Текст книги "Цыганок"

Автор книги: Александр Шлег

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Не видела? Брешешь, карга! Твой змееныш удрал! Он был здесь. Обыскать!

Солдаты и полицейские посбрасывали с кровати подушки, постаскивали одеяла. Полетела на пол из шкафа одежда. Зазвенело разбитое зеркало.

Старуха стояла среди этого содома и плакала.

– Где Цыганок?

– Не было его здесь, паночки. Не видела я его...

– Ах ты, жаба старая!

Полицейский пнул ее в грудь. Взмахнув руками, старая женщина упала на пол.

Фельдфебель гаркнул что-то солдатам. Те выбежали на улицу и вернулись с канистрой бензина. Старуха заголосила.

Фельдфебель что-то приказал русоволосому солдату, а сам с остальными выскочил из хаты.

Старуха все поняла. Она умолкла и широко открытыми глазами смотрела на канистру. Солдат подошел к ней и показал пальцем на дверь. Бабушка, держась за стену, сделала шаг к выходу. И сразу же за ее спиной вспыхнуло, загудело пламя. Солдат подхватил старуху под мышки, вытащил во двор.

– Ганс, ком!

Светловолосый солдат выпустил из рук бабушку, подскочил к фельдфебелю, вытянулся.

Фельдфебель наотмашь ударил его по лицу. Солдат пошатнулся, но устоял на ногах. Фельдфебель ударил снова. Солдат отлетел к забору.

Фельдфебель поморщился, подул на руку и направился к калитке. Солдат вытер ладонью окровавленный рот и подмигнул бабушке. В свете пламени блеснул золотой зуб.

Огонь через окна вырвался на улицу. В небо взметнулись искры.

Пламя озаряло согбенную фигуру бабушки. Она не плакала. Не было слез.

Вокруг плавился снег.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Морозным утром Цыганок стоял на станции Шумилино. Мимо тяжело прогромыхал эшелон. Платформы, пушки, танковые горбы – все было покрыто изморозью.

На сортировочной дудукал рожок – формировали товарняк. Несколько минут назад Ваня узнал у поджарого угрюмого смазчика, что эшелон пойдет через Оболень. "Как раз то, что мне надо, – подумал Цыганок. – Прицеплюсь на ходу – и будьте здоровы".

Ване не повезло. Добравшись до Шумилина, он, даже не заходя во двор дяди Василя, понял, что здесь ему делать нечего: окна хаты были заколочены горбылями, на искристом снегу от калитки к крыльцу не было ни одного следа.

На два дня Ване дал приют сосед дяди Василя дед Мартын, который жил с невесткой и тремя внуками напротив дядиного двора. Он-то и рассказал Цыганку о том, что произошло. Две недели назад на рассвете немцы арестовали дядьку Василя. С той поры о нем не было ни слуху ни духу, будто в воду канул.

Оставаться дольше у деда. Мартына было нельзя. Ваня заметил, что невестка старика, которая в первый день с искренним участием отнеслась к нему – обмыла, перевязала искалеченные пальцы, накормила картофельным супом, – уже назавтра изменилась. Отрезав от зачерствевшей краюхи пять тоненьких ломтиков хлеба, она как бы задумалась. И только потом, со вздохом, отрезала шестой. То же самое было, когда она делила на всех маленький чугунок отварной картошки...

Ваня поднял воротник, спрятался за контейнер и стал ждать. Этой ночью у него созрело решение отправиться в Оболень. На такую мысль, сам того не сознавая, его натолкнул дед Мартын. Вечером, подшивая при свете смолистой лучины стоптанный валенок, он с восхищением рассказывал о каких-то хлопцах, от которых "германец крутится, как жаба на горячих углях". Ваня понял, что в Оболени действует подполье. "Попробую связаться с ребятами, – решил он. Если ничего не получится – буду искать партизан". И вот на рассвете Цыганок осторожно выбрался из хаты деда Мартына и подался на станцию.

Старенький паровоз, тяжело отдуваясь паром, таскал платформы и теплушки.

Не заметив вблизи ничего подозрительного, Ваня подошел ближе к товарняку.

Эшелон дернулся, залязгал буферами и затих. "Сейчас отправится, подумал Цыганок. – Жаль, что с дедом не попрощался. Надо было хоть записку ему оставить".

– Ты что тут шляешься? А ну-ка пройдем со мной, пацан!

Чья-то рука крепко взяла Ваню выше локтя. Цыганок повернулся. Рядом стоял полицейский...

