Текст книги "Павел I"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

10 июля 1762 года убитого погребли в Благовещенской церкви Александро-Невской лавры, сразу за могилой несчастной регентши Анны Леопольдовны. Екатерина на отпевании и похоронах не была; публике было объявлено, что якобы Сенат «упросил» не ездить.

Екатерина, несмотря на все ухищрения, не могла не понимать, что история гибели Петра будет вновь и вновь будоражить умы, вызывать вопросы. И главный – о её роли. Ей было непросто. Она никого не наказала из числа убийц; не могла же она карать тех, кто избавил её от бесконечной головной боли, вызванной мыслями о Петре III. Более того. Преступники, совершившие гнусное злодеяние, вскорости были «облагодетельствованы» различного рода милостями Императрицы. Даже князь Федор Сергеевич Барятинский (1742–1814), тот самый, кого Алексей Орлов зачислил в «главного убийцу», и тот со временем невероятно вознесся, получив должность обер-гофмаршала при дворе. Екатерины II.

Екатерину всегда отличал религиозный индифферентизм. Нет, обряды и всю публичную церковно-государственную ритуалистику она знала на зубок и исполняла без затруднений. Однако назвать её истинно верующей православной невозможно. На дворе стоял «век Просвещения», когда над религиозным усердием было принято издеваться; считалось, что вера – это пережитки, это отдушина для тёмных и необразованных людей. Образованные же верили в «человеческий разум», поклонялись «естеству человеческому», замутненному и искаженному государственными и церковными институтами и доктринами. Екатерина была достойной «дочерью века Просвещения»; она свободно находила общий язык с таким вольнодумцем и богохульником, как Вольтер.

Но она знала точно и другое: в России нельзя демонстрировать свое безразличие к Православию, которое веками благословляло и освящало царскую власть. Это был необходимый инструмент управления огромной Империей, а потому она не пошла на отделение Церкви от Государства, хотя сама как протестантка по рождению и воспитанию считала, что «вера – личное дело каждого». В душе Императрицы тяги, потребности в церковном действии, в каждодневном молитвенном общении с Богом не наблюдалось. А потому она и не боялась никакого Страшного Суда, в который попросту не верила.

В Манифесте по случаю своего воцарения от 28 июля 1762 года Екатерина прямо объявляла себя «защитницей Православия», облыжно обвиняя Петра III в том, что тот намеревался переменить историческую веру «принятием иноверного закона». Какого именно – узурпаторша не объявила. Самодовольное величие личной персоны Екатерина явила в Манифесте по случаю своей коронации от 7 июля 1764 года. Он завершался велеречиво: «Он, Всевышний Бог, Который владеет царством и кому хочет даёт его, видя праведное и благочестивое оное Наше намерение, самым делом так оное (переворот, – А. Б.) благословил». Иначе говоря, власть свою она получила по промыслительному предначертанию…

Мнения современников и потомков о своей персоне для Екатерины были весьма значимы. Тщеславие заставляло её постоянно работать над созданием собственного притягательного образа. Как выразился один из авторов, «хорошо разбираясь в искусстве рекламы, Екатерина была своим собственным министром пропаганды». [24]24
  Граф Валентин Зубов. Император Павел I. Санкт-Петербург. 2007.


[Закрыть]Она прекрасно понимала, что если нельзя вообще предать забвению всю историю со свержением и убийством Петра Третьего, то надо по крайней мере убедить всех в личной непричастности к этому аморальному делу. И главный козырь здесь – процитированная выше сумбурная записка Алексея Орлова. Она её показала некоторым близким и влиятельным лицам, в том числе и княгине Дашковой.

Княгиня нашла письмо Алексея Орлова вызывающим, он писал «как лавочник, а тривиальность выражений, бестолковость» послания княгиня объяснила тем, что автор «был совершенно пьян», Дашкова, конечно, полностью отвергала причастность Екатерины к убийству, называла разговоры об этом «грязной клеветой!», Но Дашкова прекрасно знала, что если Екатерина не причастна к самому акту в Ропше, то она ведь этот акт одобрила, а значит, хоть и задним числом, но к убийцам присоединилась: никто не был наказан и даже следствия не проводилось. Что же расследовать, если Пётр умер от «приступа геморроя»!

