Текст книги "Белорусы: нация Пограничья"

Автор книги: Александр Кравцевич

Соавторы: Сергей Токть,Александр Смоленчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Полностью в соответствии с прежней советской идеологией отмечалось, что этот пакт позволил выиграть время, необходимое для укрепления безопасности (с. 129). Секретные протоколы упоминались как документ, который способствовал воссоединению Западной Беларуси с БССР. Соответственно поход Красной Армии характеризовался как спасение белорусов и украинцев от немецкой оккупации. Будто бы Польша уже не существовала.

Присоединение Западной Беларуси оценивалось исключительно позитивно, потому что, во-первых, в Западной Беларуси началась «созидательная работа по налаживанию новой жизни»: «Тут устанавливалась советская власть, характерными для СССР методами проходило социалистическое переустройство западнобелорусского общества, колективизация сельского хозяйства» (с. 130). В то же время «объединение белорусов в одном национальном государстве стало одним из факторов победы над фашизмом в годы Великой Отечественной войны» (с. 130). Репрессии советских карательных органов и трагедия миллионов людей, которые утратили государство и свободу, даже не упоминались.

Определяющую роль в борьбе против немецко-фашистских оккупантов, по мнению В. Сидорцова «образца 2006 г.,» сыграла Коммунистическая партия большевиков Беларуси. Количество партизан и подпольщиков составило те же 440 тыс. человек. Однако В. Сидорцов сумел «творчески» развить прежнюю советскую схему. Он впервые использовал термин «партизанский резерв», который насчитывал более 400 тыс. человек. Давать объяснение этому термину в учебнике автор счел излишним. Сидорцов также пересмотрел потери Беларуси. Ссылаясь на анонимные «новые источники», он заявил, что потери составили не менее 2800-3000 тыс. человек, т.е. погиб не каждый четвертый, а каждый третий житель Беларуси (с. 131).

Следующие параграфы стали нарративной иллюстрацией этого обобщающего текста. В параграфе «Воосоединение Западной Беларуси с БССР» повторялись тезисы о миролюбивой политике СССР накануне войны, об «освободительном походе» Красной Армии, о радости «крестьян, рабочих, ремесленников и интеллигенции» (последнее подтверждалось иллюстрациями). Автор ухитрился даже позитивно оценить советско-германский договор о дружбе от 28 сентября 1939 г. В. Сидорцов заявил, что «этот договор вместе с секретным протоколом к советско-германскому договору о ненападении объективно восстанавливал национальные права белорусского и украинского народов, нарушенные условиями Рижского мира 1921 г.» (с. 134). (Тут можно припомнить тезис нацистской пропаганды, которая оправдывала агрессивную политику стремлением «восстановить национальные права» немецкого народа, нарушенные Версальской системой).

Советские силовые преобразования характеризовались исключительно позитивно. По мнению В. Сидорцова, большинство кретьян поддерживали коллективизацию. Сопротивление оказали только богатые крестьяне, которых советская власть не раскулачивала (?!). Им оставляли столько земли, сколько они могли обработать собственными силами (с. 139).

Летом 1941 г. для Беларуси началась «Великая Отечественная война». Причины поражения Красной Армии В. Сидорцов объяснял неподготовленностью красноармейцев к оборонительным действиям (с. 142). Описание летней кампании 1941 г. свелось к перечислению эпизодов героизма и мужества (это подтверждалось многочисленными иллюстрациями), среди которых встречалась короткая информация о поражениях Красной Армии.

Много внимания уделялось политике геноцида. Впервые на страницах школьного учебника начал фигурировать термин «холокост». В качестве примера приводилась история Минского гетто, в котором погибло около 100 тыс. человек. Кстати, термины «гетто» и «холокост» оказались в перечне терминов, рекомендованных к усвоению. Также впервые использовался термин «остарбайтеры» с примерами судеб людей, вывезенных на принудительные работы в Германию (с. 156-158). А вот проблема коллаборационизма была оставлена без внимания. Автор отметил сотрудничество «части жителей Белруси» с оккупационными властями, упомянул о существовании белорусских организаций, но не стал развивать эту тему. Образ врага сконцентрировался преимущественно на немецких оккупантах.

Раскрывая тему сопротивления, В. Сидорцов писал о «массовом сопротивлении гражданского населения» уже в начале войны. Он вновь привел термин «партизанский резерв», в который на этот раз записал «весь белорусский народ»; активно использовал термин «всенародная борьба» (с. 166). Следует отметить очень частое употребление выражений «борьба за свободу Беларуси» или «борьба за свободу Советской Беларуси».

