позволяйте докторам Его мучить». И случилось, казалось бы, невозможное. Состояние Наследника стало резко улучшаться. Начала падать температура, Он пришел в сознание и скоро впервые за неделю заснул глубоким сном.

Вечером того дня Царица вошла в комнату, где в похоронном настроении сидели придворные, врачи и сестра Царицы принцесса Ирэна Прусская, приехавшая из Германии, чтобы поддержать Аликс. Государыня Александра Фёдоровна впервые за несколько дней предстала перед столь многочисленным обществом. Её лицо сияло. Она знала, что страшное позади, и уверенно объявила об этом. Собравшиеся же не проронили ни слова, некоторые решили, что Александра Фёдоровна «тронулась умом». Они не знали, что открылось Матери: молитва дорогого Друга дошла до Всевышнего, и Он послал спасение.

…Последствия жестокой болезни сказывались на Цесаревиче долго. Почти целый год Он хромал и не мог долго стоять. Когда в 1913 году начались праздничные церемонии, связанные с Трехсотлетием Дома Романовых и Царская Семья многократно представала перед народом, Алексея почти всегда носил на руках специально приставленный к нему «дядька» – боцман с яхты «Штандарт» А. Е. Деревенько.

Мать и Отец понимали, что это производит на некоторых неблагоприятное впечатление, что в толпе шушукаются: Царский Сын – калека. Но иного выхода не было.

Императрица Александра Фёдоровна не сомневалась в том, что, когда Алексей окончательно поправится, а в благоприятном исходе Она была убеждена, люди забудут об этом зрелище. Она всегда Сама придирчиво отбирала фотографии Алексея, которые должны были воспроизводиться в газетах, книгах и на открытках (без одобрения Министерства Императорского двора изображения Особ Царской Фамилии публиковаться не могли). Неизменно предпочтение отдавала тем, где Наследник запечатлен стоящим.

Главное же, в чем тогда безусловно уверилась Александра Фёдоровна, что рядом с ними есть человек, который является хранителем Их семейного благополучия: оберегает жизнь Наследника Престола. В этом Она видела залог благополучия не только Семьи, но и Династии, и Империи.

Венценосцы ни разу не имели случая видеть Григория Распутина в нелицеприятном виде. Как писала Лили Ден: «Я должна торжественно заявить, что, когда он находился в нашем обществе в Царском Селе, ни словами, ни манерами, ни поведением Распутин ни разу не скомпрометировал себя». Это абсолютно достоверный факт, и только особо оголтелые клеветники решались оспаривать его…

Распутин неизменно представал перед «Мамой» и «Папой Земли Русской» правоверным христианином с молитвой на устах, ничего для себя не желавшим, печалившимся только о судьбе простых людей и просившим лишь за униженных и оскорбленных. Это обстоятельство необходимо особо подчеркнуть: за несколько лет «неформальных отношений» Царский друг ничего у Монархов для себя не попросил, хотя, казалось бы, какие возможности открывались!

Вера в силу молитвы Распутина позволяла Царице переживать с огромным самообладанием собственное нездоровье, разочарования в людях, шквал клеветы, с чем Ей постоянно приходилось сталкиваться. Она обожала Свою Семью, с неувядающей свежестью чувств любила Ники, искренне любила Россию. Это были Ее богатства и Ее опоры во враждебном мире. Но над всем и над всеми для Нее был Бог, Который только Один и давал, и отнимал, и наказывал, и одаривал. Она всегда искренне и горячо старалась заслужить Его милость.

Высокопоставленный чиновник Министерства Императорского двора генерал А. А. Мосолов вспоминал: «Я часто имел случай видеть Императрицу на церковных службах. Она обычно стояла, как вкопанная, но по выражению Ее лица видно было, что Она молилась. Когда Отец Александр стал Ее духовником, он громко читал все молитвы, даже обычно читаемые вполголоса в алтаре. Царица очень любила его службу и выстаивала ее всю. Заболев, Она слушала службу из своей молельни в Ливадии, откуда, открыв двери, можно было хорошо видеть и слышать… В Царском Селе Государыня Александра Фёдоровна любила ходить молиться в темные приделы Фёдоровского собора» (собор построен в Царском Селе в ознаменование 300-летия дома Романовых и освящен в 1912 году. – А. Б.).

