Текст книги "Западня"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Так или иначе, у меня к вам просьба, – сказал Фолькенец. – Впрочем, думаю, что Штуммер к ней присоединится: почаще встречайтесь с этой самой Тоней. Я убежден, что вы выполните свой долг, и если наши сомнения подтвердятся…

Он не договорил, повернулся к пулеметчику и долго глядел через его плечо в открытый люк. Леон тоже нагнулся и вдруг увидел рядом с насыпью бескрайние серо-зеленые камышовые заросли, словно изъеденные густой коричневой ржавчиной.

Плавни!.. Дремучие болота, в которых, вероятно, водятся и ядовитые гады. Огромные, глухие пространства, которые могут бесследно поглотить не только какую-нибудь тысячу человек, но и целую армию!

– Да-а, – высоким фальцетом протянул над ухом Леона Фолькенец, – не хотел бы я быть на их месте…

У Штуммера явно испортилось настроение. До сих пор о существовании плавней он знал только понаслышке и не представлял себе их размеров. Он думал, что предстоящая операция – нечто вроде прочесывания густого кустарника, но, когда он увидел, как тускло поблескивает в глубине камышей гнилая вода, и понял, что преследовать противника в этих джунглях опасно, он заметно поувял.

– Слава богу, что в задание не входит организация преследования, – сказал Фолькенец. – Мы должны лишь определить виновных, разобраться в обстановке и доложить фон Зонтагу свои выводы.

Глава восьмая

Ночь казалась бесконечной. Рассвет принес некоторое облегчение – все же можно было без компаса определить, где север и где юг.

Но куда идти? Где прячутся бежавшие из эшелона?

– Над этим голову не ломай, – сказал Дьяченко, мучившийся с голенищем сапога, который он опрометчиво стащил с ноги, чтобы вылить воду: теперь сапог ни за что не хотел натягиваться на выжатую портянку. – Помоги, слышишь, – пыхтел он. – Тяни за правое ушко, а я – за левое… Подожди же, притопну!..

И вдруг, не сговариваясь, оба бросились ничком на колючую мокрую траву. Совсем близко зашуршал камыш и послышались приглушенные голоса.

– Ребята из эшелона? – прошептал Дьяченко.

– Тише!..

Треск, чавкающие звуки, негромкий осторожный говор, но ни одного слова не разобрать.

Сколько человек там, в темноте?.. Пять? Десять? Шум то усиливается, то замирает в отдалении.

– Может быть, они ищут нас? – прошептал Дьяченко. – Давай откликнемся.

– Тише! – Егоров напряг слух, пытаясь разобрать хотя бы одно слово из доносящегося рокота голосов. – Они первыми должны окликнуть, если ищут.

– А если боятся?..

Внезапно вдалеке, очевидно на насыпи, взвилась белая ракета. Несколько мгновений она пылала над плавнями яркой звездочкой, и ее мертвенный свет невольно заставил Егорова и Дьяченко замолчать и сильнее вжаться в траву.

И сразу же в глубине застучали автоматы. Этот внезапный переход от полной тишины к яростной стрельбе взвинтил и без того уставшие от напряжения нервы.

– Неужели они нас окружают? – спросил Дьяченко и лязгнул в темноте затвором автомата. – Что будем делать? Они же нас перестреляют.

– Замолчи!

Егоров приподнялся и взглянул поверх камышей: ему почудилось, что во мраке движутся тени. Вглядевшись, он убедился, что, раскинувшись цепью, прямо на них шли солдаты.

Егоров вскинул автомат и долгой очередью полоснул поверх плавней. Порывисто вскочил Дьяченко и, никого не видя, потому что солдаты тут же исчезли, тоже открыл огонь.

Из темноты донесся дикий, почти нечеловеческий крик, то захлебывающийся, то переходящий в рев.

– Кого-то подсекли! – сумрачно проговорил Дьяченко. – Наверно, умирает…

Они вглядывались во тьму, прислушивались к каждому шороху. Стрельба в стороне начала замирать. Раненый еще кричал, но стон доносился издалека.

– Уходят! – сказал Егоров.

