Текст книги "Правда о Григории Распутине"

Автор книги: Александр Боханов

Почему же гнев сельского батюшки вызвало поведение человека, сделавшего такое богоугодное дело, как строительство храма? И зачем якобы раскольнику-хлысту понадобилось давать пожертвования на православный храм, где молятся люди, не являющиеся хлыстовскими «братьями» и «сестрами»? Такие вопросы почему-то не возникли.

Сведения о «раскольничьем гнезде» в Покровском вызвали быструю реакцию. В сентябре 1907 года Тобольская духовная консистория по распоряжению епископа Антония (Каржавина) [35]35
  Епископ (архиепископ) Тобольский и Сибирский (1897–1910).


[Закрыть]заводит следственное дело, продолжавшееся восемь месяцев. Для установления истины в Покровское направлен священник из Тобольска Никодим Глуховский, наделенный широкими полномочиями проводить осмотры и дознания. Начал он с дома Распутиных.

Согласно его отчету «осмотром помещения, где проживает семейство Распутина-Нового, обнаружено: все комнаты увешаны иконами и картинами религиозного содержания, некоторые из них символического значения… по столам и стенам – масса карточек. На некоторых Распутин-Новый снят с Великими князьями и другими светскими и духовными особами. Есть карточки, на которых он снят со своими странницами, Скаковой, например, приложенные к данному акту осмотра».

Общее заключение от «хлыстовской обители» было у посланца епископа Тобольского Антония самое нейтральное: «В верхнем этаже обстановка городская, в нижнем – крестьянская, подозрительного ничего не найдено».

Итак, придирчивый глаз проверяющего ничего предосудительного в доме не обнаружил. Фотографии, на которых Распутин снят с Великими князьями, о которых говорится в отчете, могли быть только фотографиями двух великих князей Петра и Николая Николаевичей, мужей Милицы и Анастасии Черногорских. Ни с кем другим из великокняжеской среды в тот момент Григорий не общался. Милица Николаевна была единственным членом Императорской Фамилии, которая весной 1907 года совершила паломничество на родину Распутина и гостила у него в доме. Помощник начальника Тобольского жандармского управления в Тюменском, Ялотуровском и Туринском уездах ротмистр A. M. Поляков вспоминал: «За месяц до моего приезда в Тюмень (случилось это в начале мая 1907 года. – А. Б.), оказывается, приезжала Великая княгиня Милица Николаевна, которая прямо с вагона, сев в тройку, укатила в село Покровское, за 75 вёрст от Тюмени к Распутину. Также через неделю она уехала обратно в Петербург».

При всём обилии опубликованных ныне фотоматериалов о Распутине его изображений с Великими князьями не существует (если они ранее и имелись), так что назвать личности Великих князей, а также «и других светских и духовных особ», запечатленных фотоаппаратом, можно лишь предположительно.

Посланец консистории с пристрастием опросил односельчан и церковный причт. Ничего не только «крамольного», но даже и «подозрительного» установить не удалось. Все крестьяне говорили примерно одно и то же: распутинская семья – обычная, христианская, в скандальных историях не замешана. Пример высказываний односельчан – мнение соседа Распутина крестьянина Михаила Зырянова, который «видел, что к Распутину приходили Николай Распутин, Илья Арсенов, Николай Распопов. Слышал из дома обвиняемого церковное пение. Видел, что живущие у Распутина девицы ведут все его хозяйство, но не замечал, чтобы он ходил под ручку с приезжими женщинами и ласкал их».

Только показания двух приходских священников Петра Остроумова и Федора Чемагина звучали диссонансом в этом людском хоре.