Автор также обратил внимание на деятельность АК в западных областях Беларуси. Он утверждал, что в 1943 г. АК стала на путь «массового уничтожения национальной белорусской интеллигенции» (с 173). Таким образом, польская АК стала частью образа врага, «потеснив» белорусских коллаборационистов.

В этом тексте заметно осторожное возвращение национального дискурса при полном доминировании советской концепции. Соответственно собственная нация отождествляется с «советскими людьми», а образ врага объединяет немецких оккупантов, польских партизан и белорусских коллаборационистов.

Также необходимо отметить наличие отдельного учебного пособия для 11 класса средней школы по факультативному курсу «Великая Отечественная война советского народа (в контексте Второй мировой войны)» [12]12
  Великая Отечественная война советского народа (в контексте Второй мировой войны): уч. пособие для 11 класса / А.А. Коваленя, М.А. Краснова, В.И. Лемешонак и др. Минск, 2004.


[Закрыть] (русский язык, 2004). В 2004 г. этот курс был введен во всех средних школах и высших учебных заведениях страны. Анализ текста этого учебника говорит о том, что подходы его авторов были продублированы В. Сидорцовым в 2006 г.

Очевидно, что текст этого пособия является «местом памяти», связанным не столько с белорусской историей, сколько с историей СССР и советским народом. Одновременно он превращается в «место забвения» трагедии белорусского народа во Второй мировой войне.

По-прежнему большую роль играет образ врага. В учебниках последнего поколения он включает в себя гитлеровских оккупантов, белорусских коллаборационистов, а также... западного и северного соседей Беларуси. Литовцы в тексте книги фигурируют как коллаборационисты, а поляки – как враги советской власти.

Авторы школьных учебников и пособий в очередной раз «забыли», что историческая память не является площадкой для идеологических экспериментов. При всей их специфике тексты школьных учебников по истории не должны нарушать принцип научности. Продуктивный союз власти, идеологии и науки возможен тольки пра уважении этого принципа.

Можно утверждать, что современные школьные учебники по истории Беларуси не являются средством консолидации нации. Наоборот, они играют дезинтеграционную роль. Фактически укрепляется раскол общества на белорусское меньшинство и советское большинство, который стал очевидным в период президентства А. Лукашенко. Происходит реанимация советского образа прошлого, который санкционирует политику ресоветизации и идеологически укрепляет правящий режим.

В этой ситуации также можно говорить о «пограничности» Беларуси. Ее историческая память оказалась на определенном раздорожье. Дискурс «Второй мировой войны», связанный с тенденциями развития европейской историографии сосуществует с дискурсом «Великой Отечественной войны» как попыткой вернуться в советское прошлое. Последнее препятствует осознанию белорусской нацией ее принадлежности к европейской цивилизации.

Вторая мировая война в устной истории жителей западного и восточного Пограничья Беларуси

Анализ культуры памяти в Беларуси будет неполным без попытки затронуть память людей, которые пережили последнюю войну. Эта попытка может дать дополнительный материал для верификации того варианта истории Второй мировой войны, которую предлагают современные учебники истории Беларуси.

Особый интерес вызывает память жителей западного и восточного Пограничья Беларуси, где конкуренцию официальной советской (постсоветской) исторической памяти составляет индивидуальная и коллективная память не только белорусов, но также представителей других наций и культур. Каждое Пограничье – это территория сосуществования, столкновения и взаимопроникновения разных образов прошлого. Как раз на Пограничье официальная версия «культурной памяти» (Яан Ассман) встречает наиболее жесткую конкуренцию. При этом в данном тексте под западным Пограничьем понимается территория от Белостока до Новогрудка, от Гродно до Бреста, а под восточным – восточная часть Могилевской и Гомельской области, от Горок и Мозыря до российской границы.

При этом в качестве основного исследовательского метода избрана устная история, которая позволяет «заговорить» тем, кто историками и политиками всегда был лишен права голаса. Как справедливо заметил Марк Ферро, «параллельно с историей победителей, представленных церковью, нацией, партией или государством, может существовать контристория... Она не пользуется такой мощной поддержкой, как первая, и может существовать только в устной форме...». [13]13
  Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. С. 6.


[Закрыть]

Правда, в ситуации, когда историки становятся служащими государства или нации, устная история может стать средством развития альтернативной историографии, т.е. истории человека, для которого ни нация, ни государство, ни церковь не являются предметом религиозного поклонения. Именно )то имел в виду Пьер Нора, утверждая, что дискурс памяти становится дискурсом антиисторическим, ибо создает возможность замены контролируемых властями исторических знаний (официальный варинт «культурной памяти») правдой личного человеческого переживания. Следует добавить, что данные устной истории не дают простых ответов на сложные вопросы. Зато они помогают сформулировать новые гипотезы, углубляют понимание исторического процесса и ставят под сомнение однозначные схемы и модели прошлого.

Объектом изучения сегодня стала память о военных и политических нластях, о повседневной жизни в условиях оккупации, о партизанах и полиции [14]14
  Источником для изучения стали устные воспоминания, записанные во время полевых исследований, которые проводились участниками гродненско-варшавской сессии «Белорусско-польское пограничье» (2002) на территории Сопотскинского поселкового совета Гродненского района. Сессия была организована Центром изучения античной традиции при Варшавском университете (ОВТА) и Лабораторией
  проблем региональной культуры Гродненского государственного университета (ГрГУ). Также использовались воспоминания, записанные во время экспедиций ОВТА 2001-2005 гг. Другим важным источником стали устные воспоминания жителей Поречского сельсовета Гродненского района (2003), а также жителей Гродно (2004) и деревень Нагуевичи, Хорошевичи и Загритьково Деревновского сельсовета
  Слонимского района Гродненской области (2005). Цитаты экспедиций 2002 и 2003 гг. перадаются на литературном белорусском языке. Это же относится к белорусскоязычным воспоминаниям жителей Гродно (2004). В оригинальной транскрипции передаются только фрагменты русскоязычных воспоминаний жителей Гродно (2004) и белорусскоязычных воспоминаний жителей Слонимщины (2005). Имена респондентов сохраняются в архивах экспедиций. Материалы личного архива автора обозначаюцца аббревиатурой АС. Иная аббревиатура указвает на сохранение источника в архиве ОВТА. Последние цифры обозначают год записи воспоминаний.


[Закрыть]. Анализ устных воспоминаний не только позволяет сравнить правду человеческой памяти и постсоветские идеологемы официальной историографии. Он дает шанс понять состояние, в котором оказался традиционный мир белорусской деревни с такими реликтами домодерной эпохи, как монокультурность, единая система социальных норм и ценностей, изоляционизм крестьянского общества с разделением жителей окружающего мира на «своих» и «чужих», регионализм идентичности («тутэйшасць») и т.д. Эти реликты сумели пережить катаклизмы Первой мировой войны, коллективизацию в БССР, социально-политические и культурные перемены в Западной Беларуси в межвоенное время.

Образ власти

Жители белорусско-польского Пограничья в XX в., не меняя места проживания и не имея права выбора, несколько раз изменяли свое гражданство. При этом официальная пропаганда государства-победителя всеми силами стремилась показать приверженность местного населения политическим переменам. В познейших исторических работах эта приверженность трактовалась уже как неоспоримый исторический факт, хотя зачастую историки опирались только на данные пропаганды военных лет.

Ярким примером превращения истории в политическую пропаганду являются работы белорусских советских историков, которые трактовали агрессию СССР против Польши в сентябре 1939 г. как «освободительный поход». Юрий Афонин, например, отмечал, что «население Западной Беларуси встречало советских воинов, как родных братьев, с цветами, "хлебом-солью". Повсюду в городах и деревнях происходили многочисленные митинги, на которых трудящиеся горячо приветствовали своих освободителей» [15]15
  Гісторыя Беларускай ССР: У 5 т. / пад рэд. I. Ігнаценкі. Мінск, 1975. Т. 3 С. 86.


[Закрыть]. Именно этими «штампами» советского прошлого переполнена сегодня учебная литература.

А вот современная белорусская историография отошла от советских идеологем. Например, Евгений Миронович обратил внимание на похожесть церемонии приветствия в разных местностях, что, по его мнению, свидетельствует о существовании специально разработанных сценариев. Триумфальные ворота в честь Красной Армии, как правило, сооружали там, где когда-то существовали ячейки Коммунистической партии Западной Беларуси и население подвергалось полицейским репрессиям [16]16
  Мірановіч Я. Найноўшая гісторыя Беларусі. СПб., 2003. С. 107.