Товарищу обер-прокурора Синода князю Н. Д. Жевахову Царица однажды призналась: «Я не виновата, что застенчива. Я гораздо лучше чувствую себя в храме, когда Меня никто не видит… и Мне тяжело быть среди людей, когда на душе тяжело». Жизнь так распорядилась, что радостных минут в жизни Александры Фёдоровны становилось всё меньше и меньше.

Следуя христианскому завету милосердного служения, Александра Фёдоровна в годы мировой войны занялась деятельностью просто немыслимой в Её положении, которая не имела аналогов в отечественной истории. Окончив фельдшерские курсы, Она и Ее старшие Дочери стали работать сестрами милосердия в царскосельских госпиталях. Царица обмывала раны солдат и офицеров, в том числе и такие, от лицезрения которых иные молодые санитарки падали в обморок; делала перевязки, ассистировала при операциях. «Сколько горя вокруг! – восклицала Она в письме Мужу в марте 1915 года. – Слава Богу, за то, что Мы, по крайней мере, имеем возможность принести некоторое облегчение страждущим и можем им дать чувство уюта в их одиночестве».

В этой деятельности Александра Фёдоровна смогла проявить свою давнюю тягу к непарадному человеческому общению. Для нее не имели значения ни происхождение, ни чины, ни титулы, ни звания. Она всю жизнь искала простоты и веры, и эти Ее устремления осуществились в госпитальных палатах. Она проводила часы среди простых солдат, беседуя с ними на разные темы, внимательно слушая их нехитрые рассказы о жизни и о войне, благословляла их после выздоровления на новые подвиги, даря на счастье ладанки и иконки.

Это общение доставляло Ей больше радости и удовлетворения, чем вымученные завтраки, чаи и обеды с родственниками и придворными. Роль сиделки у постели раненых солдат и офицеров Она выполняла с большим внутренним подъемом и часто занималась этим даже в период недомогания. «Когда я чувствую Себя очень угнетенно, – писала Супругу в октябре 1915 года, – Мне отрадно ходить к самым больным и приносить им луч света и любви».

Царица как бы следовала завету своей матери Гессенской герцогини Алисы, которая прославилась в Дармштадте невероятной преданностью делу помощи больным и неимущим. Ее младшая Дочь отличалась в этом деле не меньшей энергией.

Александра Фёдоровна никогда не использовала милосердное служение для рекламы Собственной персоны, к чему Ее призывали не один раз. Этим «промыслом» беззастенчиво «промышляли» многие аристократические красавицы и матроны, охотно занимавшие почетные и необременительные должности попечительниц лазаретов, богаделен, санитарных поездов и госпиталей. Нередко светские «львицы» и «пантеры» рассматривали эти занятия как способ престижного светского самоутверждения, позволявший не только демонстрировать себя, но и заводить важные и нужные знакомства и связи.

Со знанием «предмета» о том написала последняя подруга Царицы Лили Ден: «Благотворительные базары представляли собой как бы светские вечера, где можно было блеснуть своими туалетами, нередко участники таких базаров меняли туалеты три раза в день. В воздухе стоял густой аромат духов, повсюду множество цветов, а дамы, продававшие вещи, устав, подкреплялись лучшими сортами шампанского». Война мало изменила этот мир. Лишь наряды стали скромнее, но никто из дам высшего света не пошел работать в госпиталь. Они оставались, как и раньше, только «патронессами» и распорядительницами «благотворительных базаров». Царица же как истинная христианка никогда не была рабыней светских традиций.

То, что Императрица перешагнула через условности и стала работать «простой фельдшерицей», в головах у «господ из хорошего общества» не укладывалось. В этой деятельности одни увидели дискредитацию власти, другие – позу. Царице отказывали в праве на искренность и здесь, считая, что Она «ищет популярности». Публичных выпадов по этому поводу не было, так как «профессиональные спасатели России» всех мастей отдавали себе отчет в том, что данная ипостась коронованных Особ не позволяет эффектно бросить в Них очередной ком грязи.

Императрица скептически оценивала окружающий мир и его нравы. «Уже давно нет крупных писателей ни в одной стране, нет также знаменитых художников или музыкантов – странное явление, – размышляла Она весной 1916 года. – Мы слишком торопимся жить, впечатления чередуются чрезвычайно быстро, машины и деньги управляют миром и уничтожают всякое искусство, а у тех, которые считают себя одаренными, – испорченное направление умов».

