355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Воинов » Западня » Текст книги (страница 18)
Западня
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 21:56

Текст книги "Западня"


Автор книги: Александр Воинов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Глава пятнадцатая

Почему Штуммер ее не беспокоит? Вот уже пять часов она сидит в одиночестве, ожидая резкого стука в дверь.

И вот он раздался.

Она сунула руку в карман и только сейчас поняла, что, вернувшись домой, так и не снимала пальто. Если это гестаповцы, она будет стрелять. Решив так, Тоня словно перешагнула какую-то невидимую узкую грань между жизнью и смертью.

– Кто там?

Чьи-то кулаки продолжали барабанить, и потому на лестничной площадке никто не услышал ее голоса.

– Кого надо? – переспросила она.

За дверью зашаркали сапоги.

– Тонечка! Открой! Я на минутку!..

Петреску! Один или нет?

Она сунула в карман руку, сжала в ладони пистолет и, повернув ключ, отпрянула в глубину темной прихожей.

Петреску стоял на пороге с большим пакетом в руках.

– Не очень-то любезно ты встречаешь гостя, который принес тебе платье для торжественного вечера!

Он шумно прошел мимо нее в комнату и остановился у стола, ожидая бурного восторга – платье было действительно неслыханно красивым!

– Французское! – сообщил Леон. – Самое наимоднейшее! Фолькенец будет счастлив, что у его невесты такая нарядная подружка. – Он посмотрел на безучастную к роскошной обновке Тоню и удивленно вскинул брови.

– Ты собралась уходить? Или только что пришла? Разве у тебя появился ночной пропуск?

– Нет, просто в комнате немного прохладно, я озябла.

– Не простудилась ли? Смотри не вздумай заболеть! Мне пришлось выдержать за тебя отчаянный бой с невестой. Я-то думал, что в ресторане вы подружились, она почему-то говорит о тебе с раздражением. Ты чем-нибудь ее обидела?

– Странно! У нас был ничего не значащий разговор, мы хохотали над разными пустяками.

– Просто есть женщины, которые не любят других женщин, особенно молоденьких и хорошеньких. А ты в тот вечер была прелесть как мила! В общем, неважно. Я решительно заявил, что без тебя не приду на помолвку. И она дала согласие.

– Совершенно напрасно, Леон. Не особенно-то приятно веселиться там, где ты кому-то неприятен. Я, пожалуй, не пойду.

Леон в ответ лишь взмахнул воздушным платьем, словно парусом. Она видела такие платья лишь на обложках модных журналов. Ажурное, легкое, оно казалось сотканным из морской пены. Длинная юбка искрилась блестками. Нет, не то что надеть, но даже и дотронуться до такого платья ей казалось невозможным.

– В этом платье тебя приняли бы даже при дворе короля Михая! – Леон приложил его к плечам Тони. – Прелестно!

– А где ты его раздобыл?

– О, не спрашивай. Это целая история!..

– Я не видела таких в магазинах.

– Еще бы! Это же брюссельские кружева!

– Настоящие? Не подделка? – зачем-то спросила Тоня.

– Ты ничего не понимаешь! – вскипел Петреску.

– Ладно, не обижайся, – сказала она. – Лучше скажи, как оно к тебе попало.

– Какое это имеет значение?

– Имеет. Я не хочу носить чужие платья!

Петреску побледнел от обиды.

– Если бы ты не была женщиной, я бы тебя ударил! Это платье было недавно прислано жене генерала Монолеску, начальника штаба армии, и я получил его в благодарность за одну важную услугу.

– Какую же именно? – дерзко спросила Тоня.

– Нет, с тобой можно сойти с ума! Ну что изменится от того, например, что я помог генеральше погрузить на корабль несколько лишних сундуков? Если ты меня спросишь и о том, что было в этих сундуках, я отвечу: не заглядывал. Я не люблю лазить по чужим сундукам!.. Ну, хватит! Прощай. Завтра ровно в половине второго я здесь. И будь к этому времени готова.

Ровно в восемь она подошла к пустынному входу в Александровский сад. Никого! Ни Дьяченко, ни Егорова! Вдалеке дворник подметает улицу. Проскочил, хлопая разорванным брезентом кузова, военный грузовик. Усталый полицейский вышел из-за угла, поглядел во все стороны безразличным тусклым взглядом, передвинул фуражку со лба на затылок и вяло побрел куда-то своей дорогой.

