Текст книги "Белорусы: нация Пограничья"

Автор книги: Александр Кравцевич

Соавторы: Сергей Токть,Александр Смоленчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Среди польскоязычной шляхетской интеллигенции Витебщины и Могилевщины также в середине XIX ст. заметно проявление белорусской самоидентификации в ее региональном измерении. На это повлияло распространение романтических взглядов и представлений о традиционной крестьянской культуре как хранительнице древней мудрости и исконной чистоты. Особенно много в этом направлении сделал Ян Барщевский, который издал в 1844-1846 гг. в Петербурге на польском языке свое произведение «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах». Автор часто использует термины «белорусский народ», «белорусы». Но Беларусью для Барщевского и его образованных земляков являлись Витебщина и Могилевщина. Литератор Ромуальд Подберезский писал в 1844 г., что Витебская и Могилевская губернии «составляют настоящую Беларусь». Он также использовал термин «сегодняшняя белорусская шляхта». О Яне Барщевском Подберезский писал: «Преданный белорус... с самого детства провел жизнь с народом». Выходцы из Могилевщины и Витебщины называли себя белорусами и вдалеке от родины. Юлиан Бартошевич в статье, посвященной Яну Барщевскому, в 1851 г. писал: «...много поляков проживало в столице империи, а более всего белорусов». Такое самосознание соответствовало формуле: роду белорусского, нации польской.

Одним из самых горячих патриотов-литвинов был известный литератор и ученый Адам Киркор. В письме к жене Адам Киркор писал: «Литва дала Польше много знаменитых людей, каких она никогда не имела, например Мицкевича, Косцюшко и много других... Сколько невзгод и сколько несчастий перенесли мы вместе... А что теперь? Разве Литва для того, чтобы быть вместе с Польшей, должна перестать быть Литвой? Нет! Я – литвин – никогда не уничтожить во мне этого чувства» [127]127
  Цит. по: Hryckiewicz, W. О przynależności narodowej wychodców z terenów byłego Wielkiego Księstwa Litewskiego // Lithuania. 1998. № 4 (29). S. 51.


[Закрыть].

В 1850-х гг. издает пять книг на белорусском языке Винцент Дунин – Марцинкевич. Это был первый автор, который адресовал свое творчество в первую очередь крестьянам, а не их владельцам и управляющим имениями. Цель своего творчества писатель аргументировал в «Gazecie polskiej» в 1861 г. под псевдонимом Наума Приговорки: «Живя среди народа, говорящего на белорусском наречии, включенный в его способ мышления, мечтая о лучшей доле этого братского племени, решил я, чтобы подтолкнуть его к просвещению в духе его обычаев, преданий и умственных способностей, писать в собственном его наречии» [128]128
  Цит. по: Radzik R. Między zbiorowością etniczną a wspólnotą narodową. Białorusini na tle przemian narodowych w Europie Środkowo-Wshodniej XIX stuliecia. Lublin, 2000. S. 216. (Żyjąc wśród ludu mówiącego białoruskim narzeczem, wcielony w jego sposób myślenia, marząc o doli tego szczepu bratniego, w niemowlęctwie i ciemnocie odrętwiałego, postanowiłem, dla zachęty go do oświaty, w duchu jego zwyczajów, podań i zdolności umysłowych, pisać we własnym jego narzeczu.)


[Закрыть]. В этих строках, однако, достаточно четко прослеживается определенная дистанция между автором и людьми, для которых он пишет. В частности, белорусский язык Дунин-Марцинкевич называет «их» языком, а не своим или «нашим». В сборнике исторических рассказов «Люцинка или шведы на Литве» (1861) он называет отечественным польский язык. В письме своему приятелю и известному этнографу Яну Карловичу от 15 сентября 1868 г. литератор отметил, что стремится своими произведениями к тому, чтобы белорусский крестьянин одновременно учился и польской «материнской» литературе [129]129
  Янушкевіч Я. Беларускі дудар. Праблема славянскіх традыцый i ўплываў у творчасці В. Дуніна-Марцінкевіча. Мінск, 1991. С. 122.


[Закрыть].

Попыткой познакомить крестьянина и мелкого белорусскоязычного шляхтича с лучшими образцами польской литературы стали перевод и неудачная попытка издания Дуниным-Марцинкевичем «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича. В 1859 г. цензура запрещает распространение уже набранной в типографии книги с целью «не допускать употребления польского алфавита при печатании сочинений на белорусском наречии» [130]130
  Цит. по: Кісялёў В.Г. Пачынальнікі... С. 136.


[Закрыть]. Правовым основанием для этого послужил циркуляр, который запрещал «печатание азбук, содержащих в себе применение польского алфавита к русскому языку». Любопытно, что этот циркуляр был направлен в первую очередь против изданий на украинском языке, но первой его жертвой стала как раз белорусская книга [131]131
  Миллер А. Язык, идентичность и лояльность в политике властей Российской империи // http://mion.sgu.ru/empires/artikles/index.htm.


[Закрыть].

В то же время в польской печати Дунина-Марцинкевича обвиняли в бессмысленности и даже вредности его попыток создания литературы на белорусском языке. В защиту автора выступил наиболее авторитетный в то время на белорусско-литовских землях литератор Владислав Сырокомля (Людвик Кондратович). В 1855 г. Сырокомля з патетикой называл белорусский язык красивым и древним, припомнив, что это был язык литовского Статута и законодательства на протяжении XVI и XVII вв. и что на нем разговаривали три четверти населения давней Литвы, в том числе паны и шляхта. И лишь утратив статус письменного языка, белорусский сохранился только в крестьянских избах [132]132
  Цит. по: Кісялёў В.Г. Пачынальнікі... С. 294.


[Закрыть]. Сырокомля употребляет в своих работах термины – белорусский язык, кривичский, русинский. Русинским он, по-видимому, считал белорусский и украинский языки в сегодняшнем понимании, называя белорусский и чернорусский (кривичский), а также малорусский и галицийский его главными разновидностями [133]133
  Там жа. С. 507.


[Закрыть].

В восстании 1863 г. белорусский язык впервые был использован в политической борьбе как средство пропаганды. Причем как повстанцами, так и правительством. Символической фигурой в белорусской исторической мифологии стал один из руководителей восстания в Беларуси и Литве Константин Калиновский, который был яркой и незаурядной личностью. Калиновский от имени некоего «Яськи госпадаря из-под Вильно» издает на белорусском языке повстанческий пропагандистский листок «Мужицкая правда», адресованный белорусским крестьянам. В тексте «Мужицкой правды» белорусская национальная проблематика не артикулировалась, как не использовался и этноним белорусы. Уже только в «Листах из-под виселицы», переданных Калиновским на волю из тюрьмы, Ясько-госпадарь пишет, что желает, «чтобы знал Божий мир, как мужики белорусы смотрят на москалей и польское восстание» [134]134
  Каліноўскі Кастусь. За нашую вольнасць. Творы, дакументы / уклад. Г. Кісялёў. Мінск, 1994. С. 40 (каб знаў свет Божы.як мужыкі Беларусь! глядзяць на маскалёў i паўстанне польскае).


[Закрыть]. В этом же послании Калиновский утверждал, что «москали» «там, где жили поляки, литовцы и белорусы, заводят московские школы, а в этих школах учат по-московски, где не услышишь и слова по-польски, по-литовски да и по-белорусски, как того желает народ» [135]135
  Там жа (там, дзе жылі палякі, літоўцы i беларусы, заводзяць маскоўскія школы, а ў гэтых школах вучаць па-маскоўску, дзе ніколі не пачуеш i слова па-польску, па-літоўску да i па-беларуску, як народ таго хоча).


[Закрыть].

В повстанческой газете «Голос из Литвы» говорилось, например, о языковой проблеме: «Москва преследует языки польский, белорусский, малорусский, литовский и навязывает московский; мы хотим, чтобы каждый язык развивался в соответствии с собственной жизненной силой: и литовский, и белорусский, и малорусский, и польский» [136]136
  Каліноўскі Кастусь. За нашую вольнасць. Творы, дакументы. С. 75.


[Закрыть].

Историки дискутируют относительно авторства «Пісьма ад Яські – гаспадара з-пад Вільні да мужыкоў зямлі польскай», в котором автор обращается к белорусским крестьянам: «... что же мы детюки, сидеть будем? Мы, что живем на земле польской, что едим хлеб польский, мы, поляки с веков вечных» [137]137
  Там жа. С. 242 (...чы ж мы дзецюкі, сідзець будзем? мы, што жывем на зямлі Польскай, што ямо хлеб Польскі, мы, Палякі з векаў вечных).


[Закрыть]. Многие белорусские авторы сомневались в авторстве Калиновского на том основании, что на этом письме стояла печать варшавской типографии. В то же время польский исследователь Р. Радик утверждает, что процитированные выше слова Яськи не противоречат принципиально другим номерам «Мужицкай правды» [138]138
  Radzik R. Między zbiorowością etniczną a wspólnotą narodową ... S. 232.


[Закрыть]. Существующие источники не позволяют достаточно убедительно реконструировать национальную самоидентификацю К. Калиновского. Скорее всего, он являлся достаточно типичным «Gente Lituane, natione Polonus». Некоторые соратники обвиняли его в «литовском сепаратизме». Под Литвой К. Калиновский понимал пространство былого ВКЛ. Это достаточно четко проявляется в записке, написанной им уже во время следствия: «Россия хочет полного с собою слияния Литвы для доставления счастья здешнему народу <...> Кто полагает, что Россия легкую в этом будет иметь задачу, тот судит поверхностно, тот себя обманывает. Сеть, обхватывающая нас во всех классах и соединяющая с Польшею, имеет столько оснований в традициях и даже предрассудках, что распутать ее, уничтожить и воссоздать что-либо новое составляет вековой систематический и разумный труд <...> Пока Правительство не приобретет сочувствия в действительно образованном классе здешняго населения, до тех пор слово России не найдет отголоска в сердце литовцев» [139]139
  Каліноўскі К. За нашую вольнасць... С. 145.


[Закрыть]. Важно, что Литва выступает здесь не как часть Польши, а как край, соединенный с Польшей вековыми связями. Возможно, что уже в ходе восстания произошла эволюция взглядов К. Калиновского, как и многих других представителей белорусского дворянства. Несомненно, не мог не повлиять на них тот факт, что крестьянство Беларуси поддержало скорее имперскую власть, чем повстанцев.

В этом плане показательным является пример крупного землевладельца Минской губернии Евстафия Прушинского. Во время восстания он сохранил лояльность к российской власти и стал губернским предводителем дворянства. Прушинскому даже разрешалось в обход действующего закона приобретать новые земельные владения. Во время восстания правительственные власти заставляли помещиков подписывать верноподданические адреса на имя императора. Евстафий Прушинский в сентябре 1863 г. составил такой адрес на белорусском языке. Чиновник канцелярии виленского генерал-губернатора Масолов посчитал, что это не что иное, как проявление хитрости поляков, которые согласны на все, лишь бы не называться русскими [140]140
  Масолов А.Н. Виленские очерки 1863-1865 гг. Муравьевское время // Русская старина. 1883. Т. 40. С. 585.


[Закрыть].

Другим интересным примером в этом плане является помещик Витебской губернии Войнислав Савич-Заблоцкий. В письмах к известному украинскому национальному деятелю Михаилу Драгаманову Савич-Заблоцкий писал о белорусах: «...а народ гэты сваю думку мае: не лях ён та i не маскаль, ён рускі – мяжа сярод ix!». Единственным правильным выбором для дворянства Беларуси Савич-Заблоцкий считал возвращение к языку предков: «... i даўненька пара б была, штобы мы ўсе, крывіцкіх зямель пасядзіцелі, мы, былой польскай Рэчы Паспалітай абывацелі беларускія, да сваявіцы вярнуліся та i гукаці па-дзядоўску з сабой мовай мужыцкай, халопскай гэтай нашай пачалі (...)» [141]141
  Беларуская літаратура XIX ст. Хрэстаматыя. Вучэбны дапаможнік для студэнтаў філалагічных спецыяльнасцей / Склад. А.А. Лойка i В.П. Рагойша. 2-е выданне.Мінск, 1988. С. 312.


[Закрыть]. Впрочем, в среде местного дворянства эта позиция была интерпретирована как измена польскому делу, и В. Савич-Заблоцкий был подвергнут бойкоту.

Знаковым событием в развитии белорусского национального движения стало издание Францишеком Богушевичем в 1891 г. в зарубежном Кракове поэтического сборника «Dudka białaruskaja Macieja Buraczka». В предисловии к этому сборнику впервые в истории была сформулирована белорусская национальная идея на белорусском языке. Ф. Богушевич адресовал свой сборник в первую очередь крестьянам, которых призывает не отрекаться от родного белорусского языка. Таким образом, для Богушевича именно язык выступает главным маркером белорусской национальной принадлежности. Сложно сказать, можно ли самого Богушевича считать белорусским националистом. Он принадлежал к польскоязычной шляхетской среде, принимал участие в развитии нелегального польского образования. Возможно, что его самосознание в большей степени соответствовало формуле «Gente Lituane, natione Polonus». Но несомненно и то, что как поэт и прозаик Богушевич смог реализовать себя только благодаря белорусскому языку.

На следующий год после «Белорусской дудки» Ф. Богушевича во Львове был издан перевод на белорусский язык «Пан Тадэуш» Адама Мицкевича в переводе на белорусский язык землевладельца Минской губернии Александра Ельского [142]142
  Pan Tadeusz, poemat. Pierałażyu z polskaho na bielaruski jazyk A. Jelski. Lwów, 1893.


[Закрыть]. Сам Ельский имел несомненно польское самосознание, о чем многократно писал, но с большой симпатией относился к белорусской народной культуре, создал много литературных текстов на белорусском языке и высказал уверенность в его литературном будущем. Ельский принадлежал к числу тех представителей местной интеллигенции, которые считали поддержку белорусского национального возрождения своим долгом и вкладом в борьбу с ненавистной Российской империей, которая проводила политику русификации белорусского крестьянства.

Таким образом, на рубеже ХІХ-ХХ вв. представители шляхты продолжали играть большую роль в популяризации белорусской национальной идеи. Но среди самой шляхты людей с белорусской национальной самоидентификацией было относительно мало. Хотя по данным переписи 1897 г. почти 52% дворянства Беларуси назвали родным языком белорусский [143]143
  Энцыклапедыя гісторыі Беларусі. Т. 3.1996. С. 216.


[Закрыть], не следует автоматически отождествлять этот факт с национальной самоидентификацией. Большинство шляхты считали себя поляками, гордились своей принадлежностью к католическому исповеданию и польской культуре. Такая стратегия помогала сохранять корпоративную солидарность, отстаивать свое привилегированное положение в местном обществе, которому угрожала новая интеллигенция крестьянского происхождения и западнорусской ориентации. Те же представители шляхты, кто выбирал белорусское самосознание, воспринимались в своей среде скорее как чудаки. Но именно эти «чудаки» сыграли исключительно важную роль в становлении белорусского национального движения в начале XX в., среди лидеров которого видим Вацлава Ивановского, братьев Ивана и Антона Луцкевичей, Вацлава Ластовского, Казимира Костровицкого и других представителей шляхетского сословия. Здесь следует отметить, что на рубеже ХІХ-ХХ вв. дворянство как сословная группа феодального общества все более размывалось, пополняя ряды чиновничества, предпринимателей и в особенности интеллигенции и людей так называемых свободных профессий. Если в первой половине XIX в. типичные белорусские дворяне – это помещики, управляющие их поместьями и околичная шляхта, занимающиеся прежде всего сельским хозяйством, то в конце XIX ст. их потомки – банковские клерки, адвокаты, врачи, ученые. Правда, значительная часть бывшей мелкой шляхты уже мало чем отличалась от крестьянства. Социальные позиции поместного дворянства также постепенно, но неуклонно ослабевали. Родовитой аристократии, которая крепко держалась давних традиций, а также была склонной к космополитизму, этно-языковая модель нации не особенно нравилась, поскольку в условиях этно-конфессионального Пограничья заключала в себе потенциальную опасность вооруженных конфликтов. В этой среде определеннуюпопулярность приобрела краевая идея, которая предусматривала сохранение политической и культурной автономии исторической Литвы или бывшего Великого Княжества Литовского как полиэтнического края. Выходец из среды поместной шляхты Михал Павликовский вспоминал: «Минские поляки, осознавая традицию Речи Посполитой обоих народов, называли себя перед Первой мировой войной литвинами в отличие от жителей Польского Королевства, или короняжей» [144]144
  Pawlikowski Michał К. Mińszczyzna // Pamiętnik Wileński. Londyn, 1972. S. 293. (Polacy mińscy, świadomi tradycji RP Obojga Narodów, nazywali siebie przed pierwszą wojną światową Litwinami w odróżnieniu do mieszkańców Królewstwa Polskiego, czyli koroniaży.)


[Закрыть]. Околичная шляхта отличалась польским патриотизмом: «Говорила особым польским языком, каким говорили во времена молодости Мицкевича. Оберегала свою польскость и была очень патриотична» [145]145
  Jbid. S. 294 (...mówiła osobliwym językiem polskim, takim językiem, jakim mówiono za czasów młodości Mickiewicza. Strzegła swej polskiści i była bardzo patriotyczna).


[Закрыть]. В то же время, как отмечает Павликовский, среди деклассированного поместного дворянства и польской интеллигенции Минска все более набирал силу польский шовинизм в «эндецкой» (от названия «национальных демократов», одной из главных политических сил в польском национальном движении того времени) версии [146]146
  Jbid. S. 299.


[Закрыть]. Сам Михал Павликовский к «эндэцкой» идеологии относился резко отрицательно и утверждал, что подобное отношение разделяло большинство поместной шляхты Минщины: «Двор „гражданский“ был, как правило, благожелательно настроен по отношению к белорусчине. С крестьянами говорили по-белорусски. Хорошее владение белорусским было как бы своеобразным стилем. Поддержка белорусского языка, фольклора и обычаев считалась единственным успешным, а также легальным способом борьбы с русификацией. Высмеивались одинаково как русизмы, так и полонизмы. Дворы, которые под влиянием принесенной с запада эндэцкой заразы пытались полонизовать белорусов, были очень немногочисленны» [147]147
  Jbid. S. 301. (Dwór «obywatelski» był z reguły przychylny białorusczyźnie. Z chłopem rozmawiało się po białorusku. Poprawne i płynne mówienie po białorusku było jak by swoistym stylem. Zachęta i pielęgnowanie języka, folkloru i obyczaju białoruskiego było uważane za jedyny skuteczny, no i legalny sposób walki z rusifikacją. Wyśmiewano i tępiono zarówno rusycyzmy jak polonizmy. Dwory, które pod wpływem zaniesionej z zachodu zarazy endeckiej próbowały polonizować białorusinów, były bardzo nieliczne).


[Закрыть]. Известная писательница Мария Чапская происходила из помещичьей семьи, которая считала своим долгом полонизацию белорусскоязычной службы: «Чем был наш край Беларусь, как не частью Великого Княжества Литовского, на протяжении четырех веков с Польшей соединенный, захваченный Россией? О пробуждении национального сознания белорусов ничего тогда мы не знали. Нужно было выбирать между Польшей и Россией, и не сомневались мы, что край наш должен вернуться к Польше, Польше независимой в давних, до разделов, границах. Поэтому нужно было укреплять в польскости нашу службу, католическую и польскую по происхождению, утверждая в ней польскость, – так считали мы» [148]148
  Czapska М. Europa w rodzinie. Czas odmieniony. Kraków, 2004. S. 228 (Czym był nasz kraj rodzinna Białoruś, jak nie częścią Wielkiego Księstwa Litewskiego, przez cztery wieki z Polską połączony, przez Rosję zagarnięty? O budzącej się świadomości narodowej Białorusinów nic wtedy nie wiedzialiśmy. Należało wybierać między Polską a Rosją, a nie wątpiliśmy, że kraj nasz do Polski wrócić powinien, Polski niepodległej, w dawnych, przedrozbiorowych granicach. Należało więc uświadamiać w polskości słuśbę naszą, katolicką i z pochodzenia polską, utwierdzać w nich polskość – tak sądziliśmy.)


