Текст книги "Галерея римских императоров. Доминат"

Автор книги: Александр Кравчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

БИТВА НА CAMPUS ERGENUS

Наверно, еще в 311 г. ко двору Максима Дазы прибыла семья покойного Галерия: сын Кандидиан, жена Галерия Валерия и ее мать Приска, супруга Диоклетиана. Вероятно, все трое не чувствовали себя в безопасности под покровительством Лициния, непосредственного наследника Галерия. Максим предложил Валерии выйти за него замуж, а когда та отказалась, конфисковал ее имущество и разогнал двор, а ее саму вместе с матерью велел выслать в пустынные районы Сирии. Валерии удалось сообщить о своих бедах отцу, Диоклетиану. Старик умолял отослать жену и дочь к нему, но напрасно.

В 312 г. неурожай и голод обрушились на земли Максима, а он отправился в поход в верховья Тигра, где подавил бунт местного населения. Политически Максим поддерживал Максенция, а Лициний был крепко связан с Константином, поэтому, когда последний стал единственным правителем Запада, Даза уже знал, что скоро придет время решительных действий на Востоке, и постарался нанести удар первым.

В феврале 313 г. в Медиолане Лициний встретился с Константином. Первый император женился там на сестре второго, Констанции. Она уже три года была невестой Лициния. При случае оба правителя провели оценку ситуации и согласовали некоторые шаги. Понятно было, что только они должны поделить империю.

Лициний прямо из Медиолана поспешил на восток, так как получил тревожное известие, что Максим Даза передислоцировал свои войска из Азии в Европу и осаждает Византий. После непродолжительного сопротивления гарнизон этого города сдался, и Максим продвигался в глубь континента. Лициний преградил ему путь у Адрианополя, ныне – Эдирне на турецко-болгарской границе. Здесь, как рассказывает Лактанций, в ночь накануне битвы Лицинию явился ангел и поведал ему, какими словами должны молиться перед сражением его солдаты. Молитву немедленно переписали во множестве экземпляров и разослали по всем частям.

Утром 30 апреля обе армии выстроились на пустоши, называемой Campus Ergenus.«Вдруг люди Лициния положили свои щиты, сняли шлемы и простерли руки к небесам; вслед за офицерами и императором прочитали молитву. Противнику были хорошо слышны их голоса. Они же троекратно вознесли молитву, а затем, полные отваги, надели шлемы и подняли щиты». Оба правителя перед фронтом своих войск сделали последнюю, но неудачную попытку договориться. А когда трубы заиграли атаку, солдаты Лициния двинулись первыми, а противника – даже не подняли оружия и трусливо бросились наутек. Видя такой оборот дела, Максим сбросил пурпурный плащ и скрылся в лохмотьях невольника. Большинство его войска сдалось в плен или разбежалось.

Максим, уже не рассчитывая ни на чью помощь, покинул Европу и бежал дальше. Остановился он только в Каппадокии, на востоке Малой Азии, где собрал вокруг себя солдат и начал организовывать оборону. Тут и ему пришлось менять религиозную политику. Он издал эдикт, дающий христианам свободу вероисповедания, какой пользовались последователи других культов. Но судьба его уже была решена и вовсе не по причине Лициния. Максим Даза тяжело заболел и умер в сицилийском городе Тарс ( Tarsus) в конце августа – начале сентября 313 г.

Лактанций и Евсевий подробно описывают его страдания. Согласно Евсевию, он скончался от горячки и голода, превратившись в скелет и катаясь по земле в страшных муках. Лактанций же утверждает, ужасные мучения довели его до помешательства, четыре дня он ел только землю и пытался размозжить голову о стену. Оба писателя сходятся в том, что под конец болезни Максим совсем ослеп. И никакого в этих свидетельствах христианского сочувствия к судьбе ближнего.

Победивший Лициний казнил всех сановников Дазы, и то только после жутких пыток. Не менее жестоко он обошелся и с семьей покойного императора, без различия пола и возраста. Погибли восьмилетний сынишка Максима и семилетняя дочка, жену утопили. Такая же судьба постигла и всех тех, кто ранее искал убежища при дворе, в частности, Севериана, юного сына несчастного императора Флавия Севера. Среди жертв Лициния оказался и родной сын его друга и благодетеля Галерия, не достигший еще и двадцати лет, Кандидиан. Особенно печальной была участь Приски, жены Диоклетиана, и ее дочери Галерии Валерии, вдовы Галерия. Обе многие месяцы скрывались, переодетые простолюдинками. Поймали их только спустя полтора года в Греции, в Тессалониках, и тут же казнили, а тела бросили в море. Так Лициний мстил за то, что эти женщины после смерти Галерия уехали на юг, к Максиму, дав, таким образом, понять, что рядом с ним не чувствуют себя в безопасности. Правда, и Максим не слишком ласково с ними обошелся, но тогда их жизни ничто не угрожало.

Диоклетиана, по всей вероятности, в ту пору уже не было в живых, хотя некоторые утверждают, что он умер только в 316 г. Одно можно сказать точно: старик стал свидетелем краха своего дела.

Империя вступала в 314 г., имея только двух цезарей, на первый взгляд дружественных и даже связанных родственными узами: Константина на Западе и Лициния на Востоке. Цезарей, которых, казалось бы, объединяло благожелательное отношение к христианству и возвышенная толерантность ко всем верованиям, о чем они так красиво говорили. По сути же оба были хищными и безжалостными политиками, внимательно и с подозрением следящими друг за другом. И кто из них первым вцепится другому в горло, было только делом времени. Ибо политика в отношении религии может меняться, а человеческая природа – нет.

КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ

Gaius Flavius Valerius Constantinus

Родился 27 февраля ок. 280 г.,

ум. 22 мая 337 г.

Правил с 25 июля 306 г. вместе с другими цезарями,

а с 18 сентября 324 г. до смерти единолично под именем

Imperator Caesar Gaius Flavius Valerius Constantinus Augustus.

ВЛАСТЕЛИН ГАЛЛИИ И БРИТАНИИ

25 июля 306 г. в Эборакуме в Британии умер император Констанций; в тот же день там был провозглашен августом его первородный сын, Константин. Вскоре к императору Галерию были направлены посланцы, чтобы сообщить ему об этих событиях и просить утвердить нового соправителя, отвечающего за северные территории империи. Галерий же, как мы уже рассказывали, признал за Константином только титул цезаря.

Тем временем новый правитель Галлии и Британии покинул свой остров и переправился на континент, чтобы противостоять полчищам франков, пытавшихся воспользоваться смертью Констанция, их недавнего победителя. Сын оказался достоин отцовской славы – неожиданно быстро появился на подвергшихся угрозе землях и разгромил нападавших, которые уже успели перейти Рейн. Двоих захваченных в плен франкских королей он велел казнить. Затем форсировал реку и опустошил земли народа бруктеров на теперешнем немецко-голландском пограничье. Налет провели так стремительно, что люди не успели попрятаться в лесах и на болотах. Автор панегирика, сочиненного в честь Константина несколькими годами позднее, с восторгом восклицал: «Вырезали бесчисленное множество народу, пленили толпы. Весь скот отобрали или захватили. Все селения сожгли. Мужчины были слишком ненадежны, чтобы служить в наших войсках, и слишком горды, чтобы трудиться как рабы, а посему были выведены во время игр на арену цирка. И было их столько, что насытились даже самые кровожадные звери».

События эти имели место в 306 г. и в начале 307 г., а затем внутренние дела империи на некоторое время отозвали Константина с Рейна, поскольку, когда поздней весной 307 г. Галерий начал боевые действия против Максенция и Максимиана в Италии, очень многое зависело именно от позиции Константина. Если бы он стал на сторону закона и поддержал Галерия, оба узурпатора, сражаясь на два фронта, наверняка бы проиграли, но, если бы сохранил нейтралитет, у них появился бы серьезный шанс продержаться. Отлично понимавший это Максимиан поспешил в Галлию, хотя был гораздо старше Константина и по возрасту, и по положению. Переговоры, скорее всего, шли в Тревире ( Augusta Treverorum), который в ту пору являлся настоящей столицей заальпийских земель. С одной стороны, у Константина не было никаких оснований симпатизировать Галерию, но с другой, обычная предусмотрительность велела ждать развития событий. Поэтому переговоры тянулись долго, а при дворе внимательно следили за тем, что происходит в Италии. Максимиан предлагал титул августа и руку своей дочери, Фаусты. Брак этот уже был ранее в планах, еще при жизни Констанция, вскоре после 293 г. По утверждению автора одной панегирической речи, он видел в императорском дворце в Аквилее картину, представляющую маленькую девочку Фаусту, которая протягивает мальчику символ обручения – украшенный драгоценными камнями и перьями золотой шлем, который ей явно не по силам. Позже от этого проекта отказались, а Константин женился на девушке по имени Минервина, родившей ему около 303 г. сына Криспа.

Под влиянием известий из Италии Константин согласился на предложения своего гостя, так как дела Галерия шли все хуже. Ему пришлось отступить, сея смерть и разрушения среди мирного населения, а Максенций его даже не преследовал. Всем и так было ясно, что он защитил свою власть в Италии.

При таком раскладе правитель Галлии принял предложение Максимиана. Церемония бракосочетания с Фаустой и провозглашения Константина августом состоялись в один и тот же день 307 г., скорее всего – 25 декабря. Этот день был посвящен Богу Солнцу, ибо именно тогда он побеждает силы тьмы и начинает новое шествие света. А Константин и тогда, и еще многие годы спустя был последователем культа Солнца Непобедимого. Сохранилась хвалебная речь, произнесенная неким ритором во время обряда обручения, восхвалявшая до небес, как зятя, так и тестя.

Однако, когда Максимиан после краткого периода совместного с Максенцием правления вынужден был в 308 г. бежать из Италии и обратиться за помощью к Константину, зять, как всегда, проявил разумную сдержанность. Тестя принял с почетом, но не взял на себя никаких конкретных обязательств.

Ряд важнейших событий 308 г., начавшись в Италии, завершился – как мы уже знаем из биографии Максенция – осенним съездом в Карнаунте, где в качестве советника принимал участие сам создатель системы тетрархии, Диоклетиан. Не мешает повторить, что в результате принятых там постановлений Максимиану повторно пришлось отказаться от пурпура, новым августом Паннонии, Норика и Рении стал Лициний, а Константину оставили только титул цезаря и власть над Галлией и Британией. Формально важнейшим императором по-прежнему считался Галерий, а его доменом были балканские провинции и Малая Азия. Его цезарь, Максим Даза, управлял Сирией и Египтом. Остальные земли империи оставались в руках узурпаторов: Африку еще несколькими месяцами ранее захватил Луций Домиций Александр, а в Италии и Испании сохранялась власть Максенция.

В 309 г. Константин выступил в поход за Рейн, предварительно построив на этой большой реке мост неподалеку от Кельна. В Тревире он расстался с тестем, Максимианом, который немедленно отправился на юг Галлии. Там в городе Арелате, нынешнем Арле в Провансе, этот снедаемый жаждой власти неугомонный старик неожиданно совершил государственный переворот, в очередной – уже третий – раз в своей жизни надев императорский пурпур, хотя только осенью предыдущего года на съезде в Карнаунте торжественно от него отказался! Он снова объявил себя августом, утверждая, что Константин мертв, и щедро раздавая деньги солдатам. Достиг он этим немногого: отдельные части заняли выжидательную позицию, а безоговорочно признали его только отряды личной стражи.