Тоня присела на край ближайшей скамейки и стала поправлять прическу. Ну и задал же ей забот Петреску! Это платье требует и какой-то особенной прически, и даже, вероятно, особенной походки – величественной, плавной… И вообще, зачем, собственно, он тащит ее на эту помолвку? Действительно ли хочет иметь рядом с собою богато одетую девушку или это какой-то новый, еще не разгаданный ход? И не странно ли, что именно теперь Фолькенец проникся к Леону такой дружбой, что пригласил его на свою помолвку, да еще вместе с дамой! В чем таится правда? В чем кроется ложь?

…Четверть девятого! Где же ты, Егоров? Почему не идешь, Дьяченко? Куда вы все подевались?!

Надо ждать… Ждать… Кто-то должен прийти. Не может не прийти…

Следят ли за ней?..

Худощавый человек в сером пальто завернул за угол… Ушел… Конопатая женщина с рыхлым лицом уселась на соседней скамейке, роется в узелке, вытаскивает смятые деньги, считает… Старая спекулянтка с Привоза!..

Егоров с размаху бросился на скамейку, – Тоня даже испугалась.

– Ну, Тонечка, мне и досталось!

Несколько секунд он молчал, осматриваясь по сторонам, и, убедившись в безопасности, начал:

– Буду краток. Лодка в пути. Дача Тюллера, на счастье, расположена у самого берега. Об этом можно было только мечтать! В ста метрах – большие камни, когда-то, наверное, обвалился берег. Ближайший немецкий пост наблюдения примерно в километре. Я сообщил Савицкому координаты. Условились, что ровно с двадцати одного часа через каждые полчаса в сторону моря буду посылать по три коротких световых сигнала. Окна гостиной обращены в сторону камней. Когда группа водолазов достигнет берега, я пошлю в окно четыре световых сигнала. И тут ты должна сделать все возможное, чтобы уговорить Фолькенеца выйти на веранду подышать воздухом.

– А если это не удастся? Пойми, я ведь там всем чужая!

– Тогда распахни настежь рамы правого окна гостиной. Нам придется несколько нарушить свадебный ритуал.

– Но вокруг дачи, я думаю, будет охрана. Не так-то Фолькенец прост.

– Охрану постараемся тихо убрать… Конечно, Тоня, дело предстоит нелегкое. Савицкий, между прочим, сказал, что если не удастся взять самого Фолькенеца, можно заменить его каким-то другим крупным чином. Там ведь шантрапы не будет, публика, можно сказать, отборная!

Он крепко сжал ее ладони. Как давно она не сидела с ним рядом, как давно они не говорили о себе, а говорили только о деле, о риске, о явках!..

– Где ты ночевал? – спросила Тоня.

– У радистки. Ох, и злая же тетка! Рассказывала, как однажды у тебя тол в сквере на Соборной площади забирала, а ты ей не вовремя подала знак. До сих пор помнит.

– А лавку ты видел? – помолчав, спросила Тоня.

– Издалека… Она уже разгромлена.

– Значит, вас с Федором Михайловичем ищут!

– Да, к сожалению, это именно так. И теперь уже – кто кого! Машина запущена. Обратного хода не будет.

– Но ведь они и меня проверяют, я это отчетливо чувствую!

– И будут! Хорошо, что ты хоть в лавочку приходила не часто! Там они тебя не засекли.

Помолчали.

– Слушай, Геня, я что-то не все понимаю с этим липовым аэродромом. Они что, хотят заманить десант и уничтожить в воздухе?

– В воздухе ночью десант не уничтожишь, Тоня. Ты помнишь, Дьяченко говорил о тысяче мин?

– Ты хочешь сказать…

– Вот именно, – прервал он ее. – Они хотят заманить десант на минные поля. Если кто останется жив, перебьют из пулеметов или возьмут в плен.

– Но зачем этот аэродром?

– Никому не придет в голову, что летное поле может быть заминировано. Неужели ты сама не понимаешь?

Он сидел нахохлившийся, обросший рыжеватой щетиной, как в то давнее утро, когда она увидела его на лестничной площадке.

– Значит, Петреску говорил правду!..

– Выходит, правду.

– Это очень важно, Геня!..

– Тюллера мне жаль, – проговорил Егоров. – Все-таки Зина ему дочь, да еще как бы вновь обретенная.