Внезапно он почувствовал такую усталость, что рухнул на мокрую траву и тут же впал в полузабытье. Дьяченко пытался ему что-то объяснить, и он слышал над ухом его бубнящий голос, но не мог понять ни слова. Когда Геннадий очнулся, над плавнями занимался рассвет. Средь камыша недвижно висели белые хлопья тумана. Из глубины доносились булькающие звуки и резкий клекот. Суматошно взмахивая крыльями, низко кружили какие-то черные птицы, несомненно спугнутые со своих гнезд.

– Как по-твоему, это вороны? – сказал Дьяченко: он так и просидел всю ночь рядом с Егоровым, не сомкнув глаз.

– Какие же это вороны, Дьяченко!.. Ты даже в птицах не кумекаешь!

– Мы с тобой одинаковые специалисты. Индюка от курицы еще отличим… Ну, двинулись!.. Куда?

Все тело ломило, в коленях словно ослабли шарниры, качало, даже когда Егоров стоял на месте. Но он сказал все же:

– Пойдем. Наши где-то поблизости. Ты же слышал, стреляли совсем рядом. – И двинулся вперед, раздвигая руками упругие стебли камыша.

Главное – не сбиться с курса, все время двигаться в одном направлении, иначе они не смогут вернуться назад и разыскать место, где спрятано снаряжение.

Рассвет наступил быстро, и Егоров подумал о том, что всегда, когда возникает опасность, все в природе как бы меняется. Вернее, не в самой природе, а в том, как начинаешь ее воспринимать. Так, например, он стал люто ненавидеть лунные ночи. Даже диск луны, поднимающийся над горизонтом, не вызывал поэтических чувств. Самые страшные ночные бомбежки он пережил именно тогда, когда луна подсвечивала вражеским бомбардировщикам и они без труда находили цели. Перестал любить и море, с тех пор как участвовал в десанте под Керчью. Волны бросали катер, мешая целиться в противника, артиллерия которого точно клала снаряды. Получив пробоину, катер едва дотянул до мели. Оставшиеся в живых спасались вплавь. Рядом с его головой цокали пули, поднимая маленькие смерчи. Из сорока человек достигли берега всего четырнадцать.

Ночь! И она не помогла. На этот раз не помогла. Не прикрыла.

Наступает день – и снова все меняется…

В глубине камышей глухо выругался Дьяченко.

– Ты чего? – окликнул Егоров.

– Чуть ногу не сломал! Дьявольская яма!

…Тишина. Лишь хрусткий шорох. Где птицы? Продолжают кружить, но, словно заманивая людей, отлетели еще дальше.

– Егоров!

Руки вскинули автомат. Он шарахнулся в сторону и тут только сообразил, что голос, который его окликнул, принадлежит полковнику Богачуку, командиру десантников, человеку лет сорока, тяжеловатому, с мощными плечами. Говорили, что до войны он брал первые места в каких-то соревнованиях по борьбе и крепкая хватка не раз выручала его в нелегкой службе десантника.

– Ты куда? – замахал руками Богачук, решив, что Егорова обмануло эхо. – Мы здесь! Давай сюда! Быстрее…

Егоров обернулся и увидел в зарослях кряжистую фигуру полковника.

Через минуту он и Дьяченко выбрались на небольшую, сравнительно сухую лужайку, примерно такую же, на какой дожидались рассвета. Их окружили офицеры.

– Где вы бродили всю ночь? – раздраженно спросил Богачук. – Мы уже решили, что вы заблудились!.. – Он взглянул на Дьяченко, на его лицо, ставшее серым за эти несколько часов, и, словно извиняясь за резкость, добавил: – На вид мужик ты крепкий, а скукожился, как старуха. Ну, что вы видели?

– Пока ничего, – сказал Егоров. – Мы решили, что вас обнаружили.

– Нет, они не нас искали, – возразил Богачук. – Охрана эшелона решила устроить ночную облаву.

– Но по кому же они стреляли?

– Ни по кому. Страх на молодежь наводили.

– Хорош страх! – заметил Егоров. – Они на нас цепью шли!

– Это вы кого-то подстрелили?

– Мы.

– Ну дела! – вздохнул Богачук. – Конечно, рановато мы себя обнаружили, но другого выхода не было. Они рассчитывали поднять панику… Сначала тихонько подкрались, а потом – сигнал… Ракета… И внезапный удар с разных сторон!.. Сколько тюков нашли? – спросил он, давая понять, что пора переходить к конкретным делам.

Теперь уже на этом маленьком пятачке собрались все. Так как прыгали из самолета один за другим, кучно и со сравнительно небольшой высоты, ветер не успел разметать парашюты в разные стороны.

– Два, – сказал Егоров.

– Где они?

– Надежно замаскировали.

– А сами-то найдете?

– Найдем, если не будем много петлять.

– Далеко отсюда?

– Километра полтора, – подумав, сказал Егоров.

– Если не больше, – меланхолично заметил Дьяченко. Путь, который они прошли, сейчас казался ему неимоверно длинным.

Офицеры переговаривались, томясь от вынужденного бездействия. Когда же наконец Богачук скажет им, что делать дальше? А он, присев рядом с радистом, хмуро поглядывал на ручные часы и, скрывая беспокойство, выжидал, когда откликнется рация подпольщиков. Она молчала уже столько часов!

Из тех, кто сейчас входил в их группу, Егоров и Дьяченко почти ни с кем не были знакомы. С Богачуком они, правда, изредка встречались в штабе, а остальных впервые увидели во время инструктажа у Савицкого. Богачук же знал, что эти двое в группе временно и, как только позволит обстановка, он их отпустит. Впрочем, остальные тоже догадывались, что двое из штаба прикомандированы к группе с каким-то особым заданием, и приглядывались к ним, не скрывая интереса.

Уже совсем рассвело, а Богачук продолжал сидеть у рации. Сержант-радист непрерывно крутил ручки настройки, и щеки его, перечерченные шнурами телефонов, временами нервно подергивались.

– Ну что? Слышишь что-нибудь?.. – в тысячный раз спрашивал Богачук.

Радист только покачивал головой и отмалчивался.

У Богачука истощилось терпение.

– Черт подери! Они наверняка в каком-нибудь километре от нас! Хоть бы со штабом связались, бестолковые люди!

– А чего мы, собственно, ждем? – спросил вдруг Егоров высокого капитана, неторопливо бинтовавшего себе шею, которую он поцарапал о камыши, неудачно приземлившись.

– Где-то в плавнях шурует группа одесских подпольщиков. Залезли – и носа не кажут. А мы из-за них зря время теряем! – зло сказал капитан.

– Не выходят на связь?

– Вот именно! А без них нам вслепую и за неделю народ не собрать… Завязнем в этих болотах!

Егоров приблизился к Богачуку:

– Товарищ полковник! Может, мы за тюками пока сходим?

Но именно в этот момент у радиста снова задергались щеки, и Богачук раздраженно обернулся:

– Отойдите! Не мешайте!

– Товарищ полковник, товарищ полковник! – сухими губами прошептал радист. – Нас вызывают! – Он крепко прижал к уху наушник и замер. – Они близко, совсем рядом… Прямо дробью в ухо бьет!..

– Передавай, чтобы шли сюда!

– Без шифра?..

– Какой еще шифр?! Пусть скорее идут на северо-восток… – И тут же обратился к офицерам: – Внимание! Связь установлена! К нам идут! Рассыпаемся в цепь на расстоянии слышимости и двинем навстречу! Пароль – «Синица», отзыв – «Соловей». Понятно? Радист остается! С ним двое для охраны. Вы, Коробов, и вы, Дьяченко…

Дьяченко перевел дыхание, хотел что-то возразить, но так ничего и не сказал, лишь растерянно взглянул на Егорова и безошибочно прочитал на его лице: «Поступай, как приказывают».

Невысоко просвистела мина и взорвалась где-то в стороне.

Взвихрилось и медленно поползло над плавнями облако белого дыма.

– Началось! – сказал кто-то.

Но второго залпа не последовало.

Егоров двигался по пояс в холодной воде, теперь уже привычно прощупывая дно при каждом новом шаге. Он много читал о том, как в годы гражданской войны партизаны прятались в плавнях, которые представлялись ему надежным укрытием. А на самом деле это одно из самых гиблых мест на земле, и если группа прокопается еще здесь несколько часов, то немцы всех перестреляют с самолетов. К счастью, серые облака беспроглядны, авиация вряд ли будет действовать. «Как будто погода сегодня работает на нас», – подумал Егоров, и эта мысль несколько примирила его с положением и с промозглыми камышами, которые все же укрыли спасающихся от фашистов парней и девушек.

Не прошло и пятнадцати минут, как где-то вдали раздалось протяжное: «Ого-го!..» Это был сигнал, что встреча произошла и всем следует немедленно вернуться назад.

Теперь только бы не заблудиться! Сближаясь, офицеры непрерывно окликали друг друга. Наконец Егоров услышал тонкий голос Дьяченко, на разные лады переливавший: «Ого-го!»

– Твой напарник прямо леший! – насмешливо сказал капитан с повязкой на шее, пробиравшийся невдалеке от Егорова.

– Старается, – ответил Егоров, уловив в тоне капитана стремление рассматривать его и Дьяченко как неразрывное целое.

Наконец они добрались до спасительного островка. Какое счастье ступить на твердую землю! Даже если с тебя стекают потоки воды, а кожу стягивает колючий холод.

Первым, кого невольно заметил Егоров, был невысокий худощавый человек с седой бородой, одетый в черное пальто и серые брюки, заправленные в высокие сапоги. Он был похож на сторожа, из тех, которые по ночам дремлют в каком-нибудь укромном местечке в обнимку с заряженным дробью охотничьим ружьем. Так, по крайней мере, показалось Егорову в первый момент. Но, подойдя поближе, понял, что впечатление это обманчиво. Во всем облике этого человека, в его энергичном взгляде не было и намека на старость. И по тому, как внимательно слушали его Богачук и десантники, которые уже успели выбраться из камыша, можно было судить, что этот подпольщик рассказывает о чем-то важном.

Когда они с капитаном подошли поближе, Дьяченко, сразу же заметивший их появление, обернулся и шепнул Геннадию:

– Это их главный. Из Одессы. Федор Михайлович какой-то.

– А рядом с ним кто?

Это был немолодой человек в стеганой куртке, из-под которой виднелась серая, в рыжих пятнах высохшей глины фуфайка. Человек снял кепку, обнажив блестящую розоватую лысину.

– Не знаю. С этим не знакомили.

Егоров подвинулся поближе, внимательно разглядывая бородача, который без особых подробностей, но так, чтобы все поняли, как развивались события, рассказывал о действиях своей группы. Молодежь рассредоточена в основном на редких сухих островках. Положение тяжелое. За сутки никто не съел и кусочка хлеба. Во главе каждой группы – один или двое подпольщиков, они подбадривают ребят. Когда ночью появились самолеты, у всех приподнялось настроение. Есть раненые, несколько из них не могут самостоятельно двигаться.

«Наверно, с бородачом придется иметь дело в Одессе, – подумал Егоров. – И зачем только бороду отрастил? По ней его каждый гестаповский шпик за километр узнает… Может, прямо сейчас и поговорить с ним? Отозвать в сторонку и условиться о дальнейшем…»

Нет, Савицкий не дал ему такого права. Значит, надо молчать.

– Пора бы покормить товарищей, – спохватился Богачук. – Откройте там банки с тушенкой да хлеба побольше давайте.

Дьяченко почему-то принял этот возглас как личный приказ ему, тут же вытащил из кармана припасенную банку, раскрыл складной нож и вонзил его в жесть. Кто-то занялся второй банкой. Но выяснилось, что проголодались все, а не только гости, и один тюк был мгновенно опустошен.

– Вы что, забыли, где находитесь? – сердито накинулся на десантников Богачук. – По одной банке только нашим гостям!.. Остальным по половинке!.. И до вечера не просить…

Наверняка он тоже зверски проголодался, но понимал, что должен проявлять сдержанность. Поэтому он не спешил добираться до банки со своей долей. Богачук достал из планшета лист бумаги и начал подсчитывать, сколько снаряжения, оружия и продовольствия он может немедленно выдать молодежи.

Сколько же человек в плавнях? Не сумели убежать только из нескольких вагонов да кое-кто в последний момент струсил. Пока собраны почти все.

– Мы можем вооружить только старших ребят, – подумав, сказал Богачук.

– Что ж, это тоже дело, – ответил Федор Михайлович.

– А стрелять-то, наверно, никто из них не умеет?

Федор Михайлович, который ел с жадностью, тщательно выскреб ножом дно банки и отбросил ее в сторону.

– Многие стреляли из мелкокалиберной. Но, конечно, не снайперы. Придется учить…

– Полчаса на обучение найдем, – усмехнулся Богачук. – Ну, не будем терять время… Сколько у вас групп?

– Пока восемь.

– Ну, так вот. Разведите всех офицеров по местам. От каждой группы выделите по десять крепких ребят, которые и получат все необходимое.

– Где?

– Мы им укажем. Торопитесь! Сейчас пять утра. Не позднее семи группы должны двинуться к выходу из плавней.

– А куда их поведут?

– В леса. Я остаюсь здесь, со мной трое. Восемь офицеров пойдут с вами.

На островке он оставил капитана, Егорова и Дьяченко, остальным приказал следовать за подпольщиками.

Когда вдали постепенно затих шум камышей, Богачук устало опустился на один из тюков и досадливо поморщился.

– Вот что, братцы, – сказал он, – из двадцати шести тюков мы нашли пока только восемнадцать. Сколько у вас? – обернулся он к Дьяченко.

– Два.

– Значит, двадцать… Потерять шесть тюков! Нет, это невозможно. Пока еще есть время, внимательно обыщите район. Вы и вы, – кивнул он Егорову и Дьяченко.

– А если найдем, тащить сюда? – спросил Егоров.

– Ставьте отметки. Когда явятся представители групп, покажете им места… Странно, – проговорил он, вынимая из футляра бинокль, – почему молчат на насыпи?

– Наверно, ожидают подмоги, – сказал капитан, провожая взглядом Егорова и Дьяченко. И когда они были уже далеко, спросил: – Товарищ полковник, те двое, они откуда?

Богачук вложил бинокль в кожаный футляр.

– Товарищ Григоренко, – сказал он тихо и внушительно, – самое лучшее – не задавать вопросов.

И Григоренко, нагнувшись над очередным тюком, полоснул ножом по стропам с такой силой, что насквозь прорубил брезент, так что сталь звякнула о сталь.

Богачук прислушался. Издалека, со стороны насыпи, нарастал шум. Он словно стелился поверх камышей. Сначала походил на жужжание пчелы за кустом, потом все набирал силу, и вот уже слышно стало, что это гремят колеса.

Богачук вскочил на возвышение и в бинокль отчетливо увидел, как из остановившейся дрезины вышло несколько немецких офицеров. Очевидно, это были крупные начальники, потому что навстречу им от эшелона бежал офицер.

Прибывшие явно нервничали. Торопливо поговорив о чем-то с офицером, они тут же скрылись в классном вагоне. Но один из них, румын, почему-то не торопился. Он стоял на краю насыпи и пристально вглядывался в плавни. Эх, снайперскую винтовочку бы сейчас!

Вокруг эшелона вновь стало пусто. Не видно было даже часовых.

Глава девятая

Наконец дрезина замедлила ход. Штуммер заглянул в люк и радостно воскликнул:

– Слава богу, добрались!

Минут через пять они уже выскочили на гравий. Леон с наслаждением вдохнул холодный воздух. Встречавший их капитан Михалеску, начальник эшелона, увидев немецкого полковника, бросился им навстречу.

Вдалеке стоял, склонившись набок, паровоз; его черная туша, казалось, лениво прилегла, как усталый мул среди дороги.

Несколько товарных вагонов, сошедших с рельсов, врезались колесами в насыпь и, стиснутые с двух сторон, изогнулись горбом. Относительно уцелел лишь хвост эшелона.

Леоном овладело странное чувство. Он смотрел на плавни и думал о том, что его, наверно, сейчас рассматривают откуда-то из зловещих зарослей сотни глаз и, возможно, он доживает последние мгновения, взятый на прицел снайпером.

– Леон! Вы, кажется, решили, что лучшей мишени, чем вы, на свете не существует?

Он оглянулся. Фолькенец стоял на площадке вагона и резкими жестами руки приказывал ему немедленно убраться с насыпи.

Леон повернулся, схватился за поручни и легко вскочил в тамбур, однако двери за собой не закрыл.

Капитан бросился к Леону с искаженным от страха лицом и крикнул осипшим голосом:

– Господин майор! Закройте же дверь, ради бога! Они же стреляют!..

Он повел его в другой конец вагона, прокуренного, грязного, душного от спертого воздуха; в приоткрытые двери купе Леон видел солдат, которые испуганно шарахались, проходя мимо. Солдаты понимали, что после всего случившегося им не ждать добра от прибывшей комиссии.

Ни Фолькенеца, ни Штуммера в коридоре не было, они скрылись в каком-то купе, видимо намеренно оставив его с глазу на глаз с начальником эшелона. В купе было относительно чисто. Во всяком случае, пол подметен. На жестких досках нижней полки лежал тюфячок, покрытый цветным пуховым одеялом. На столике у окна – полевой телефон в обшарпанном кожаном футляре. Провода выведены в окно и прикреплены к изолятору на ближайшем столбе.

– Работает? – спросил Леон, дотрагиваясь до трубки.

– Связь есть, господин майор! Слава богу, не прервалась. – И вдруг спросил со слабой надеждой, что все образуется, во всяком случае, что он сумеет хоть как-то смягчить майора: – Не хотите ли выпить, господин Петреску?

Конечно, прежде всего следовало доложить в штаб о прибытии, но Леон решил сначала побеседовать с капитаном. Пусть фон Зонтаг с первых же слов поймет, что комиссия приступила к делу.

– Капитан Михалеску, – начал Леон, – вы понимаете, что несете полную ответственность за случившееся?

Капитан сидел поближе к двери и угрюмо глядел поверх занавески на узкую полоску светлого неба.

– Вы понимаете свое положение? – строго спросил Леон, поглаживая правой рукой телефонную трубку.

Капитан угрюмо молчал. Откуда-то доносились приглушенные голоса Фолькенеца и Штуммера. «Почему они не хотят принять участие в этом разговоре?» – подумал Леон.

– Понимаю, господин майор, – наконец сказал капитан. – В моем положении стреляют в собственный висок!

– Я бы на вашем месте именно это и сделал! Это избавило бы вас от длительных, тяжелых неприятностей.

– Но, господин майор, я ведь не виноват в том, что была допущена диверсия.

– Вы виноваты в главном; вы растерялись. Сколько их было, нападающих?..

– По-моему… – Михалеску помедлил, словно подсчитывая в уме силы противника, на самом же деле он судорожно соображал, какую бы цифру назвать, чтобы в соотношении с количеством его солдат она уменьшала его вину. – По-моему, – повторил он, – их было не меньше ста.

– Капитан! Вы, кажется, считаете меня сумасшедшим? Кто вам поверит? Такой большой отряд не мог незамеченным пробраться в плавни по дорогам, которые непрерывно патрулируются.

– Во всяком случае, их было много, – сказал Михалеску.

– Сколько человек бежало?

– Бежали почти все. Девятнадцать раненых, двенадцать убитых мы подобрали на насыпи.

– Ну, и сколько же у вас осталось?

– Двести семьдесят два.

– Бухгалтерия не в вашу пользу. И что же вы сделали, чтобы помешать бегству?

– Господин майор! Поверьте, все это произошло так внезапно и так ужасно! В головном вагоне сразу же после крушения погибло тринадцать моих солдат, пятеро получили тяжелые ранения. Я организовал оборону. Перестрелка длилась не меньше часа.

– Меня не интересует, сколько длилась перестрелка, – повысил голос Леон. – Вы действовали, как новобранец, а не опытный офицер. Нельзя было допустить, чтобы они открыли вагоны!

– Это произошло в момент шока!

– А сейчас у вас шок прошел?

– Господин майор!..

– Вот что, капитан Михалеску, у вас есть лишь один способ спасти свою жизнь. Я имею приказ немедленно арестовать вас или расстрелять на месте! – Он увидел, как от лица капитана отлила кровь и рыжая щетина стала похожей на ржавчину. – Но я даю вам шанс, который вы можете использовать. Скоро сюда прибудет немецкая охрана. Она сменит нашу. Я не стану отправлять команду в Одессу, как это мне приказано. Вы сами поведете своих солдат в плавни и не выйдете оттуда, пока не доставите сюда живым или мертвым последнего из бежавших. А вообще, – добавил он приглушенным голосом, – из-за таких, как вы, страдает вся румынская армия! Мы теряем доверие наших союзников… Вы убеждены, что ночью сброшен русский десант?..

– Совершенно убежден, господин майор!

– Но, может быть, это действует все та же группа, которая совершила диверсию?

– Нет, нет! У них появились автоматы и даже пулеметы, а еще вчера утром их не было… Отходя, они отстреливались…

Он заметно повеселел. Плавни – это или жизнь, или смерть. Могут не расстрелять, а разжаловать по суду и солдатом отправить на передовую. Но это почти одно и то же, что расстрел.

– Как организована оборона?

– Выставлены посты. Успели вырыть окопы, и в них установлены пулеметы. Но, к сожалению, у меня ведь совсем мало оружия…

– Идите и предупредите всех, чтобы готовились…

Капитан стремительно вскочил и выбежал из вагона.

Леон взял трубку и стал вызывать штаб. Это оказалось нелегким делом. Михалеску включил свой телефон в перегруженную линию, и, прежде чем Леон сумел добиться первой подстанции, его грубо обругало несколько голосов.

Вдруг кто-то властно вырвал у Леона трубку. Он обернулся. Рядом стоял Фолькенец, а позади него с развернутой картой в руках – Штуммер. На лице его читался гнев.

– Не торопитесь докладывать! – резко сказал Фолькенец. – Все обстоит гораздо хуже, чем мы думали… – Он бросил трубку на столик.

Штуммер плотно задвинул дверь и, присев рядом с Леоном, молча разложил карту на противоположном сиденье, отодвинув котелки с недоеденным супом и кусками мяса.

Фолькенец нервно снял очки и долго протирал стекла чистым платком.

– Какой-то свинский вагон! Как можно в таком вагоне жить?.. Ну так вот, Леон, вы видите обстановку?..

Едва взглянув на карту, Леон сразу же понял, что Фолькенец не терял времени даром. На крупномасштабной карте плавней и близлежащего района были проставлены значки, много значков, о смысле которых несложно было догадаться.

– Неужели их так много? – поразился Леон.

– Да. И нет никакого сомнения, что бежавших кто-то вооружил, – вместо Фолькенеца ответил Штуммер.

– А как удалось определить, где находятся эти группы?

– Несомненно, они в непрерывном движении, – заметил Фолькенец. – Эта карта составлена по наблюдениям солдат, которые на рассвете пытались проникнуть в плавни. Их обстреляли по крайней мере с семи направлений. Вы спросили Михалеску, сколько у него минометов?.. Два?! Он уничтожил несколько десятков мин, но стрелял вслепую…

– Так что же делать? – растерявшись, спросил Леон.

– Самое верное – газы! – сказал Фолькенец совершенно серьезно. – Но по тактическим соображениям, известным одному богу, мы этого сделать не сможем…

– Батальона здесь мало! – угрюмо сказал Штуммер.

– Мало, если брать пример с Михалеску! – Фолькенец явно перехватывал инициативу в свои руки. – Но если действовать решительно, то они, – он выразительно махнул рукой в сторону плавней, – навсегда останутся в этих гиблых болотах. Несомненно, они будут стремиться как можно быстрее выйти вот сюда… – Он склонился над картой. – Что тут написано? Взгляните-ка!.. Ужасные эти русские названия! А дальше леса… Отряд вполне может помешать этому! – Он замолчал и внимательно поглядел на Леона, ожидая, как тот с высоты своего штабного опыта оценит его тактический талант.

Штуммер молчал, понимая, что не должен вмешиваться в подобного рода дела.

– Ну что ж, – сказал Леон, прикинув на карте возможные направления, – остается лишь удивляться вашей проницательности. Да! Они наверняка пойдут в сторону леса!

– Ого! – самодовольно расхохотался Фолькенец. – Вы, Леон, первый человек, который признал во мне полководца! Ну, а вот теперь можно доложить фон Зонтагу наше общее мнение.

Он завладел телефонной трубкой и так рявкнул в нее на кого-то, что Леон и Штуммер засмеялись.

И все же потребовалось добрых десять минут, прежде чем через пять подстанций он наконец соединился с фон Зонтагом.

Еще никогда Леону не приходилось наблюдать Фолькенеца в непосредственном общении с командующим, и его поразила свободная, почти дружеская манера разговора. За нею угадывались далеко не чисто служебные отношения между этими людьми. Фолькенец ни на йоту не переступал той опасной грани, за которой начинается фамильярность, амикошонство. Нет, он как бы демонстрировал Леону и Штуммеру свое ненавязчивое и оттого еще более сильное влияние на фон Зонтага. Очевидно, командующий спросил его о том, как ведут себя двое других, потому что Фолькенец вдруг повысил голос и с шутливой бравадой вымуштрованного служаки доложил, что в его команде все действуют дружно. Конечно, Леон давно знал, что Фолькенец и фон Зонтаг связаны гораздо теснее, чем об этом знали многие из офицеров штаба. Сейчас это было продемонстрировано наглядно. Разговор заканчивался. Судя по всему, план Фолькенеца не вызвал возражений и у командующего.

Однако, когда произносились последние фразы, Леон заметил, как побелели пальцы Фолькенеца, с такой силой он сжал трубку. В его тоне впервые возникла напряженность, но усилием воли он справился с собой.

Когда наконец он положил трубку, Леон и Штуммер молча следили за выражением его лица.

– Да, господа, – с усмешкой сказал Фолькенец, – никогда не давай начальству дельных советов – тебе же и придется их выполнять!

– Вам поручено командование? Но это совсем не плохо! – живо отозвался Штуммер.

– Нет, фон Зонтаг предложил нам с вами совсем другое. Так как штаб не имеет связи с двигающимся отрядом, нам надлежит разыскать его и передать приказ командующего – перерезать дорогу, ведущую к лесам. Причем, сделать это как можно скорее.

– Но, может быть, проще послать кого-нибудь из солдат охраны? – предложил Леон…

– Нет-нет! – возразил Фолькенец. – Положение слишком серьезное, и мы должны быть рядом с командиром отряда.

Леон снова пристально взглянул на карту.

– Отряд движется по шоссе… Но ведь оно по ту сторону плавней! – воскликнул он, глядя на Фолькенеца. – Как же мы туда попадем?

Фолькенец тяжело вдохнул и похлопал Леона по плечу:

– Мой дорогой друг! У вас в детстве вырезали гланды?

– Нет, они у меня никогда не болели.

– А у меня вырезали! Этой операции я никогда не забуду, но зато теперь я почти не подвержен простуде.

Штуммер нагнулся к окну и, приподняв занавеску, долго рассматривал плавни. Откуда-то издалека донеслись выстрелы.

– Что это может быть?

Леон прислушался. Стрельба утихла.

– Очевидно, кого-то заметили часовые. – Он обернулся к Фолькенецу, который, склонившись над картой, вычерчивал красным карандашом ломаные линии, намечая маршрут, по которому им предстоит идти: – Когда прибудет смена?

– Как вам известно, в пути два эшелона, – отозвался Фолькенец, не отрываясь от своего дела, – ремонтный поезд и состав с еще одним батальоном. Одна рота сменит ваших солдат.

– Я уже приказал Михалеску сразу отправляться в плавни.

– Разумно. Этим вы сделали ему щедрый подарок!

– Да, он воспрянул духом.

Штуммер продолжал мрачно смотреть вдаль.

– В эти проклятые болота человека можно загнать только под угрозой смертной казни, – сказал он со вздохом.

– Хотите – оставайтесь… – предложил Фолькенец искренне дружеским тоном.

– В самом деле, – поддержал Леон, – вы вполне можете вернуться в Одессу с ремонтным поездом.

– Нет уж! Я пойду вместе с вами, – решительно возразил Штуммер.

– Не бойтесь, Штуммер, вас не обвинят в трусости, – сказал Фолькенец, не оборачиваясь. – Оставайтесь, пожалуйста!

– Господин полковник, я ничего не боюсь! И я привык выполнять свой долг до конца! – резко заявил Штуммер.

– Штуммер, вы обиделись? Господи, если бы я мог не пойти, то считал бы, что родился в сорочке! – пошутил Фолькенец, пытаясь разрядить обстановку.