Текст книги "Правда о Григории Распутине"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

О Распутине Родзянко «известно всё». Вот образчик этого «знания». «Из следственного дела о нем видно, что с молодых лет имел склонность к сектантству (! – А. Б.); его недюжинный пытливый ум искал какие-то неизведанные религиозные пути. Ясно, что прочных христианских основ в духе Православия в его душе заложено не было (! – А. Б.) и поэтому и не было в его мировоззрении никаких соответствующих моральных качеств. Это был, ещё до появления его в Петербурге, субъект, совершенно свободный от всякой нравственной этики, чуждый добросовестности, алчный до материальной наживы, смелый до нахальства и не стесняющийся в выборе средств для достижения намеченной цели. Таков нравственный облик Григория Распутина».

Нелепицей подобного рода пронизано всё сочинение господина председателя. Особенно умилительны его рассуждения о «моральных качествах»! Родзянко с супругой много лет и в России, и на заграничных курортах без устали критиковали «окружение» Императора, да так резко, что некоторые слушатели, что называется, теряли дар речи. Да и вообще о какой «морали» может рассуждать человек, давший фактически санкцию на убийство Распутина (об этом речь пойдет отдельно).

Рисуя образ «искусителя Царицы», Родзянко всё время ссылается на следственное дело, «бывшее у меня в руках». Там и только там он нашел ответы на все вопросы, там заключена «правда», позволившая Родзянко понять истинное положение вещей. Забавно, но почти через восемьдесят лет тот же прием использовал и другой «раскрыватель тайн» – пресловутый Радзинский, у которого тоже в руках оказалось «уникальное дело». Меняются времена, но приёмы одурачивания публики одни и те же. Правда, в этом сопоставлении Михаил Владимирович выглядит более пристойно. Он же не «деньгой разжиться хотел» за счет глупой аудитории, а только «рассказать правду»…

Теперь о таинственном родзянковском «следственном деле». Когда в начале 1912 года зрел первый думский скандал вокруг личности Распутина, Николай II распорядился, чтобы дворцовый комендант В. А. Дедюлин ознакомил главу Думы с материалами расследования консистории. Будучи честным человеком, Николай II был уверен, что и «уважаемый Михаил Владимирович» тоже из числа таковых.

Царь полагал, что расследование, которое велось по поводу Распутина, и которое доказало полную неосновательность всех облыжных обвинений, раскроет глаза главе Думы на истинное положение вещей и заставит его сдержать наиболее ретивых думцев от скандальных заявлений. Однако Он не мог и вообразить, в состоянии какого нравственного распада находился глава парламента.

Поддавшись общему психозу, Родзянко начал совершать неприличные поступки уже с самого начала. Когда Дедюлин встретился с ним и предложил ознакомиться с указанными материалами, Михаил Владимирович чрезвычайно возбудился, выразил полную готовность «донести до депутатов правду» и попросил дать ему досье на дом. Первоначально это не входило в намерение дворцового коменданта, так как документы носили служебный характер и разглашению не подлежали. Родзянко тут же дал «честное слово» никому ничего не показывать.

Дедюлин был товарищем Родзянко по Пажескому корпусу, воспитанники которого честь ценили превыше жизни. Клятвенное заверение соученика сняло все сомнения. Досье глава Думы получил, но в результате обманул и товарища по корпусу, и Царя. Он не только показывал эти материалы немалому числу лиц, в том числе и Гучкову, но и рассказывал о них налево и направо. Такое поведение – ярчайший показатель моральной деградации.

Распорядитель «думского кабаре» лгал без стеснения, не испытывая угрызений совести. Всю эту историю в своих воспоминаниях он перевирает от начала и до конца.

По его словам, по воле Монарха он получил из Синода «все секретные дела» для того, чтобы, как якобы выразился Царь, «хорошенько разобрать и Мне доложить». В такой транскрипции событий получалось, что Царь наделял председателя Думы функцией какого-то рефери, обязанного «рассудить всё по совести». Ничего подобного не было и в помине. Как уже говорилось, Монарх надеялся, что после ознакомления с подлинными документами у Родзянко «откроются глаза» на истинное положение вещей. Увы, не открылись.