Первый, тот самый, кто «сигнализировал» владыке, заявил, что знает Распутина с 1897 года. За это время, как признавал священник, Григорий и его семейство «неопустительно исполняют долг исповеди и Святого Причастия». Далее свидетель показал, что сам «слышал в доме Распутина духовные песнопения и молитвы православной церкви. Окружающие Распутина относятся к нему с почтением и уважением, а слышно, что некоторые из них называют его и „отцом Григорием“». Далее «страж правоверия» признал, что «кроме обыкновенных посещений гостей, особенных молитвенных собраний у Распутина не бывает. В религиозном отношении его и весь его дом можно назвать примерным: строго соблюдаются посты, посещают храм и так далее».

Казалось бы, после такого «резюме» все прочие разговоры и утверждения неуместны. Однако нет, надо было доказать, что он не зря «обеспокоил Его Высокопреосвященство». Поэтому, не имея прямых «улик», сельский священник сочиняет обвинительный пассаж, из которого явствует, что, несмотря на внешне вполне благопристойную жизнь, Распутин среди селян «пользуется репутацией непорядочного человека, как изменившего-де своей вере православной. Ставят в виду постоянное проживание в его доме женщин и непринужденное с ними обращение, а также смущаются и частыми его поездками».

Другой священник того же прихода Федор Чемагин, знакомый с Распутиным с 1905 года, добавлял тёмных красок. Он тоже признавал, что «в религиозном отношении сам Распутин и весь его дом примерно ревностны», но тут же начинает уличать его в «неподобающем поведении». Как зафиксировал посланец консистории, «обвиняемый признался в частных разговорах свидетелю (Чемагину. – А. Б.) в своей слабости ласкать и целовать „барынешек“. Сознался, что был вместе с ними в бане, что стоит в церкви рассеянно».

На вопрос церковного дознавателя, правда ли, что, как показал Федор Чемагин, Распутин ходил вместе с женщинами в баню, тот ответил, что это неправда, и далее пояснил, что «он в баню ходил задолго до женщин, а сильно угоревши, лежал в предбаннике, откуда вышел действительно парной – незадолго до прихода туда женщин».

Отметим здесь два обвинения, которые бросили по адресу Распутина приходские священники и которые никто больше из прихожан, родственников и соседей не подтвердил: тягу его к «барышням» и хождение с ними в баню. Собственно, ничего, кроме каких-то смутных утверждений, оба указанных пастыря привести не смогли. Никто ничего больше не знал. А ведь дело происходило в деревне! Случись нечто подобное на самом деле, быстро, что называется, весь околоток оказался бы «в курсе».

Здесь вполне уместно сделать пояснения, раскрывающие причину нелюбви местных священников к этому прихожанину. Когда Распутин стал обретать известность, когда его имя становилось популярным, то, естественно, внимание односельчан этот «Ефимов Гришка» стал притягивать всё больше и больше. После же того как стало известно, что он был в доме у Царя, а затем стали приезжать к нему и гости «из России» (первая такая «пилигримка» прибыла в 1905 году), это оказало сильное воздействие на деревенское «общественное мнение».

За Распутиным многие признали необычные способности. К нему потянулись люди, стали расспрашивать о виденном, просить советов, обращаться за помощью. Он становился видной фигурой, местным авторитетом, и невольно исполнял ту роль, которую издавна играл сельский священник. Если к этому добавить, что Распутин был невысокого мнения о «христианской доблести» штатных сельских духовных поводырей, высказывался о них порой критически (за бормотанием молитв души человеческой не разумеют), то сразу же станет ясно, почему те так невзлюбили Распутина. Они начали чернить его, не гнушаясь при этом наветами. Извечные людские пороки – зависть и злость – делали из священнослужителей клеветников и интриганов. Указанные пастыри в этом ряду были первыми, но далеко не последними.

Свои размышления о священстве Распутин высказал определенно в том же 1907 году в своем «Житии опытного странника». «Трудно в миру приобрести спасение, наипаче в настоящее время. Все следят за тем, кто ищет спасения, как за каким-то разбойником, и все стремятся его осмеять. Храм есть прибежище, и всё тут утешение, а тут-то как духовенство вообще в настоящее время не духовной жизни, наипаче следят, кто ищет бисера, и смотрят с каким-то удивлением, как будто пришли сделать святотатство. Но чего нам об этом печалиться? Ведь Сам Спаситель сказал: „Возьми крест и следуй за Мной“. Мы не к духовенству идем, а в храм Божий!».