Царь и Царица имели к этому времени уже Свой взгляд на Распутина и не желали уступать давлению родни и столичного общества, требовавших выдворения «дорогого Григория» из Петербурга. Помимо прочих соображений Император Николай II в силу особенности Своей натуры не мог принять решение, которое Ему навязывалось. Отказ прогнать «исчадие ада» от подножия трона Государь ясно и просто объяснял министру двора В. Б. Фредериксу: «Сегодня требуют выезда Распутина, а завтра не понравится кто-либо другой, и потребуют, чтобы и он уехал».

Сам Григорий Распутин понимал, какое необычное положение он приобрел, чувствовал, что окружающий мир его не любит и хочет его гибели. Он каждый год на несколько месяцев уезжал из Петербурга или к себе на родину, или по скитам и монастырям. С его отъездом разговоры о нем стихали, а возвращение вызывало всегда новую волну интереса и слухов.

Со временем жить где придется в Имперской столице становилось неудобным. Нужна была постоянная крыша над головой. Свое последнее пристанище в Петербурге старец-проповедник получил незадолго до начала Первой мировой войны, когда для него была снята обширная квартира из нескольких комнат на третьем этаже большого доходного дома по Гороховой улице, 64. Здесь он жил с весны 1914 года и до последнего дня своей жизни, то есть в то время, когда достиг вершин славы, обрел всемирную известность (о Распутине писали во время войны многие иностранные издания). Отсюда же холодной декабрьской ночью 1916 года он уехал на встречу со смертью.

Старшая дочь Распутина Матрёна (Мария) оставила подробное описание жилища своей семьи в Петербурге. «Наша квартира состояла из 5 комнат. Роскоши никакой у нас не было. Всё это вранье, что писалось тогда в газетах про нас. Комнаты наши и обстановка их были самые простые. В столовой стоял у нас стол, обыкновенные венские стулья и оттоманка, самая роскошная вещь из всей обстановки – подарок какого-то Волынского, освобожденного из тюрьмы по ходатайству отца. В спальне отца – кровать железная, американский стол, в котором хранились у отца под замком многочисленные прошения разных лиц; в кабинете отца – письменный стол, на котором ничего не было, кресло и диван; в приемной были одни стулья. Только одну нашу детскую мы обставили по своему вкусу: у нас были в ней кровать кушетка, столик, диванчик, кресла, туалет, гардероб».

Квартирка явно не походила на богатые апартаменты, хотя здесь бывали не только высокопоставленные сановные господа, но и некоторые «короли биржи», известные финансовые воротилы, которые обитали совсем в ином повседневном интерьере.

В числе магнатов, проложивших себе путь на Гороховую, 64, находились два одиозных еврея-бизнесмена: уроженец Бессарабской губернии Игнатий Порфирьевич Манус (1860–1918) и Дмитрий Львович Рубинштейн (1875–1936). Репутация этих гостей распутинского дома была далеко не блестящей; их вполне заслуженно в деловой среде Петербурга-Петрограда называли махинаторами. Связь с этими дельцами плодила предположения о том, что Распутин – член «тёмной компании». Некоторые шли в своих предположениях дальше, утверждая, что Распутин – «купленная марионетка».

Кто же в те годы не слышал о Манусе и Рубинштейне! О них писали статьи и фельетоны, их высмеивали в едких куплетах на сценах кабаре, и редкое сатирическое издание не посвящало им язвительных карикатур. Каждый из них имел свою историю восхождения на верх делового мира, но и у того и у другого это не был путь упорного многолетнего труда, создания неких предприятий, долгого накопления средств.

Они вознеслись на уровень деловой элиты совсем иначе – путем выгодных, но не очень законных манипуляций с ценными бумагами. Суть этих операций хорошо известна и проста «как огурец»: купить за копейку, а продать за рубль. Однако указанные герои, преследуя эту традиционно вожделенную коммерческую цель, в отличие от большинства других, пользовались недоброкачественными средствами. Они в совершенстве овладели мастерством «околоделовых» махинаций: распускали ложные слухи, инспирировали появление в прессе критических статей о положении дел конкурентов, давали взятки, получали конфиденциальную информацию из государственных ведомств, которую удачно использовали в интересах личной финансовой выгоды. Утверждали даже, что они прибегали к деловым подлогам.