Извещенный о случившемся Константин прервал военные действия и ускоренным маршем двинулся на юг. Солдаты, как уверяет автор хвалебной речи в его честь, спешили с невиданным рвением, дабы расправиться с вероломным узурпатором. Однако, когда они оказались под мощными стенами Марселя ( Massilia), куда успел перебраться Максимиан, первый штурм не удался, хотя атака и была яростной. Константин пытался убедить бунтовщика словами, тот в ответ отругивался. Но чего нельзя было добыть оружием и силой слова, сделало предательство горожан и части солдат, которые, можно сказать, прямо за спиной Максимиана открыли ворота. Старцу пришлось предстать перед лицом молодого императора, своего зятя, который сорвал с него пурпурный плащ, но сохранил жизнь.

Но драма на этом не закончилась. По одной из версий Максимиан, не снеся унижения и обуянный жаждой власти, начал подговаривать собственную дочь Фаусту, жену Константина, чтобы она помогла ему в покушении на жизнь супруга. Та для виду согласилась, но тут же предупредила мужа. Приготовили засаду, положив на императорское ложе одного из евнухов, и поймали злодея на месте преступления с кинжалом в руке. Ему позволили самому выбрать себе смерть. Максимиан был повешен.

Так рассказывает Лактанций. Другие авторы упоминают об этой истории мельком. Одни утверждают, что Максимиан покончил жизнь самоубийством, другие, что был казнен по приказу Константина. Но все дружно упоминают повешение. А вот сюжет с неудавшимся покушением на жизнь правителя и попыткой втянуть в это его жену выглядит натянутым и взятым из какого-то романа; можно здесь найти даже некие аналогии в популярной тогда псевдоисторической литературе. Больше похоже на правду, что Константин казнил своего тестя сразу после взятия Марселя, а чтобы оправдать это политическое убийство, велел распустить слухи о раскрытом в последний момент преступном заговоре, когда злодей уже готов был нанести удар. Следует при этом помнить (а примеров будет еще много), что Константин всегда был политиком холодным и расчетливым, в случае необходимости – а иногда и без нее – жестоким и одновременно понимающим значение пропаганды, внимательным к общественному мнению и никогда не упускающим возможности его сформировать. Константин пытался отвести от себя подозрения, связанные со смертью Максимиана, в том числе и имея в виду сына умершего, Максенция, хозяина Италии. Полагали даже, что Максимиан действовал по тайному с ним сговору. А может, источником таких слухов был сам Константин? Во всяком случае, с тех пор проявления враждебности между правителями западных земель становились все более явными.

Тем временем поступили донесения, что германцы из-за Рейна уже проведали о бунте Максимиана и готовят нападение. Константин поспешил на север, но по дороге оказалось, что тревога ложная. Тогда император вместо поля битвы отправился в святилище древнего кельтского божества, скорее всего, в верхнем течении реки Маас в местечке Гранд, где в ту пору молились Аполлону, называемому Grannus. Именно там, если верить панегирику 310 г., он стал свидетелем чуда: ему явился сам бог. Во всяком случае, такова была официальная версия события, поскольку хвалебные речи, произносимые риторами, в те времена играли ту же роль, что нынешние информационные бюллетени, а текст их заранее согласовывался.

«Верю, о, Константин, что узрел ты самого Аполлона, который вместе с Викторией преподнес тебе лавровые венцы, а в каждом содержалось предсказание тридцати лет. Почему же я употребляю слово: верю? Ты узрел бога, а в его лице узнал самого себя; бога, что будет править всем миром, как свидетельствуют вдохновенные песни пророков. Полагаю, что предсказание сие только сейчас начинает сбываться. Ибо ты – как тот бог, молод, прекрасен и несешь спасение! И справедливо ты одарил тот чудный храм так, что не пристало теперь вспоминать прежние жертвы».

Как выглядели упомянутые знаки в лавровых венках, сейчас можно только догадываться. Речь идет либо о полных римских цифрах, то есть XXX, либо о Т– первой букве латинского слова ter(«трижды»), вписанной в цифру X, что означало «три раза по десять». Если Константин действительно представлял себе тот знак как вид монограммы, это было бы тем более интересно с учетом позднейшего знамения и христианского символа.

На всю эту историю следует обратить серьезнейшее внимание и запомнить. Во-первых, она является бесспорным свидетельством тогдашних религиозных воззрений Константина, а во-вторых, показывает, насколько далеко идущими и амбициозными были его политические планы. Император апеллировал к очень древним мечтам человечества о золотом веке, который наступит, когда Солнце счастья и справедливости воссияет над землей. Поэтическое описание этого светлого будущего содержится в знаменитой четвертой эклоге Вергилия, и ритор, несомненно, ее имел в виду, когда упоминал о вдохновенных песнопениях пророков. Пропаганда Константина объясняла, что счастливый век уже близок, ибо цезарь есть воплощение самого бога или как минимум его соратник и ближайший, так сказать, товарищ. Такая версия популяризировалась в основном на монетах, где чеканили разные варианты надписи: Soli Comiti Constantini Augusti– Солнцу – Товарищу Константина Августа.

В том же панегирике приводилась и родословная Константина, правда, с оговоркой, что известна она лишь избранным. Так вот, оказывается, предком его был Клавдий II Готский, правивший в 268–270 гг. Родство это было, разумеется, чистейшей фикцией и придумано, чтобы утвердить права Константина на трон; впрочем, автор речи говорит без обиняков: «Среди всех обладающих этим высоким достоинством ты отличаешься тем, что родился императором. Властителем тебя сделала не какая-нибудь случайная воля людей или благоприятное стечение обстоятельств; родившись, ты получил империю».

Эта хвалебная речь была произнесена в Тревире, но сам оратор родился в городе Августодунум, то есть нынешнем Аутуне, между Луарой и Соной. Он с завистью взирал на развернутое Константином строительство в Тревире: воздвигаемые новые городские стены, цирк, дворец, базилики. В связи этим в речи выражалось благое пожелание, чтобы императорские милости пролились и на Августодунум: «И у нас имеется святилище Аполлона, его роща и источник, а значит, твое божество живет и на нашей земле». И автор заранее выражал радость, что властитель не поскупится, пожалует дары и привилегии, достойные местночтимых божеств. Ритор не ошибся, так как императорская канцелярия, вне всякого сомнения, уже заранее одобрила его пожелания и просьбы. Константин посетил Августодунум в следующем, 311 г. Церемония по своему характеру ничем не отличалась от подобных мероприятий, имевших место во все эпохи и во всех странах со времен фараонов до наших дней. На празднично украшенных улицах цезаря встречали толпы народа, присутствовали всевозможные местные организации и объединения со своей символикой, из храмов были вынесены статуи местных божеств. Оркестр, единственный в этом убогом городишке, приветствовал высокого гостя несколько раз в разных пунктах, перебегая с места на место напрямик дворами и переулками, тогда как императорский кортеж двигался медленно и торжественно по центральным улицам. Милостивый правитель простил все задолженности по налогам за последнюю пятилетку, благодаря чему под родной кров смогли вернуться многие должники, скрывавшиеся по лесам и дальним странам. Снижена была также на 1/5 дань, вносимая Августодунумом в государственную казну. А известно нам все это из очередной хвалебной речи, произнесенной опять же в Тревире ранней весной следующего 312 г.

Но Константин слушал сей панегирик невнимательно, так как мыслями был далеко: тогда его заботил неизбежный и давно назревавший конфликт с Максенцием, правителем Италии.

МУЛЬВИЕВ МОСТ

Максенций казался легкой жертвой, ведь его войска были не столь закалены в боях, как северные легионы, в Италии распространялся голод, народ волновался, и даже в самом Риме доходило до беспорядков. К тому же у Максенция не было союзников, тогда как Константин договорился с Лицинием, обещав тому руку своей родной сестры, Констанции. Оба собирались разделить империю между собой: Константин получил бы все западные провинции, а Лициний – весь Восток. Это, в свою очередь, не могло понравиться Максиму Дазе, правителю восточных земель империи, но он не мог оказать никакой конкретной помощи хозяину Рима, и не только по причине своей отдаленности. Ему приходилось защищать восточную границу и готовить поход в Армению. А тут еще, как назло, после слабых дождей в 312 г. случился неурожай, начался голод, какая-то неведомая зараза, поражавшая в основном глаза.