[Закрыть]. С этой целью в семье Чапских службе показывали с помощью видеопроектора картинки Кракова, Вавеля, читали «Оборону Ченстохова».

Помещик Могилевской губернии Кароль Борисович в своих воспоминаниях так описывал национальные отношения: «... на национальной почве антагонизмы не проявлялись вовсе. Белорусский народ, занятый тяжелым трудом добывания хлеба насущного, не мог выделить из своей среды борцов за национальное возрождение. Зато заслуги местного польского элемента в истории белорусской письменности являются огромными. Насколько соперничавшая с нами на той территории российско-царская культура была захватнической и уничтожала местные особенности, настолько здешние поляки в своих высказываниях подчеркивали, что белорусский народ, как и каждый другой, имеет право на независимое национальное развитие. Видя распространявшуюся все глубже русификацию края через церковь (после ликвидации белорусского национального униатского костела – унии), через школу и воинскую службу, горстка польской интеллигенции стремилась к созданию самостоятельного белорусского движения. Говорилось тогда о нас, что все белорусы могут уместиться на одном диване – и это не было преувеличением: национального сознания в широких массах не было» [149]149
  Zakład Narodowy... S. 39-40 (Udział i wpływ Polaków Kresowych na odrodzenie Białorusi tłomaczy się tym, że – z jednej strony obchdził nas los przyszły ziemi ojczystej i ludu, z którym się współżyliśmy do wieków, z drugiej zaś – sądziliśmy, że w ten sposob ratujemy ten Kraj przed zlaniem się z Moskwą i że szykujemy niepodległość Białorusi, ewentualnie zjednoconej czy sfederowanej w przyszłości z Rzeczpospolitą Polską. Wielowiekowe współżycie polsko-białoruskie wytworzyło typ człowieka, co będąc Polakiem kochał po swojemu Białoruś, jako część składową Polski, albo – będąc Białorusinem – kochał swoją szerszą ojczyznę Rzeczpospolitą Polską. Byli to ludzie, którzy rozwój społeczeństw opierali nie na wyniszczającej wzajemnie i zatruwającej dusze nienawiści, lecz na miłości i zgodnej współpracy tych których łączyło wspólne życie do dziada-pradziada. Niemal każdy z nas mógł powiedzieć o sobie «Gente Alba-Ruthenus, natione – Polonus», gdyż praojcowie nasi przejęli kulturę polską wraz z herbem i wolnościami, jakie przynależność do szlachty polskiej dawała. Nie zerwaliśmy jednak więzów duchowych z ludem Białoruskim – i może podświadomie dążyli do wyrównania krzywd, dokonanach w przeszłości).


