Текст книги "Цыганок"
Автор книги: Александр Шлег
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Смеханчук? А-а, знаю, – чтобы не упасть, Ваня оперся о пол руками. Он, дяденька, дурачок. Ему ваши солдаты мозги отбили. Так он ходит по хатам и милостыню просит. Он совсем старенький. Он за корку хлеба песни поет...
– Я говорю не Смеханчук, а Ме-ханчук. Понял?..
– Елки зеленые, чего же тут не понять?
– Кто он такой? Где теперь находится?
– Не знаю. Ей-богу, первый раз слышу про него...
Боль постепенно отступала, стала тупой и ровной. Жгло внутри. От жажды пересохло во рту.
Рядом лопотал с плосколицым капитан. Затем он что-то приказал солдату. Тот, щелкнув каблуками, протопал мимо Цыганка к дверям. "Сколько прошло времени? – закрыл глаза Ваня. – Когда же это все кончится?"
Переводчик щелкнул выключателем. Стекла окон за решеткой сразу стали синими. От яркого света резало глаза.
Шульц и переводчик закурили. Шустрый ветерок из открытой форточки путал и сплетал вместе два табачных дымка, загонял их под потолок. Иногда в форточку залетали мохнатые снежинки и, кружась, медленно оседали на пол. Переводчик поежился и, попросив у капитана разрешение, закрыл форточку. Уличные шумы сразу исчезли.
Пронзительно зазвонил телефон.
Шульц нехотя взял трубку и вдруг, словно ужаленный, вскочил с кресла. На аскетическом лице его отразилось покорное согласие с тем, что бубнила ему телефонная трубка.
– Яволь, герр оберст! – отчеканил он, вытягиваясь.
Капитан расслабился. Трубку положил осторожно, Словно она была хрустальная.
"Сколько же все это длится? – опустил голову Ваня. – Пить... Как хочется пить!" Не сводя жадного взгляда с графина, стоявшего на письменном столе капитана, Ваня с трудом сглотнул.
Открылась дверь, и солдат втолкнул в кабинет Васю Матвеенко. Увидев окровавленного Цыганка на полу, он вздрогнул и втянул голову в плечи.
Шульц подошел к Матвеенко, погладил его рукой в перчатке по взлохмаченным волосам. Вася задрожал от этой ласки, словно был в лихорадке, губы его скривились. Взяв Матвеенко за локоть, капитан вывел его на середину комнаты. Сложил руки на груди и требовательно глянул на переводчика.
– Яволь, герр гауптман! – вскочил тот со стула. – Василий Матвеенко, ты знаешь этих людей?
– З-знаю, господин переводчик, – Вася затравленно оглянулся. – Этот вот в углу – Андрей Рогуля, по кличке Цапля. А тот на полу – Цыганок. Его фамилия Дорофеев. А деда я не знаю.
Шульц слушал, что ему говорил плосколицый, не сводя с Вани глаз. Трудно было выдержать его пронзительный взгляд. Цыганок отвернулся и сразу увидел стоптанные сапоги Цапли.
– Что теперь скажешь, Цапля – Рогуля? – насмешливо, с ноткой удовлетворения, спросил переводчик, подойдя к Андрею. – Ты знаешь Матвеенко?
Ваня заметил, что сапоги Цапли неспокойно зашевелились. Однако тут же приросли к полу.
– Не знаю я вашего Матвеенко и знать не желаю.
Ваня с облегчением вздохнул. "Дудки! Не на того нарвались, елки зеленые. Это вам не Васька".
– Тебя что, Рогуля, мало били?
– На это пожаловаться не могу, – хрипло ответил Андрей. – Способные вы на это.
– Значит, ты утверждаешь, что не знаешь Матвеенко и Боженьку.
– Я уже ответил. Но ты, вероятно, не понимаешь родного языка, тебе больше по вкусу немецкий.
– Прикуси язык!
– Благодарю за совет. Между прочим, если я правильно понял, ты хочешь, чтобы я развязал язык. Противоречишь сам себе?
– Кхм...
Переводчик крутнулся на месте, заговорил с капитаном. Шульц слушал его, внимательно разглядывая Свои блестящие ногти. Поднял глаза, утомленно махнул рукой:
– Франц! Ганс! Арбайт!
Солдаты бросились на Андрея. Один из них начал выворачивать ему раненую руку.
Жуткий стон разнесся по комнате. Андрей обмяк. Голова его упала на грудь.
Стало тихо. Цыганок со свистом втянул ртом прокуренный воздух. "Теперь снова за меня возьмутся".
– Ваня Дорофеев, ты знаешь Васю Матвеенко?
– Не-а. Я его первый раз вижу. – Цыганок недоуменно пожал плечами. Дяденька, а почему он говорит, что знает меня? Это его так подучили, да?
– Щенок!
Переводчик ударил Ваню в переносицу.
Перед глазами Цыганка бешено запрыгали красные точки. Загудело в ушах.
– Говори, сволочь! А то я тебя так отделаю, что...
Больно стучало в висках, изнутри волнами накатывалась тошнота. Тело покрылось испариной. Ваня медленно открыл глаза.
У стены стоял Боженька. От глаза к седому усу лицо его перечеркивал багровый шрам. Белая борода покраснела от крови. В углу солдаты отливали водой Андрея.
От удара в ухо Ваня сдавленно охнул, ткнулся щекой в мокрый пол.
Пронзительно зазвенело в голове. Звон усиливался с каждой секундой, и от него, казалось, вот-вот расколется голова.
– Признавайся, Цыганок. Я им все рассказал...
"Кто это? Чего он от меня хочет? – облизал спекшиеся губы Ваня. – Очень знакомый голос. Очень..."
– Я им рассказал все-все. Признавайся и ты. Чего ты упрямишься?..
"Почему так болит голова? Как будто кто-то ковыряет в ней шилом..."
– Признавайся, Цыганок, и они нас отпустят домой. Не молчи. Убьют же...
"Пусть себе убивают, Только бы побыстрей. Но кто же это говорит?"
Цыганок открыл глаза, со стоном повернул голову. Возле него стоял Вася Матвеенко. В заплаканных глазах его застыл ужас.
Андрея все еще отливали водой.
– Признавайся, Цыганок.
Собрав все силы, Ваня ударил ногой Ваську в грудь. И тут же увидел блестящие сапоги Шульца.
– Дорофееф! Кто даваль вам аусвайс ходить на железный дорога?
– Не знаю. Не знаю я никаких аусвайсов...
– Кто есть... Э-э... Неуловимый?
– Первый раз слышу...
По голенищу похлопывала резиновая дубинка.
– Я фсе рафно застовляль тибя сказайт! Ты мне будешь показайт квартир... э... подпольщик!
Резиновая дубинка оторвалась от голенища, исчезла где-то вверху. Серый потрескавшийся потолок вдруг качнулся и начал падать на Ваню.
Стало совсем темно.
10
Ваня видит себя в лодке среди рыбаков. Они плывут и поют песню: "Вы не вейтеся, русые кудри, над моею больной головой-ой..." И Ваня чувствует, что голова у него действительно болит. Кажется, в ней гудят колокола. А вокруг стоит страшная жара, и только от серебристой воды тянет едва уловимой прохладой. "Над моею больной головой..." – шепчет Ваня и опускает руку в стремительную воду, чтобы смочить голову. Но вода струится меж пальцев, ускользает и никак не дается в ладонь...
Внезапно река исчезла. Теперь Ваня в дремучем лесу. На небольшой поляне горит пионерский костер. Ваня сидит у самого огня. Все вокруг поют. А он не может – задыхается от удушливой духоты. Широко раскрывает рот, ловит горячий воздух и никак не вымолвит те слова о молодом коногоне, которого друзья несут с разбитой головой. А костер сыплет в небо красные искры. Их несметное множество, они уже заполнили землю, небо, весь мир. Искры... Искры...
– Да утихомирься ты, боженька. Какие искры?
Холодная жесткая рука легла Цыганку на голову. Стало легче. Ваня медленно раскрыл глаза.
Рядом сидел Боженька. Седая свалявшаяся борода запеклась от крови.
– Успокойся, сынок, успокойся...
Цыганок сразу вспоминает, что он лежит на полу в камере номер одиннадцать. Она находится на втором этаже. После очередного допроса его отлили водой и притащили сюда. Обычно его вызывают на допросы в день по три раза. Сегодня больше не потащат – вызывали четыре раза. Это был последний допрос. Так сказал разъяренный капитан.
Ваня пошевелился и застонал от боли. Несколько секунд лежал неподвижно. "Хорошо, что уже не будут бить, – с облегчением подумал он. – А то я, наверное, сошел бы с ума... Какой сегодня день? Ага, двадцать третье декабря. Через неделю наступит сорок третий год. Но капитан сказал, что сегодня последний допрос. Значит, Новый год без меня..."
Заскрежетала дверь. В темноватом провале коридора стоял полицейский.
– Дорофеев! Выходи!
Ваня едва поднялся. Повернулся к старику. В горле словно ком засел, перехватило дыхание.
– Прощайте, дедка. Не увидимся больше...
– Не поминай лихом, сынок. – Боженька повернулся, шагнул к полицейскому. – Слышишь, собачина, может, и мне с ним?
– Тебя, старый пень, вторым заходом! – заржал полицай. – А пока молись. Скоро уже.
Держась за стену, Ваня вышел в коридор, который гудел от человечьих голосов.
К стене прижималось человек двадцать заключенных. Изможденные, окровавленные люди переговаривались, кашляли, стонали. Усатый мужчина обессиленно висел на плечах своих товарищей. За ними стоял и плакал, размазывая кулаком слезы, Вася Матвеенко.
"И ты здесь, гаденыш! Сейчас подойду да как врежу по уху!" – подумал Цыганок.
Но злости не было. Осталась только презрительная жалость к Васе.
Подкашивались ноги. Хотелось как можно скорей подойти к стене и опереться на нее. Кружилась голова, внутри будто горел огонь. Ваня облизал распухшие губы и сделал несколько шагов вперед. И сразу увидел Андрея Рогулю. Кивком головы Цапля указал на место рядом с собой.
Ваня, шатаясь, подошел к Андрею и только теперь увидел Гришу Голуба. На голове у него серела грязная повязка. В знак приветствия Гриша поднял к груди руку и сжал пальцы в кулак. Ване неудержимо захотелось броситься к нему, обнять.
– Чего пнем стоишь? – заорал сзади полицейский. – Марш в шеренгу!
Цыганок стал рядом с Андреем. Цапля нащупал его руку, пожал. Ваня прижался к нему плечом. "Значит, все держались. Наших немного попалось. Хорошо, что Васька мало знал..."
– Шагом марш! – скомандовал полицейский. – Прекратить разговоры! На том свете наговоритесь!
Их привели на первый этаж. За деревянной перегородкой сидели немецкие офицеры. Капитан Шульц, заметив Ваню, показал на него пальцем. Офицеры дружно поднялись, подошли к перилам перегородки, облокотились на них и начали с живым интересом рассматривать Ваню.
– Цы-га-нок!
– Маленький партизан!
– О-о!
"Как на обезьяну вытаращились, – с ненавистью посмотрел на офицеров Цыганок. – У-у, гады!" Он сжал кулаки и отвернулся.
Подбежал, поправлял сползающий узел галстука, переводчик.
– Снять теплую одежду! – рявкнул он. – Шевелись!
Раздевались молча. Фуфайки, полушубки, пальто бросали в угол. Гора одежды росла. Ваня швырнул наверх свое залатанное пальтишко и остался в одном синем, порванном на локтях свитере.
Солдат с костистым лицом и запавшими глазками схватил Ваню за руки, ловко связал их желтым телефонным кабелем и толкнул в шеренгу. Цыганок поднял голову и снова увидел, что на него, не пряча удивления, смотрят офицеры. Он отвернулся и встретился взглядом с золотозубым солдатом, который стоял о автоматом у дверей.
– Выходи во двор!
Все вздрогнули и двинулись к выходу. Проходя мимо золотозубого немца, Ваня с удивлением заметил, что тот ободряюще подмигивает ему. "Ему весело! со злостью подумал Цыганок. – Людей на расстрел ведут, а он радуется. У-у, зверюга!"
Возле крыльца стояла крытая машина. В две шеренги застыли гитлеровцы. Заключенных подталкивали а спины прикладами. Как только погрузились, у заднего борта сели охранники с автоматами.
Натужно ревел мотор, скрежетали тормоза на поворотах. Из-за спин охранников Цыганку были видны серые с заостренными штакетинами заборы, дома с заснеженными крышами, над которыми косматились шапки сизого дыма. Вспыхнула красным огнем и погасла рябина, на верхушке которой гнулись от тяжести гроздья ягод. Остался позади и спрятался среди заиндевевших деревьев последний дом – город окончился. Началось неуютное голое поле, по которому шастал пронизывающий ветер. Его ледяное дыхание проникало в кузов, пробирая до костей.
Вдруг заколотился, забился в судорогах Васька Матвеенко.
– Не хочу! – дико закричал он. – Не хочу-у-у...
Мелькали белые от махровой изморози деревья, стремительно убегала от заднего борта накатанная, блестящая, как слюда, дорога.
Ваня подумал, что вот и кончилось все. Уже не будут тащить его по коридору, не будут бить дубинкой по голове. Сейчас их привезут и расстреляют. Дадут очередь из автоматов, он упадет вместе со всеми и больше не поднимется. Смерть уже где-то ожидает его в белом поле. В книжках смерть всегда рисуют с косой. После войны, наверно, смерть будут рисовать в виде вон того оскалившегося гитлеровца, который угрожающе навел свой автомат на кудрявого парня, затянувшего во весь голос: "Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступает!"
Цыганок встрепенулся от крика разъяренного фашиста и только сейчас услышал, что поют все. И Гришка Голуб, и Андрей Рогуля. Ваня также намерился было подтянуть, но в этот момент пронзительно взвизгнули тормоза. Машина резко остановилась. Над задним бортом появилось плоское лицо переводчика.
– Вылазь!
Охрана выстроилась в шеренгу. Ваня вслед за Андреем спустился по железной лесенке, осмотрелся.
За изгородью из колючей проволоки расстилалось белое поле. Кое-где на нем темнели одинокие груши-дички.
Слева тянулась полоса леса. Там, под искалеченной снарядом сосной, они когда-то учились стрелять из винтовок. Гена Гуринок, Митя Тарас, Гриша Голуб и... Васька Матвеенко. Мити и Гены уже нет, а Васька...
– Построиться в шеренгу!
Цыганок стал рядом с Андреем и Гришей. За их спинами желтела огромная яма.
Подъехала черная легковушка. Из нее выскочил капитан Шульц, открыл дверцу, вытянулся. Из машины по-старчески неуклюже вылез круглолицый человек в очках. Это был полковник фон Киккель. Если бы не военная форма, Ваня принял бы его за своего учителя Дмитрия Антоновича, который преподавал у них в школе географию. У полковника было такое же добродушно-недоуменное выражение на лице, те же медленные округлые движения. "Вот так фокус! Как же могут быть похожи люди! Вылитый географ!"
– Герр оберст! – подскочил к полковнику офицер конвоя. – Все готово!
Начальник фельджандармерии полковник фон Киккель кивнул головой, заложил руки за спину и, сгорбившись, пошел вдоль шеренги окоченевших окровавленных людей. Внимательно, с каким-то непонятным сочувствием заглядывал каждому в глаза, иногда тяжело вздыхал. Ване показалось, что он чувствует себя очень неловко из-за того, что они, заключенные, стоят перед ним голые на морозе, а он, полковник, прохаживается перед ними в теплой, на меху, шинели. Что ему очень жаль их всех, искалеченных и изнуренных"
Полковник обошел шеренгу, повернулся.
– Возможно, кто хочет что-нибудь сказать? – тихо спросил он на чисто русском языке. – Я хорошо знаю, что никто из вас не желает умирать. Но придется. Единственное, что может спасти от смерти, – это искреннее признание.
– Один уже признался, – Андрей вытолкнул из шеренги Васю Матвеенко. Грубо работаете, полковник.
Фон Киккель посмотрел на Рогулю, укоризненно покачал головой.
– Очень жаль, очень жаль... Ну что же, я давал вам возможность загладить свою вину – вы не захотели. Теперь мы должны выполнить свой долг. – Полковник повернулся к Шульцу. – Приступайте, капитан, это по вашей части.
Киккель медленно повернулся и, горбясь, побрел к своей машине. Шульц посмотрел ему в спину и поднял вверх перчатку.
– Ахтунг!
Андрей Рогуля выпрямился.
– Прощайте, мушкетеры!
Солдаты взяли автоматы наизготовку, Андрей толкнул локтем Ваню.
– Обняться нельзя, так давай поцелуемся. А то будет поздно...
Он наклонился и трижды поцеловал Цыганка. Шульц не сводил с них глаз.
Налетел ветер, швырнул в лицо снегом.
Шульц резко опустил руку:
– Фойер!
Беспорядочно ударили автоматы.
– Фойер!
Одна за одной гремели очереди. Вокруг падали люди. А Ваня стоял. И пули почему-то не трогали его.
Рядом ничком лежал, подвернув под себя руку, Андрей Рогуля. Светлыми глазами неподвижно смотрел в небо Гриша Голуб. Ветер устало шевелил пряди его золотистых волос.