В комнате было накурено. Трое полицаев сидели за столом. Один из них, горбоносый, вытер ладонью жирные губы, кашлянул в кулак и сурово посмотрел на Ваниного конвоира.

– Кого привел?

– Разве не видишь, – обиженно отозвался полицейский. – Залил буркалы с утра и...

– Ну-ну! Не твое собачье дело! Я для тебя кто? Начальник. А ты для меня? Тьфу – разотру! Ясно?

Он грязно выругался, подошел к перегородке.

– Ты кто?

– Я? Я... Иван Мануйкин, – вскочил перед ним Ваня. – Ваня Мануйкин. Я, господин начальник, сирота круглый. У меня мать померла, батя убитый... Я хлебца хочу, дяденька...

– Цыц, щенок! Сиди тут и не рыпайся!

Горбоносый застегнул новый кожух, натянул на голову косматую овчинную шапку и направился к двери. На пороге обернулся и приказал:

– Федос! Позвони в фельджандармерию. Не выпускать, пока из города не приедут опознавать.

Цыганок побелел. "Как он сказал? Опознавать? Тогда крышка. Приедет фельдфебель или Шульц. Кто-кто, а они опознают! – с отчаянием подумал Ваня. – Что же делать? Сам им в лапы... У-у, балда! Надо было сидеть у деда я носа на улицу не показывать. Не выгоняли же меня..."

2

Цыганок сидел за деревянной перегородкой и смотрел в окно. Ему были хорошо видны безлюдная улица и колодец с журавлем. Иногда к колодцу подходили женщины с ведрами, набирали воду.

За заснеженные крыши домов уходило солнце. По улице от заборов и хат потянулись синеватые тени.

У Вани со вчерашнего дня маковой росинки не было во рту. Он проглотил слюну и облизал пересохшие губы. "Может, и не приедут сегодня из города. Внезапный проблеск надежды окрылил его. – Тогда попробую драпануть. А что? Запросто. Перепрыгну перегородку – и в дверь. Надо только подождать, пока потемнеет. Днем догонят, а в темноте – ищи ветра в поле..."

Цыганок посмотрел на полицейских. Тот, что привел его, сидел возле буржуйки, дымил махоркой и уныло смотрел на огонь. Розовощекий детина и одноглазый сидели за столом и лениво шлепали засаленными картами. Детина ругал какую-то старую Акулину, которая спрятала от него самогонку.

Потрескивали дрова в буржуйке, ровно гудело пламя.

Внезапно игроки за столом перешли на шепот. До Цыганка долетело одно слово – "Сталинград". Лица полицейских вытянулись. "Ишь, как хвосты поджали! Боятся, гады! Подождите, боком вам все вылезет!"

Цыганок глянул в окно. От колодца шла с коромыслом женщина. От солнца вода в ведрах сверкала малиновыми зеркальцами. Ване захотелось пить.

– Дяденьки, дайте воды! – тихо попросил он.

– Смолы напейся! – кинул через плечо одноглазый.

– Зачем ты так, – поднялся со скамьи тот, что привел Ваню, и подал кружку с водой. – Как-никак, а и он человек... Пей, сирота.

– Спасибо вам, дяденька!

– Что же это ты, сирота? – посочувствовал полицейский. – Совсем лица на тебе нет.

– Заболел я, – пожаловался Ваня.

По улице шла машина. Вот она мелькнула за окном. Мотор взревел и умолк. Затопали ноги на крыльце.

Вместе с клубами пара в помещение ввалились офицер и солдат. Полицейские вскочили со своих мест, Офицер осмотрелся вокруг, брезгливо поморщился.

– Где есть киндер? Бистро, бистро.

– Вот он, господин офицер! – подскочил к перегородке одноглазый. – С утра сидит. У нас надежно, у нас не удерет.

Офицер подошел к Ване, окинул его равнодушным взглядом. Повернулся к солдату, гревшему руки над буржуйкой, махнул кожаной перчаткой.

– Ганс!

Солдат шагнул к перегородке, взялся за барьер. Не поднимая головы, Ваня чувствовал на себе его острый взгляд. Вот немец переступил с ноги на ногу, тихо кашлянул. На полу рядом с солдатскими сапогами появились хромовые.

– Цыганок!

– Это вы у меня спрашиваете?

– Ты Цыганок? Фаня Дорофееф?