[Закрыть]. По мнению историка Захара Шибеко, в сентябре 1939 г. большинство белорусского населения «проявило безразличие и нерешительность, ожидало дальнейшего развития событий» [17]17
  Шыбека 3. Нарыс гісторыі Беларусі. 1795-2002. Мінск, 2003. С. 301.


[Закрыть].

В июне 1941 г. в Западную Беларусь вступали уже немецкие «освободители». Их пропаганда также стремилась показать радость белорусов по поводу очередного «освобождения». В самом деле, в немецкой пропаганде правды было не больше, чем в сообщениях Советского информбюро, которое на шестой день войны известило, что белорусские колхозники уничтожили большой отряд немецких десантников. Кстати, сводки Совинформбюро и сегодня являются источником для некоторых белорусских авторов. Например, Яков Трещенок однозначно заявил, что «сопротивление врагу на белорусской земле началось буквально с первых дней оккупации... Очень скоро оккупанты почувствовали всю силу народного сопротивления» [18]18
  История Беларуси: в 2 ч. / под ред. Я.И. Трещенка. Ч. 2. Могилев, 2005. С. 231-232.


[Закрыть]. Иной взгляд, по его мнению, могут высказывать только «коллаборационисты и их идейные потомки» [19]19
  Там жа. С. 232.


[Закрыть].

Однако реконструкция средствами устной истории отношений жителей белорусско-польского Пограничья к политическим переменам свидетельствует об ином.

Практически для всех респондентов война началась в сентябре 1939 г.:

– Вайна пачалася з приходу «рускіх» (житель д. Шинковцы, 1916 г.р., АС.2002);

– У 1939 г. над самую восень пайшлі рускія на палякаў (жительница д. Василевичи, 1920 г.р., АС.2002).

В то же время для большинства населения Беларуси «благодаря» советской пропаганде война началась в июне 1941 г. с нападения гитлеровской Германии на СССР...

Следует также отметить, что при характеристике польской, советской и немецкой властей местоимения «своя» или «наша» практически не употреблялись. Сравнение разных властей обычно люди делали сами без просьбы исследователей. Похоже, что этим сравнением они занимались всю жизнь. Доминировало критическое отношение ко всем властям. В иерархии критериев оценки советской и польской властей чаще всего фигурировал материальный достаток и объем физической работы, которую приходилось выполнять. Личная безопасность жизни и здоровья была на втором месте. Культура (включая) и религия находились на последних местах этой иерархии. Правда, в период так называемых «вторых Советов», когда началась насильственная атеизация населения, которая сопровождалась репрессиями против католического духовенства и закрытием костелов, религия (особенно для католиков) вышла на одно из первых мест и конкурировала с коллективизацией.

При этом даже католическое население белорусско-польского Пограничья не скупилось на критические замечания по адресу II Речи Посполитой, которую в негативном плане сравнивали с «первыми Советами»:

– Што мы бачылі пры гэтай Польшчы? Нічога. Пры паляках нават цукру не было дзе купіць. Не было ніякіх заробкаў. Уся праца – у панскім маентку. Плацілі 70 грошай у дзень. I тое не адразу дастанеш (житель д. Радинилки, 1928 г.р., АС.2002);

– За Пілсудскім было яку няволі. Грошы былі танныя, a ўсе вельмі дарагое. А пры Саветах людзі адразу навучыліся жыць – сталі красці, сталі піць (житель д. Василевичи, 1914 г.р., АС.2002);

– Розніцы паміж Саветамі i палякамі не было. Падаткі плацілі i адным i другім... Пры паляках шмат працавалі. Хто багаты, той жыў добра... А бедным было кепска (жительница д. Василевичи, 1918 г.р., АС.2002).

Припоминалось разочарование новой властью, от которой ожидали улучшения жизни:

– A прыйшлі Саветы, пабылі... Маці кажэ: Не тыя Саветы! Не тыя Саветы, што мы чакалі! Бо зара абавянзковэ даставы, у лес ісцірабіць, пляны, дзерава вывазіць (житель д. Валилы, 1930 г.р., P05B.Wal.SZ/AS.NS.WS, 2001).

Изредка люди с одобрением говорили о «первых Советах»:

– Людзі рускіх не баяліся. Яны ў маёнтку пачалі калгас рабіць. Людзі пачалі хадзіць туды на працу. Унасжа нічога не было. A ў маёнтку ўсе было. Пры Саветах добра было. Начальнікі былі добрыя (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002);

– Саветы прыйшлі i далі землю. Яны падзялілі маёнтак, які арэндавалі два жыдкі. Людзям гэта спадабалася (житель д. Василевичи, 1912 г.р., АС.2002).

Также редко звучало уверенное мнение, что лучше всего было в Польше:

– Калі б яшчэ пабыла Польшча, то было б яку Амерыцы. Лепей за ўсё было ў Польшчы. Хлеба заўсёды хапала (жительница д. Асташа, 1902 г.р., АС.2002);

– На немцаў глядзелі як на Саветаў – аднолькавы вораг (житель д. Селивановцы, 1929 г.р., АС.2002);

– Каб Саветы Бога прызнавалі, то не былі б пакараныя [...] Мы нежадалі далучэння да СССР, бо Саветы былі чужымі, а Польшча – усё ж такі свая краіна (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2003). (Кстати, это был один из редких случаев, когда одно из государств (Польша) было названо «своим».)

Люди также сравнивали «первые Советы» со «вторыми» («вторые» пришли в 1944 г.). Сравнение всегда было в пользу «первых». Причем в этом случае главным критерием оценки выступала продолжительность существования власти:

– Першыя бальшавікі былі лепшыя, бо пабылі трохі ды адышлі. A другія як прыйшлі, то чэрці завылі (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003);

– Для нас «першыя Саветы» былі лепшымі, бо прыйшлі i хутка пайшлі адсюль. «Другія» былі горшымі, бо пачалі арганізоўваць калгасы (житель д. Селивановцы, 1929 г.р., АС.2002).

Сравнение Советов с немцами всегда было в пользу первых. В этом случае важнейшим критерием становилась личная безопасность:

– Саветы ўсё раздалі, а немцы зямлю пазабіралі. Пакінулі ўсім пa 15 сотак. Калі не пойдзеш на працу, немцы білі за гэта, маглі да смерці забіць (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002);

– Немцаў баяліся больш, чым Саветаў. Немцы былі страшнейшымі. ...Гаспадарку лягчэй было весці пры немцах, бо не забіралі ўсё так нахабна, як бальшавікі. Але ж было страшней. Адзін стары казаў, што ехаў у Друскеніках i не прывітаўся з немцам. Той запыніў яго i як даў!.. Зуб выбіў. Пepaд немцам заўсёды трэба было запыніцца i вітацца. Пры Советах такога не было (жительница д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003);

– Немцаў баяліся больш. Немцы людзей білі, вывозілі, забіралі. Саветы таксама вывозілі. З гэтай вёскі (Запурье Поречского сельсовета. – А. С.) вывезлі тры сям'і гаёвых (жительница д. Запурье, 1921 г.р., АС.2003).

О репрессиях «первых Советов» также говорили много, но лишь в редких случаях воспоминания носили очень эмоциональный характер:

– С приходом большевиков начались «чистки» местного населения. Люди не могли понять, в чём провинились? Одни говорили, что причина в том, что город (Гродно. – А.С.) защищался. Другие считали, что уничтожат всех, кто ходит в костёл. Напуганные люди стали прятать иконы [...] Людей забирали обычно ночью. Приезжала полуторка, кузов которой был закрыт брезентом [...] Людей загоняли в машины и везли на железнодорожный вокзал. Мы в то время жили недалеко от вокзала и ночью слушали плач и крики. Это страшно вспоминать. Иногда ещё доносился рёв обеспокоенных львов из зоопарка. Такой жестокости не дай Бог кому-нибудь видеть и слышать [...] В городе говорили, что в Пышках (лесопарк в пределах Гродно. – А.С.) расстреливают людей. Расстреливали и в городской тюрьме. Наша соседка, напуганная переменами, сняла иконы, на дверях нарисовала три пятиконечные звезды. Она скоро вышла замуж за советского служащего, надзирателя в тюрьме. Муж приносил с дежурства полотняные мешочки, наполненные крестиками, ружанцами, кольцами и серьгами. Я приходила играться к её дочке, и мы часто доставали эти мешочки и рассматривали то, что там находилось. В то время я ничего не понимала, а теперь знаю, что это были вещи людей, которых осудили на смерть (жительница г. Гродно, 1934 г.р., АС.2004);

– У вёску заехалі сем савецкіх танкаў. Застрэлілі польскага афіцэра. Як пазналі, што афіцэр? У яго рукі былі белыя, без мазалёў. Прыйшлі нелюдзі (житель д. Радзивилки, 1929 г.р., АС.2002).

Многие респонденты довольно спокойно говорили о советских репрессиях 1939-1941 гг. Возникало чувство, что после ужасов немецкой оккупации советские репрессии уже не казались чем-то очень страшным:

– Першыя Саветы раскулачылі Макара, які меў 12 кароў. Але таксама раскулачылі i Вайцахоўскага, які ні храна не меў (жительница д. Радзивилки, 1936 г.р., АС.2002);

– Саветы тут нічога не рабілі. Толькі солтысоў пазабіралі i пасадзілі. Гэта быў 1940 г. 3 нашай вёскі Саветы не вывозілі. У нас немцы вывозілі. Немцы былі горшыя i страшнейшыя за Саветаў. Рускіх мы так не баяліся. Немцы строгія былі. Як хто не пайшоў на працу, то конем гналі па вуліцы. Бабам то не, а мужчынам даставалася. Саветы былі лепшымі (жительница д. Василевичи, 1918 г.р., АС.2002);

– Спачатку, як Саветы прыйшлі, то яшчэ было добра, а потым пачалося раскулачванне ды яшчэ чорт ведае што... (житель д. Чарнуха, 1916 г.р., АС.2003).

Жительница г. Гродно, 1922 г.р., отвечая на вопрос, которая оккупация была более страшной, отметила, что советские репрессии всегда происходили тайно, а немцы убивали так, чтобы все видели и запомнили:

– Калі бальшавікі вывозілі, то людзі паміралі недзе далека. A іншым разам прыходзілі лісты, i мы ведалі, што яны жывуць у цяжкіх умовах, але ж жывуць. А немцы проста забівалі i скідвалі ўсіх у ямы... Адным словам, жыццё палякаў было несалодкім i пад бальшавікамі, i пад немцамі (AC.2004).

Отчужденность человека от государств, которые в период 1939-1945 гг. боролись за владение белорусско-польским Пограничьем, подтверждается также отношением местного населения к воюющим сторонам. Вспоминая военные действия, жители Сопоцкинского поселкового совета, преимущественно католики по конфессиональной принадлежности, почти не употребляли слов «свои», «наши». Только в двух случаях «своими» были названы солдаты и офицеры Войска польского. Житель деревни Шинковцы, 1916 г.р., который оказался свидетелем ареста красноармейцами бригадного генерала Юзефа Олыпин-Вильчинского, рассказывал, что с появлением «русских» «наши» солдаты начали разбегаться (АС.2002). Жительница д. Василевичи, 1920 г.р., вспоминала об отступлении польских войск:

– Нашыя палякі не мелі чым ваяваць [...] Нашыя не стралялі, a толькі адступалі (АС.2002).

Отношения к немецким и советским войскам располагались в диапазоне от страха до обычного ожидания: а что же теперь будет? Никто не вспоминал о «радости населения», которое будто бы «освобождали» в 1939 или в 1941 г. Но и сожаление о разгроме польских войск высказывалось очень редко:

– Рускіх сустракалі i ні добра, i ні дрэнна. Чакалі, што будзе (житель д. Василевичи, 1914 г.р., АС.2002);

– Як сустракалі Саветаў? Ніяк не сустракалі. Была нейкая дзіўная армія. Мы ix называлі «чубарыкамі», бо шапкі мелі дзіўныя. ...Але мы ix разумелі, 6о потым прыйшлі немцы, якіх ніхто не разумеў. ...Людзі не хаваліся, бо не баяліся Саветаў. Адразу знайшліся свае дэпутаты, свае міліцыянеры. Пераважна гэта былі бяднейшыя людзі (житель д. Селивановцы, 1922 г.р., АС.2002);

– Удзень было спакойна, а ўначы прыйшлі Саветы. Мы кінуліся ўцякаць i хавацца. У вёску мы вярнуліся праз два дні (жительница д. Василевичи, 1918 г.р., АС.2002);

– Ніхто Чырвоную Армію не сустракаў. Па вёсках хадзілі чуткі, што недзе ix сустракалі вельмі ўрачыста. Але ў нас нічога падобнага не было. Страха таксама не было. Каменная Русата – гэты была польская, каталіцкая веска. Заехалі салдаты на наш хутар. Мы ix пачаставалі малаком, i яны паехалі далей (жительница г. Гродно, 1924 г.р., АС.2002).