Помолчали.

– Странно! – усмехнулся Егоров. – Мы здесь как-то по-иному стали на жизнь смотреть. Люди везде мечтают о своем счастье. И я вот, например… как только вернемся, приду к Савицкому и скажу: «Хватит! Тоня моя жена, и попрошу нас больше не разлучать…»

– Ох, и фантазер же ты, Генька!

Он поднялся.

– В случае неудачи – всякое может быть! – иди на запасную явку…

Он быстро пошел к выходу из сада – щуплый, в стареньком пальто на ватине, в котором сейчас наверняка жарко. Но ведь кто знает, где застанет его ночь!..

Словно почувствовав ее беспокойный взгляд, Егоров на углу обернулся, и Тоне показалось, что он посмотрел на нее с тревогой. Только что они сидели рядом! Почему же она сказала ему так бесконечно мало? Ведь, возможно, это была их последняя встреча…

И суток не прошло, как исчез Федор Михайлович, что с ним – неизвестно, а сегодня – Дьяченко! Теперь ушел и Геня. Она одна!.. Совсем одна! Небольшая случайность – и все может разлететься в прах. Вдруг Фодькенец решит в последний момент, что дача Тюллера слишком далеко от Одессы. Подводная лодка опоздает, обходя минные заграждения. Водолазы по ошибке высадятся на другом участке.

Не мог же Егоров знать, о чем она думала во время их разговора, о чем не переставала думать со вчерашнего дня, когда там, в лавке, сжала в своей руке прохладный металл вальтера.

Было начало одиннадцатого. К часу надо вернуться домой. Что ж, можно еще успеть!..

Вскоре она остановилась на углу Картомышевской улицы, у двухэтажного дома. Недалеко упала бомба, и штукатурка местами осыпалась, обнажив ребра гнилой дранки. Так у распавшейся на куски древней мумии обнажается высохший скелет.

Улица была почти безлюдна. Смелее!.. Смелее!..

Она вошла под невысокую арку, сразу же резко остановилась. Держа в руке ведро с водой, Коротков медленно поднимался по крутой лестнице на галерею, шлепая по ступеням домашними туфлями на босу ногу.

Черные неглаженые брюки, широкие старомодные подтяжки, перерезающие застиранную бывшую белую рубашку, перекошенные от тяжести ведра плечи, – все это вызывало даже сочувствие.

Коротков поставил ведро и обернулся, разминая оттянутую руку.

Их взгляды скрестились. Он болезненно улыбнулся, подхватил ведро и скрылся за покосившейся дверью, с которой свисали лохмотья рыжей истлевшей клеенки.

Он ждал ее с тревожной напряженностью, стоя посередине комнаты, и, когда она вошла, приветливо воскликнул:

– Тонечка! Какими судьбами! Ну, заходи, присаживайся. Прости за беспорядок. Не ожидал гостей…

Салфеточки, салфеточки! На столах, на этажерках, на комоде. На стене, под пыльным стеклом, – Коротков в молодости, еще с густой шевелюрой, а рядом с ним молодая женщина: остренькое личико, маленькие прищуренные глазки… В комнате стоял душный запах давно непроветриваемого жилья.

– Вы постоянно здесь живете? – спросила Тоня, все еще продолжая стоять.

– Да нет, изредка прихожу, когда деваться некуда. Да ты присаживайся… Бледненькая! Жизнь, вижу, тебя совсем загнала…

Она потупила взгляд, не в силах на него смотреть.

– Дай, думаю, зайду, проведаю…

Он придвинул ей скрипучий стул с изогнутой спинкой.

– Присаживайся… А Луговой-то, оказывается, дядька безжалостный… Хочешь есть? – спросил он с поспешной готовностью, под которой скрывалось смущение.

– Нет, уже завтракала.

Он прошелся по комнате.

– Идиоты! Полные, круглые идиоты! – Сунул большие пальцы под резину подтяжек, оттянул их, а затем отпустил, и они гулко щелкнули. – Теперь-то я могу откровенно говорить: одного, как говорится, поля ягоды. А ты, милочка моя, запуталась, как, впрочем, и я в свое время. Штуммер, я тебе скажу, личность! Ты уж меня прости, но через тебя на Федора Михайловича мне больших трудов стоило выйти. Я сразу догадался, кто ему мой адресок дал. Человек он был неглупый, и все ж, видишь ты, Штуммер его обошел! А кто, ты думаешь, этот самый Луговой? Сам Штуммер! – Он говорил так, словно ко всему, что случилось, не имел решительно никакого отношения. – Ты, Тоня, девчонка себе на уме. Я тебя и так поворачивал, и эдак, но пока не применил сильнодействующее – ухлопал Камышинского, – ты не раскололась… – Он вдруг хитро прищурился. – А чего ты так свободненько по Одессе ходишь? Сбежала небось? Дома-то не ночевала?.. Ну, признавайся.

Тоня не стала ему отвечать, не стала ни оправдываться, ни отрицать его догадки, а только тихо спросила:

– Что с Федором Михайловичем?

– Я же говорю – не вышло у Федора Михайловича дельце! В упор, можно сказать, в меня стрелял, да промахнулся. Пристукнули его у входа в катакомбы в суматохе. А ведь по замыслу, я его спасти должен был. Что теперь-то делать? Ты ведь теперь после всего этого мне без пользы… – Он остановился перед ней, засунул руки в карманы. – Я с тобой, можно сказать, как с трупом, начистоту разговариваю. Ты уже списана. А мне придется начинать сначала. Конечно, на моем счету не так уж мало. Камышинского уничтожил – раз! Эшелончик какой-никакой тоже под откос пустил – два! Кто-нибудь мои заслуги учтет. Есть, как говорится, живые свидетели. Так что не унываю… Меня еще в подпольный обком секретарем введут! А ведь до войны не везло мне с карьерой, прямо скажу. Я уж и так и эдак приноравливался – не помогало! А какой я был бдительный! Ого-го! – Округлив глаза, он иронически причмокнул. – Кто первый выступал на собрании? Коротков!.. Погнила картошка на складе – вредительство! Сошел трамвай с рельсов – диверсия! Боролся я активно, никаких сил не жалел!.. Меня даже председателем месткома одно время выбирали… А все равно в большие люди не выбился.

Тоня стала медленно подниматься.

Коротков поднял руку:

– Не торопись, девочка! Господин Штуммер наверняка обрадуется, когда увидит тебя. Вот и отправимся к нему вместе. Только чайку попьем… Сиди, говорят!.. – вдруг крикнул он, и желтые его глаза, казалось, остекленели. – Я тебе душу свою открыл, и теперь уж тебе отсюда выхода нету!..

Она выстрелила в упор, не целясь.

Коротков словно не почувствовал боли. Он лишь прижал левую руку к груди, и на лице его возникло сосредоточенное выражение.

– Что же ты, дура, наделала! – удивленно сказал он. – Ведь ты же меня убила…

Глава шестнадцатая

А что, если разгладить мокрые волосы горячим утюгом? Правда, она никогда еще не прибегала к этому способу, но давным-давно одна из подруг рассказывала, что увесистый чугунный утюг способен совершить чудо!

Маникюр! Нет уж, в салон пойти некогда. Конечно, для такого платья хорошо бы белые туфли, но сойдут и черные. В конце концов, дело самого Петреску позаботиться о законченности ее туалета, если уж он взялся ей покровительствовать.

А все-таки приятно хоть раз в жизни надеть на себя платье из брюссельских кружев.

Жаль!.. Если укоротить, то когда-нибудь, после войны, в нем можно было бы пойти в театр.

Совет подруги оказался дельным, но, для того чтобы его выполнить, необходимо стать акробаткой. Ломит висок, тесно прижатый к краю стола, и правая рука, двигающая утюг по марле, под которой веером разбросаны волосы, вывернута локтем кверху. Пятнадцать минут адских страданий – и тщательно уложенным волосам с завитыми кончиками позавидовала бы и француженка из довоенного модного журнала.

Петреску был, как всегда, точен. Ровно в час машина остановилась у подъезда, и он вошел в комнату с огромным букетом тюльпанов и гвоздик, надушенный, сверкающий, в парадном мундире.

– О домнишуара! – воскликнул он. – Я всерьез опасаюсь, что, увидев тебя, Фолькенец сменит невесту. Какие волосы! А ну-ка, пройдись!..

Тоня прошлась по комнате. Узкий чехол длинной кружевной юбки предательски сковывал ноги. «А что, если нужно будет бежать? – подумала она. – Эдак грохнусь на землю, и тогда поминай как звали!..»