Многие представители торгово-промышленной корпорации не без основания величали их аферистами, но Мануса и Рубинштейна такое «реноме» в деловом мире не смущало. Они стали миллионерами и заставили с собой считаться. Накануне мировой войны Рубинштейн состоял директором Русско-французского коммерческого банка и занимал директорские посты еще почти в десятке крупных компаний. Манус же, хотя банком и не руководил, имел должности в ряде машиностроительных, страховых и транспортных фирм.

После начала Первой мировой войны летом 1914 года многие стали подозревать Мануса и Рубинштейна в «шпионской» деятельности в пользу Германии.

Появление в столице Империи необычной фигуры Распутина и его доступ к кормилу власти не прошли мимо внимания финансовых махинаторов. Доступность Царского друга, его открытость людям сделали возможность знакомства с ним делом весьма несложным.

В 1915 году в квартире Григория на Гороховой стали появляться Рубинштейн и Манус. Они окружили его заботой и вниманием, которых не удостаивались даже высокопоставленные министерские чиновники, с которыми эти финансовые «акулы» тоже «дружили». Подарки и пожертвования посыпались чуть ли не как из рога изобилия. Слухи об этом быстро распространились, и вскоре возникла версия: Распутин «куплен этими проходимцами».

Может быть, они и хотели «прикарманить» хозяина квартиры на Гороховой, использовать его влияние в личных целях, но ничего существенного не добились. Правда, Манус получил чин действительного статского советника, но не за «подарки» Распутину, а за пожертвования нескольких сотен тысяч рублей на благотворительные цели во время войны. Герой же столичных куплетов «Митька Рубинштейн» тоже хотел получить высокий чин, готов был раскошелиться, но не успел. За финансовые махинации в 1916 году от судебного преследования его спасла революция в феврале 1917 года.

Общение с «финансовыми гениями» и подношение ими «подарков» не только не отразились на повседневном укладе жизни распутинской семьи, но и не сказались на будущем ее материальном обеспечении. Средства, передаваемые Распутину разными лицами на «богоугодные дела», он раздавал многочисленным просителям, которые в последние месяцы его жизни с раннего утра и до позднего вечера обивали порог его квартиры. Редко кому отказывал. Из «дарственных щедрот» почти ничего не перепадало даже двум дочерям, которые так и не стали столичными франтихами.

За квартиру Распутин платил не сам; это было «благодарственное подношение». Оплачивал арендные счета за нее управляющий Императорской канцелярией и отец А. А. Вырубовой – А. С. Танеев. Точно неизвестно, из каких фондов черпались средства, но не исключено, что на эту цель выделяла собственные деньги Александра Фёдоровна. Сохранилось уведомление личного секретаря Царицы и заведующего Ее канцелярией графа Я. Н. Ростовцева, направленное Александре Фёдоровне, в котором говорилось:

«Во исполнение высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего в 19 день марта 1914 г., известному Вашему Императорскому Величеству лицу переведено 75 000 рублей».

Что это было за лицо, получившее по высочайшему повелению столь внушительную сумму, достаточную для покупки имения, так и осталось невыясненным. Для сравнения заметим, что собственные расходы Императрицы за весь 1914 год составили немногим более 36 тысяч рублей, из которых более 20 тысяч рублей пошли на пособия и пожертвования. Зная природную расчетливость и экономность Царицы, можно быть вполне уверенным, что подобный расход она могла произвести лишь в экстраординарном случае, о котором можно только догадываться.

Нельзя исключить, что эти деньги предназначались для Распутина, хотя для найма квартиры и для повседневного существования его семьи размер указанной субсидии слишком велик; годовая аренда хорошей квартиры в Петербурге в тот период не могла стоить более 10 тысяч рублей. Конечно, можно было снять и куда более дорогие апартаменты, категории люкс, которые обычно назывались «барскими», но квартира Распутина к «элитному» типу жилья явно не относилась.

Остановимся подробней на одном из самых популярных вопросов «распутиниады»: существовал ли в действительности тот Царский «финансовый дождь», который «орошал алчные аппетиты» друга Царской Семьи, или это лишь досужие домыслы? Как только стало зарождаться «распутиноведение», в кругах столичных «распутиноведов» распространилось убеждение, что «на взятках просителей и Царских подношениях» Распутин «составил себе многомиллионное состояние». Это мнение даже не перечеркнул тот факт, что после убийства Царева друга его семья вообще ничего не получила.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю