Текст книги "Белорусы: нация Пограничья"

Автор книги: Александр Кравцевич

Соавторы: Сергей Токть,Александр Смоленчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

«Чужие» в белорусской деревне. Повседневная жизнь

Война продолжала разрушать изоляционизм крестьянского сообщества. Население белорусской деревни было вынуждено познакомиться почти со всей Европой. По меньшей мере, жители восточного (белорусско – российского) Пограничья вспоминали немцев, евреев, поляков, финнов, «чехословаков», украинцев, русских и «смолян». Все вместе они относились к категории «чужих», которые противостояли «нашим». К последним респонденты относили красноармейцев, о которых говорили исключительно положительно. С их появлением связывали окончание войны. Если «свои» («наши») выступали единым монолитом, то «чужие» такого единства не имели. Респонденты отличали, например, немцев от финнов, а поляков от «чехословаков».

Чаще всего среди «чужих» фигурировали немцы. Первая встреча с ними была наполнена страхом, возможно, обусловленным антинемецкой пропагандой начала войны. Однако присутствовал и обычный человеческий интерес к ранее невиданному. В дальнейшем отношение к немцам зависело преимущественно от того, как война повлияла на судьбу респондента и членов его семьи. В качестве крайних позиций на восточном Пограничье можно рассмотреть отношение к немцам жителей д. Маслаки и Тушевая (Горокский район Могилевской области). В первой из них всю войну находился немецкий гарнизон, и немецкие солдаты вели себя достаточно миролюбиво. Некоторые из респондентов даже употребляли выражение «наши немцы», отличая «своих» немцев от иных, припоминали ситуации, когда солдаты помогали местному населению (например, подсказывали, когда ожидать очередной отправки молодежи на работу в Германию). А вот в памяти жителей д. Тушевая сохранился однозначно враждебный образ немца-карателя, что связано с карательной операцией лета 1943 г., в результате которой было расстреляно все мужское население деревни, сама она была сожжена, а женщины и дети стали беженцами. Однако следует признать, что практически у всех респондентов отсутствовал однозначный стереотип немца-убийцы.

Воспоминания также свидетельствуют, что обычно немцы не учитывали национального своеобразия населения, называя всех «русскими». Исключение составляют только воспоминания людей, вывезенных на работы в Германию. Там их белорусскость играла определенную роль.

Интересный материал дали попытки жителей Пограничья объяснить понятие «немецкий порядок». Респонденты белорусско-российского Пограничья чаще всего говорили о жесткой дисциплине и работе (каб працавалі i не варавалі), а также припоминали расправы с теми, кто боролся против оккупационного режима.

Ответы жителей западного Пограничья наполнены конкретными примерами и эпизодами из личной жизни:

– Што такое «нямецкі парадак»? Адзін гаспадар не здаў 8 яек, то атрымаў ад прыехаўшага камісара з Друскенік восем удараў нагайкай. А мы з суседам аднойчы павезлі малако здаваць у Друскенікі. Пакуль немцы яго прымалі, сусед прапанаваў пайсці пагуляць na гораду. А ён шмат паліў. Дык вось скруціў сабе цыгарэту з газеты, запаліў, i мы пайшлі. Толькі адыйшлі ад млячарні, a mym немец ідзе насустрач. Мы шапкі паздымалі, адышлі ў бок i прывіталіся: «Дзень добры». А той немец параўняўся, ды як стукне майго суседа па твару i па цыгарэце. Аж кроў палілася. Гаворыць: «Спачатку выкінь цыгарэту, а потым вітайся» (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003);

– Немцы хадзілі па вёсках i глядзелі, ці маеш ты, чым засеяць поле. Калі нехта не меў, то давалі зерне. Але ж дысцыпліна была моцнай! Не тое, што сёння. Нельга было на працу не выйсці. У Шынкаўцах было пасажана шмат бульбы. Немцы загадалі Васілевічам, Каўнянам, іншым ісці капаць бульбу. Усе пайшлі, ніхто не застаўся. A калі б нехта не пайшоў, маглі б да смерці забіць (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002);

– Нямецкі парадак? Дарогі не было, гразна было. Ён пройдзе, скажа, каб ад двара канаўку пракапалі, то прайці нельзя было, лужы (жительница д. Машкова, 1922 г.р., АС.2004);

– «Нямецкі парадак» – гэта парадак моцны. Напрыклад, гаспадар мае каня. Калі немец убачыць, што конь ці карова мокрыя або конь не падкуты, або таблічка на возе (прозвішча i веска) адсутнічае, то добра дасць «абрахамам» (кнутом – А.С.). Можа быць i штраф. Трэба глядзець, каб конь быў чыстым. Хадзілі немцы з солтысам па хлявах, глядзелі, які парадак, як конь стаіць, як карова (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

– У ix парадак строгі быў, не тронь нічога, будзіць валяцца ні тронь, а не, дык цябе растраляюць. A самі забяруць тады. Нічога не бяры, нікому не дары нічога. Парадкі ў ix былі будзь здароў, жалезныя (жительница д. Маслаки, 1918 г.р., B04M.Mas.AMM/PK.NP).

– «Нямецкі парадак» быў жорсткі. Гарэлку, напрыклад, гнаць не давалі i піць не дазвалялі. П'яных на вуліцы білі так, што больш не пілі. A калі лавілі тых, хто гнаў гарэлку, то саджалі ў гарадзенскую турму, i мала хто адтуль выйшаў. Лічаныя людзі рызыкавалі гнаць гарэлку. Гэта цяпер людзі распіліся. Так, некаторыя старэйшыя людзі гавораць: «Немца на вас трэба». Была дысцыпліна! Чысціню яны любілі вельмі... Немцы глядзелі, калі бедныя i жьівуць не вельмі чыста i акуратна, то адразу адпраўлялі ў Германію. Бедныя ж часта лянівымі былі. Моцных гаспадароў не краналі (жительница д. Запурье, 1928 г.р., АС.2003).

– «Нямецкі парадах»? Kani ты ix не чапаеш, то i цябе не зачэпяцъ, a калі на немцаў ідзеш, то ўбяруць сразу. Пасодзяць у машыны, завязуць i заб'юць у Горках (жительница д. Машкова, 1934 г.р., АС.2004).

Довольно часто «немецкий порядок» объяснялся требованиями к культуре быта, труда и поведению:

– Немцы хадзілі na хатах, na дварах, глядзелі, каб чиста было. Парадак быў... Немцы сачылі за гэтым (жительница д. Старая Руда, 1919 г.р., АС.2003);

– Немцам трэба было сдаваць малако i мяса. Самі маглі есці мяса толькі калі хаваліся. Кожны месяц здавалі 10 кг мукі з души. Дысцыпліна была не такая, як сёння. Мужыкі выганяць гарэлкі, вып'юць i ціха ідуць да хаты. Ніхто не выступаў так, як сёння (житель д. Поречье, 1923 г.р., АС.2003).

Частые упоминания дисциплины и порядка, будто бы характерные для немецкой оккупационной политики, нередко были вызваны реакцией старшего поколения на то состояние распада и кризиса, которое переживает современная белорусская деревня. Не случайно, рассуждая о «немецком порядке», почти всегда респонденты сравнивали ситуацию оккупации с сегодняшним днем. Обычно это сравнение было не в пользу современности. При этом даже ужасы войны отходили на «второй план».

Среди чужих довольно часто упоминались финны (хвіны), которых повсеместно характеризовали очень негативно. Их называли карнікамі, «палачами» (катамі), страшнейшымі за немцаў и т.п. Жестокость финнов объясняли их поражением в «финской войне» (1940). Эпизодически в рассказах возникал образ «чехословаков» (словаков), о которых обычно высказывались доброжелательно. Одна респондентка припомнила, что «чехословаки» приходили в дом и просили, чтобы их не боялись, потому что у нас одна вера.

О поляках вспоминали в двух ситуациях. Во-первых, люди припоминали тех поляков, которые служили в немецких войсках (возможно, это были жители польско-немецкого Пограничья). В ответ на вопрос: почему вы считаете их поляками – начинали припоминать польские слова, которые слышали от них. Во-вторых, жители восточного Пограничья знают о тех больших потерях, которые понесла польская дивизия имени Т. Костюшко в октябре 1943 г. в боях под Ленино. Эти бои принято считать боевым крещением польских союзников на Восточном фронте.

Устная история помогла выявить несколько распространенных среди местного населения версий причин больших потерь польской дивизии. Наиболее популярная утверждала, что поляки будто бы попытались перейти на немецкую сторону. При этом некоторые респонденты обвиняли польских солдат в уничтожении их деревни, заявляя, что как раз вследствие польского «предательства» немцы остановили наступление Красной Армии. На вопрос: почему же в этом случае погибшим польским солдатам поставили памятники и создали Музей боев под Ленино, респонденты либо не отвечали, либо говорили: бо ix шмат пабілі.

Высказывались также версии, что поляков «подставили» «наши» (не дали оружия и бросили под немецкий огонь), что поляков по ошибке в ходе боя побили «русские», что поляки сдавались в плен, а немцы их расстреляли, что поляки воевали на стороне немцев и, наконец, что они сами себя перестреляли, потому что приняли «своих» за «наших».

– ...А палякі пад Леніна думалі, што гэта наша рота, а яны сваіх палажылі. Палажылі роту цэлую сваіх. Яны самі сваіх забілі. Думалі, што гэта нашыя. Во, яны цяпер кажны год ездзяць на кладбішча. Не пацэліліся. Супраць каго палякі ваявалі? Хвароба ix ведае. Яны самі не зналі, супраць каго ваявалі. Палякі самі сабе магілу знайшлі (жительница д. Тушевая, 1918 г.р., АС.2004).

Версия польского героизма вместе с «нашими» была самой редкой. Анализ устных воспоминаний позволил выявить очень сильные антипольские стереотипы, которые, возможно, были сформированы еще в период Российской империи и во время активной советизации БССР в межвоенные 1920-1930-е гг.

Знакомство с польской исторической литературой позволило более глубоко заглянуть в реальную историю боев под Ленино. Польский военный историк Станислав Ячиньский, исследуя ход наступательной операции под Ленино, подтвердил справедливость некоторых «версий» местных жителей [30]30
  Jaczyński St. Bitwa pod Lenino (12-13.10.1943). Mity i rzeczywistość // Wojsko polskie na froncie wschodnim. Wybrane problemy. Warszawa, 2003.


[Закрыть]. В частности, историк отметил, что дивизию имени Т. Костюшко направили на фронт, даже не закончив ее подготовки, что дивизия была вынуждена совершать ночные переходы, чтобы своевременно занять позиции, что по вине командующего 33-й армией генерала В. Гордова командир польской дивизии полковник Берлинг даже не знал о действительных целях наступления. В результате успех польской дивизии 12 октября (захват первой линии окопов) не был поддержан другими частями Красной Армии. «Соседи» только имитировали наступление, чтобы не позволить немецкому командованию начать переброску сил с этого участка в Украину. Кстати, в этом и заключалась главная цель наступательной активности в районе поселка Ленино.

В результате польская дивизия после тяжелых двухдневных боев с превосходящими силами противника понесла большие потери (около 3 тыс. человек), использовала почти весь боезапас, так и не дождавшись помощи от «соседей». Командование польской дивизии в определенный момент растерялось. Несколько тактических ошибок совершил полковник Берлинг. Танки, посланные поддержать пехоту, тонули на заболоченных берегах р. Мереи. Немцы вернули свои позиции и взяли в плен до 700 польских солдат. Кроме того, советская артиллерия ошибочно обстреляла наступающие польские части. 14 октября остатки дивизии были отведены во второй эшелон. Генерал Гордов, который поставил перед дивизией заведомо нереальную задачу прорыва немецких позиций, наказания не понес.

В категорию «чужих» попали также украинцы з-за Брэста, а таксама русские и «смаляне», которые пришли вместе с немцами. Отношение к ним негативное, как к предателям. Конкретных примеров враждебного отношения украинцев и русских к местному населению не зафиксировано, чего не скажешь о «смалянах». Последних обычно называли гадкімі людзьмі, горшымі за немцаў. Причиной этой враждебности было то, что «смаляне» хорошо знали обычаи, традиции и лад жизни местного населения и помогали немцам, например, находить места, где прятались продукты и ценные вещи.