– Да что вы, господин офицер! Я Мануйкин. Иван Мануйкин. У меня мамка померла... – Ваня всхлипнул, опустил голову. – Я совсем заболел... Отпустите меня отсюда, господин офицер...

– Ти-хо! – поднял руку гитлеровец и взглянул на солдата. – Ганс!

Солдат холодными пальцами взял Цыганка за подбородок. Они встретились взглядами.

У Вани перехватило дыхание, острой болью резануло в животе. Казалось, кто-то пырнул его ножом.

По лицу солдата скользнула легкая, едва заметная усмешка. Блеснул золотой зуб.

Солдат смотрел Цыганку в глаза. "Узнал, гад! Ухмыляется... Но почему он молчит?"

– Ну? – офицер ударил перчаткой по плечу солдата. – Он?

– Найн.

Офицер повернулся к Ване, вдруг схватил его за левую руку.

– Показывайт!

Цыганок застонал от боли, затопал по полу ногами. Гитлеровец сорвал с его руки рукавицу.

– О-о! Кто калечил твой рука?

– Кто, кто, – заплакал Ваня. – Ваши солдаты, вот кто. Я хотел кушать и стащил банку консервов. Они поймали меня, зажали руку дверью...

– Правильно делайт, – усмехнулся офицер. – Надо за кража рубить вся рука.

Офицер что-то сердито сказал солдату, крутнулся на месте и направился к выходу. У двери остановился, начал натягивать перчатку.

– Полицейский, мы поехаль далеко дерефня. Малшик не выпускайт. Зафтра мы забирайт его. Фы отвечайт свой голофа.

Солдат с золотым зубом шагнул вслед за офицером через порог.

Глухо заворчал мотор. Машина уехала.

Одноглазый сплюнул, повернулся к Цыганку.

– У-у, щенок! Еще не хватало головой за тебя отвечать! И на кой черт ты притащил его сюда, Кондрат?

– Чего горло дерешь? – огрызнулся конвоир Вани. – Привел, привел... Дурак был, что привел!

3

На ночь Цыганка поместили в крестьянской хате. Она стояла почти в конце улицы, посреди большого заиндевевшего сада.

Хозяин хаты, одинокий, как понял потом Ваня, сгорбленный старик, с разрешения полицейского Кондрата налил Цыганку горячего борща из кислой капусты, отрезал большую краюху хлеба. Но как ни был голоден Ваня, еда не лезла ему в рот. И все же он немного подкрепился, а потом даже придремнул, сидя за столом.

Одноглазый, который сменил Кондрата, как только переступил порог хаты, сразу же заорал:

– Клим, волчье семя! Лампу давай. Нечего тут карасин экономничать!

Хозяин засуетился, угодливо подставил ему табуретку. Чиркнул спичкой и, сняв с лампы стекло, зажег фитиль. Трепетный огонек осветил огромную фигуру полицейского.

– Может, Тимофеюшка, с морозца чарку желаешь? – заискивающе спросил Клим. – Очень, скажу, она удачная у меня вышла. И чистая – что слеза.

– Об чем разговор? – басом ответил полицейский. – Неси! Да побольше!

Он сбросил кожух и шапку, повесил их на крюк в стене. Ватняя жилетка едва не трещала на его квадратных плечах. Полицай присел к столу, поставил карабин между ног и оперся на него руками.

Хозяин кинулся в сени, застучал там чем-то и вскоре вернулся с миской соленых огурцов и куском сала. Вытащил из шкафчика бутыль самогонки и две эмалированные кружки. Прижав буханку к груди, начал отрезать толстые душистые ломти.

Сидя на скамье, Ваня рассматривал хату. Лампа освещала часть давно не беленной печи, застекленную рамку с фотографиями на стене, блестящие шарики на спинке металлической кровати и часть потрескавшегося потолка. Цыганок перевел взгляд на полицейского, и ему стало страшно. Свет падал на низкий лоб, над которым торчали короткие жесткие волосы. Единственный глаз у полицейского едва прорезывался на большом плоском лице. Черная борода и мясистый красный нос, вздернутый кверху, придавали этому лицу надменное и в то же время жестокое выражение. "От такого пощады не жди. Такому убить, что моргнуть. Кроме шуток".

– Так давай выпьем, Тимофеюшка, – сладеньким голоском сказал хозяин. За твое здоровьечко!

Цыганок не узнавал хозяина хаты. Был человек как человек, даже посочувствовал ему. А сейчас готов этому выродку руки целовать.