Только Вася Матвеенко был в стороне от всех. Он лежал на припорошенном снегом песке, свесив голову в свежую яму...
Низко плыли над землей свинцовые тучи.
Пахло порохом.
11
Ветер крепчал. Колючими пригоршнями бросал снег в лицо.
Ваня стоял в одном свитере, но холода не чувствовал. Солдаты таскали и сбрасывали в яму трупы.
Легковая машина едва заметно вздрагивала. Тихо урчал мотор. Из выхлопной трубы вылетал голубой дымок. Ветер злобно набрасывался на него, загонял под чрево машины.
Полковник фон Киккель поправил очки, старчески закашлялся.
– Ты остался жив, потому что мне стало жаль тебя, – не глядя на Ваню, сказал он тихим утомленным голосом. – Очень жаль. Ты мог бы здесь лежать мертвым, как они. Но я подарил тебе жизнь. Ты еще совсем мальчишка, тебе всего пятнадцать лет. А это так мало!.. – фон Киккель вздохнул. – У тебя есть мамка, а она где-то от горя рвет на себе волосы. Она растила сына, чтобы он жил, а не лежал мертвый в этой холодной яме. Она недосыпала по ночам, мечтала, что ее сын будет умным человеком. Сынов ей растить тяжело. Вот она и не уберегла тебя от беды. Как же она будет рада, когда увидит тебя живого и невредимого! Ты хочешь к матери?
Ваню насквозь пронизывало ветром. Связанные за спиной руки уже не чувствовали холода. "Почему я живой? Все давно мертвые, а я стою... Живой... И этот немец, который так похож на нашего географа, все говорит и говорит о маме... Он не знает, что она умерла еще перед войной... Кроме бабушки обо мне некому плакать..."
– Отвечайт, больфан! – толкнул Ваню кулаком в бок Шульц.
Фон Киккель презрительно взглянул на капитана, властным движением руки приказал, чтобы он не лез, куда его не просят.
– Почему ты молчишь? Ты не хочешь говорить? Я тебя понимаю. Смотреть в глаза смерти, и вдруг, – жизнь, – снова проникновенно заговорил полковник. Я даже знаю – ты до конца хочешь быть верным своему... как это... пионерскому долгу. Глупости, малыш! Сейчас Цыганок никому не нужен. Кроме матери. Что же касается твоих друзей, то им наплевать на твою жизнь. Я, малыш, подарил тебе жизнь, чтобы ты это понял и сделал необходимые выводы...
"Так это он приказал, чтобы по мне не стреляли? – дошло до Цыганка. Зачем? Для чего я ему нужен?"
– Посмотри, вон лежат мертвые, а ты живой. Понимаешь? Живой, продолжал Киккель. – Ты еще не знаешь, какой может быть твоя жизнь. Мы можем послать тебя в специальную школу, и ты станешь большим человеком. Таких, как ты, не очень много. Это тебе говорю я, а я в своей жизни много повидал...
"Киккель? – встрепенулся Ваня. – Так это он подписывал приказы, которые расклеивались по городу?! Володьку Виноградова повесил, его родителей... А только что всех, кто лежит в яме... по его приказу... Повернулся спиной, и все... А с виду на нашего географа похож..."
– Все это я тебе говорю для того, чтобы ты по-глупому не отказывался от моего предложения и как можно быстрей исправил свою ошибку...
"Вон он куда гнет! – закусил губу Ваня. – Значит, снова будут мучить. Если станут бить резиной по голове, я сойду с ума. Пусть бы лучше я лежал мертвый..."
– Я от тебя требую совсем мало. Назови мне адрес или приметы Неуловимого, и ты будешь Новый год встречать дома. Вместе с мамкой. Ты должен, малыш, помочь мне найти Неуловимого и Смелого. Пойми, они твои враги. За ними стоит твоя смерть, за мной – твоя жизнь, твое будущее...
"Через неделю Новый год... Бабушка всегда пекла коржики... Зачем коржики? У меня же выбиты все зубы..."
– Я убежден, что ты знаешь, где... Поэтому...
– Не знаю я никаких Неуловимых.
– Жаль, очень жаль. – Полковник фон Киккель вздохнул. – Ты, малыш, должен крепко подумать. У тебя хватит на это времени.
Полковник повернулся и шагнул к раскрытой шофером дверце Машины. Капитан Шульц намерился было сесть также, но легковушка, фыркнув дымом, рванулась с места. Шульц покраснел от оскорбления, подскочил к Ване и злобно толкнул его в спину.
– Шнэль! Поехаль думать!..
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Ваня проснулся от ласкового прикосновения чьих-то рук. Открыл глаза. Грязный, изрезанный трещинами потолок с лампочкой в проволочной сетке. Исцарапанная, испещренная надписями стена. И вдруг все это закрывает женское лицо. Глубокие морщины избороздили землисто-серое лицо.
– Очнулся, сынок?
Голос был тихий и ласковый.
– Где я? – с трудом произнес Ваня, чувствуя саднящую боль во всем теле.
– И не спрашивай, родной. Это же час назад приволокли тебя и бросили сюда, – женщина горестно вздохнула. – Охо-хо! Изверги проклятые! Ничего святого для них нет. Это же так изувечить хлопца! И как только ты, мой горемычный, выдержал? За что они тебя так, сынок?
– Не знаю, тетенька.
– Ну, не хочешь говорить, не надо. Ты лежи, колосок, лежи. Не шевелись, а то оно тогда еще больше болит. Охо-хо! На пешего орла и сорока с колом. Глаза женщины увлажнились от жалости. – На тебе же живого места нет, голубок. Тебя как зовут?
– Цыга... – Ваня прикусил язык. – Ваня. Ваней меня зовут.
– Ваня? Как раз как моего младшенького. Где он теперь, соколик? Бог знает, живой ли?..
Цыганок со стоном приподнялся на локте.
В камере, кроме него, было трое. Рядом с ним, пригорюнившись, сидела и смотрела невидящими глазами прямо перед собой седая женщина. Посреди камеры стояла красивая смуглолицая девушка и заплетала толстую косу. Она с участием глянула на Ваню лучистыми синими глазами, ободряюще улыбнулась. Цыганок скользнул взглядом дальше и увидел в углу неподвижно сидевшую на полу женщину. Взлохмаченные русые волосы ее спадали на лицо. Из-под них лихорадочно блестели черные глаза. На шее синел широкий рубец. Зеленая кофта висела лохмотьями. От темно-синей юбки осталось одно название.
Женщина не сводила с Вани страшных глаз и невнятно бормотала. Казалось, внутри ее что-то клокотало.
– Кто это? – еле слышно спросил Цыганок у седой женщины.
– Человек, голубок мой. Была учительницей, вас, деток, учила. А теперь вот... – женщина покивала головой. – Ее так били, так били... Ох, горечко, горе! И за что только такие муки человеку.
– Учительницей?
Не сводя с женщины взгляда, он сел, прислонился спиной к холодной стене.
Женщина в углу зашевелилась, встряхнула головой. Цыганок увидел серое, с запавшими щеками лицо.
Они встретились взглядами.
– Анна Адамовна! – радостно вскрикнул Ваня.
Учительница встрепенулась от его голоса, задрожала. В глазах ее застыл ужас. Втискиваясь в самый угол, лихорадочно замахала руками.
– Не надо! Не трогайте меня! Не подходите!
– Анна Адамовна, да это же я, Ваня Дорофеев!
– Не подходите ко мне! – закричала учительница. – Не подходите!
– Тетенька, это же Анна Адамовна, – повернулся он к женщине с седыми волосами. – Наша учительница по литературе. Кроме шуток. Как же это, а? Почему она не узнает меня?
– Не узнает она тебя, колосок мой, – заплакала старуха. – Ой, не узнает!.. Над ней так издевались, что она умом тронулась...
Анна Адамовна неожиданно успокоилась. Легла на пол лицом к стене и замерла. "Как же так? Как она здесь очутилась? Анна Адамовна – и вдруг... такое вот..."
Девушка отбросила заплетенную косу за плечо и подошла к Цыганку. Только сейчас он заметил, что ухо ее распухло, на нем запеклась кровь.
– Знаешь, мне сначала смотреть на нее было очень страшно. А теперь привыкла. И ты привыкнешь. – Она вздохнула. – Давай знакомиться. Меня зовут Таней. А ее, – она указала на седую женщину, – Дарьей Тимофеевной.
– А ты кто? – недоверчиво покосился на нее Цыганок. – Как сюда попала?
– До войны, Ванечка, я была студенткой. Как это давно было!.. – закусив пухлую губу, Таня задумчиво посмотрела в потолок. – А теперь сижу вместе с тобой в камере смертников. Вот и все. О другом не расспрашивай. Не надо.
Анна Адамовна в углу вдруг забормотала, вскочила с места. Жуткими глазами впилась в Ваню.
– Не трогайте меня! Не трогайте меня, а то я гранату взорву! Не подходите ко мне! Люди, бейте их!.. – И неожиданно совсем другим голосом, ровным, полным грусти, продолжала: – Нет, не, надо никого бить. Каждый человек рождается для счастья, каждому оно нужно, как воздух... О счастье человек мечтает даже во сне... "На холмах Грузии лежит ночная мгла. Бежит Арагва предо мною. Мне грустно и легко..."
Несколько минут Анна Адамовна стояла неподвижно, не сводя глаз с оплетенного колючей проволокой, оконца.
Потом опустила голову и тихонько села на пол.
– Неужели она так и не узнает меня?
– Она, Ванюша, никого не узнает...
– За что ее? Что она сделала?
– Трудно сказать, – уклончиво сказала Таня.
"Осторожная, – с уважением подумал о ней Цыганок. – Лишнего не скажет".
Ваня лег на живот и, подперев руками голову, стал смотреть на оконце. От него на пол падал косой луч, 8 котором суетились золотые пылинки. Где-то на улице прошла машина. Звуки ее постепенно отдалились, и тогда вновь стало слышно, как в коридоре, позванивая ключами, ходит охранник.
Снова зашевелилась, невнятно забормотала в своем углу Анна Адамовна. Цыганок повернул к ней голову, прислушался.
– "Закат в крови! Из сердца кровь струится! Плачь, сердце, плачь..."
Ваня опустил голову на руки.
2
Цыганок лежал на боку, разбирал надписи на стене и пытался представить себе людей, которые их писали. "Ночью забрали Ивана и Герасима. Очередь за мной". "Скорее бы конец. Люда". "Мне отрезали язык и выкололи правый глаз. Завтра расстреляют..."
"Сколько же людей здесь сидело! От них остались только надписи... Говорят, что забирают обычно ночью. Может, этой ночью выведут и меня? А что? Запросто... – Ваня вздохнул. – Откуда Шульц пронюхал о разведчиках? Все время выспрашивают про Неуловимого. О Неуловимом в нашей группе знали только я, Андрей и Федя Механчук. Цапля погиб. Неужели Федя? Нет" его раненого отправили за линию фронта. Кто же провокатор?"
В камере сгущались сумерки. Оконце под потолком окрашивалось синевой, Надписи на стене расплывались перед глазами.
– Таня, – тихо сказал Цыганок, – а ты тут написала что-нибудь?
– Где, Ваня? – Девушка подняла голову. – На этой каменной тетради? Еще нет. Успею.
– А если нет? Скажи, ты боишься смерти?
– Понимаешь, Ваня, смерти боятся все. К этому привыкнуть нельзя. Самое ужасное, что ты сегодня живешь и знаешь: завтра тебя ожидает смерть...
– Охо-хо! Правду говоришь, доченька. Жить каждому хочется, – вступила в разговор молчавшая до этого Дарья Тимофеевна. – Однако послушайте, чего скажу я вам, мои детки. Иногда бывает и так... Вот хоть бы зернышко той же пшеницы возьмите. Его бросают в землю, чтобы проросло. Ежели вдуматься, то зернышко ведь само погибает, но дает жизнь целому колоску... Вот оно как...
– Да вы, тетечка Даша, настоящий философ! – с уважением сказала Таня. Платон...
– Платон? Это ты про моего соседа? – не поняла Дарья Тимофеевна. – Нету Платона. Выкололи ему, ироды, глаза и повесили на собственных воротах...
Таня опустила голову.
В камере стемнело. Ярко светился только круглый глазок в железных дверях. Столбик света от этого глазка падал на волосы Анны Адамовны, которая неспокойно шевелилась на полу.
Ярко вспыхнула лампочка под потолком. Затем свет ослабел, стал тусклым и ровным.
– Ваня, ты любишь стихи? – тихо спросила Таня.
– Да я их уже почти позабыл.
– Хочешь, я тебе что-нибудь почитаю.
– Конечно, хочу.
– Тогда слушай... Тихонов написал.
Тихо и проникновенно зазвучал голос Тани:
Случайно к нам заходят корабли,
И рельсы груз проносят по привычке.
Пересчитай людей моей земли
И сколько мертвых встанет в перекличке...
Ваня поднял голову и увидел, что Таня задумчиво смотрит на темное оконце под потолком. Вздрагивали ямочки на ее смуглых щеках, вверх-вниз летали черные брови.
Но всем торжественно пренебрежем,
Нож сломанный в работе не годится,
Но этим черным сломанным ножом
Разрезаны бессмертные страницы...
Анна Адамовна вдруг вскочила и начала неистово колотить себя кулаками в грудь.
– Ай, не надо! Не надо нож!.. Не подходите ко мне! Я взорву всех гранатой!.. Нет, не буду. Вы у меня дети хорошие, послушные. Но кто сегодня не выучил урок? Опять Дорофеев?.. Так вот, Ваня. Пока не придет твой отец, я тебя на урок не пущу!..
Услышав свою фамилию, Цыганок похолодел. "Вот так фокус! Сколько времени прошло с тех пор. Ведь я тогда и вправду три дня подряд не делал домашнего задания. А все потому, что она выгнала меня из класса. А надо было Ваську Матвеенко. Это же он тогда связал косы Оле и Шуре".
– Дети, что произошло? Вы сегодня все такие счастливые...
Дарья Тимофеевна грустно покачала головой.
– Охо-хо! Она, бедная, про счастье говорит. А тут так получилось, что счастье с несчастьем перемешалось... Ох, беда-горюшко! Война людей ест и кровью запивает...
3
Уже третий день Ваню не вызывают на допросы. Он лежит на спине и бездумно смотрит в потолок. Изучил на нем каждую царапину, каждую трещинку. Если долго смотреть на эти царапинки и трещинки, то они превращаются в человеческие фигуры, лица, глаза. Из них может получиться и дремучий лес, и чудосказочный дворец. Все зависит от того, что ты сам пожелаешь.
Сейчас Ваня до боли хотел увидеть бабушкину хату. Но послушные до этого царапинки и трещинки почему-то упрямо не желали создавать желаемый рисунок. Вместо хаты они складывались в жуткие, леденящие кровь сцены расстрела, в яростно оскаленные пасти овчарок... Цыганок вздохнул и повернулся к Тане.
– Спой что-нибудь, а?
– Хочешь новую? – зарделась Таня. – Я сама сложила.
– Неужели сама умеешь? А я так, – Ваня махнул рукой, – ни к чему не способный.
Таня смущенно усмехнулась, обхватила руками колени, тихо и грустно начала:
Дуб с сосной сиротками росли-и...
Много горя видели,
Немцев ненавидели-и...
Дарья Тимофеевна скорбно закивала головой, смахнула слезу.
Утихла песня. Стали слышны тяжелые шаги охранников в коридоре. Кто-то закричал душераздирающим голосом. Грохнула дверь. "Повели кого-то, – весь сжался Ваня. – В это время всегда забирают. Может, сегодня и меня?.. "
Больно сжалось сердце, будто током, пронзила дрожь. На лбу выступил липкий пот.
Тяжелые шаги, звяканье ключей, приглушенный разговор. Щелкнул ключ в замке. "За мной!" Лязгнул засов, заскрипела дверь. "Нет, это открыли соседнюю камеру". Кто-то выругался. Шарканье ног, гулкий топот кованых сапог. Звуки в коридоре постепенно глохнут. Наваливается тишина, полная мучительного ожидания. "Кто же следующий?"
Чувства у Цыганка обострены до предела. Он угадывает даже то, чего не видит. Слух ловит самый незначительный шум в коридоре, слова охранников при смене, приглушенный крик с первого этажа, где идут допросы.
Снова нарастает топот ног. Звенят ключи. Все ближе, все страшнее. Оглушительно, словно пистолетный выстрел, лязгает засов. Со скрежетом поворачивается ключ в камере напротив. Скрипит дверь. Звучит отрывистая команда. Кованые шаги отдаляются, глохнут. Тишина.
Ваня вытирает пот на лбу, закрывает глаза и слушает учащенные удары своего сердца. "Неужели пронесло?" Цыганок открыл глаза и с удивлением поймал себя на мысли, что дрожит за свою шкуру, в то время как других уже везут по темным улицам за город, туда, к ненасытной яме. Он виновато вздохнул и начал с досадой укорять себя за страх, который несколько минут назад пронизал все его существо. "Что сказал бы Андрей, если бы увидел меня таким? Разве я теперь лучше Васьки Матвеенко? Дрожу, как кисель на тарелке. Так недолго и на допросах раскиснуть... Интересно, почему уже три дня не вызывают? Спросить у тетки Даши? Она давно тут".