Интересно, что русские в рассказах встречаются редко. Возможно, жителям белорусско-российского Пограничья было трудно отличить себя от русских, потому что этнический раздел приобрел региональный оттенок с использованием соответствующего термина («смаляне»).

Есть основания украинцев, русских и «смалян» занести в промежуточную категорию «чужих/своих». Чувство определенной «свойскости», возможно, отразилось как раз в обвинениях последних в предательстве. Например, финнов или чехословаков в этом не обвиняли. А вот поляков и евреев можно отнести к промежуточной категории «свои/чужие».

О трагедии еврейского населения люди говорили с большим сочувствием. На вопрос, как сельчане воспринимали убийства евреев, одна из респонденток ответила:

– Вы жэ знаеце: ты ўступісся, i табе эта будзець. Ну, як? Як то заступіцца? Я сядзела о, у этым месце жыла, гляжу: у вокны глядзяць, у сарай пашлі, іскапі, думалі, можа дзе схуваліся. A нікога тут не нашлі, дак сабралі ўсех у сарай, i тады карацельныя атряды ix пагналі. Траншэя процітанкавая была, у тую траншэю с аўтамата, падхадзілі яны [...] усе ў яму. Жалка ix было. Яны ж харошыя яврэі. Яны дажа лучша за рускага: падзеляцца з табой, пагаворюць. Дак, рускія ж бываюць усякія, a явреі эта: ён калі тябе нада што-та, ці аддалжыць, ці вызваліць (жительница г.п. Ленино, 1917 г.р., B04M.Len.MPM/NS.0S).

– Жыдоў расстрэльвалі. Веска была Напраснаўка [...] Там адныя жыды жылі [...] Эта жыдоўская была дзярэўня. Каторыя дзяржалі свае магазіны [...] Гэтыя, каторыя былі багатыя, яны зналі, паўцякалі ў Маскву, а бедныя асталіся. I ix тута растралялі. Во як дарога ёсць із Шапялёўкі i на Міхайлавічы. [...] Яны вывелі з дзярэўні ўсіх. I ноччу там ямы выкапалі іўсіх растралялі (жительница д. Маслаки, 1931 г.р., B04M.Mas.KKW/AS).

Зафиксированы отдельные случаи как помощи евреям со стороны местного населения, так и доносов на них. Причины холокоста наши собеседники или не могли определить, или же искали их в поведении и жизненном укладе самих евреев. В частности, отмечалось «своеобразие» трудовой деятельности евреев (торговля) и их высокие умственные способности. Наряду с сочувствием присутствовали критические рассуждения:

– Пачяму яны нацию этую яврейскую хацелі скасаваць, патаму што яны неработалі нікагда [...] Яны ж неработалі нікагда. Яны ўсе спекуліравалі, во, як цяперя, хто што. Бывала ж, прадаецъ адзін магазіньшчык, a эці ўсё, няхто не йдзе. А яны прадавалі, прадавалі, к імусё шлі [...] Так ixхацелі скасуваць савсем, нацию ix (жительница г.п. Ленино, 1917 г.р., B04M.Len.MPM/ NS.OS).

Сочувствие тысячам погибших в устных воспоминаниях переплеталось с обычной крестьянской завистью к более богатым и более умным. Очень возможно, что критика евреев, которая звучала в попытках людей ответить на вопрос о причинах их уничтожения, была только частью прежнего оправдания собственного невмешательства и (чаще всего) молчаливого наблюдения за трагедией холокоста.

Эта трагедия приобрела новые оттенки во время экспедиции в д. Бытень Ивацевичского района Брестской обл. (2006). Бывший партизан, с обидой рассказывал, что спас из местного гетто целую еврейскую семью. А ему за это ничего не заплатили (!?). На реплику, что спасенные, возможно, позднее погибли, рассказал об их гибели, свидетелем которой был:

– Я знаю, дзе яны пагіблі! Толькі гаварыць пра гэта как-та... стыдна... Ix патапілі парцізаны... Быўу нас такой камандзір Гусеў. Адзін, а патом Бабкоў, второй... Бабков лётчык быў. Палучілі указаніе ад генерала Капусты: Сабраць адяўрэяў дзеньгі на танкавую калону. Патаму што ў ix у каждага есць золата... хоць немнога, но есть... Сказаў, не дзеньгі, а сняць всё золата. Ну, яны пробаваліў нашим атрадзе «Савецкая Беларусь»,у «Чапаева» – «Прадстаўляйце золата». – не сдают. [...] ...А тут панадабілася выгнаць літоўцаў, за Піронімам есць такая местнасць – Савічы. Там ізвястковы завод быў. I вот на Савічы пашлі ваяваць нашы. Партызанаў паслалі... А каго напярод? Яўрэяў напярод! Гэтыя два камандзіры – Бабкоў i Гусеў: Яўрэяў напярод!.. Усіх. А яны ж ні плаваць, ні страляць... Мужчыны яшчэ кое как. А тамжа жэншчыны, дзеці... Ix тады многа пагібла. Шчара шырокая там. А Шчару нада перахадзіць, каб патом наступаць. Тыя там страляюць, а тут нада ісці... (житель д. Бытень, 1911 г.рожд.,АС. 2006).

В отношении крестьянского общества к «своим» и «чужим» отчетливо проявлялись усилия людей сохранить и примирить нормы сельского жизненного уклада с обстоятельствами военного времени, а именно с присутствием «чужих» войск, с грабежами и издевательствами, как «чужих», так и «чужих/своих», а в некоторых случаях и «своих». Однако сохранить традиции неприкосновенными оказалось невозможно. «Нормальность» крестьянского мира рушилась под ударами снаружи и изнутри. Ради физического выживания приходилось приносить постоянные жертвы, в том числе жертвовать прежними моральными и религиозными ценностями, что проявилось также в отношении к холокосту.

Жители восточного Пограничья Беларуси охотно рассказывали о повседневной жизни в условиях оккупации. На белорусско-российском Пограничье еще до войны произошла полная коллективизация. Изредка респонденты припоминали отдельных индивидуальных хозяев (термин «кулак» не употреблялся), которые жили очень тяжело, были обложены громадными налогами, но долгое время сопротивлялись вступлению в колхоз. Почти все наши собеседники охотно вспоминали, как сразу же после прихода немцев происходил раздел крестьянской собственности, в первую очередь земли. Обычно земля делилась в зависимости от количества «душ» в семье (чаще всего 10 десятин на «мужскую душу»). На вопрос о том, кто делил землю, чаще отвечали, что это делали сами крестьяне или же немцы, бургомістр, староста. Жители пос. Ленино вспоминали, что первоначально немцы сохранили колхоз и назначили своего «коменданта». Раздел земли оценивался только положительно, хотя большой радости при этом наши собеседники не высказывали:

– Немцы прышлі, дык яны па дварах раздзялілі ўсю колхозную землю. Немцы самі, ну, во старосту выбралі i дзялілі на душу. Во прымер, у етай хаце 5 душ, на пяцярых дзялі. А хлеб, каторы змалацілі абшчэственны каторы, ўсе прыехалі ўвесь выграблі. Тады ж амбары быпі, усё выграблі. А вы сейця, пашыця, абрабатывайце. Кароў раздзялілі, каней па дварах. На душу насіленіяўсё. А патом прыедуць забяруць, на работу надо якую, лес рэзаць, то разработкі дзелалі яшчэ. Сабіраюць i пагналі на работу i не кармілі нічога [...] А што людзі? Жыць то нада, хто пахаў i сеяў, а хто i не пахаў, у каго i бур'ян быў (жительница д. Маслаки, 1918 г.р., B04M.Mas.AMM/ PK.NP).

Земля и разделенный колхозный инвентарь создавали возможность эффективной хозяйственной деятельности. Как свидетельствуют записанные интервью, бедствовали преимущественно одинокие женщины с детьми, которые получили мало земли. Другим хватало произведенных продуктов, чтобы прокормить себя. Особенно не препятствовало даже то, что часть продуктов могли забрать немцы и полиция, а также партизаны.

Население должно было исполнять повинности в пользу оккупационных властей: копать траншеи, ремонтировать дороги, предоставлять подводы для перевозок, заготавливать лес. Кроме того, были введены налоги, и крестьяне должны быи сдавать молоко, свинину, яйца, зерно, шерсть.

Устная история свидетельствует, что на оккупированной территории в денежном обращении были как немецкие марки, так и советские рубли. В деревнях преобладал натуральный обмен, а денежные единицы использовались при расчетах на базарах. Базары были единственным местом, куда люди отправлялись регулярно. Правда, и там не было безопасно, потому что часто проводились облавы.

После войны организация новых колхозов на восточном Пограничье уже не вызывала такого сопротивления, как в 1920-1930-е гг. Часто на колхоз смотрели с надеждой. Собственные хозяйства были уничтожены во время наступления Красной Армии и упорных боев в Беларуси осенью 1943 г. и летом 1944 г. Тем более что постепенно колхозы стали получать государственную поддержку.

Во время оккупации в некоторых деревнях Городокского района (Ленино, Костюшково, Рекатка и др.) действовали школы. Обычно они размещались в жилых домах. Учебников не хватало, активно использовались довоенные буквари, книги для чтения, задачники, а также «Хрестоматия по белорусской литературе» Максима Горецкого. При преподавании истории существовала определенная «цензура»: вырывали страницы с текстами о советской власти и о Сталине.

Количество учеников было небольшим. Дети обязаны были помогать родителям по хозяйству. Родители большого значения образованию не придавали. На вопрос о языке образования люди отвечали довольно путанно, хотя, вне всяких сомнений, это должен был быть белорусский язык, так как немецкие власти запрещали использование русского языка в преподавании. Кстати, часто респонденты не могли точно припомнить, действовала ли школа до войны или в военные годы.

Значительных культурных событий в жизни белорусской деревни на восточном Пограничье во время оккупации не зафиксировано. Иногда в школах проводились литературные вечера. Молодежь организовывала танцы. Припоминали случаи, когда на танцы приходили немцы и полиция (д. Маслаки) или же партизаны (д. Абраимовка). При этом и одни и другие чаще пели «Катюшу» или «Стеньку Разина».

Во многих деревнях Могилевщины (Ленино, Сава, Баево, Кищицы), где сохранились церкви, появились «батюшки» и проводилось богослужение. Но большого места в жизни людей возрождение религиозных обрядов не занимало. Возможно, сказывались результаты насильственной атеизации. Среди наших респондентов очень мало было тех, кто посещал церковь. Люди либо не имели такой потребности, либо боялись покидать деревню. Характерно также, что люди почти ничего не могли рассказать о судьбе «батюшек» и «матушек» после прихода Красной Армии. Часто респонденты путались с определением времени, когда действовали церкви, некоторые называли 1930-е гг., хоть известно, что религиозная жизнь в довоенной БССР была совершенно уничтожена «доблестными» советскими чекистами.

Тем не менее православная церковь играла определенную роль в налаживании нормальной жини в условиях оккупации. Кроме того, исполнение определенных христианских ритуалов свидетельствовало, что человек не является ни коммунистом, ни евреем. В домах вновь начали вешать иконы, дети учили «Отче наш», чтобы в случае необходимости продемонстрировать знание молитвы.

Некоторые собеседники отмечали факты появления немцев на богослужении (здымалі шапкі, стаялі i слухалі). Церкви также были местами встреч, что использовалось партизанами. Зафиксирован только один случай расправы партизан з духовным лицом. В д. Маслаки после отступления немцев партизаны убили дьяка и его жену как «предателей».

Значительно больше эмоций вызывали вопросы, связанные с религиозной жизнью, у жителей западного (белорусско-польского) Пограничья. Было заметно, что католицизм многих респондентов выходил за конфессиональные рамки и являлся частью национальной идентификации. Кстати, зачастую это была откровенная декларация своей «польскости» для чужих. Обсуждение судьбы костела, духовенства и верующих позволило выявить активную жизненную позицию крестьян западного Пограничья.

Активная религиозная жизнь католических парафий Сопоцкинского региона не прекращалась до прихода «вторых Советов». Во время войны действовали костелы в Сопоцкине, Адамовичах, Селивановцах, Голынке. Ксендзы имели высокий авторитет, что, кстати, подтверждается и тем, что люди запомнили их имена. Почти все ксендзы, пережившие войну, были арестованы в 1944-1945 гг. Одновременно коммунисты начали закрывать костелы, наример в д. Заречье. Однако верующие оказали сопротивление. В д. Селивановцы, где несколько лет не было ксендза, люди не позволили ликвидировать костел и перешли на своего рода религиозное самообслуживание. Староста парафии имел ключи от костела, и люди посещали костел и молились самостоятельно. В 1947 г. Эдвард Русин из д. Шинковцы откопал костельные колокола, повесил их в колокольне и сам начал звонить. По его словам, люди приходили в костел, молились и плакали. В этом же году Э. Русин был арестован и осужден как агітатар, які ўмацаваў касцёл. Вместе с ним судили двух ксендзов. Люди сочувствовали обвиняемым, единодушно осуждали политику насильственной атеизации и приводили многочисленные примеры нарушения введенных властями ограничений религиозной жизни:

– Пасля немцаў Саветы ўзяліся за касцёл. Нельга было хрысціць дзяцей, вадзіць у касцёл. Рускіяўсё забаранілі. Ідзеш у касцёл, а яны стаяць у браме. A калі ідзеш i хрысціш, то з працы выганяць. Дык вазілі дзяцей хрысціць па начах. Ксёндз ніколі не адмаўляў. Хоць ксяндзам пагражалі, але яны казалі: дзяцей трэба хрысціць (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002).

Известие о варварском уничтожении в Гродно костела Вознесения Богоматери (так называемые «Фары Витовта») вызвало возмущение людей, однако выступить против власти открыто люди не решались.

А вот ответы на вопросы о школе и языке образования мало чем отличались от ответов жителей восточного Пограничья. Обычно эти ответы были лишены сильных эмоций. Жители Сопоцкинского региона имели проблемы с определением языка обучения (русский, белорусский или польский) после прихода «первых Советов». Устная история позволяет утверждать, что в этом регионе не произошло полного перевода обучения на русский или белорусский язык. В большинстве местных школ остались прежние польские учителя, чего, например, не было в Гродно, где почти все польские учителя были или уволены, или депортированы, как говорили, на белыя мядзведзі. Например, в д. Радзивилки осталась польскоязычная школа, хотя учителей поменяли (жительница д. Песчаны, 1932 г.р., АС.2002).

Житель д. Радзивилки припомнил, что лучших учеников обещали свозить на экскурсию в Россию:

– Мой бацька вельмі баяўся, што за добрую вучобу i я туды магу паехаць. У школе была добрая бібліятэка. Памятаю, што чытаў кнігі Генрыка Сянкевіча (1929 г.р., АС.2002).

В д. Селивановцы был введен русский язык обучения, но оставались прежние учителя.

В условиях немецкой оккупации школы в Сопоцкинском регионе практически отсутствовали. По меньшей мере, не было официально разрешенных школ. В Селивановцах существовала тайная школа. Только один респондент упомянул о попытке защитить польский язык в школе. Большинство не проявляло особого интереса к языковой проблеме. Уже после войны «вторые Советы» перевели школу в Василевичах на русский язык. Однако после многочисленных обращений, просьб и требований в школе также начал изучаться польский язык.

Ответы респондентов не позволяют говорить о важности проблемы языка обучения для жителей белорусско-польского Пограничья в годы войны. Только одна респондентка припомнила, что родители не пускали ее в русскую школу и пришлось ходить в польскую, которая находилась на территории Литвы (жительница д. Усеники, 1922 г.р.).