Записка Орлова являлась для Екатерины II чрезвычайно ценным самооправдательным документом, который она хранила в особой шкатулке в личном секретере. После её смерти документ был извлечен на белый свет и с ним ознакомился Император Павел. Якобы после этого Император изрёк: «Слава Богу! Это письмо рассеяло и тень сомнения, которая могла бы ещё сохраниться у меня» [25]25
  Бытует несколько вариантов этого текста-восклицания, но смыл пересказа один и тот же: Павел убедился, что мать не причастна к убийству отца.


[Закрыть]. Конечно, Императора могла радовать мысль, что мать не отдавала приказа убить отца, но он не мог не понимать, что так или иначе, но Екатерина виновна.

Павел Петрович много лет ничего не знал о свержении и убийстве своего отца. Он только на всю жизнь запомнил, как утром 28 июня 1762 года его ещё спящего растолкал Никита Панин, и, не объясняя ничего, повез в Зимний Дворец (Павел пребывал в Летнем Дворце). Ему не дали даже одеться: накинули наверх какой-то плащ, а под ним ничего, кроме ночной рубашки и панталон, не было. В Зимнем мальчик, которому не исполнилось и восьми лет от роду, оказался в водовороте событий, в которых ему раньше находиться не доводилось. На улице перед Дворцом собрались толпы народа, а во Дворце – масса офицеров и штатских чинов, все в парадных одеждах.

Панин успел сообщить ребёнку, что его батюшка скончался, а теперь будет царствовать матушка. Павел, научившийся с раннего детства не задавать вопросов, ничего больше не узнавал. Когда подвели к Екатерине, она взяла его на руки и вынесла на балкон, для обозрения толпы, которая от этого зрелища пришла и неистовый восторг. Далее Павла отправили обратно в Летний Дворец. И всё.

Больше никогда в окружении матери об отце не говорили не только с ним, но даже между собой. Тема была навсегда изъята из обращения: все прекрасно знали, что любое упоминание о Петре Третьем нежеланно Государыне, а кара ослушника настигнет незамедлительно. Павел не видел отца на смертном одре (на похороны его не допустили) и даже не присутствовал на заупокойных службах, которых в царских дворцах не проводилось.

Долгие 34 года – от момента смерти отца до смерти матери – Павел Петрович ничего не мог узнать достоверного. Он прекрасно понимал, что все окружающие его лица являются осведомителями матери, а потому те и теряли дар речи при самом невинном вопросе типа: «Вы видели, как военный смотр устраивал мой батюшка?» Потому и не ставил людей в неловкое положение и не пытался выведать подробности кончины отца. Он даже не знал наверняка, умер ли он или ещё жив. Ведь в усыпальнице Императорского Дома в Петропавловском соборе Петропавловской крепости его могилы не было, а в царском помяннике имя Императора Петра III отсутствовало. Может быть, заточён где-нибудь, Россия ведь такая огромная, так что и следов не осталось, А в могиле в Благовещенской церкви может покоиться кто угодно: у матушки вдоволь мастеров чёрных дел.

Теперь же Павел мог открыто спрашивать и получать любую информацию. Потому так понятен его вопрос графу A.B. Гудовичу (1731–1808), состоявшему при Петре III флигель-адъютантом: «Жив ли мой отец?» Отрицательно-однозначный ответ закрыл тему. Сын решил восстановить историческую справедливость и отдать последний достойный долг памяти своего отца. Он принял решение, которое так шокировало и возбудило современников: перезахоронить Петра III одновременно с погребением Екатерины II. Вся екатерининская камарилья возопила в один голос: это «святотатство», это – «оскорбление великой государыни». Все старались не вспоминать отвратительную несправедливость, совершенную относительно Петра III: Император был погребен без необходимой д ля такого случая торжественности. У Екатерины не хватило благородства души отдать долг внуку Петра I.