Родзянко уверяет, что это приказание Императора передал всё тот же Дедюлин. Непосредственно же «секретные» материалы «доставил ему» тайный советник П. C. Даманский, исполнявший в 1912–1915 годах должность товарища обер-прокурора Святейшего Синода. Когда Родзянко всё это сочинял, главных участников уже не было в живых. Дворцовый комендант Дедюлин умер в 1913 году, а Даманский – в 1916-м. Никто ничего ни подтвердить, ни опровергнуть не мог.

Однако сохранились дневниковые записи заведующего думской канцелярией Я. В. Глинки – доверенного человека председателя. [44]44
  Они опубликованы: Глинка Я. В.Одиннадцать лет в Государственной Думе. М., 2001.


[Закрыть]В его изложении дело выглядело следующим образом. «Решено было сделать письменный доклад на основании документов и дела и бывших также у самого Родзянко, полученных им с разных сторон, и присоединить свой вывод о личности Распутина и приносимом им вреде. Доклад был послан и назад не вернулся… В составлении доклада я принимал деятельное участие, стараясь смягчить тон и резкость выводов, продиктованных возмущенными чувствами по поводу всего этого дела Родзянко».

Служащий Думы вынужден был «смягчать» тон и «выводы» своего шефа! Из признаний же Глинки следует, что не только дело консистории легло в основу доклада, но и документы, «получаемые со всех сторон». Замечательно! Иными словам расследование консистории не давало тех «фактов», которые так требовались «Зевсу», а потому и брали что ни попадя «со всех сторон». Указанный «доклад» до наших дней не дошел, но можно быть уверенным, что это была сводка сплетен столичного «бомонда». Ничего порочащего Распутина, как уже ранее говорилось, церковно-административное расследование не выявило.

Для Родзянко всё это не имело значения. Он нашел в туманных намеках сельского батюшки из Покровского «достаточно» улик для обвинения Распутина в хлыстовстве. Хамская самонадеянность председателя Думы раскрылась во всей полноте во время беседы с будущим (с 1914 года) Царским духовником отцом Александром Васильевым, которого он «вызвал к себе». Не пригласил, а именно «вызвал».

Даже перед смертью Родзянко так и не излечился от мании величия! «Вызывать» господин председатель мог служащих, лакея или горничную. Из его же повествования следует, что он чуть ли всех, до министров включительно, «вызывал». Но оставим эту болезненную манию в стороне. Послушаем, что происходило во время самой беседы. А происходило там непредставимое.

Когда Александр Васильев сказал, что Распутин – «вполне богобоязненный и верующий человек, безвредный и даже скорее полезный для Царской Семьи… Он с Ними беседует о Боге, о вере», то Родзянко чуть не разорвало «от возмущения». Прозвучавший ответный монолог достоин того, чтобы его привести целиком.

«Вы мне это говорите, вы, православный священник, законоучитель Царских Детей. Вы допускаете, чтобы невежественный, глупый мужик говорил с Ними о вере, допускаете, чтобы его вредный гипноз влиял на детские души? Вы видите роль и значение в Семье этого невежественного сектанта, хлыста и вы молчите? Это преступное попустительство, измена вашему сану и присяге. Вы всё знаете и из угодливости молчите, когда вам Бог дал власть, как служителю Алтаря, открыто бороться за веру. Значит, вы сами сектант и участвуете в сатанинском замысле врагов Царя и России – забросать грязью Престол и Церковь».

В каком же катастрофически болезненном состоянии надо было находиться, чтобы бросать подобные обвинения. Кто господину Родзянко дал право так по-хамски разговаривать со священником? И даже когда «дополз» до Сербии, то все эти слова счел уместным сохранить «для потомков»! Ничего не понял, и ничто не просветило! Но вернемся к сюжету…

Родзянко не только «изучал», но и афишировал следственное дело, которое он давал читать разным лицам, в том числе и А. И. Гучкову, хотя Царь просил «сохранить всё в тайне». Председатель Думы снял с некоторых документов копии. Нетрудно догадаться, с каких именно.

Как уже говорилось, в этом обширном досье лишь доносы двух сельских священников содержали некие намеки на «неправедное поведение» Распутина. Никаких же реальных, достоверных фактов зафиксировано не было. Однако домысли завистливых священников только и привлекли внимание Родзянко. В его устах они обрели характер непреложных истин. Когда весть о таком беспардонном подлоге дошла до Царской Четы, то Родзянко потерял в глазах Николая II и Александры Фёдоровны всякое уважение.

Как и в случае с Гучковым, этот монархист тоже боролся «за царя» против Царя, страдал «за несчастную Россию», шельмуя должностных лиц и инсинуируя против всех начинаний власти. Глава партии октябристов занялся этой «праведной борьбой» раньше своего товарища по партии. Родзянко же вышел на бой с «тёмными силами» как раз в 1912 году, вскоре после ознакомления с упомянутым «досье».

Итак, «узнав истинный облик» друга Царской Семьи, глава Думы не только содрогнулся, но и понял, что его первейшая задача – «разоблачить» этого «негодяя», «открыть глаза» не только Монарху, но и всей России. А ужасаться действительно было чему. Оказывается, Распутин не просто матёрый сектант («хлыст»), но и хитрый проходимец, состоящий из одних лишь пороков. Чтобы дольше не утомлять читателя пересказом, приведем одну пространную цитату, своеобразную квинтэссенцию восприятия Распутина теми кругами, где вращался Родзянко.

«По мере того как затихали революционные волны и жизнь государства входила исподволь в нормальное русло, стали ходить, сначала неопределенно, неясно, слухи о проделках этого пройдохи. Потом определеннее и точнее стали указывать на то, что Распутин основывает хлыстовские корабли с преобладанием в них молодых женщин и девиц».

Прервем ненадолго чтение этого сюрреалистического произведения и сделаем некоторые пояснения. «Хлыстовские корабли» – так назывались общины этой секты, члены которой, как уже говорилось, относились с непримиримой враждой к Православной Церкви. Хлысты отрицали иконопочитание, Библию, духовенство и вообще всю православную обрядность. Естественно, что в стране, где православная вера охранялась законом, эти сектантские общины подвергались беспощадным преследованиям.

Поэтому утверждение о том, что «Распутин основывает хлыстовские корабли», за что не преследуется властью, совершенно абсурдно. Родзянко не мог этого не знать, но сам тезис ему нужен был для того, чтобы обосновать два других. Во-первых, тот, что Распутин привержен «свальному греху», а во-вторых, тот, что «пройдоха Гришка» пользуется неограниченным влиянием, в связи с чем «закон ему не писан».

Вернемся же к цитированию прерванного монолога. «Стали поговаривать, что Распутина часто видят в отдельных номерах петербургских бань, где он предавался дикому разврату. Стали называть имена лиц высшего общества, якобы последовательниц хлыстовского вероучения Распутина. Мало-помалу гласность росла, стали говорить уже громко, что Распутин соблазнил такую-то, что две сестры, молодые девицы, им опозорены, что в известных квартирах происходят оргии, свальный грех».

Из сказанного нетрудно заключить, что процесс «прозрения» Родзянко происходил под влиянием «разговоров». Жаль, что автор не привел фамилий своих информаторов и о «диком разврате» в банях, и о «свальном грехе» в неких квартирах, а поэтому имена его сексуально одержимых знакомых погибли для истории.

Конечно, бывший председатель Думы, при всем его легкомыслии, не мог не понимать, что подобные утверждения, как тогда говорили, «висят в воздухе». Чтобы придать всей этой картине основательность, автор приводит и «неоспоримые факты».

«В моем распоряжении находилась целая масса писем матерей, дочери которых были опозорены наглым развратником. В моем распоряжении имелись фотографические группы так называемого „хлыстовского корабля“. В центре сидит Распутин, а кругом около сотни его последователей; все как на подбор молодые парни и девицы или женщины. Перед ним двое держат большой плакат с избранными и излюбленными изречениями Священного Писания. Я имел также группу в гостиной Распутина, где он снят в кругу своих поклонниц из высшего общества и, к удивлению своему, многих из них узнал. Мне доставили два портрета Распутина: на одном из них он в своем крестьянском одеянии с наперсным крестом на груди и с поднятой, сложенной трехперстно рукою якобы для благословения. На другом он в монашеском одеянии, в клобуке и с наперсным крестом. У меня образовался целый том обличительных документов. Если бы десятая доля только того материала, который был в моем распоряжении, была истиной, то и того было бы довольно для производства следствия и предания суду Распутина. Ко мне как к председателю Г. Думы отовсюду неслись жалобы и обличения преступной деятельности и развратной жизни этого господина».

Уф! Несчастный Михаил Владимирович! Какие ужасные видения его окружали многие годы!

Так как Родзянко всё-таки описывал жизнь не в какой-нибудь легендарной Атлантиде, где, кроме него, никто не бывал, а в стране, о которой осталось более чем достаточно надежных свидетельств; в стране, где существовали определенные нормы, правила и законы жизни, то невольно придется к ним и обратиться.

Законодательство России квалифицировало любое «насилие» над женщиной вообще, а над малолетней в особенности, как тягчайшее уголовное преступление. При этом важно подчеркнуть, что при всей универсальности Царской Власти суд имел широкую автономную юрисдикцию и мог принимать дела к рассмотрению без высших санкций. К тому же в это время в России уже существовала мощная, независимая адвокатура, укомплектованная почти сплошь лицами «либеральных убеждений».

Если бы какая-нибудь «несчастная девица» или ее матушка решили возбудить дело против Распутина, то трудно даже представить, какой энтузиазм это вызвало бы в адвокатской среде. Такое дело сразу же обрело бы характер общероссийской первостатейной сенсации. Однако никто не обратился, ни одного дела возбуждено не было. Всё высказанное с несомненностью еще раз подтверждает абсурдность расхожих утверждений, в том числе и озвученных многократно Родзянко: о «жертвах развратника».

Это, так сказать, одна часть дела. Другая состояла в том, что никто и никогда не привел ни одной фамилии «распутинских жертв», а те, которые стараниями ретивых дознавателей всё-таки устанавливались, как это было видно на примере указанной выше «монахини» Ксении, близкого общения с Распутиным никогда не имели.

Такого рода очевидные вещи почему-то не занимали бывшего председателя Думы. Ему не казалось странным, что «обесчещенные» обращались не в суд, а в газеты и к Родзянко, который никаких судебных прерогатив не имел. Можно подумать, что «несчастным», наверное, стыдно было. Однако писать подробно обо всём случившемся господину председателю Думы стыдно не было? Эти вопросы никого не волновали. А чтобы они и не возникали вовсе, Родзянко привел еще более «убийственный факт».

Оказывается, Распутин прибрел столь сильное влияние потому, что получил «звание Царского лампадника» – стал «заведовать» горевшими в Царском дворце «перед святыми иконами неугасимыми лампадами». Подразумевалось, что, во-первых, в качестве такового он может посещать спальни членов Царской Семьи в любое время, а раз это так, что же говорить о судебном процессе. При таком раскладе Распутин должен был иметь «царское прикрытие», иммунитет от судебного преследования. После прочтения всего этого так и хочется воскликнуть: о времена, о нравы!

О судебной стороне дела уже было сказало. Теперь о другом. Не существовало в природе никакого статуса «царского лампадника», а если бы он и существовал, то Распутин, не имея церковного сана, никогда бы не мог занять церковной должности. Неужели Михаил Владимирович того не знал?

Однако этим вопросом дело не исчерпывается. Существует много других. Где упомянутый «том обличительных документов»? Куда подевалась исповедальная «целая масса писем»? Что это за фотография «хлыстовского корабля», почему она никогда не была опубликована, и откуда было известно Родзянко, как выглядит этот «корабль»? Откуда ему известно про «излюбленные хлыстовские изречения»?

И последнее. Если «обличительные материалы» были на руках у главы Думы, то почему после революции он не передал их следственной комиссии? Забыл? «Утаил от народа»? Ничего не забыл и ничего не утаил. Просто показывать нечего было. Вся эта пустая мишура была опубликована в газетах.

Процитированные пассажи председатель Думы написал незадолго до смерти. Но было ведь расследование ЧСК, столько разных документов увидело свет в первые годы после революции. Однако подлинная фактография прошла мимо внимания Родзянко. То ли он ничего не читал, то ли читал только те памфлеты и злые карикатурные зарисовки, которые стряпали бойкие мастера пера.