Однако фактор языка все-таки играл важную роль. Например, существование разных этнонимов в регионе («поляки-русины» и «поляки-мазуры») респонденты объясняли языковыми особенностями:

– Мы ўсе слаба размаўлялі па-польску. Спачатку тут былі рускія, потым палякі прыйшлі. Дык вось нас i празвалі палякамі-русінамі. А далей на захадзе жывуць палякі-мазуры. У нас тут больш па-простаму размаўляюць. А вось у Сапоцкіне i Гарачках размаўляюць па-польску. A ў Ятвязі – па-простаму. Чорт яго ведае, чаму так атрымалася (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

– У нас (д. Усеники. – А.С.) гавораць па-просту, па-польску i па-руску.Аў Асташы ўжо маюць сваюразмову. Хто па-руску гаварыў, то таго навярнулі i цяпер гаворыць па-польску. У Радзівілках i цяпер у краме па-польску. Калі па-руску гаворыш, то як глухія робяцца (жительница д. Усеники, 1922 г.р., АС.2002);

– У Радзівілках па-польску гавораць. Слова па-беларуску не пачуеш. У нас больш па-беларуску. Нас называлі «палякі-русіны», а мы ix – «палякі – мазуры» (житель д. Усеники, 1931 г.р., АС.2002).

Антиномия «свой/чужой» наиболее полно проявлялась в воспоминаниях о тех военных формированиях, с которыми во время войны «познакомилась» белорусская деревня. Феномен «наших» проявился только на восточном Пограничье, где «свои» («наши») ассоциировались с красноармейцами и окончанием войны. Население западного Пограничья этот термин не употребляло ни в отношении власти, ни в отношении военных формирований.

«Чужие» делились по национальной или национально-региональной примете («чэхаславакі», «смаляне»). Война обернулась мощным прорывом национального мира эпохи модерна в традиционное общество белорусской деревни. Однако процесс замены этничности как органического кровно – культурного единства сельского населения Пограничья на национальность только начинался.

Отношение к религии также свидетельствовало о наступлении эпохи модерна. На восточном Пограничье в период войны возрожденная церковь оказалась на периферии социальной жизни. Вера стала личным делом человека и совершенно не влияла на его место в социальной иерархии. На западном Пограничье церковь (костел) сохранила и укрепила свои позиции. Однако очень большую роль в этом процессе сыграло укрепление польского национального сомосознания, которое в понимании местного католического населения было неразрывно связано с католическим костелом.

В заключение следует отметить, что устная история населения восточного (белорусско-российского) и западного (белорусско-польского) Пограничья Беларуси выявила конфронтацию правды человеческой памяти о войне с постсоветскими идеологемами прежней советской и современной постсоветской директивной историографии.

Респонденты, как правило, не имели доверия ни к одной из тех политических властей, которые появлялись на Пограничье. Местоимение «свой» («своя») в отношениях к власти практически не использовалось. Жители западного Пограничья не употребляли его также в отношении воюющих армий. На белорусско-российском Пограничье «нашими» («своми») считали красноармейцев, с приходом которых связывали окончание войны.

«Своими» называли также партизан, но при этом позитивная коннотация этого термина исчезла. Партизанская тема засвидетельствовала полный крах традиционного восприятия мира через антиномию «свой/чужой». Следует признать, что фальсификация образа войны советскими и постсоветскими директивными историками наиболее отчетливо проявилась в теме партизанской борьбы. Собеседники даже не всегда соглашались разговаривать об этом. Записанные устные воспоминания как на восточном,так и на западном Пограничье создали очень неоднозначный образ «народных мстителей». Наряду с упоминанием о справядлівых, настаяшчых, дзействіцельных партизанах люди с болью вспоминали бандытаў, тарбэшнікаў, хулюганаў. Страшные картины партизанского разбоя и насилия опровергают советский тезис о «всенародной поддержке» партизанского движения. Они дают основание заявить, что во многих местностях Беларуси приход партизан вызывал не меньший страх, чем приход немецких карательных частей. Изучение партизанской проблематики показывает полную научную несостоятельность понятия «Великая Отечественная война советского народа», по крайней мере применительно к Беларуси, и заставляет задуматься о перспективе использования дискурса гражданской войны.