Текст книги "Западня"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

– Быстрее… Быстрее… – торопила Тоня, шагая рядом и поддерживая его под руку.

Силы постепенно возвращались. Очевидно, повязка смягчила удар, и потревоженная рана успокаивалась.

– Куда мы идем? – наконец спросил он, когда они пересекли пустынную полевую дорогу и углубились в молодой лесок.

– К фронту! – коротко ответила Тоня.

Только сейчас он разглядел, что она тащит с собой санитарную сумку, словно собралась на очередную перевязку.

– За нами гонятся? – спросил он.

– Наверняка! Но они еще не знают, что с вами ушла я…

– Собаки?!

– Вряд ли. Слишком развезло дороги.

– У вас есть револьвер?

– Да! – И она дотронулась до кармана шинели.

– А для меня?

– Только один.

– Отдайте!..

– Нет! – сказала она так сурово, что он долго молчал.

Они шли всю ночь, не отдыхая, минуя поселки, где могли бы встретить солдат, переехали в какой-то лодке через Днепр.

Несколько раз позади слышалась стрельба. Может быть, это стреляла наугад брошенная вслед за ними поисковая группа, а возможно, часовые давали в воздух предупредительные выстрелы, когда кто-то посторонний приближался к их постам.

Вдалеке лаяли собаки. Казалось, где-то там, во мраке, плавно течет мирная жизнь, которую война обошла стороной.

Тоня вела Леона маршрутом, указанным ей Савицким. Он выбрал для перехода такой участок, где противник находился наиболее близко и можно было пройти оврагами. Конечно, командиры частей были предупреждены, что на участке от ветряной мельницы до опушки рощи, расстояние между которыми равнялось примерно восьмистам метрам, утром, на рассвете, пройдут в направлении противника девушка и человек в солдатской шинели. Командирам было приказано организовать видимость преследования, но пропустить.

Подобные задания всегда доставляли Корневу много тревог. Того и гляди, какой-нибудь чудак, которого не известили, возьмет да и ухлопает. И ничего с ним не сделаешь!

Поэтому еще с вечера подполковник сам отправился на передний край, чтобы все подготовить.

Когда Тоня и Леон, миновав мельницу, проползли мимо артиллерийских позиций, замаскированных на опушке рощи, и стали продвигаться к нейтральной зоне, сзади их вдруг окликнули.

– Куда вас черт понес? Сейчас же назад! – крикнул чей-то хриплый голос, и как ни были напряжены нервы Тони, она узнала голос Корнева.

– Стойте! Там же противник! – закричало еще несколько голосов.

Тоня оглянулась, что-то сказала Леону и стремительно бросилась к подбитому немецкому танку, застывшему среди поля. Леон устремился за нею, полностью подчиняясь ее командам.

Едва они один за другим свалились на землю, под надежную защиту стальной махины, как с опушки в их сторону ударил крупнокалиберный пулемет. Пули дробно стучали о броню.

Леон, лежа на боку, разглядывал позиции немцев, стараясь разгадать, как они расположены.

– Не хватает, чтобы нас ухлопали свои, – проговорил он.

«Свои»!.. Тоня вгляделась в редкий кустарник, находившийся примерно в двухстах метрах от танка, и заметила нескольких солдат в серо-зеленых шинелях, которые выглядывали из-за укрытия. Один из них, приложив к глазам бинокль, старался разглядеть их в неверном свете занимающегося утра.

Немцы молчали. Очевидно, их озадачило поведение двух человек, появившихся перед их позициями, и они старались понять, куда эти люди направляются. Но теперь, когда по танку началась стрельба, поняли, что эти двое – перебежчики, и, чтобы им помочь, открыли бешеный заградительный огонь.

Четверть часа над полем стояла такая отчаянная стрельба, что и думать нельзя было подняться из-за танка.

Леон испытующе поглядывал на Тоню, которая молча смотрела куда-то вдаль, на серый горизонт, и о чем-то напряженно думала.

– А ты смелая девушка, Тоня! – вдруг по-русски сказал он.

Она равнодушно скосила в его сторону глаза.

– О! – удивился Леон. – Тебя даже не поразило, что я говорю по-русски?

– Я поняла это в первый вечер, – спокойно сказала она. – Но больше никто этого не узнал – я молчала.

На ее счастье, низко над головой просвистела мина, пущенная немцами, и она невольно уткнулась лицом в землю, это же сделал и Леон. Мина оглушительно взорвалась где-то позади танка. А когда вновь стало относительно спокойно, Леон уже забыл о своем вопросе.

Некоторое время они не говорили больше ни слова.

– А все-таки зачем ты со мной идешь? – спросил Леон, дотрагиваясь до ее плеча. (Она вновь посмотрела на него и встретилась с его беспокойным взглядом.) – Зачем? – повторил он.

– Но я же спасла тебя, – сказала она. – Один ты не сумел бы выбраться, ты бы погиб через пять минут после побега.

– Если я останусь жив, – проговорил Леон, – то буду за тебя молиться.

Тоня усмехнулась:

– Однако, когда я перевязывала твою рану, ты за меня не молился! Такое нес, что мне плакать хотелось!

– Черт побери! Долго они еще будут стрелять? – воскликнул Леон. Осколок мины ударился над его головой о башню танка и, отскочив, воткнулся в землю у его ног.

Тоня дотронулась до острого, отливающего голубоватым блеском края увесистого куска железа: угоди он на десять сантиметров левее, и этот их разговор был бы прерван навсегда.

– Горячий! – сказал Леон и тоже осторожно провел по краю кончиками пальцев. – Скажи, – вдруг спросил он, – где я был? Где меня допрашивали?

– В штабе дивизии.

– А почему меня не отправили в другой штаб?

– Все, что нужно, ты сказал и в этом.

Леон хмуро отвернулся и стал смотреть в сторону немецких позиций.

«Что делать?» – напряженно и беспокойно думала Тоня. Уж если человек, спасенный ею, задает вопросы, на которые трудно ответить, то что же с ней будут делать гестаповцы? Они наверняка начнут проверять ее со всеми строгостями.

Осколок притягивал ее взгляд. Впервые в жизни Она почувствовала себя способной убить человека. Сейчас она вновь начинала ненавидеть Петреску.

Он посмотрел на нее сощуренными глазами, и от этого пристального взгляда Тоне стало не по себе.

– Я верю тебе, – сказал Леон быстрым шепотом. – Теперь я верю тебе! Но ты глупая, глупая девчонка! Ты жертва войны. И я жертва войны. Мы ничего не можем изменить! Я всех обвел вокруг пальца. Я все слышал. Меня хотели убить!

Она строго крикнула:

– Замолчи! Ты лжешь! Ты не мог этого слышать!

– Нет, нет! – продолжал он. – Я тоже сумею защитить тебя. Я не оставлю тебя. Боже мой!.. – Он замолчал, облизнул запекшиеся губы.

– Болит голова?

– Очень.

Тоня вдруг с ужасом подумала, что Леон может умереть. Тогда все необычайно усложнится. Ей придется доказывать немцам, что она спасала румынского майора. Спасала, но не спасла! Ей, конечно, не поверят. Нет, он должен жить! Она должна довести его до немецких позиций, а там – что будет, то и будет…

Неожиданно для самой себя она вспомнила, что в кармане ее гимнастерки лежит пакет с немецкими марками. Несколько тысяч! Савицкий сказал, чтобы она убедила Петреску, будто украла эти деньги в штабе, и отдала бы их ему, потому что немцы румына не станут обыскивать.

– Леон! – позвала она тихо. – Спрячь вот это!

Он приоткрыл глаза и удивленно взглянул на тугую пачку сероватых купюр. Потом, ничего не спросив, сунул ее во внутренний карман кителя.

Совсем близко ударил взрыв, но у Леона даже не хватило сил опуститься на землю – он так и сидел, положив голову на звено ржавой гусеницы.

Тоня уже давно заметила, что в десяти – пятнадцати метрах от них начинается узкий овраг, рваные края которого, опускаясь почти отвесно, затем переходят в обрыв, обращенный в сторону немцев. Вот если бы удалось быстрым рывком добраться до края, а потом скатиться вниз! Тогда они сразу оказались бы в мертвом пространстве.

– Леон, – сказала она, – ты можешь собраться с силами?

– Могу, – ответил он, не открывая глаз.

– Леон! Открой глаза!

Он сделал усилие и приоткрыл сначала один глаз, затем второй.

Тоня показала в сторону оврага:

– Соберись с силами. Пробеги и сразу прыгай вниз… А я за тобой.

– А если дождаться ночи? – спросил он.

– Нельзя дожидаться. Никак нельзя! До ночи нас тысячу раз убьют. – Тоня представила себе, как сейчас, должно быть, нервничает Корнев, как он сейчас ее ругает. – Соберись с силами, Леон! Главное – добежать до оврага. Никто не успеет выстрелить… Хочешь, я побегу первой?

– Беги! – проговорил Леон.

– Нет, давай вместе!.. Ну, вставай, вставай…

Леон сделал усилие и приподнялся. Его руки тяжело опирались о ее плечи. С минуту, которая показалась ей необычайно долгой, они стояли обнявшись, их головы торчали рядом с башней.

Тоня понимала, что промедление теперь крайне опасно, немцы удивятся, что по ним не стреляют снайперы, и она, напрягая все силы, устремилась вперед, почти таща его на себе.

– Быстрее… Быстрее…

Он поспешно передвигал ноги, всеми силами стараясь идти сам, но слишком велика была слабость.

И вот уже танк их не прикрывает, они стали открытой мишенью. Вперед!.. Вперед!.. В какой-то момент Леон спотыкается, падает, толкает ее в бок с такой силой, что она летит вперед и кубарем перекатывается через край оврага, шмякается плашмя о каменистую землю и несколько мгновений лежит без движения, не в силах вздохнуть, слыша нестерпимый звон в ушах.

Леон! Где Леон? Убит?! Вскакивает и кидается назад, не чувствуя ног. Но Леон, над которым свистят пули, медленно переваливается через край прямо на ее подставленные руки. Жив!.. И будто даже не ранен…

Через несколько минут их окружили немецкие солдаты. Коренастый ефрейтор с поросшими рыжеватой щетиной щеками недоверчиво бурчал:

– Наверно, вас заколдовал сам дьявол! Кто вы такие? – Его цепкий взгляд впился в русскую шинель Леона. – Руссиш?!

– Сообщите генералу фон Зонтагу, – сказал Леон и рывком сбросил с себя шинель. – Пригласите врача… Мне очень плохо…

Его перевязали и в тыл уже не повели, а понесли. Позади небольшой процессии брела Тоня. И чувствовала она себя так, будто какие-то нити, связывавшие ее с прошлым, оборвались навсегда. И теперь уже она ни на мгновение не сможет забыть, что стала другим человеком и что человек этот должен изображать радость от встречи с врагами, должен приспосабливаться, молчать там, где надо говорить, говорить и смеяться там, где надо стрелять.

И все же, идя за солдатами, тащившими на своих плечах грузное тело Леона Петреску, Тоня еще не представляла себе всей тяжести испытаний, которые ее ждут.

Глава восьмая

Тоню долго допрашивал какой-то полковник, очевидно занимающий довольно высокое положение, потому что, когда в комнату входили офицеры, они подчеркнуто вытягивались. Его моложавое лицо освещали проницательные глаза, уверенные манеры свидетельствовали о привычке к власти. Он разговаривал с Тоней без свидетелей, в той доверительной манере, в какой ведут допрос только очень умные следователи.

Прежде чем доставить Тоню сюда, ее напоили крепким кофе. Какой-то офицер с железным крестом на груди долго тряс ее руку.

– О фрейлейн, – говорил он, – вы спасли моего друга! О вашем подвиге мы сообщим в Берлин. – Потом нагнулся к ней и, подмигнув, игриво спросил: – Вы, конечно, в него влюблены? Скажу по секрету, он холостяк!

Полковник не позволял себе подобных вольностей. Он держал себя так, словно побуждения, которые толкнули ее на этот крайне рискованный поступок, были ему вполне понятны и не требовали объяснений. Но зато интересовался расположением штаба, фамилиями офицеров и генералов.

Тоня сказала, что она из медсанбата, который только недавно переведен на новый участок, и потому многих еще не знает. Однако назвала все же две-три истинные фамилии офицеров, которые разрешил ей назвать Савицкий. Назвала и место, где находился под арестом Петреску. Это была полуразрушенная, покинутая жителями деревня, в которой месяца полтора назад проходили жестокие бои. Деревня находилась километрах в семи от штаба, и Петреску, вряд ли помнивший, какими ночными дорогами прошел весь путь, не смог, рассматривая карту, доказать, что она говорит неправду. Кто его допрашивал? Тоня не знает, ведь она медсестра. В этой деревне, уточнила она, разместился штаб дивизии.

Пока она говорила, полковник внимательно рассматривал лежавшую перед ним на столе карту, что-то на ней отмечал остро отточенным карандашом.

– А вы очень хорошо говорите по-немецки! – вдруг сказал он. – Почти как немка. Где вы учились?

– В Одессе. У нас ведь там есть целая немецкая колония, и моей домашней воспитательницей с самого детства была одна немка.

– Да, Петреску мне об этом говорил. Он вообще восхищен вами! – Глаза его смотрели вниз, на карту, он что-то прикидывал в уме. – Скажите, фрейлейн, вы могли бы прочертить путь, каким шли к линии фронта?

Тоня смутилась.

– Я никогда не пользовалась картой.

– И все же попробуйте.

Офицер перевернул карту и склонился над ней с другой стороны стола, вложив в руку Тони свой карандаш.

– Итак, сначала давайте найдем точку, от которой вы начали путь.

Карта была трофейная, над каждым русским названием каллиграфическим почерком от руки был сделан немецкий перевод.

Тоня сразу нашла нужное название, но долго водила карандашом вокруг да около, пока наконец не уперлась грифелем в маленькую черную точку.

– Зеер гут! – улыбнулся полковник. – Теперь шагаем к фронту.

Морщины вокруг его рта сложились в добрую улыбку. Он внимательно следил за тем, как она прочерчивает путь.

– Конечно, это только приблизительно, – говорила Тоня, чувствуя, что перед ней расставлена какая-то ловушка, и стараясь быть предельно осторожной. – Вот тут мы как будто перешли дорогу.

– А где пересекли реку?

Тоня растерялась. К своему ужасу, она увидела, что, если все было так, как она показала, они с Петреску обязательно должны были перейти вброд узкую речку. Но отступать было поздно.

– Мы перешли по мосткам, – сказала она, холодея и думая только о том, чтобы не дрогнул карандаш, к кончику которого был прикован взгляд ее мучителя.

– Вы в этом уверены? – поднял он на нее внимательный взгляд.

– Ну как же! – воскликнула она. – Спросите Петреску!

Несколько мгновений он внимательно изучал ее лицо.

– Когда вы вышли? Ну, когда пустились в путь? – спросил он, как бы показывая, что с предыдущим вопросом покончено, но в то же время зачем-то прикрыв карту ладонью.

Тоня помолчала.

– Около двенадцати ночи, – сказала она, прикинув в уме, какое расстояние до линии фронта они с Петреску прошли и сколько времени это могло занять, если считать, что они двигались по прочерченному ею маршруту. – Эта ночь была такой ужасной! Я не знала, дождусь ли ее конца…

– Хорошо, – сказал он, отнимая руку от карты. – Давайте займемся арифметикой. Вы появились около танка в шесть часов тридцать семь минут утра. – Точность до одной минуты должна была показать Тоне, что он полностью информирован. – Обычно в час проходят до четырех километров… Конечно, когда спасаются от погони, в первый час можно пройти и до пяти, но в дальнейшем человек устает и скорость его движения резко падает… Но надо принять в расчет, что Петреску был ранен и, как он мне рассказывал, в начале побега едва передвигал ноги… Предположим, он напрягал все силы и вы шли со скоростью два с половиной километра в час…

– Наверное, быстрее, – прошептала Тоня, начиная понимать, на чем ее проверяют: если она неправильно назвала пункт, откуда они с Петреску вышли, то, значит, ей нельзя доверять и в остальном.

– Ну, предположим, три! Это при крайнем напряжении сил! Теперь измерим расстояние. – Он вынул линейку и тщательно, до миллиметра, вымерил все изломы довольно извилистого пути, который прочертила рука Тони. – Так, – проговорил он тоном учителя, проверяющего работу ученика. – Будем считать, что вы шли ровно шесть часов. Шесть часов – это примерно восемнадцать километров… Ну, двадцать, не больше. Ведь Петреску был очень слаб. А по-вашему получается не меньше чем двадцать пять… Пять километров разницы! Это много, дорогая фрейлейн! Это целых полтора часа!

– Может, я неправильно начертила? – проговорила Тоня. – Ведь мы шли ночью, и я неточно помню путь.

Тогда быстрым движением он положил на карту линейку, напрямик соединив пункт, из которого они вышли, и место, где они перешли линию фронта.

– Взгляните, фрейлейн! – сказал он. – Если бы вы даже шли строго по компасу, через все кручи и овраги, то и в этом случае путь сократился бы всего на километр!..

Тоня молчала. Он снял очки и, неторопливо достав из кармана кусочек черной замши, начал старательно протирать стекла. Всем своим видом он показывал, что дает ей полную возможность подумать, собраться с мыслями и разъяснить наконец это досадное недоразумение. Он видел ее смущение, ощущал охватившую ее внутреннюю напряженность и, понимая, что неточности в объяснении могут быть результатом ее неопытности и волнения, все же присматривался к ней.

– Спросите Петреску, – сказала Тоня. – Мы шли очень быстро…

– Мы бежали! Мы бежали, господин Фолькенец! – раздался за ее спиной голос Петреску, который тихо вошел в комнату и стоял у двери.

Улыбка сбежала с лица Фолькенеца. Он строго взглянул мимо Тони в глубь комнаты и сухо осведомился:

– Как вы себя чувствуете, господин Петреску?

– Гораздо лучше! – Петреску подошел к столу, взял из раскрытой коробки сигарету и закурил.

Потом сел напротив Тони и дружески потрепал ее по плечу. Тоня сразу заметила, что повязку на его голове уже сменили. За эти сутки он явно пришел в себя, очевидно, успокоился, к тому же сильный организм брал свое.

– Что вы хотите от этой девушки, Фолькенец? Она достойна награды!

Фолькенец положил обе руки на карту и, тяжело опершись о стол, подался вперед.

– Я тоже восхищен мужеством фрейлейн, – проговорил он, не спуская глаз с лица Петреску. – Но меня интересуют некоторые детали. И, к сожалению, я не могу найти достаточно убедительное объяснение тому, как вы оба смогли пройти такой путь за столь короткое время.

– Я же сказал – мы почти бежали! – внимательно посмотрев на Тоню, сказал Петреску. – Я уже обо всем доложил генералу Зонтагу…

Фолькенец усмехнулся:

– Мне известно, о чем вы сообщили генералу. Не будем сейчас говорить об этом. Мой служебный долг – тщательная проверка. Мне кажется, что фрейлейн все же не совсем точна в своем рассказе. Вы не могли…

Петреску встал.

– Этот путь я прошел сам, господин полковник! – перебил он полковника. – Если вы ставите под сомнение фрейлейн, то тем самым…

Фолькенец вскинул руки:

– Это уже крайности! Я глубоко уважаю вас, майор, за ваше мужество…

Петреску сухо кивнул.

– Я еду в Одессу со специальным поручением генерала Зонтага. Он разрешил мне захватить с собой фрейлейн и доставить ее к сестре… Ну, собирайся! – прибавил он по-русски, обращаясь к Тоне.

– Пусть будет так, – сказал Фолькенец, тщательно оглядывая карту. – Надеюсь, фрейлейн, мы еще встретимся при более благоприятных обстоятельствах. – И он проводил обоих до двери со сдержанной улыбкой.

– До свидания, господин Фолькенец. – Петреску крепко пожал ему руку. – Я тоже верю, что мы увидимся.

У штаба Петреску ожидала машина. Он сам сел за руль и приказал Тоне сесть рядом.

Когда они отъехали, он повернул к ней разъяренное лицо.

– Ты дура! Ты знаешь, кто такой Фолькенец? Вежливо улыбаясь, он повесит да еще будет тянуть за ноги! Твоя болтовня могла погубить нас обоих. Зачем ты ему лгала?..

– Я говорила правду.

Он притормозил машину.

– Слушай! Вот, возьми, – он сунул ей в руку смятую пачку денег. Острый взгляд его темных глаз словно проник в глубину ее мыслей. – Услуга за услугу! Это то, что ты украла. Тебя больше не потревожат, если будешь вести себя умно.

Путь не близкий и трудный занял много времени. Вокруг кружились поля с отметинами войны, и, казалось, дороге не будет конца. Им даже пришлось заночевать в полуразрушенной деревне и снова отправиться в путь на рассвете. Наконец показались сожженные остовы домов окраины Одессы.

Петреску деловито осведомился:

– Кто твоя сестра?

– Учительница музыки.

– Сколько ей лет?

– Двадцать три.

– Красивая?

– По-моему, да.

– Где живет?

– Пушкинская, двадцать семь. Но не знаю, жива ли она.

– Знаю эту улицу. Рядом отель. Будем надеяться, что жива.

Тоня прижалась в угол машины и никак не могла сосредоточиться на чем-то одном, мысли путались. Она думала то о сестре, то о Петреску, то о Егорове. Кем стала Катя? Как они встретятся, если действительно встретятся? Найдут ли пути друг к другу?.. А Петреску? Ох, надо все-таки с ним поосторожнее…

Вывески!.. Вывески!.. «Торговля фруктами В. Боровикова», «Ресторан «Модерн». Совсем как в кино!

Дерибасовская… Немецкие офицеры в тщательно подогнанных шинелях и женщины, которые стараются забыть о войне. А между тем война рядом с ними – вот она в этой забрызганной грязью штабной машине, которую ведет красивый румынский офицер! Улыбаясь, он машет кому-то рукой, а маленькая девушка рядом с ним пытливо и тревожно всматривается в ветровое стекло, словно стараясь разглядеть свое неясное будущее.

У дома двадцать семь Петреску остановил машину.

– Выходи, – сказал он. – Завтра утром придешь к коменданту. У него уже будет распоряжение выдать тебе документы. От коменданта сразу же возвращайся домой и жди. Я приеду.

И, захлопнув дверцу, быстро умчался в сторону Приморского бульвара.

А Тоня, постояв в нерешительности, собралась с духом и вошла в ворота…