– Мне за свое здоровье на бога грех обижаться, – зашевелился одноглазый, поднимая кружку. – Будь, ядрена гнида!

Выпил, схватил огурец и сунул в черную дыру рта. Начал жевать, и борода его дергалась в стороны под громкое, на всю хату чавканье. Огромной ручищей взял бутыль, налил себе полную кружку и, задрав голову, несколькими глотками опорожнил.

– Я, Клим, три дня у дружка на свадьбе гулял, – снова хватаясь за огурец, сказал одноглазый. – Так ты мне на рассвете баньку истопи. Надо хмель из головы выпарить. Да чтоб банька была как огонь!

– Это, Тимофеюшка, не пранблема, – охотно отозвался хозяин, скребя пальцами седую щетину на лице. – Эт, нашел про что говорить. Приготовим такую баньку, что и во сне не увидишь.

Ваня прислонился спиной к стене, исподлобья глянул на полицейского. "Если эта горилла утром попрется в баню, то... Елки зеленые, не потянет же он меня с собой. Вот если бы он поручил охранять меня этому старому блюдолизу! Я бы от него как нечего делать драпанул".

Цыганок закрыл глаза. Тяжелый сон сразу же сморил его. Ваня почему-то увидел себя в бане, где стояла такая жара, что нельзя было и продохнуть. Полицай лежал на полке, хрюкал, как кабан, которого щекочут за ухом. Ваня схватил голый, без листьев, веник и изо всей силы начал стегать по квадратной, заросшей волосами спине. "Шпарь, ядрена гнида! – хохотал одноглазый. – Сильней, волчье семя!" Нечем дышать. Ваня плеснул холодной водой в лицо. Сразу стало легче. "Теперь можешь мыться сам! – рявкнул одноглазый. – Разрешается перед смертью!"

Цыганок с ужасом открыл глаза и увидел перед собой страшное лицо полицейского. Одноглазая горилла подняла руку и, будто забивая гвоздь, ударила Ваню кулаком по лицу.

Что-то треснуло в челюсти. В глазах запрыгали черные и желтые точки. Хотелось закричать. Но Цыганок сдержал крик в горле и сжал зубы.

– Как спалось? Го-го-го!

Онемев от боли, Ваня с ненавистью смотрел на полицая. Одноглазый оборвал смех, приблизил к Цыганку бородатое лицо, дохнул сивушным перегаром. Ваня отвернулся, попытался подняться.

– Цыц! Не шевелись! Разобью харю! Каклету сделаю. Лежи с закрытыми глазками. А я тебе песню большевистскую спою. Колыбельной будет тебе. Одноглазый заржал. – Как же это слова ейные? Ага... "Кони сытые бьют копытами..." Во! Чуешь? Вьют копытами. А я тебя бью кулаком. Бью, потому как я – кулак! Ненавижу вас всех. Затоптали меня ваши кони сытые!.. В тридцать третьем в Сибирь засупонили. Раскулачили! Думали, хребет сломаете? Холера вам в бок! Я вот этими руками большевиков душил... Гелологов разных... Тайга – хозяин, судья – медведь... И теперь душу. Со счету сбился... Что зенки вылупил? У тебя морда тоже большевистская. Меня не проведешь. Я вас и под землей вижу. Ну, чего молчишь? Лезь на печь!

Ваня опустил ноги на пол и, держась за щеку, пошел к печи.

– Стой! Раздевайся! И брось даже думать, что тебе удастся удрать. От меня еще никто не удирал!..

Полицай взял широкую скамью, стоявшую у окна, и перенес к печи. Застелив скамью своим кожухом, он снял валенки и приставил их сушиться подошвами к горячему боку печи. Подошел к кровати, на которой лежал Клим, молча рванул из-под его головы подушку. Хозяин хотел что-то сказать, но, встретившись взглядом с полицаем, только махнул рукой. Шлепая босыми ногами по полу, он подошел к окну, снял с гвоздя старенькую фуфайку. Одноглазый проследил, как Клим укладывается на кровати, бросил подушку на скамью, прямо на валенки. Икнув, шагнул к столу и взял лампу. Язычок огня под стеклом суетливо запрыгал в стороны. Подняв лампу над головой, полицай глянул на печь.

– Лежи, ядрена гнида! – рявкнул он и начал яростно чесать волосатую грудь. – И чтоб до утра мне не шевелился!

Ваня не ответил. Одноглазый дунул на лампу, поставил ее на пол и лег. Скамья даже застонала под ним.