Здесь невольно напрашивается сопоставление. Какие можно предъявлять претензии к беспринципному авантюристу Илиодору, если председатель Думы, дворянин, имевший неоднократные встречи с Царем, встречавшийся с Его Семейством, недалеко ушел в своих представлениях от монаха-отступника. Действительно, велика загадка души человеческой!

Родзянко не только собирал «компромат», он деятельно способствовал «раскручиванию» распутинского сериала, фактически став одним из его постановщиков. Никакие статьи новоселовых-амфитеатровых не имели такого резонанса, как филиппики председателя Думы. Свои представления-видения о личности Распутина и о его роли в государственной жизни он неутомимо популяризировал. Он решил сделать специальный доклад Монарху, «где всё изложено».

Незадолго до того «исторического события» его пригласила для разговора Вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна. Старая Царица, наслышанная о «скандальных документах», которые якобы имеет на руках Родзянко, попросила того показать ей некоторые из них. Особенно она хотела взглянуть на письмо своей Невестки этому «ужасному» Распутину.

Дальнейшее в изложении председателя Думы выглядело следующим образом. «Я сказал, что не могу этого сделать. Она сперва требовала непременно, но потом положила свою руку на мою и сказала: „Не правда ли, вы его уничтожите?“. Ответ последовал незамедлительно: „Да, Ваше Величество, я его уничтожу“. Удовлетворенная таким ходом, Мария Фёдоровна заметила, что это „будет очень хорошо“».

Родзянко опять лгал. Во-первых, у него не было никакого письма на руках; можно предположить, что у него имелась одна из тех фальшивок, которые тиражировал Гучков. Во-вторых, он и ее не уничтожил. Узнав, «что копии этого письма в извращенном виде ходят по рукам, он счел нужным сохранить у себя подлинник».

Видно эту «драгоценную реликвию» Родзянко берег не меньше жизни, так как никому не показывал и не расстался с ней и в эмиграции. После же его смерти никаких следов того «документа» обнаружено не было. Может быть, завещал близким положить его себе в гроб? Эти слова могут кому-то могут показаться ёрническими, но, честное слово, когда цитируешь эту галиматью, никакие другие на ум не приходят!

Во время беседы Мария Фёдоровна заметила: «Я слышала, что вы имеете намерение говорить о Распутине Государю. Не делайте этого. К несчастью, Он вам не поверит, и к тому же это Его сильно огорчит. Он так чист душой, что во зло не верит». Напрасные надежды!

Душа «борца с дьяволом» горела неугасимым огнем. «Государыня, это вопрос Династии. И мы, монархисты, больше не можем молчать. Я счастлив, Ваше Величество, что вы предоставили мне счастье видеть вас и вам говорить откровенно об этом деле. Вы меня видите крайне взволнованным мыслью об ответственности, которая на мне лежит».

Почему же, произнеся столько патетических фраз, Родзянко всё-таки не показал «документы»? Ведь его намерением, как сам утверждал, было «открыть глаза Государю». Кто же лучше матери смог бы исполнить эту миссию? Однако при таком исходе дела заслуга самого Родзянко была бы сведена к минимуму. Его роль главного героя была бы отодвинута на второй план, и аплодисменты публики из партера достались бы другим. С этим он примириться не мог.

Беседа с Царем состоялась 26 февраля 1912 года. Тогда председатель Думы заявил о недопустимости влияния Г. E. Распутина, о том, что этот человек – «оружие в руках врагов России, которые через него подкапываются под церковь и монархию», что под его влиянием перемещаются церковные иерархи, что он «хлыстовец» и «развратник». Не счел нужным «прирожденный монархист» умолчать и о главном: «Всех пугает близость его (Распутина. – А. Б.) к Царской Семье. Это волнует умы». Впервые в русской истории должностное лицо позволило себе осуждать в присутствии Монарха Его семейное окружение. Ничего подобного никто еще себе не позволял.