Ничего «антиправославного» подобные взгляды не выражали. О том же, что священник может быть недостойным своего высокого пастырского сана, говорили еще Отцы Церкви. Сам институт священства – устроение Божие, но священники всех степеней далеко не всегда соответствовали своему духовному предназначению. Вся истории Христианства пестрит подобными примерами. Распутин тут ничего не открывал, и для того чтобы увидеть недостойного священника, совершенно необязательно было ехать в Сибирь.

Он же ощутил вражду со стороны батюшек за дела, недостойные такого отношения. Когда он собрал деньги на храм и вернулся в Покровское, случилось для него неожиданное. «Я с радостью поехал домой и обратился к священникам о постройке нового храма. Враг же, как ненавистник добрых дел, еще не успел я доехать, всех соблазнил. Я им оказываю помощь в постройке храма, а они ищут меня в пагубной ереси обвинять и так чушь порют, даже нельзя высказать и на ум не придет. Вот сколь враг силен яму копать человеку и добрые дела в ничто ставить. Обвиняют меня как поборника самых низких и грязных сект…»

Батюшки лгали о Распутине, одержимые одним из самых страшных грехов – гордыней. В том, что люди тянулись к Распутину, искали у него житейского совета, духовной помощи, «душеспасения», как он сам говорил, вина лежит именно на штатных пастырях, не сумевших стать настоящим (а не должностным) духовным авторитетом для прихожан. Важно особо отметить, что, высказывая замечания и даже критикуя отдельных представителей паствы, Распутин никогда не ставил под сомнение институт священства. Наоборот. Он постоянно говорил, что «священника надо чтить», что уже само по себе свидетельствует о том, что никакого отношения к хлыстовству он иметь не мог.

Удивительно просто и точно подобные настроения расшифровал старец Макарий. Когда к нему, в его пустыньку, пробрался в конце мая 1914 года корреспондент екатеринбургской газеты «Зауральский край» Н. П. Чекин, состоялся краткий диалог, касавшийся Распутина: «Про него плохого сказать нечего», – отрезал Макарий. Тогда корреспондент решил задать «убийственный» вопрос: «А отчего же все про него говорят плохо?». Прозвучавший ответ был полным и ясным: «В силе человек. Завидуют – вот и говорят». Подобная оценка применима и к поведению священников из Покровского.

«Дело о хлыстовстве» развалилось, ни малейших подтверждений сектантства обнаружено не было. Однако консистория, закрыв в мае 1908 года первое следствие, которое, по мнению тобольских церковных чиновников, «было проведено слишком формально, неполно и необстоятельно», решила провести новое «дознание». Человек, которого принимала Царская Семья, которого в Царском дворце слушали Венценосцы, вызывал жгучий интерес, пристальное внимание и зависть, зависть без конца.

Уместно особо подчеркнуть, что следствие консистории 1907–1908 годов не установило не только хлыстовства Распутина, но и никаких фактов воровства, пьянства или непозволительно обращения с женщинами. Эти «факты» появятся в обращении позднее.

Душа нового Тобольского епископа Евсевия (Гроздова), [36]36
  Епископ Тобольский и Сибирский (1910–1912).


[Закрыть]который и близко не бывал у Монарших покоев, полыхала «разоблачительным огнем». Владыка распорядился представлять ему ежемесячные отчеты о «жизни и действиях» Григория Распутина. Такие рапорты покровские священники своему церковному повелителю регулярно и посылали.

Сообщали в основном о том, куда и с кем поехал Распутин, кто к нему приезжал в гости, как себя вели гости и хозяин. Чтобы не утомлять читателя подробным изложением священнического рвения, отметим лишь, что никаких компрометирующих данных на Распутина не только о «еретической прелести», но и об иных «порочных наклонностях» добыто не было. В этих донесениях нельзя не заметить личной обиды, которую испытывал тот же Федор Чемагин оттого, что распутинские гости по приезде в Покровское, ему, священнику, визита не наносили…

Тобольскому церковному начальству надо было принимать какое-то решение. Новый епископ Тобольский и Сибирский Алексий (Молчанов), [37]37
  Епископ Тобольский и Сибирский (1912–1913). Ранее он был ректором Казанской Духовной академии.


[Закрыть]совершая объезд епархии, специально отправился в Покровское, где лично и встретился с Распутиным. Он провел с популярным крестьянином многочасовые беседы о вере, о его жизни и убедился, что циркулировавшие слухи и обвинения ни на чем не основаны.

По решению епископа консистория заключила, что «дело о принадлежности крестьянина Григория Распутина-Нового к секте хлыстов возбуждено в свое время без достаточных к тому оснований». Владыка подытоживал, что он считает подозреваемого «человеком очень умным, духовно настроенным, ищущим правды Христовой, могущим подавать при случае добрый совет тому, кто в нем нуждается». Исходя из этого, консистория вынесла определение: «Дело о крестьянине слободы Покровской Григории Распутине-Новом дальнейшим производством прекратить и причислить оконченным».

Это определение в тот же день было утверждено преосвященным Алексием. Под документом стоит дата: 29 ноября 1912 года. Запомним ее. В тот период, когда дело о хлыстовстве и «аморальном поведении» Распутина в Тобольске было прекращено, в столице бушевал уже «разоблачительный смерч». Здесь к знакомым уже обвинениям в сектантстве и разврате прибавили и новые: пьянство и воровство.

Тенденциозно подобранные фрагменты из досье Тобольской консистории стали фигурировать в качестве «неоспоримых» аргументов и «бесспорных» доказательств. Самое же главное, что собиралось придирчивыми расследователями несколько лет и что никак не подтверждало двусмысленные намеки и облыжные обвинения, всё это попросту игнорировалось. Предположения и догадки обретали характер факта. Никакой «модальности» не было теперь и в помине; там, где ранее стояло слово «якобы», теперь доминировал категорический императив.

Еще задолго до поры «буйства компромата», при первых следственных действиях церковных властей по поводу хлыстовства, весть о том дошла до Царской Семьи. Будучи благочестивыми православными, Царь и Царица придали этим слухам большое значение. Как уже отмечалось, Государыня Александра Фёдоровна лично попросила своего духовника и тогда инспектора Петербургской Духовной академии Феофана поехать в Сибирь и на месте узнать истину. Точная дата этого визита неизвестна, но есть основания считать, что это произошло летом 1908 года, когда Тобольская консистория затевало второй этап расследования.

Царский посланец ознакомился со всеми материалами (с Распутиным ему встречаться не надо было, он и до того его хорошо знал) и, вернувшись, сообщил высокопоставленным почитателями Григория, что «ничего порочного за ним не числится». Эта оценка лишний раз укрепила Царицу во мнении о православности Их друга, в чем Она и до того не сомневалась.

Все разоблачительные инвективы в той или иной степени, непременно затрагивали вопрос об отношениях сибирского мужика с женским полом. С первых шагов зарождения и развития антираспутинской истерии эта тема почти непременно была, если и не самой главной, то наверняка злободневной. Как было видно из доносов покровских церковнослужителей, этот сюжет уже ими не был обойден. Еще в 1907 году двум сельским батюшкам показалось, что этот прихожанин слишком «вольно ведет себя с дамами» и даже «бывает ними в бане».

«Дамами» во всех донесениях назывались, конечно, не местные поселянки, а приезжие «из России». Таковые стали появляться в Покровском с конца 1905 года. С этого времени начинает формироваться кружок обожательниц, который будет сопровождать «отца Григория» до самой смерти.