[Закрыть]. Таким образом, в высказываниях Борисовича видим проявления определенной амбивалентности, когда он причисляет себя к деятелям белорусского национального движения, но тут же пишет о себе уже как о представителе польского общества: «Участие и влияние кресовых поляков в возрождении Беларуси объясняется тем, что, с одной стороны, волновала нас будущая судьба родной земли и народа, с которым совместно жили веками, с другой же стороны, – считали мы, что таким способом спасаем край этот от слияния с Москвой и готовим независимость Беларуси, потенциально федеративной с Польской Речью Посполитой. Многовековое польско-белорусское общежитие создало тип человека, который, будучи поляком, по-своему любил Беларусь как составную часть Польши, или – будучи белорусом – любил свое более обширное отечество, польскую Реч Посполитую. Почти каждый из нас мог сказать о себе „Gente Alba-Ruthenus, natione – Polonus“, поскольку предки наши приняли польскую культуру вместе с гербом и вольностями, которые давала принадлежность к польской шляхте. Не разорвали мы, однако, духовных связей с белорусских народом – и, возможно, подсознательно стремились к искуплению обид, нанесенных в прошлом» [150]150
  Zakład Narodowy... S. 39-40 (Udział i wpływ Polaków Kresowych na odrodzenie Białorusi tłomaczy się tym, że – z jednej strony obchdził nas los przyszły ziemi ojczystej i ludu, z którym się współżyliśmy do wieków, z drugiej zaś – sądziliśmy, że w ten sposob ratujemy ten Kraj przed zlaniem się z Moskwą i że szykujemy niepodległość Białorusi, ewentualnie zjednoconej czy sfederowanej w przyszłości z Rzeczpospolitą Polską. Wielowiekowe współżycie polsko-białoruskie wytworzyło typ człowieka, co będąc Polakiem kochał po swojemu Białoruś, jako część składową Polski, albo – będąc Białorusinem – kochał swoją szerszą ojczyznę zeczpospolitą Polską. Byli to ludzie, którzy rozwój społeczeństw opierali nie na wyniszczającej wzajemnie i zatruwającej dusze nienawiści, lecz na miłości i zgodnej współpracy tych których łączyło wspólne życie do dziada-pradziada. Niemal każdy z nas mógł powiedzieć o sobie «Gente Alba-Ruthenus, natione – Polonus», gdyż praojcowie nasi przejęli kulturę polską wraz z herbem i wolnościami, jakie przynależność do szlachty polskiej dawała. Nie zerwaliśmy jednak więzów duchowych z ludem Białoruskim – i może podświadomie dążyli do wyrównania krzywd, dokonanach w przeszłości).


[Закрыть]. К. Борисович вспоминал, что лично выписывал белорусские календари, выдаваемые в Вильно после 1905 г. издательством «Наша Нива», и раздавал их народным учителям [151]151
  Ibid. S. 41.


[Закрыть]. Вместе с тем он активно занимался полонизацией околичной шляхты, которая еще оставалась белорусскоязычной: «Мечтал об ополячивании мелкой шляхты польского происхождения, но преимущественно уже обелорусившейся, и о белорусизации коренного народа, уже в значительной степени – через армию и школу – русифицированного... Видел в этом цель своей деятельности». Но подобное видение национальных отношений в начале XX ст. все труднее уживалось с растущими новыми проявлениями национализма, которые требовали от своих сторонников однозначного выбора и отказа от амбивалентности.

Среди лидеров белорусского национального движения в начале XX ст. главную роль играли именно интеллигенты шляхетского происхождения. В Беларуси преимущественно из шляхты формировалась та часть интеллигенции, которую составляли представители так называемых свободных профессий. Один из наиболее деятельных активистов белорусского движения Вацлав Ивановский, который был сыном зажиточного помещика и одновременно высокопоставленного имперского чиновника, написал на польском языке обращение к местной интеллигенции: «Оторванные от народа своей образованностью, полученной на чужом языке, вы не смогли создать собственной самостоятельной культуры и находитесь в пренебрежении у соседей. И поделом – не достигли того, чего смогли достичь во сто раз малочисленнее от вас литовцы, сербы, хорваты и т.д.» [152]152
  Turonek J. Wacław Iwanowski i odrodzenie Białorusi. Warszawa, 1993. S. 28.


[Закрыть]. Ивановский призывал интеллигенцию дать народу образование на родном языке, «поскольку родной язык – это проявление души, ее чувств и мыслей». В целом роль интеллигенции шляхетского происхождения в белорусском национальном возрождении следует признать очень важной. Но как социальная группа дворянство не могло, да и не желало, становиться главной силой белорусского национального движения. Эту функцию в условиях Беларуси могла выполнить, как нам представляется, только интеллигенция крестьянского происхождения.