Итак, тетрархи следили друг за другом, а отношения между ними были, как между вражескими государствами. Евсевий, современник и свидетель этих событий, описывает приближение неизбежной гражданской войны не без преувеличения, но весьма красочно: «Моря стали небезопасны, а те, кто откуда бы то ни было прибывали на судах, должны были готовиться к возможным мукам и пыткам, и что у них силой вырвут признание, будто подосланы они неприятелем, и что, наконец, примут они смерть на кресте или костре. Всюду ковали мечи, щиты, копья и доспехи, готовили снаряды и всякую воинскую амуницию, снаряжали триеры для войны на море. Все думали только о том, что враг может напасть в любой момент».

Своеобразной репетицией настоящей войны между цезарями стало возвращение Максенцием Африки, скорее всего в 310 г.; но уже в следующем он вынужден был отдать Константину Испанию. Ясно было, что на Италию нападут из-за Альп, поэтому Максенций разместил в долине Пада (сейчас – река По) крупнейшие воинские формирования: 170 000 пехоты и 16 000 кавалерии. Штаб-квартира и воинские склады располагались в Вероне и ее окрестностях. Отсюда следовало, что нападения ждали скорее с востока или севера, то есть из провинций, подвластных Лицинию. Или Максенций собирался ударить первым? Ведь он мог форсированным маршем вверх по долине Адидже дойти до Альп, преодолеть перевалы и занять земли по верхнему и среднему Дунаю.

Однако Константин опередил противника, преодолев Альпы по западным перевалам в конце лета. Силы его были сравнительно невелики, всего около тридцати тысяч солдат, но зато отборных, в основном из германских племен.

Сначала взяли город Segusio, нынешняя Суза в Пьемонте, причем Константин строго-настрого запретил какие бы то ни было грабежи. Весть об этом моментально разошлась по всей Италии, и во время последующих боевых действий население вело себя пассивно. Под Турином ( Augusta Taurinorum) кавалеристы Максенция потерпели поражение, и город открыл ворота, следующим сдался Милан. Повторно разбили кавалерию Максенция под Бриксией ( Brixia), сейчас Брешия, и начали осаду Вероны. Состоялась кровавая битва, так как префект Максенция, Руриций Помпеян, пытался прийти городу на помощь. Константин победил, Верона сдалась, затем захватили Мантую и Аквилею.

Таким образом, нападавшие заняли все земли к северу от Апеннин. Константин перешел эти горы, скорее всего, в конце сентября 312 г., и смело двинулся на юг прямо к Риму.

Поначалу Максенций собирался обороняться в самом городе, но в последний момент изменил свои планы; возможно, не был уверен в римлянах и боялся предательства. А может, рассчитывал, что приближающаяся уже шестая годовщина его прихода к власти, 28 октября, окажется счастливой? Во всяком случае, Максенций расположил свои войска перед Мульвиевым мостом ( pons Mulviusили Milvius), чуть севернее Рима, где сходились важные дороги. Похоже, каменный мост сначала частично разобрали, чтобы затруднить Константину переправу, потом второпях восстановили, а рядом построили наплавной деревянный мост на лодках и барках, чтобы обеспечить переправу собственной армии, так как позицию выбрали на противоположном берегу Тибра, на широкой равнине.

Подробный ход самой битвы – а она состоялась именно 28 октября – восстановить трудно. Преторианские когорты Максенция сражались мужественно, но и им пришлось отступить, когда остальные войска не выдержали натиска противника. Деревянный мост провалился под тяжестью отступавших в панике людей, калечащих и сталкивающих друг друга в набухшую от осенних дождей реку. Максенций переплыл было Тибр на лошади, но та оступилась на скользком обрывистом берегу и рухнула в воду вместе с седоком. Тяжелые доспехи не позволили цезарю подняться. Он утонул, а его тело было найдено позже в прибрежном иле. Константин приказал отсечь голову своему противнику, насадить на копье и носить по Риму на утеху толпе. И народ сей «трофей» высмеивал и оплевывал, не столько из ненависти к Максенцию, сколько из чувства глубокого удовлетворения, что представилась такая возможность. Чернь всегда рада случаю поизмываться над павшим величием, как и попресмыкаться перед всяким, кто сейчас у власти.

Битва у Мульвиева, или Мульвийского, моста обросла разными легендами и своеобразной интерпретацией отдельных фактов. Так, уже несколько лет спустя после этого сражения начали рассказывать, что Константину накануне решающего сражения было видение – знак, который следовало начертать на щитах его солдат, чтобы победить. Это была монограмма Христа: букву Xпересекала загнутая вверху буква I, что делало ее похожей на греческую Р. Чуть позже, уже, наверное, после смерти Константина, появился значительно более длинный и украшенный подробностями рассказ о том, как узрел он на небе новое знамя своей армии, знамя с христианской символикой; и произошло сие чудо, конечно, перед расправой с Максенцием. Первый из таких рассказов приводит Лактанций, второй содержится в «Житии Константина…», который, скорее всего ошибочно, приписывают Евсевию Кесарийскому. Цель и смысл обоих произведений очевидны: битва у Мульвиева моста – это победа императора, доверившегося Христу, над тираном-язычником; триумф знака и символа новой веры над старыми богами.

Однако – и об этом уже говорилось – Максенций не преследовал христиан, а посему трудно рассматривать битву как возмездие врагу новой веры. Тем более трудно, что Константин определенно тогда не был христианином. Формально он стал им только спустя четверть века, на смертном одре. И это еще вопрос, был ли он в 312 г. таким уж решительным сторонником христианства. Как минимум несколько лет после этого исходящие из его окружения высказывания на религиозные темы носят весьма общий и неопределенный характер; можно их трактовать как относящиеся к единому богу, но совсем не обязательно христианскому. Речь могла идти и о каком-нибудь высшем божестве, понимаемом философски, или же попросту о Солнце. На монетах и медалях Константина вплоть до 315 г. мы не встречаем ни одного символа, который можно было бы интерпретировать как христианский, зато очень часто имеют место знаки и надписи, связанные как раз с культом Солнца. Императорские монетные дворы выпускали монеты с явно языческой тематикой еще как минимум до 320 г.

Да и были ли вообще у Константина какие-то видения? Тут можно сказать только одно: ссылаясь на явленные ему чудеса, цезарь продолжал древнейшую языческую традицию. Сколько царей и вождей до него утверждало, что в решающий момент высшие силы объявляли им свою волю посредством пеших знаков, слов и сновидений! Стройные ряды таких правителей возглавляют троянские герои Гомера, особенно царь Агамемнон. Целые столетия, начиная с «Илиады», упоминания о всевозможных предсказаниях и знамениях, которые якобы всегда сбывались, стали неотъемлемыми элементами исторических повествований и даже орудием политической пропаганды. Подданным следовало верить, что их повелитель находится под особой защитой высших сил, а значит, все, что он делает, является осуществлением их планов. Мы уже приводили здесь историю, как тому же Константину явился бог Аполлон – в 310 г., всего за два года до битвы у Мульвиева моста! Некоторым хотелось бы видеть в этих историях склонность императора к мистицизму. Но мистик тут служит политику.

А что же тогда со знаком, который должен был изображаться на щитах Константинова воинства во время решающего сражения? Скорее всего, это был знак шестиконечной звезды, то есть X, перечеркнутый горизонтальной линией, встречаемый в разных странах в разнообразных вариантах как солярный или астральный символ. Использовался он и христианами, поскольку являлся монограммой их Господа (в греческой версии Christosи Iesus) и одновременно его символом как Солнца Справедливости. Константин, почитавший Непобедимое Солнце, воспроизвел этот знак на щитах своих солдат, а позже, в изменившихся обстоятельствах, можно было заявить, что уже тогда это был христианский символ, и даже уверять, что буква Iбыла загнута, подобно греческой Р. Никто этого в то время проверить не мог.