Потом, когда уже кончится его земная жизнь и его венценосный покровитель перестанет быть «владыкой полумира», эта «женская группа» вызовет пристальный интерес как у следователей ЧСК Временного правительства, так у и средств массовой информации. Далее, когда исчезнут и Временное правительство и все его клевреты и начинания, тема останется.

За дело примутся историки, романисты, драматурги и кинематографисты. Они уже вообще не будут ничего исследовать и расследовать, а чуть ли не всех почитательниц Распутина без колебаний будут зачислять в разряд его сожительниц. Этот «любовный список», в некоторых случаях насчитывающий многие сотни имен, будоражит воображение впечатлительных сочинителей и поныне.

Среди множества зафиксированных в этом «документе» фигур на первых местах указывают непременно трех: Ольгу Владимировну Лахтину (Лохтину), Хионию Михайловну Берладскую и Акилину Никитичну Лаптинскую. (О некоторых прочих «активистках» речь пойдет отдельно). Их Распутин по-свойски называл Лелей, Хоней, Килиной. (По обычной деревенской привычке прозвища от него получали многие его знакомые.).

Эти три особы бывали в Покровском, жили там порой по нескольку недель и входили в число дам, с которыми, как утверждалось, «Распутин ходил в баню». Оставим в стороне банную историю и остановимся на личностях этих, так сказать, «главных фигурантов по делу о разврате». Их, как следовало из доносов священников, неистовый Распутин прилюдно во время прогулок по селу «поглаживал», «обнимал» и «целовал». Правда, кроме этих стражей морали в рясах, никто другой такого не наблюдал. Их же в 1907 году «настиг» в доме Распутина ревизор консистории и всех троих опросил. Распутинские гостьи дали «показания», в которых рассказали, когда и почему они оказались в зоне распутинского тяготения.

Родившаяся в 1865 году дворянка из Казани Ольга Лахтина, вдова генерала, познакомилась с Григорием Распутиным в Петербурге в 1904 году через своего духовника, упоминавшегося уже архимандрита Феофана. Он рекомендовал его как «человека Божия». К этому времени будущая страстная почитательница сибирского проповедника находилась на жизненном перепутье. Потеряв мужа и став вдовой в тридцать пять лет, она серьезно занемогла и потеряла интерес ко всему.

Давая показания следователю ЧСК в мае 1917 года, генеральша признавалась: «Он меня исцелил. У меня была неврастения кишок, я пять лет лежала в кровати… Я два раза ездила за границу, никто мне помочь не мог, была калека». Необычный человек по имени Григорий открыл ей второй раз «свет в жизни». Сорокалетняя Леля уверовала раз и навсегда в чудодейственные способности Распутина, стала его называть «отцом Григорием». В Покровское Лахтина приехала первый раз вместе с Распутиным в конце 1905 года, чтобы, как она говорила, «узреть его жизнь по Богу».

Две другие преданные «клевретки» Распутина были значительно моложе генеральши. Хоня родилась в 1876 году, а Килина в 1877-м. У каждой из них была своя печальная ситуация, выйти из которой и помог сибирский чародей.

Вдова поручика Берлацкая познакомилась с Распутиным в 1906 году в Петербурге. По ее словам, она находилась в тот момент «в ненормальном состоянии из-за самоубийства своего мужа, виновницей которого она считала себя». Душевные беседы с Распутиным успокоили молодую вдову, и она решила поехать в Покровское, чтобы «научиться жить». Атмосфера в доме сибирского утешителя подействовала на «Хоню» благотворно. Проводивший опрос священник из консистории сообщал в Тобольск, что «свидетельница ничего странного не находит в привычке Григория Ефимовича приветствовать женщин лобзанием; оно естественно и заимствовано от наших отцов».