Сын решил исправить бесчестное дело и перезахоронить останки отца в петербургской усыпальнице Дома Романовых – Петропавловском соборе, где к тому времени покоились Пётр I, Екатерина I, Анна Иоанновна и Елизавета Петровна [26]26
  Внук Петра I Император Пётр II Алексеевич (1715–1730), умерший в Москве в возрасте четырнадцати лет от оспы, был похоронен в Архангельском соборе Московского Кремля.


[Закрыть]. В акте перезахоронения многие узрели и писали о том многократно, что Павлом двигало желание «отомстить матери», «унизить её после смерти» перед подданными. На самом деле злобная мстительность ничего не определяла в политике Павла I. Он всегда лишь стремился добиваться торжества справедливости.

Екатерина II преставилась 6 ноября 1796 года, а уже 8 ноября появился Императорский указ на имя князя Юсупова, обер-церемониймейстера Валуева и статского советника Карадыкина, в котором говорилось: «По случаю кончины нашей Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны, для перенесения из Свято-Троицкого Александро-Невского монастыря в соборную Петропавловскую церковь тела любезнейшего родителя нашего, блаженной памяти Государя Императора Петра Фёдоровича, для погребения тела её Императорского Величества в той же соборной церкви и для наложения единовременного траура, учредили Мы печальную комиссию, в которую назначили вас к присутствию…» Одновременно был объявлен траур на год.

Первый раз Павел посетил могилу отца ещё 8 ноября, когда произведено первое вскрытие гроба. Второй раз то же случилось уже в присутствии Императорской Фамилии 19 ноября, когда была отслужена панихида. Начиная с этого дня в Благовещенской церкви ежедневно служились панихиды и дежурили особы первых четырёх классов по Табели о рангах. 25 ноября Павел совершил коронование своего отца, который при жизни не успел короноваться. Государь вошел в царские врата алтаря, взял приуготовленную там корону, возложил на себя и потом, подойдя к останкам отца, и при возглашении вечной памяти снял корону и положил её на гроб отца.

Тело же Екатерины II с 25 ноября находилось в гробу в Большом зале Зимнего Дворца, позже получившего название Николаевского.

1 декабря в Благовещенскую церковь Александро-Невской лавры были доставлены Императорские регалии: корона, скипетр и все высшие ордена, которыми Император награждался по праву властного приоритета. Среди них были и такие, которые учредила Екатерина II: Святого Георгия и Святого Владимира.

1 декабря 1796 года состоялось перенесение гроба Петра III из Александро-Невской лавры в Зимний Дворец. Вдоль всего пути были выстроены полки гвардии и армейские полки, а траурную процессию возглавил Император Павел Петрович. Всех доживших участников цареубийства 1762 года ждало возмездие: граф Алексей Орлов нёс корону, а рядом, еле передвигая ноги, плёлся обер-гофмаршал Екатерины II Фёдор Барятинский, По воле Самодержца убийцы отдавали последний долг убиенному. На просьбу дочери Барятинского Екатерины (1769–1849), в замужестве княгини Долгоруковой, пощадить её отца, Павел Петрович сказал, как отрезал: «У меня тоже был отец, сударыня».

Гроб с телом Петра III был уставлен в том же зале, где покоились останки Екатерины II. Разница была лишь в том, что гроб Императора был закрытым, и его украшала корона, гроб же Екатерины был открытым, и корона украшала голову усопшей. Постоянно шли поминальные службы и при гробах дежурили особы, имевшие штатные должности при Дворе. Вся эта траурная церемония далеко не всем пришлась по душе. Придворные Екатерины, давно забывшие и не вспоминавшие убитого Петра III, были шокированы.

Графиня В. Н. Головина в своих мемуарах в полной мере отразила впечатления недовольных; «Всё было величественно, красиво и религиозно, но гроб с прахом Петра III, стоявший рядом, возмущал душу. Это было оскорбление, которого и могила не может стерпеть; это кощунство сына в отношении матери делало горе непереносимым».

Поразительно, с какой легкостью и как безответственно представители русского общества играли словами, искажавшими их первичный смысл. «Оскорблением» и «кощунством» называется акт перезахоронения Императора, убитого и погребённого в нарушение всех норм. Сын восстанавливал справедливость по отношению к отцу, поруганную Екатериной II и ее камарильей. И всё.

Примечательна и ещё одна реакция, не столько на перезахоронение Петра Фёдоровича, сколько на события 1762 года. Екатерина Дашкова, которой в момент смерти Екатерины II не было в Петербурге, не могла лично наблюдать за всем происходящим. 5 декабря в Москве она получила предписание Императора Павла покинуть Первопрестольный град и отбыть в свои дальние имения и там «вспоминать 1762 год». Гневу престарелой княгини не было предела. В присутствии многочисленной публики она произнесла пафосный монолог, последний в своей жизни, свидетельствующий о том, что княгиня ничего не поняла, и не раскаялась в личном соучастии в страшном преступлении: свержении и убийстве Царя.

«Я ответила громко, так, чтобы меня слышали присутствующие, что я всегда буду помнить 1762 год и что это приказание Императора исполню тем охотнее, что воспоминания о 1762 годе никогда не пробуждают во мне ни сожалений, ни угрызений совести…»

Императора Павла не занимали сетования и возмущения аристократов; он их мнением вообще не интересовался. Вступив на Престол, он тут же воочию узрел всю низость человеческой природы. Перед ним начинали лебезить и низкопоклонничать те люди, которые ещё вчера были «любезниками» матери, третировали Павла, а теперь падали на колени перед ним и готовы были лобызать ему руки. Павел руководствовался врожденным чувством справедливости, личным пониманием чести и долга, делая то, что подсказывали ему ум и сердце.

5 декабря 1796 года гробы Екатерины II и Петра III на двух катафалках доставили я Петропавловский собор, где 18 декабря 1796 года и были погребены по соседству с могилами Петра I, Анны Иоанновны и Елизаветы Петровны. Там они пребывают до сего дня.

Глава 2
Превратности судьбы цесаревича Павла

Правнук Императора Петра I, сын Императора Петра III, Павел Петрович был лишён всех видов на Престол 28 июня 1762 года. Повелительницей России на долгих 34 года сделалась его мать, никогда не любившая сына. Екатерина II обладала одним качеством натуры, которое являла на протяжении всей своей долгой жизни. Её ненависть не проходила за истечением «срока давности». Она могла быть великодушной, она часто меняла личные пристрастия, но она не забывала и не прощала ничего и никого, что или кто хоть как-то ущемляли её нераздельное властвование.

Павел являлся живым укором, и мать всегда смотрела на него не просто с холодным отчуждением, но и с опаской. Хотя Цесаревич не делал ничего, что могло быть истолковано как «протест» или «неповиновение», но умной правительнице и прожжённой интриганке Екатерине этого и не требовалось.

Она знала, что Павел – враг, а потому многие годы царствования насаждала в своём окружении не просто высокомерное, но именно враждебное отношение к сыну, который третировался как умственно «неполноценный» и психически «неуравновешенный». Она готовилась устранить навсегда Павла от прав на Престол, передав их своему воспитаннику и любимчику внуку Александру. И если бы она прожила дольше, то можно почти с полным правом утверждать, что она довела бы это грязное дело до конца. «Минерва» вообще не любила останавливаться на полпути. Но не случилось: апоплексический удар и последовавшая затем смерть помешали «Екатерине Великой» совершить ещё одно великое злодеяние…

Вся эта история – отношения матери и сына – давно служит предметом смысловых спекуляций. Так как в данном тандеме Екатерина изначально пользуется преобладающим расположением среди историков и прочих «специалистов по прошлому», то, естественно, подавляющая часть авторов целиком на стороне матери. В оправдание Екатерины приводятся разнообразные логические аргументы, в то время как Павлу совершенно бездоказательно вменяются в вину различного рода «злокозненные намерения», которыми тот якобы был переполнен с самых младых лет. В качестве типичного образчика подобного рода умозаключений можно сослаться на сочинение генерала Н.Х. Шильдера, который в своей биографии Павла Петровича запечатлел целый букет умозрительных измышлений.

Вполне понятно, что Шильдер не употребляет выражение «преступление» применительно к акту свержения и убийства Петра III, правление которого он, вослед за Н. М. Карамзиным, называл «вредным». По мнению автора, Екатерина, «обладая совершенно исключительными свойствами ума и характера… не могла добровольно снизойти до жалкой роли правительницы, вроде Анны Леопольдовны». Не «могла» и всё тут. А как же закон и традиция, когда всегда и везде сын – наследник и преемник отца? Никак. При таких умозаключениях ни кровнородственный закон, ни закон сакральный в расчёт не принимаются. Между тем, когда описывается свержение в 1741 году Иоанна Антоновича и воцарение Елизаветы Петровны, то факт её родственный связи с Петром I выпячивается как главный аргумент. В связи же с Павлом история интерпретируется совершенно иначе, хотя Павел Петрович прямая «поросль древа Петра Великого», в то время как Екатерина лишь случайный нарост на нём.

Шильдера особо интересовало отношение Павла Петровича и к перевороту, и к воцарению матери. Напомним, что Павлу к этому моменту не было ещё и восьми лет, что само по себе исключало возможность наличия неких «документов», раскрывающих «злостные намерения» фактически малыша. Шильдер их, естественно, не обнаружил, что, впрочем, не помешало ему создавать широкие психологические обобщения. Оказывается, «уличная обстановка» 28 июня произвела «потрясающее впечатление на нервного ребёнка, одаренного к тому же болезненным воображением», Шильдер всё время намекает, а порой и говорит открыто, о том, что Павел с малолетства страдал «нервным расстройством», что «в уме маленького Павла прочно засело предубеждение против матери». Откуда же сие известно? Ниоткуда. Это очередные тенденциозные вымыслы, которых в большинстве сочинений о Павле Петровиче предостаточно.

Шильдер привёл одно высказывание Екатерины II из её переписки с немецким критиком и дипломатом Фридрихом Гриммом (1728–1807): «Не всегда знают, что думают дети, и трудно узнать Детей, особливо когда доброе воспитание приучило их слушать с покорностью». Почти наверняка это сетование вызвано было отношением сына Павла, который никак и никогда не позволял себе нечто, похожее на критику матери. Екатерине же хотелось бы знать самые сокровенные мысли сына, но в этот мир она допущена не была. Не были туда допущены и историки, которые тем не менее всегда позволяли себе интерпретировать покорность Павла в самом негативном смысле.

У Шильдера в этой связи можно прочитать следующее: «Павел повиновался с покорностью и, конечно, об известных вещах научился своевременно молчать, но от этого, разумеется, нисколько не выигрывали его сыновние чувства по отношению к материи. После 6 июля (день убийства Петра III. – А. Б.) взаимные отношения получили ещё новый, отсутствовавший дотоле, неприязненный оттенок. Между матерью и сыном появилась тень, хотя и не грозная, но наложившая, однако, неизгладимую печать на отношения Императрицы к своему первому верноподданному. Между ними окончательно создалась отныне глубокая пропасть, над которой Цесаревич много лет предавался пагубным размышлениям».

Исследователь фактически обвиняет маленького мальчика в создании атмосферы вражды с матерью и Императрицей, не приводя в подтверждение никаких фактов, потому что таковых не существовало (да и не могло существовать) в природе. Бели же даже и признать, что Павел с детства «не любил» родительницу, то невольно возникают и другие вопросы, которые почти все обходят стороной. А сама Екатерина любила ли Павла? Что она, став Императрицей, сделала для сближения с сыном? Окружила ли она его вниманием и лаской?

Об этом оправдатели Екатерины стараются не писать, потону что ответы могут быть только: нет, нет и нет.

Вскоре после воцарения Екатерина сделала «красивый жест», которые она всегда так любила. Императрица предложила известному французскому философу и математику, члену Парижской Академии Жану Даламберу (1717–1783), приехать в Россию и стать воспитателем Цесаревича. При этом она предлагала французскому академику баснословное содержание в 100 тысяч франков. [27]27
  В начале царствования Екатерины II стоимость рубля равнялась 5 франкам, но позже дошла до 2франков. В любом случае 100 тысяч франков по тем временам – баснословная сумма.


[Закрыть]Даламбер любезно отклонил предложение русской повелительницы. Это Екатерину не остановило, и она через несколько месяцев вторично обратилась к Даламберу, теперь уже предлагая тому устроить в России и всех друзей философа по его выбору. Результат вторичного обращения закончился ничем.

Почему Екатерина так настойчиво домогалась получить в воспитатели сына европейскую знаменитость? Часто писали о том, что она хотела, чтобы Павла Петровича наставляли лучшие умы Европы. Такой побудительный мотив исключить нельзя, хотя он и не представляется особо значимым. Более правдоподобной представляется другая версия: это была политическая комедия, разыгранная для получения, как бы теперь сказали, имиджевых дивидендов. Екатерина любила декоративные акции, особенно такие, которые имели широкий общественный резонанс.

Придя к власти как самозванка, она всеми силами старалась развеять негативный ореол, окружавший историю её воцарения. Ей надо было утвердиться в роли просвещённого монарха, в роли, которая была в большой моде в Европе. И ей это удалось. Даламбер не приехал в Россию, но о Екатерине заговорили в парижских салонах, в которых в тот период формировалось «мнение Европы». Самого Даламбера «просвещенной государыне» обмануть не удалось. Б письме к Вольтеру Даламбер язвительно заметил: «Я очень подвержен геморрою, а он слишком опасен в этой стране»… [28]28
  Екатерина руководствовалась просветительскими соображениями, когда пригласила в 1784 году в качестве наставника своих внуков швейцарца Фредерика-Сезара Лагарпа (1754–1838). В отличие от Даламбера Лагарп не являлся знаменитостью. Это был адвокат из Берна, который по рекомендации барона Гримма был включён в свиту фаворита Екатерины графа АД. Ланского (1754–1784), а лишь затем стал воспитателем Великих князей Александра и Константина.


[Закрыть]

Конечно, провозгласив сына Цесаревичем, Екатерина обязана была соблюдать весь имперский антураж. Уже 4 июля 1762 года Павел Петрович был пожалован в полковники Лейб-гвардии Кирасирского полка, а 20 декабря Цесаревич произведён в генерал-адмиралы [29]29
  Высший военно-морской чин, соответствующий чину генерал-фельдмаршала в сухопутных войсках. Впервые был присвоен Петром I в 1708 году графу (с 1709 года) Ф-М. Апраксину (1661–1728).


[Закрыть]. 10 июля 1762 года Императрица назначила ему содержание в 120 тысяч рублей в год, а в 1763 году подарила Каменный остров в Петербурге.

В воспитании и образовании юного Павла мало что изменилось. Никита Панин продолжал властвовать безраздельно, впрочем, не утруждая себя чрезмерным усердием. Павел перестал его бояться, что происходило на первых порах, и постепенно старый царедворец сумел добиться с его стороны расположения, а затем и симпатии. В качестве обер-гофмаршала Никита Иванович имел полное право приглашать учителей, определять курс воспитания и формировать окружение Великого князя. Панин прекрасно владел искусством европейского придворного «политеса» и внешне, по осанке, одежде и манерам походил на маркиза при Дворе Людовика XV, но в душе всегда оставался истинно русским человеком. Европейский лоск никоим образом не изменил его природной сути. Историю России, исторические национальные предания, природную русскую веру – всё это он не только знал, но и чтил. И эти же русские ценности он постоянно прививал Павлу Петровичу.

Панин совершенно не хотел видеть своего подопечного узколобым военным балбесом, а потому военные занятия не играли в воспитательном курсе сколько-нибудь заметной роли. Среди предметов преобладали точные науки, а также история, география и иностранные языки. Грамоте Павла начали обучать в четыре года и тогда же на него одели расшитый камзольчик и парик, который одна из нянь окропила святой водой.

К 12–13 годам Павел Петрович уже свободно владел французским и немецким языками; чуть позже овладел польским. В юношеские годы Павел пристрастился к чтению, и это занятие всегда поощрял Панин. Цесаревич к своему совершеннолетию (18 лет) знал не только сочинения Сумарокова, Ломоносова, Державина, но и европейских авторов: Расина, Корнеля, Мольера. Особенно его увлек огромный роман испанца Сервантеса «Дон-Кихот», который долго был его любимой книгой. Конечно, ему и в голову не могло придти, что некоторые из потомков именно его будут называть «русским Дон-Кихотом»…

Среди преподавателей Павла Петровича особую известность получил Семён Андреевич Порошин (1741–1769), бывший флигель-адъютант Императора Петра III, ставший преподавателем математики у Великого князя Павла в 1762 году. Хотя Порошин преподавал Великому князю математику, но его беседы с ним касались как истории, литературы, так и повседневных событий, К тому же педагог знал довольно близко отца, что внушало Павлу особое расположение. Порошин оставил свой дневник, который является бесценным материалом для характеристики личности Императора Павла в юношеские годы. Дневник охватывает период с 20 сентября 1764 года по 13 января 1766 года.

Первая дневниковая запись относится ко дню рождения Павла Петровича – ему исполнилось десять лет, В этот день был торжественный молебен, по окончании которого мальчик получил наставление архимандрита Платона на тему – «В терпении стяжите души ваша» Потом были официальные поздравления, затем «Его Высочество с танцовщиком Гранжэ минуэта три протанцевать изволил». Вечером же был бал и ужин.

У Порошина можно найти немало зарисовок поведения Павла Петровича и характеристик его личности. Остановимся на одной, весьма значимой и относящейся к одиннадцатилетнему мальчику. «В учении – особенно в математике – он делает успехи, несмотря на рассеянность… Если бы Его Высочество человек был партикулярный и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем». [30]30
  Паскаль Блёз (1623–1662), известный французский философ и математик.


[Закрыть]

Порошин отметил одну черту, которая характеризовала Павла с юных пор – математический склад ума. Его признаки – логичность мысли, выверенность суждений, обусловленность умозаключений. Ему всегда всё хотелось «разложить по полочкам», дать всему окружающему объяснение, сформулировать задания и установить правила. Когда он придёт к власти, то будет стремиться формальнологическим путём добиваться результатов. Отсюда поток его распоряжений и указов, нацеленных на преобразование жизни на основе норматива, на законодательное регулирование всех укладов в Империи. Этим же методом когда-то пользовался его прадед Пётр 1…

Здесь уместна ремарка, касающаяся судьбы С. А. Порошина, к которому очень привязался Павел Петрович. 13 октября 1764 года С. А. Порошин записал восклицание Цесаревича, обращённое к учителю: «Не тужи, голубчик! Ты ешь теперь у себя на олове, будешь есть и на серебре». Но до «серебра» дело не дошло. Так уж повелось за долгий период, пока Павел Петрович носил титул Цесаревича: как только он привязывался к кому-то, как только у него возникало чувство симпатии к определённому человеку, то неизбежно это лицо «высочайшей волей» изгонялось из круга общения. Так случилось и с Порошиным: в 1767 году он был удален от Двора Наследника Цесаревича, в 1768 году назначен командиром Старо-Оскольского пехотного полка, а 12 сентября 1769 года скончался на двадцать девятом году жизни близ Елисаветграда.

Существует точка зрения, особо распространенная среди пиетистов Екатерины II, что отлучение Порошина от Великого князя Павла, которого тот искренне полюбил, стало следствием «интриги», затеянной Никитой Ивановичем Паниным, которого Императрица, вместе с его братом Петром (1721–1789), именным указом 22 сентября 1767 года возвела в графское достоинство. Так вот: согласно бытующей версии, Никита Панин и Семён Порошин имели один объект обожания: фрейлину Императрицы графиню Анну Петровну Шереметеву (1744–1768).

Чтобы отлучить соперника от Двора и изгнать из Петербурга, старый холостяк Панин (родился 15 сентября 1718 года) и добился отстранения Порошина, который чрезвычайно тяжело переживал свою отставку и даже обращался за помощью к Григорию Орлову. Якобы всесильный тогда временщик ничего не мог сделать, и Порошин покинул свою должность при Великом князе. Все это выглядит малоубедительно по той причине, что графиня Анна Шереметева была объявлена невестой Панина ещё при должности Порошина; в этом «звании» она и скончалась от оспы 17 мая 1768 года. Но в любом случае решение принимали не Панин и не Орлов, а только – Императрица…

Павел рос любознательным и смышленым ребёнком. Но он всегда оставался одиноким. С самых ранних пор он не чувствовал не только родительской любви и ласки, но был лишён даже дружеского круга общения. Не сохранилось никаких указаний на то, что существовали какие-то друзья-товарищи его детских игр. «Няньки», «мамки», лакеи, камердинеры имелись в большом количестве, но вот друзей не было. Вины Павла тут не было никакой; он себе не принадлежал и никогда не имел возможности выбирать круг общения.

Одинокий и замкнутый, он с детства имел склонность «влюбляться» в людей. Его детское воображение порой захватывал тот или иной исторический герой, казавшийся «идеалом». Постепенно восторженное восхищение менялось; на смену одним персонажам приходили другие. То же самое происходило и с окружающими людьми. По этому поводу 24 сентября 1764 года Порошин записал: «Его Высочество, будучи живого сложения и имея наичеловеколюбивейшее сердце, вдруг влюбляется почти в человека, который ему понравится; но как ни какие усильные движения долго продолжаться не могут, если побуждающей какой силы при этом не будет, то в сём случае оная крутая прилипчивость должна утверждена и сохранена быть прямо любви достойными свойствами того, который имел счастье полюбиться».

Великой удачей и радостью было то, что в окружении Великого князя появлялись такие образованные и порядочные люди как Порошин. Он постоянно вел с Великим князем задушевные беседы, выходившие далеко за пределы математических наук, и эти беседы раздвигали горизонты видимого мира, заставляли работать мысль и воображение.

Один раз он долго ему рассказывал о меле Волынского», которое произошло на закате царствования Анны Иоанновны. Артемий Петрович Волынский (1689–1740) являлся известным государственным деятелем, «звезда» которого взошла еще при Петре I. При Анне Иоанновне, в 1738 году, ои назначается кабинет-министром, становится самым влиятельным государственным лицом, имеющим регулярный доклад у Императрицы по важнейшим вопросам внешней и внутренней политики. Далее произошло то, что неизбежно происходит в таких случаях: против влиятельного сановника объединились все недовольные и завистники. Беда Волынского состояла в том, что во главе этой «партии» находился фаворит Императрицы Эрнст-Иоганн Бирон (1690–1772).

Волынский был отстранен от власти и отдан в руки Тайной канцелярии, полное название которой – Тайная розыскных дел канцелярия, учрежденная в 1731 году для розыска и дознания по важнейшим политическим делам. [31]31
  Она явилась наследницей Тайной канцелярии, учреждённой Петром I в 1718 году.


[Закрыть]Там жесточайшими пытками от сподвижников Волынского удалось добиться признания, что тот злоумышлял против Императрицы, имея намерение свергнуть Анну и возвести на Престол Елизавету. Некоторые при нечеловеческих муках признали даже, что Волынский сам собирался стать Самодержцем. Виновник же всего этого «розыскного дела» даже под пыткой отказался признать подобные намерения и всячески старался выгородить Елизавету Петровну, которую всё это дело должно было опорочить.