Стало тихо. Потом послышался тонкий свист, который постепенно перешел в храп. Этот храп крепчал и вскоре заполнил всю хату. Казалось, что в ней поселилось какое-то страшное чудовище.

Цыганок свесил голову вниз и увидел освещенное светом луны лицо одноглазого. Сверкал затвор карабина, который был прислонен к стене рядом с головой полицая. Ваня подумал, что слезть с печи так, чтобы не задеть ногами одноглазого, будет очень нелегко. А если даже это и удастся, то в такой мороз никуда не денешься без одежды. А ее полицай закрыл на замок в чулане.

Ваня облизнул сухие губы. На печи было душно, пахло табаком и сушеным ячменем. Сдерживая дыхание, Цыганок сел и начал осторожно опускать ноги вниз. В тот же миг услышал, как зашевелился на кровати хозяин. Цыганок весь сжался, замер. Тихо скрипнула половица. В квадрат света на полу ступили босые ноги хозяина. Он неслышно приблизился к полицейскому, застыл в нерешительности и вдруг потянулся рукой к карабину. И тут вдруг зазвенело разбитое стекло опрокинутой лампы. Полицай резко повернулся на бок и начал медленно подниматься. Хозяин рванул карабин к себе, схватил его обеими руками и ударил одноглазого по голове. Тот захрипел, тяжело повалился на скамью, дернулся и затих.

– Вот тебе, кровопивец, за сына! – сипло сказал хозяин и ударил прикладом еще раз. – А это тебе, собака, за сынову жену! Долго я ждал, чтоб свести с тобой счеты! Дождался!

Ваня смотрел на белую сгорбленную фигуру старика, на освещенные луной руки, впившиеся в ложе карабина, и не верил своим глазам. Все произошло так неожиданно и быстро, что Цыганку показалось, будто это какой-то невероятный сон. Боясь пошевелиться, он слышал, как гулко, отдаваясь в ушах, стучит сердце.

– Так как оно, мягко тебе теперь на моей подушке? – услышал он голос хозяина. – Не твердо тебе на ней, бандитская рожа?

– Ой, дедка! – наконец обрел дар речи Ваня. – Если б вы не схватили карабин – конец бы нам был! Я как увидел, что он поднимается, все, думаю...

Старый Клим вздрогнул от его голоса, опустил карабин. Некоторое время стоял неподвижно, словно изваяние. Потом тяжело вздохнул, перекрестился.

– Прости меня, боже! – тихо сказал он и вдруг насторожился. – А ты кто будешь? За что тебя этот живодер мучил?

– Свой я, дедушка! – возбужденно сказал Ваня. – Из тюрьмы городской удрал. Если меня поймают – конец. Провалиться мне на этом месте, если вру!

Хозяин помолчал, думая о чем-то своем. Затем засуетился, заспешил.

– Слазь, сынок, да бежим отсюда, пока ночь стоит. Не с руки нам ожидать тут дня. Ох, не с руки!..

– Мне, дедушка, одежду надо, – спрыгнул на пол Цыганок. – Он ее в чулан запер.

– Вот зверь окаянный! Все рассчитал! Да не по нем вышло, – хозяин начал торопливо одеваться. – Я быстренько... Вот еще фуфайку на себя... Сейчас, сынок, принесу тебе одежонку...

Он сбросил на пол грузное тело полицая, ощупал карманы кожуха.

– Вот он, ключ! – самому себе сказал старик и заспешил в сени, оставив настежь распахнутую дверь.

У Ваниных ног заклубился холодный пар. Он услышал, как звякнул замок, скрипнула дверь чулана. Вскоре старик сунул Ване в руки одежду и снова бросился в сени.

Цыганок уже оделся, когда хозяин вернулся. За плечами у него висел до половины наполненный мешок. Старик постоял посреди хаты, осмотрелся по сторонам.

– Вот и все... Завтра налетит сюда воронье, и останутся одни головешки...

– Пошли, дедка, – тревожно сказал Ваня, вешая на плечо карабин. Слышите? Быстрей, а то поздно будет.

Старик кивнул головой и первым направился к выходу.

Они долго пробирались садами и огородами. Вышли на наезженную, серебристую от лунного света дорогу и сразу же свернули на узенькую тропинку, которая терялась среди искрящихся от инея кустов и запорошенных снегом елочек.

– Куда мы идем? – спросил Ваня.

Клим молча махнул рукой в сторону темной полоски леса, едва видневшейся вдали, и ускорил шаг.