О радости рассказала только жительница Гродно 1934 г.р. По ее словам, многие гродненцы обрадовались известию о начале войны между Германией и СССР, так как надеялись, что больше никогда не будут вывозить людей к «белым медведям». Она же припомнила разговоры о том, что кто-то встречал немцев «хлебом-солью» (АС. 2004).

Воспоминания о послевоенном переселении значительной части католического населения белорусско-польского Пограничья в Польшу также свидетельствуют об отношении к политической власти. Главной причиной многочисленного переселения с территории БССР в Польшу в первые послевоенные годы был страх перед Советами и нежелание принимать советские нормы жизни, в частности идти в колхозы и платить большие налоги:

– Пры другіх Саветах шмат народу паехала ў Польшчу, бо тут зусім задавілі падаткамі (житель д. Радзивилки, 1928 г.р., АС.2002);

– Баяліся бальшавікоў. Прадавалі ўсё. ...Людзі ехалі самі, ніхто не гнаў, бо не жадалі ісці ў калгас (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2002);

– Вёска Гадуны выехала амаль уся. Засталося не болей 15 гаспадароў з 70. Чаму выязджалі? Не хацелі ісці ў калгасы. Людзі прывыклі жыць самастойна, мець сваю гаспадарку (жительница д. Запурье, 1928 г.р., АС.2003).

Большинство респондентов также готовились к выезду, но по семейным обстоятельствам или потому, что власти не разрешили выезд, остались на территории БССР. Очень редко звучали и другие причины:

– Пасля вайны шмат народу выехала ў Польшчу. А я не паехала. Не хацела жыць пры паляках (жительница д. Ковняны, 1921 г.р., АС.2002); Пасля вайны шмат людзей выехала з вёскі ў Польшчу. Я не паехала, бо мела пяцерых дзетак, а мы пачулі, што будуць «садзіць» на нямецкую зямлю [...] Я не шкадую, бо тут мая Радзіма (жительница д. Шинковцы, 1920 г.р., АС.2002);

– Чаму не выехала? Дык палякі горшыя за бальшавікоў! (жительница д. Усеники, 1919 г.р., АС.2003).

Исследование устной истории среди православного населения белорусско-польского Пограничья проводилось на территории Поречского сельского совета Гродненского района (2003) и Деревновского сельского совета Слонимского района (2005). Было записано более 30 воспоминаний.

Очевидно иное, чем у католиков, отношение к приходу «первых Советов». Почти все респонденты говорили о радости населения.

– Як Саветы прыйшлі ў 39 г., то радасць была... Тады Саветаў не распазналі (житель д. Нагуевичи, 1923 г.р., АС.2005);

– Як сустракалі Саветаў? Ой, што вы!.. Усёй дзярэўняй не спалі, чакалі. Ой, радаваліся, што прыдуць. Як рады былі, вам не расказаць! I мужыкі, i бабы. Усе. Па дзярэўне бярозы павысякалі, кідалі веткі i цвяты. Гэта ж свае людзі ішлі. Встрачалі очэнь! Ішлі з музыкай да салдат. Праважалі ix пешша да самага Слоніма. А потым усім сялом ішлі дахаты (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005);

– У 1939 г. да нас прыйшлі, як казалі, «першыя Саветы». Савецкія салдаты нам спадабаліся. Былі прыемныя, вясёлыя. Песні для нас, дзяўчатаў перапісвалі [...] A людзі ўсе былі радыя, што прыйшлі Саветы. Нават мая цёця, якая яшчэ ў тую вайну страціла мужа i жыла даволі цяжка, неяк сказала: «Як будзе, так i будзе, але ўсё ж такі свае людзі!» (жительница д. Поречье, 1924 г.р., АС.2003);

– Супраць Саветаў ніхто не выступаў. Немцаў баяліся, а як прыйшлі Саветы, то думалі, што гэта свае людзі (жительница д. Старая Руда, 1919 г.р., АС. 2003).

Интересно, что местоимение «наши» было также использовано при пересказе позиции белорусов в 1939 г.:

– Калі немец напаў, то польскае войска ўцякло. Немец у грудзі, а бальшавікі ў спіну ўдарылі полъскаму солдату. Беларусы казалі: Нашыя ідуць. Гаварылі, каб здаваліся не немцу, a бальшавікам (житель д. Усеники, 1931 г.р., АС.2003).

Главной причиной этого недовольства был уровень жизни в межвоенной Польше. У православного населения белорусско-польского Пограничья недовольство было более сильным, чем у католиков. Православные также были более всего озабочены материальным уровнем жизни:

– Што людзі чакалі ад Саветаў? Пры Польшчы людзі ў дзераўнях жылі плоха (житель д. Хорошевичи, 1926 г.р., АС.2005);

– Страдалі людзі пры Польшчы. У нас тутака ў двары быў паляк, то ўсе ў яго рабілі (жительница д. Хорошевичи, 1930 г.р., АС.2005);

– Падаткі былі цяжолыя за Польшчай. Вучасткі былі маленькія, пясок... За Польшчай цяжалавата была... Ніякіх зарабаткаў у дзярэўне не было. Усё кармілі свае пяць пальцаў... Цяжало было (жительница д. Нагуевичи, 1928 г.р., АС.2005);

– Рускіх сустракалі нармальна. ... Калі прыйшлі Саветы, бацька неяк пажартаваў: «Каб яны прыйшлі гадоў на дзесяць раней, то я хоць бы адпачыў, а то ўсё праца ды праца» (житель д. Поречье, 1923 г.р., АС.2003);

– З прыходам Чырвонай Арміі нам стала жыць лягчэй. Бацька працаваў у сувязі, меў добрыя заробкі. На стале з 'явіліся цукеркі, мяса (житель г. Гродно, 1931 г.р., АС.2004);

– Гродзенцы па-рознаму аднесліся да прыходу Чырвонай Арміі. Палякі аднесліся вельмі варожа. Яны ўсе былі супраць. Ну, а беларусы? Беларусам не вельмі добра жылося пры паляках. Не было працы. Не ведаючы, што будзе потым, сустракалі больш-менш добра. Мой дзед казаў: «Хто ix ведае? Тут трэба яшчэ паглядзець!» [...] У размовах паміж сабой адныя пракліналі новую ўладу, іншыя прыглядаліся i нічога не казалі. Было так: палякі ўсе былі супраць, а беларусы яшчэ не ведалі, што будзе. Прыезжыя абяцалі «залатыя горы». Асабліва на першых выбарах казалі, штоўсё будзе нашае, заводы адыдуць рабочым, не будзе гэтых капіталістаў (жительница г. Гродно, 1926 г.р., АС.2004).

Слова «свои» и «наши» употреблялись православными респондентами значительно чаще, чем католиками, и только в отношении красноармейцев. Но и среди православных доминировали термины «Советы» (или «Первые Советы») и «русские». С каждым прожитым при советской власти днем она все более воспринималась как чужая.

– Арыштаванняў у вёсцы не было, але было страшнавата, бо мы нават ix гаворкі не разумелі (жительница д. Старая Руда, 1919 г.р., АС.2003);

– У 1939 г. людзі не верылі, што гэта надоўга (жительница г. Гродно, 1926 г.р., АС.2004).

Собеседники также много говорили о репрессиях, вспоминали о жертвах депортаций, ососбенно 10 февраля 1940 г.:

– Асаднікаў вязлі на вузкакалейку ў Новаельню. Павозкі бралі ў дзярэўне. Нашыя людзі адвазілі ix туда. Тады паабмарожвалі насы, вушы... А як там дзеці ехалі, паняцце не мею [...] У тое врэмя ніхто не мог нічога сказаць. Я цяпер удзіўляюся, што гэта за начальнік такі быў, што загадаў ix у такое врэмя вывозіць...А людзі да іх нармальна адносіліся. Да іх хадзілі ў зарабаткі. Ніякага вражаства да ix не было. Яны такія самыя трудзяшчыяся (житель д. Хорошевичи, 1926 г.р., АС.2005);

– У Рудні жылі палякі. Ix у 40-м гаду (сорак градусаў быў мароз) вывозілі вазамі. Гэта быў Цеслік i Шымчык з сем'ямі. Гэта ix павязлі на некія «белыя мядзведзі». А што людзі? Людзі, як бараны. А гэта жудасць. А тыя Саветы самі не ведалі, што яны робяць. Думалі, што можа тут усіх будуць вывозіць (жительница д. Загритьково, 1922 г.р., АС.2005);

– Выступлений против Советов я не помню. А вот, что хорошо помню, так это «чистки». Многих отсюда вывезли. Вывозили в Казахстан бывших военных пенсионеров, учителей, врачей, всех чиновников, часть духовенства. Забрали практически всю местную интеллигенцию. Мужа моей сестры, бывшего военного, арестовали, и он пропал без следа. Тётку с семьёй вывезли в Казахстан (житель г. Гродно, 1931 г.р., АС.2004).