– Еще немножко прихвати у талии, – сказал Леон. – Не хватает, конечно, кулона, но не беда, его вполне можно заменить красной гвоздикой.

– А что я надену поверх всей этой роскоши? – спросила Тоня.

Он взглянул на обветшалое пальто, висевшее на вешалке, и брезгливо поморщился,

– Подай-ка мне мой норковый палантин! – пошутила она, и Петреску весело засмеялся.

– К сожалению, мадам Монулеску уже отбыла в Констанцу. Но в машине тепло, ручаюсь, что ты не простудишься…

– Но ведь без палантина меня не примут во дворце короля Михая.

– Зато я убежден, что к тебе благосклонно отнесся бы сам маршал Антонеску. Кстати, на даче будет генерал фон Зонтаг, теперь он командующий армией. О тебе он знает как о моей спасительнице.

– Как мне держаться?

– Старайся не отходить от меня. В случае необходимости я подскажу тебе, что делать.

– Ты думаешь, такая необходимость возникнет?

Она колдовала над платьем, стягивая его в талии булавкой. Казалось, ее вопрос вызван лишь боязнью совершить какую-нибудь оплошность.

Он не ответил, но вдруг стал серьезен.

– Тоня, нам нужно поговорить, – сказал он и осторожно положил букет на стол.

– Слушаю, Леон.

– Ты помнишь, как однажды, сидя на этом вот диване, я упомянул о ловушке?

– Да, ты что-то такое говорил, но, признаться, я не помню, к чему это относилось…

– Не будем играть в прятки, Тоня! Слово «ловушка» относилось к тебе.

– Ко мне? Ты устроил мне ловушку? – стараясь все еще держаться шутливого тона, но внутренне холодея, спросила она.

– Да. И не скрываю этого. Я сказал о ложном аэродроме, чтобы проверить твою реакцию.

– Проверить меня? О Леон, ты слишком далеко заходишь в своей подозрительности!

– А ты – в своей неискренности! Я решил кое-что тебе открыть, конечно немногое, но и этого достаточно, чтобы убедиться, как тесно ты связана со Штуммером! Ведь он приказал тебе за мной следить, а ты это от меня утаила!

– Но разве я причинила тебе хоть какой-нибудь вред? – с искренним удивлением спросила Тоня.

– Вот это как раз я и хотел бы знать.

– Ты что, думал, что я предам тебя Штуммеру?

– Да. Но я бы узнал, если б ты на меня донесла. Кстати, ложный аэродром сам по себе – не такой уж большой секрет.

Она несколько мгновений рассматривала отраженное в зеркале лицо Леона. «Как он стареет в такие минуты! – подумала она. – Опять мечется! Опять томится манией преследования!..»

– Зачем тебе потребовалось меня проверять?

– Чтобы знать, кто рядом со мной.

– Но ведь я, по-моему, никогда тебя не искала. И не я тебе делала предложение…

– Да, ты права! Я всегда сам приходил к тебе. Но это ничего не меняет. Неужели ты думаешь, будто Фолькенец и Штуммер настолько глупы, что не знают, кто ты такая?

– Не понимаю…

– Помнишь самый первый допрос? Фолькенец еще долгое время продолжал сомневаться. Он буквально взял меня за горло.

– Значит, ты приходил ко мне не по доброй воле?

– Сначала, если хочешь, – да! Но я все делал для того, чтобы тебя спасти. Я просил тебя уехать к моим родителям – ты отказалась.

Она повернулась. Они стояли по разные стороны стола, на котором лежал букет. Тоня долго перебирала цветы, наконец нашла большую гвоздику и приложила ее к вырезу платья.

– Приколоть сюда?

– Нет, чуть-чуть левее…

– По-моему, тебе не на что жаловаться, – саркастически усмехнулась она, решив прекратить этот опасный разговор. – У тебя прекрасно идут дела. Ты получил повышение…

– Да. И теперь я один из самых информированных офицеров штаба!

Дрогнула рука. Она уколола себя булавкой, которой прикалывала к груди гвоздику.

– Зачем ты настаиваешь, чтобы я присутствовала на помолвке? Сейчас, Леон, мне это совершенно непонятно.