В беседе с М. В. Родзянко самообладание Николаю II изменило, и он несколько раз прерывал поток пламенных обличений, возвращая своего собеседника, что называется, на землю обычными и такими обоснованными вопросами: «У вас есть факты о том, что Распутин сектант? Откуда вы взяли, что он занимается развратом? Какие перемещения произведены под его влиянием?».

Из прозвучавших ответов сразу стало ясно, что все выводы построены на смутных материалах. Хлыстовство Распутина выводилось из умозаключений брошюры М. А. Новоселова, в обоснование его «развратных действий» лидер Думы привел сообщение, относившееся к какому-то давнему времени о том, что – о, ужас! – он ходил с женщинами в баню! На это Император, будучи уравновешенным человеком, спокойно заметил: «Так что же здесь особенного? У простолюдинов это принято».

Родзянко же успокоиться не мог. Он показал Царю фотографии, на которых проповедник сидел в окружении женщин. Это широко известное ныне изображение, многократно публиковавшееся под названием «Распутин в кругу поклонниц», на котором при самом пристальном изучении нельзя приметить никаких признаков «развратно-сексуальных деяний». Зачитывались еще и два письма от неких особ, ставших жертвами распутинских чар, которых он якобы обольстил. Эти признания не содержали подписи и никакого доверия не внушали. Вся эта трагикомическая сцена закончилась, по сути дела, полным конфузом Михаила Владимировича. Однако сам он того не признал.

О своей встрече глава Думы рассказывал в подробностях налево и направо, представляя себя борцом с «темными силами». Состоявшаяся беседа убедила Родзянко лишь в одном: «Царь ослеплен». Мысль о собственном ослеплении мифом ему ни на минуту не приходила в голову. Все последующие годы именно председатель Думы оставался одним из главных «коммивояжеров» антираспутинской истерии в стране.

В потоке мемуарных реминисценций Родзянко нередко делает признания, говорящие о чем-то большем, чем о тяжелом душевном состоянии мемуариста. В мае 1916 года в Россию приехали два видных французских политика: экс-премьер, министр юстиции Рене Вивиани и министр вооружений Альбер Тома. Цель приезда состояла в том, чтобы побудить русское правительство ускорить и расширить военные операции, но главное – добиться посылки русских войск на французский театр военных действий.

Рассмотрение результативности этой миссии выходит за пределы настоящего изложения. В данном случае важен лишь один нюанс, который отражен в воспоминаниях Родзянко. За день до отъезда для высоких гостей из Франции в Государственной думе был устроен большой банкет, с шумными речами и тостами во славу победы и русско-французской дружбы. Помимо депутатов обеих палат присутствовали члены правительства во главе с премьером Б. В. Штюрмером, дипломатический корпус.

По завершении приема, как пишет Родзянко, Альбер Тома «пожелал иметь продолжительный разговор о снабжении армии, провел у меня целый вечер». Самое удивительное, что в дневнике французского посла Палеолога, состоявшего неотлучно все дни пребывания визитеров из Парижа в Петрограде при них, об этом нет ни слова.

Оставим в стороне вопрос, как гость из Франции мог провести у Родзянко «весь вечер», если думский банкет тянулся чуть ли не до полуночи! Примем на веру уверения Михаила Владимировича о том, что неофициальная беседа всё-таки имела место. Важно не где и когда она была, а то, что там звучало. А это был такой акт самоунижения, который и вообразить невозможно. Ни один сколько-нибудь известный политик, имеющий чувство национального и государственного достоинства, ни в Англии, ни Франции, ни в Германии, ни в какой-то иной стране не стал бы выслушивать то, что «услаждало» слух главы русского парламента.

Председатель Думы, «монархист!», задавал вопросы о внутренней политике своей страны и интересовался мнением «французского социалиста» о должностных лицах Империи! И Альбер Тома сказал то, что думал, без всякой дипломатической учтивости: премьер-министр России – «бедствие», а военный министр – «катастрофа». Самое потрясающее, что Родзянко, процитировав бесцеремонные «перлы», нашел их «остроумными».

Как же надо было не уважать себя, не уважать свою страну, и коронную власть, чтобы восхищаться подобными оскорбительными выпадами со стороны иностранного визитера! По прошествии лет можно с уверенностью говорить, что для России истинными и «бедствием», и «катастрофой» одновременно являлся сам Родзянко…