У Килины имелась своя история. Сестра милосердия «крестьянская девица» Лаптинская познакомилась с Распутиным весной 1907 года у генеральши Лохтиной и сразу же была поражена «простотою обращения, добротою и любовью чистою к людям, которой она не встречала у других, а также знанием жизни». Осенью 1907 года она вместе с генеральшей поехала в Покровское, где и оказалась в числе опрашиваемых. Ничего предосудительного о Распутине и его семье сестра милосердия сообщить не могла. Рассказывала, что они днем помогали по хозяйству, а в свободное время «пели церковные песнопения и канты. Распутин читал им Евангелие, объясняя его».

Лаптинская со временем стала не только ближайшей сторонницей Распутина, но и самой непримиримой противницей по отношению «к врагам и недоброжелателям отца Григория». Интересные зарисовки ее оставила в своих мемуарах подруга Царицы Лили Ден. Они примечательны тем, что госпожа Ден, хоть и много раз встречала Распутина, никогда не принадлежала к числу его адептов.

О пресловутой Лаптинской вспоминала: «Акилина изображала сестру милосердия, и многие ей верили. Она имела большое влияние на Распутина, и он, забыв об осторожности, сделал ряд имевших печальные последствия признаний Акилине, которая все услышанное использовала во вред Императорской Семье… Полагаю, что, несмотря на ее козни и хитрости, Акилина всё же была привязана к Григорию Ефимовичу, и подчас ей было стыдно за свою предательскую роль». Далее Лили Ден сообщила, что в первые дни революции «альтер эго» Распутина покинула Царское Село, а вскоре «мы узнали, что она живет в семье одного из самых главных революционеров».

Неясно, что имела в виду Ден, говоря о какой-то тайне Распутина, которую разгласила Лаптинская. И без откровений такого информатора в петербургском обществе столько всяких неприятных и оскорбительных для Царской Семьи утверждений циркулировало, что еще одно в балансе правды и лжи ничего бы существенно не изменило.

Еще более многозначительной представляется вторая обмолвка мемуаристки о том, что после революции Акилина стала служить в доме «одного из самых главных революционеров». Кто под этим определением скрывается, непонятно, но если это случилось на самом деле, то уроки «христианского благочестия», которые давал ей ее кумир Распутин, для сестры милосердия прошли даром.

Многие из известных почитательниц Григория Распутина, в том числе и все вышепоименованные, несомненно, принадлежали к типу истеричных женщин, склонных к экзальтации. Однако из этого отнюдь не следует, что они готовы были не только поклоняться кумиру, без которого их жизнь бессмысленна и бледна, но и стать его наложницами. Во всяком случае, кроме каких-то туманных намеков на «банные оргии», никаких сколько-нибудь надежных свидетельств не существует.

Естественно, может возникнуть контраргумент, что вообще-то сексуальные отношения между мужчиной и женщиной по большей части – это всегда тайна двух. А если речь идет о «групповом экстазе»? В таком случае, конечно, все участники входят в число посвященных.

Применительно к жизни Распутина в Покровском нельзя говорить ни о каких «оргиях», для этого нет ни малейшего основания. Что же касается «традиционных сексуальных приемов», то и здесь никаких «свидетельств» нет, и не было никогда, хотя на какие-то виртуальные «факты» без устали всё время ссылаются разноименные «искатели правды». Да, миф завладел умами прочно и надолго!

«Свидетельства о разврате» появились в обращении в Петербурге вскоре после того, как стало окончательно ясно, что сибирский крестьянин стал другом Царской Семьи. Никакой интимной подоплеки здесь не было и в помине, хотя бесстыжая молва приписывала Распутину чуть не роль хозяина Царского дома, якобы бывавшего там в любое время «по своему усмотрению».

В действительности он появлялся лишь тогда, когда его вызывали, и большей частью в случаях заболевания Цесаревича Алексея. По этому поводу сохранились признания домашних служащих Царской Семьи, которые видели жизнь Монарха и Его близких изнутри. Эти ценные свидетельства до сих пор редко используются при описании жизни и судьбы Григория Распутина.

«Что касается Распутина, то Государыня верила в его праведность, в его душевные силы, что его молитва помогает. Вот только так Она к нему и относилась. Распутин вовсе не так часто бывал во Дворце, как об этом кричали. Его появление, кажется, объясняется болезнью Алексея Николаевича. Сам я видел его один раз. Он был понят мною вот как: умный, хитрый, добрый мужик» (преподаватель английского языка, англичанин С. И. Гиббс).

«Я не видела никогда столь религиозного человека (как Императрица. – А. Б.). Она искренне верила, что молитвой можно достичь всего. Вот, как мне кажется, на этой почве и появился во дворце Распутин. Она верила, что молитвы его облегчают болезнь Алексея Николаевича. Вовсе он не так часто бывал во дворце. Я сама лично, например, видела его только раз. Он шел тогда в детскую к Алексею Николаевичу, который тогда болел» (няня Царских Детей А. А. Теглева, прослужившая в Семье 17 лет).

«Я видела у нас Распутина раза два-три. Каждый раз я его видела около больного Алексея Николаевича. На этой почве он у нас и появился: Государыня считала его праведником и верила в силу его молитв» (няня Царских Детей Е. Н. Эрсберг, прослужившая в Семье 16 лет).

Камердинер Государя А. А. Волков свидетельствовал: «Распутина я за все время видел во Дворце сам два раза. Его принимали Государь и Государыня вместе. Он был у них минут двадцать и в первый, и во второй раз. Я ни разу не видел, чтобы он даже чай у Них пил».

Общее впечатления от роли «друга» в Царском доме выразила фрейлина графиня С. К. Буксгевден: «Распутин ни в коей мере не занимал всех мыслей Императрицы. В книге Ее жизни он был одной-единственной страницей, которую Александра Фёдоровна открывала лишь в том случае, если Ей требовались новые стимулы в Ее вере или же если Цесаревич был болен, а доктора ничем не могли помочь».

Но об истинном положении вещей мало кто был осведомлен, да оно и редко кого и интересовало. Занимало же совсем другое.

В 1910 году в высшем обществе уже уверенно стали передавать друг другу сенсационную новость: в Царской Семье появился советник родом из Сибири, какой-то мужик. Говорили, что раньше он был конокрадом, а потом стал сектантом-хлыстом, что он обладает даром провидца и врачевателя и что Императорская Чета часто призывает его к себе, чтобы слушать его «откровения» и «наставления».

Распутин становился «модной столичной штучкой». Хозяйка великосветского салона графиня Софья Игнатьева немедленно разыскала этого загадочного мужика и несколько вечеров «потчевала» им гостей своего дома. Можно предположить, что именно ее имел в виду писатель и журналист Дон-Аминадо (Шполянский), сочинивший хлесткие стихи, обретшие большую популярность.

 
Была война, была Россия.
И был салон графини И.,
Где новоявленный Мессия
Хлебал французское аи.
 
 
Как хорошо дурманит деготь
И нервы женские бодрит.
«Скажите, можно вас потрогать?» —
Хозяйка дома говорит.
 
 
«Ну, что ж, – ответствует Григорий. —
Не жалко. Трогай, коли хошь».
А сам, поднявши очи горе,
Одним глазком косит на брошь.
 
 
Не любит? Любит? Не обманет?
Поймет? Оценит робкий жест?
Ее на груздь, на ситный тянет,
А он глазами брошку ест.
 
 
И даже бедному Амуру
Глядеть неловко с потолка
На титулованную дуру,
На бороденку мужика…
 

Другая столичная гранд-дама баронесса Варвара Икскуль фон Гильденбандт тоже долго не могла успокоиться, пока не заполучила в свои апартаменты этого проповедника. «Он очаровал её». Баронесса, которая ранее считала себя почитательницей Льва Толстого, заимела новое «увлечение», а на ее письменном столе портрет яснополянского графа-писателя сменил портрет сибирского крестьянина. Обстоятельства знакомства баронессы и Распутина описала их непосредственный очевидец – Мария Головина. «Наш визит к баронессе Икскуль оказался для меня очень радостным, – вспоминала Муня. Квартира была просто великолепной, с множеством красивых вещичек. Сама баронесса была уже женщиной немолодой (она родилась в 1846 году. – А. Б.), с большим обаянием, и приняла она нас с присущим ей радостным возбуждением.

„Почему у тебя столько икон? – спросил Распутин, рассматривая стены спальни. – Я не думаю, что ты часто молишься, ты не умеешь молиться, но сердце твоё доброе, и я не хочу видеть тебя с людьми твоего круга, никогда их не приглашай, когда я у тебя в гостях!“ „Ты должен познакомиться с некоторыми из них, – ответила она, смеясь. – Я им скажу, что ты не чудовище и не самозванец, как многие считают“».

Баронесса начала на всех углах расхваливать Распутина, уверяя, что она «встретила человека, обладающего необыкновенным духовным даром». В 1913 году Варвара Ивановна даже совершила паломничество в Покровское и там познакомилась со всеми родственниками Распутина. По приезде в Петербург баронессе было о чём рассказывать на аристократических раутах. Она «спала в простой деревенской избе» и даже «ловила рыбу в реке с Распутиным!». Это было пикантное происшествие в жизни баронессы. Потом интерес к сибирскому крестьянину у неё довольно быстро почти сошёл на нет; тема надоела…

И последний штрих в истории с Икскуль фон Гильдебанд. Когда ей с большими трудностями в ее почти семьдесят лет удалость вырваться из «Совдепии» и добраться до Парижа, участь ее оказалась незавидной. Одинокая, больная, нищая бывшая хлебосольная хозяйка петербургского салона оказалась никому ненужной, кроме «клевретки Распутина» – Муни Головиной. Именно она преданно ухаживала за Варварой Ивановной, доживавшей свои дни в приюте. Умерла баронесса в 1928 году…

О том, насколько был велик интерес столичного общества к Распутину, засвидетельствовала эссеистка и фельетонистка Тэффи (по мужу Н. А. Бучинская, урожденная Лохвицкая). На склоне лет в эмиграции в Париже некогда популярная писательница опубликовала очерки воспоминаний о важных событиях и приметных людях, с которыми ей довелось встречаться. Среди них и Григорий Распутин, о котором она справедливо написала: «Человек этот был единственным, неповторимым, весь словно выдуманный, в легенде жил, в легенде умер и в памяти легендой облечется».

Очерк Тэффи содержит немало нюансов и подробностей, которые трудно отыскать у других мемуаристов. Автор признавала, что ей совсем не хотелось этой встречи, она ее не искала, хотя вокруг только и говорили о загадочном сибиряке. В некоторых домах, как отмечает Тэффи, она даже встречала транспаранты: «У нас о Распутине не говорят». Но всё равно говорили.

Встреча состоялась в марте 1915 года по просьбе философа и писателя В. В. Розанова и журналиста А. А. Измайлова. Особенно настаивал Василий Розанов, который тогда был одержим разгадкой тайны «половых влечений». А кто же лучше Распутина мог ему помочь в этом? Но для получения «откровений» нужна была привлекательная приманка. И лучше Тэффи – видной и известной дамы – никого найти не сумели. Упросили, умолили. Причем непременно, чтобы оделась «пошикарнее». Она без всякой охоты пошла на «литературный обед» в дом издателя и биржевика А. Ф. Филиппова.

Тэффи прибыла полная предубеждений. Она один раз уже мельком видела Распутина, и хотя с ним не общалась лично, и так «всё знала». «Современную», «образованную», «талантливую» женщину, придерживающуюся «либеральных взглядов», не мог провести «какой-то мужик»! Она ни на что значительное не надеялась, но просто не могла отказать в просьбах «собратьям по перу».