– Просто у меня нет другого выхода, – признался Леон, устало опускаясь на диван. – Сегодня, Тоня, решается твоя судьба! Я хочу быть рядом с тобою.

– На помолвке решается моя судьба?

– Да, тебя будут фотографировать вместе с Фолькенецем и другими немцами, а завтра Штуммер вызовет тебя для решающего разговора. И ты уже не сумеешь не дать подписку о работе на гестапо. Ясно?

– С меня уже взяли подписку.

– До сих пор это была лишь детская игра! Если ты откажешься, тебя ликвидируют. А твое имя будут произносить с презрением даже близкие друзья.

– Ты думаешь, что Фолькенецу поверят?

– О! Фолькенец – великий мастер интриг.

– Кто же дал тебе платье?

Он ответил не сразу.

– Один из людей Фолькенеца.

Круг замкнулся.

Гвоздика была приколота. Красный цвет на голубом – это выглядело великолепно!

Она присела на другом краю дивана.

– Ну что ж, посидим перед дальней дорогой, Леон. Спасибо за все, что ты для меня сделал…

– Надеюсь, у тебя хватит сил молчать о нашем разговоре при любых испытаниях.

– Да, Леон! Я научилась молчать…

Он сжал кулаки и потряс ими в воздухе.

– Я же предупреждал тебя! А ты упрямая девчонка! И вот теперь уже нет выхода… С тех пор как мы с тобой перешли линию фронта, многое изменилось. И не только вокруг, но главное – вот здесь, – он дотронулся до своей груди. – Ты сейчас убедишься, как я тебе доверяю! Помнишь мою командировку в плавни, когда из эшелона убежала молодежь?.. Вот в плавнях я впервые до конца понял, что мы, румыны, лишь мелкая разменная монета для немцев… Если она случайно выпадает из рук, особенно в людном месте, то даже унизительно нагнуться, чтобы подобрать ее с земли… При первой же опасности Фолькенец и Штуммер ящерицами выползли из зоны огня… А что будет со мной – останусь ли я жив или погибну, – их нисколько не интересовало. Заменив убитого фельдфебеля, я должен был спасти им жизнь. Но дело не только в этом. Я просто очень устал, Тонечка!.. Когда-то я искренне верил в идеи великой Румынии, верил Антонеску. Но где эта великая Румыния, где Транснистрия?! Все оказалось ложью… И я тебе скажу: я теперь уже не знаю, где правда, в чем она…

Она справилась со спазмом, сдавившим горло.

– А почему, Леон, тебе так хочется меня спасти?.. Признаюсь, недавно была минута, когда я готова была тебя убить!

– Знаю. Ты часто ненавидела меня. Но что я мог сделать? Нас стравливали. Я не знал покоя. Если бы только я мог сказать тебе всю правду! Впрочем, теперь это уже бессмысленно. Все твои связи порваны. Один из группы успел сбежать, но будет пойман. Его приметы известны…

Егоров! Боже ты мой! Только бы продержаться до вечера, дожить до девяти часов…

Парадный мундир сдавливал Леона панцирем, он повел плечами и, засунув палец под жесткий воротник, оттянул его от горла.

– Фолькенец и Штуммер считают операцию законченной и намерены получить за нее ордена. Я читал представленный фон Зонтагу рапорт. – Он устремил на Тоню изучающий взгляд.

А она смотрела на цветы, на сияющий бриллиантином пробор румынского офицера Петреску, кончиками пальцев теребила невесомые брюссельские кружева и страдала от невыносимой фальши происходящего. «Зачем же мне участвовать в этой комедии? – думала она. – Зачем, если все уже решено?!»

– Если хочешь, я скажу тебе все, до конца, – тихо произнес Леон, наклонившись к ней.

«Нет, нет, надо бороться, еще не все кончено! Где-то в глубинах моря тихо стучит двигатель подводной лодки».

– Говори!

– Русские перешли в новое наступление. Это держится в строгой тайне, но наше положение ухудшается с каждым днем.

– А тайное оружие?

– Тайное оружие – такой же блеф, как и мое повышение. Фолькенец понимает, что Одесса обречена, и устроил себе перевод, чтобы не попасть на последний корабль, у которого много шансов пойти ко дну. – По мере того как он говорил, в голосе все отчетливее звучала долго сдерживаемая ярость. Он уже почти кричал. Лицо его было искажено. – Старая песня! Пусть вместо немца погибает еще один румын, а перед смертью его можно и повысить в чине. И на кресте написать: «Здесь покоится прах доблестно погибшего за великую Германию полковника Петреску!..» И пусть его жрут черви!..

– Леон, успокойся, – сказала Тоня. – Когда ты падаешь духом, то прежде всего твердишь о смерти…

Он воскликнул:

– Ты в своем уме? Что ты говоришь! У меня еще есть шанс – спастись на последнем корабле, а у тебя и этого нет. И ты меня успокаиваешь!.. Нет, ты, наверно, действительно сошла с ума!

Тоня вышла на кухню и вернулась, сжимая в руке пистолет.

– Тоня! – воскликнул Леон и загородил лицо узкими ладонями. – Только не это!..

– Успокойся, я не убью ни тебя, ни себя, Леон! К сожалению, пистолет слишком велик для моей сумочки. Спрячь его у себя и дай слово, что вернешь, как только я потребую…

Он деловито сунул пистолет в задний карман брюк, взглянул на часы:

– Мы опаздываем…

Они вышли из парадного подъезда. Древняя старуха, проходившая мимо, глядя на них расплылась в беззубой улыбке:

– Какая прелестная пара! Прямо голубки…

– Куда мы поедем? – спросила Тоня, чувствуя, как замирает сердце.

– Пути Фолькенеца неисповедимы, – проговорил Леон. – Может быть, на дачу к Тюллеру, а возможно, он уже подыскал другое укромное местечко.

Когда они сели в машину, Леон приказал шоферу не трогаться и ждать, пока двинутся машины с фон Зонтагом и полковниками.

Сквозь ветровое стекло Тоня видела, как к Фолькенецу, разговаривавшему с фон Зонтагом, подошел Штуммер, о чем-то тихо с ним посоветовался, затем стремительно вернулся к своей машине, хлопнул дверцей и умчался.

В эту секунду все решилось. Вот уж поистине: пойдешь направо – будешь жить, налево – расстанешься с жизнью.

Кортеж из пяти машин помчался по улицам Одессы.

Тоня сидела рядом с Леоном, привалившись к спинке сиденья, и молча, без мыслей смотрела перед собой.

– Мы едем в Люстдорф, – услышала она голос Леона.

Да, они едут в Люстдорф! Но она не ощутила радости. Машины проскочили мимо замшелых тюремных стен. Под колесами шуршал гравий. Знакомые, унылые поля. Сколько раз она ходила по этой щербатой дороге! Как много передумала на ней трудных дум!

– Леон, опусти, пожалуйста, стекло, мне жарко.

Ветер ворвался в кабину, закружил легкий вихрь, подхватил густую прядь Тониных волос и бросил ей на глаза. Она тыльной стороной ладони убрала волосы с лица и глубоко вдохнула прохладный морской воздух.

Передние машины затормозили около невысокого забора.

Дача Тюллера была наскоро подновленным домом, очевидно построенным в конце прошлого века его дедом или прадедом. Крутой спуск к морю – совсем рядом, а в сторонке – беспорядочное нагромождение выветренной коричневой осыпи.

Тюллер, ехавший в машине с дочерью и будущим зятем, широко распахнул калитку, приглашая всех заходить. Гости расступились перед молодыми, пропуская их в сад первыми. Фон Зонтаг весело шутил с осанистым полковником, розоватое лицо которого выражало готовность смеяться, если это приятно начальству, или плакать, если это ему еще приятнее.

– Смотри, – тихо проговорил Леон, стоявший чуть позади Тони.

Из глубины двора навстречу гостям вышел Штуммер, и тотчас следом за ним показались два автоматчика. Они стали по обе стороны калитки.

Да, Штуммер не терял времени даром! Родственные чувства Фолькенеца не мешали ему подумать о надежных гарантиях безопасности, тем более что один из почетных гостей – начальник гарнизона.

Тоня взглядом пересчитала гостей. Девять вместе с нею и Леоном. Фотограф, невысокий человек с беспокойным профессиональным взглядом, маячил в сторонке, не сливаясь с гостями и в то же время никого не упуская из поля зрения. У него на правом боку, поблескивая «молниями», висела большая черная сумка, в руках он сжимал фотоаппарат, время от времени нацеливая его то на одну, то на другую группу гостей и ничем не проявляя особого внимания к Тоне. Однако она заметила, как раздражает его то, что в объективе она оказывалась только рядом с Леоном.

Когда наконец, окруженная гостями, Тоня вошла в сад, вновь затеплилась, казалось бы, уже потерянная надежда. Сад был обширен и совершенно пуст. В глубине, за сараем, она успела заметить в штакетнике пролом, через который легко проникнуть во двор дачи со стороны берега. Двое часовых – это не непреодолимая преграда.

Ох, как жаль, что она не связана с Тюллером, – ведь в критическую минуту, может быть, удалось бы незаметно получить от него совет, если не действенную помощь.

Посредине большой гостиной стоял рояль, а вокруг – несколько кресел. В окна до самого горизонта виднелось море, подернутое мелкой сизоватой рябью. Вдалеке маячил сторожевой катер, в синеватом небе кружили чайки.

– Господа! – воскликнул вдруг фон Зонтаг, едва Тоня оторвала взгляд от моря. – Одну минуту внимания! Наконец-то Петреску представляет нам свою спасительницу! Разрешите мне первому приветствовать ее на торжестве нашего друга…

Он устремился к Тоне навстречу с протянутыми руками, и она ответно протянула ему руку. Запечатлел ли этот момент фотограф? Вероятно! Но, кажется, Тоню это занимало меньше, чем недобрый взгляд Зины, стоявшей рядом с Фолькенецем в другом конце комнаты.

Впрочем, она оценила тактичность поступка фон Зонтага: он невольно представил ее всем гостям сразу и отпала нудная церемония постепенных знакомств, которой она так боялась. В то же время фон Зонтаг своим жестом как бы взял Тоню под свое покровительство.

– Никогда не поверю, фрейлейн, в то, что вы русская, – сказал он, взглянув на Петреску. – В вас безусловно есть арийская кровь. Ваши волосы, цвет глаз… и, наконец, ваша преданность рейху!

– А какое поразительное чувство языка! – подхватил Леон. – Когда я однажды ошибся и сказал по-немецки что-то не совсем точно, она тут же меня поправила…

Леон, впрочем, и сейчас говорил по-немецки не очень правильно, часто путаясь в идиомах и даже в артиклях. Однако его шутливое признание вызвало общий смех.

На какой-то момент центр всеобщего внимания переместился к Тоне, и ей хотелось поскорее отойти от генерала, чтобы не усиливать раздражение Зины.

Тюллер тем временем куда-то исчез. Несколько раз с озабоченным видом появлялся Штуммер и снова уходил. Очевидно, на нем лежала немалая ответственность за этот вечер.

Фон Зонтаг подвел Тоню к Фолькенецу и Зине и начал веселый разговор о ста способах приготовления яичницы, при этом он то и дело поворачивался к Тоне, словно из всех, кто его окружал, именно ее избрал своей главной слушательницей. И как только его сухой профиль обращался в ее сторону, раздавался тихий щелчок затвора фотоаппарата.

Зина, казалось, совсем успокоилась. Время от времени она с улыбкой поглядывала на Фолькенеца, который явно старался держаться поближе к фон Зонтагу. Но у генерала несомненно были какие-то свои планы, связанные с новым назначением своего подчиненного.

– Господа, – прозвучал торжественно голос Тюллера, – прошу всех к столу!..

Двери в соседнюю комнату распахнулись настежь, и Тоня увидела широкий стол, покрытый иссиня-белой скатертью, сверкающий хрустальными бокалами. На больших блюдах разложены были закуски, а на отдельном, у стены, столике с мраморной доской – бутылки с коньяком, русской водкой, шампанским и другими винами.

Фолькенец и Зина сели во главе стола, рядом с невестой – старик Тюллер, по другую руку Фолькенеца занял место фон Зонтаг.

Тоня оказалась прямо против Зины, Леон сел рядом с нею, а свободный стул справа от Леона занял Штуммер.

Два официанта в белых куртках стояли по бокам столика с винами, держа в руках крахмальные салфетки, и ожидали, когда гости рассядутся по своим местам.

Теперь, впервые, Тоня могла рассмотреть лицо Тюллера. Несколько тяжелое, с крупными чертами и мясистым носом, оно как бы вовсе не отражало характера этого человека. Такой человек мог быть и добрым и отзывчивым, и жестоким и упрямым, и еще бог знает каким…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю