Текст книги "Западня"

Автор книги: Александр Воинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

– Ты могла бы, по крайней мере, нас познакомить?

В смятении она не сразу нашлась, что ответить.

– Право, не знаю!.. Он удивится, если я ему об этом скажу. Ведь я всегда уверяла его, что ты низкий и недостойный человек.

– Ну-ну, – горестно сказал старик и поднялся. – Поступай как знаешь. И будь счастлива. – Он слегка коснулся ее волос и пошел к двери.

– Подожди! – Зина схватила его за руку. – Не уходи… Твое появление так внезапно! Ты не можешь себе представить, что со мной делается! Дай мне время, я придумаю, как ему все объяснить, и ты придешь на помолвку!..

– А где она будет?

– О, мы этого еще не решали. Наверное, снимем кабинет в ресторане.

– Ну, а если… – Он вдруг почувствовал, что задыхается от волнения. – Если я вас приглашу на нашу дачу? В Люстдорф, а? Там так просторно, так приятно!.. Помнишь?..

– Спасибо, но я одна не могу этого решить. К тому же у нас на помолвке будут только самые близкие друзья, человек пять-шесть… В общем, как скажет Эрнст. Я так много лет все решала сама!

– А как я узнаю?

– Зайди завтра утром. Я поговорю с ним.

Уже в дверях он спросил:

– У тебя больше нет ко мне ненависти?

– Нет. Ты просто старый и несчастный человек. А по наследству ты передал несчастье и мне.

…Егоров нагнал Тюплера, когда тот уже достиг Приморского бульвара.

– Передай Федору Михайловичу, – сказал старик, – что точный день помолвки будет известен завтра утром. Скорее всего, Зинаида уговорит Фолькенеца поехать ко мне на дачу… Только надо решить, как привести ее в порядок.

Глава тринадцатая

– Ну, что я тебе говорил!

– Конечно, вы оказались правы, Федор Михайлович.

– То-то!.. Наконец-то призналась! Запомни, твоя игра кончена!

– Значит, вы к нему не пойдете?

– Почему же? Пойду! Дело, конечно, они затеяли хитрое, и, если не пойти, можно спугнуть… Представляешь, что сейчас в гестапо творится? Сидят – инструктируют! Примеряют этим мерзавцам обмундирование, снятое с убитых пленных.

– Но как же они поступят?

– А очень просто! Сколько, сказал Дьяченко, пригнали? Сто? Так вот, пятерых среди этой сотни вполне можно упрятать.

– Зачем это нужно?

– Как – зачем?! Они давно охотятся за руководством подполья. А банда из пяти головорезов может натворить в катакомбах много бед! Так вот, я принял решение… Где сейчас Коротков?

– На Картамышевской. Угловой дом с продовольственным магазином, во дворе, второй этаж…

…Федор Михайлович ткнул пальцем в весы и долго смотрел, как, постепенно замирая, раскачивались жестяные чашки.

– Ты знаешь, какая у нас новость? – обратился он к Тоне. – Тюллер уговорил Зинаиду устроить помолвку на даче в Люстдорфе.

– Не может быть! – воскликнула Тоня. – Неужели они помирились?

– Вот именно! Собственно говоря, там ведь и не было серьезных причин к разрыву. Была скорее какая-то семейная драма, о сути которой Зинаида даже не догадывалась. А сейчас она убедилась, что старик не так-то уж виноват. Вернее, вовсе даже не виноват перед ее матерью.

– В общем, завтра нам будет известен день помолвки. А пока… – он взглянул на часы, – пока торговля окончена. Лавочка закрывается…

– Вы сейчас к Короткову?

– Да. Закрою лавку и отправлюсь.

– Но как же вы ему все объясните? Откуда вы о нем узнали?..

– Ну, уж что-нибудь соображу. Скажу, например, что подпольный обком направил, а ведь это понятие растяжимое. Всех никто не знает, можно назвать любую вымышленную фамилию.

Тоня попрощалась и вышла на улицу, а Федор Михайлович остался. Ему надо было хоть немного побыть одному. Он волновался, понимая, что идет на серьезный риск.

Но иного выхода не было.

Как все-таки приятно неторопливо брести по весенней улице, разглядывать прохожих, останавливаться около афишных тумб! Она заслужила несколько часов покоя. Зайти, что ли, в кино? Тоне давно хотелось посмотреть последний боевик – «Розы в Тирасполе», но все как-то времени не хватало.

Итак, значит, скоро помолвка Зины. Как странно! Думала ли когда-нибудь сама Зина, что так сложится ее судьба? Жена фашиста!..

А что с Леоном?.. Он весь сосредоточен на мысли любыми средствами выкрутиться и дотянуть до конца войны. Любыми средствами – вот в чем таится опасность! Уже сейчас ясно, что он оказал Фолькенецу какую-то серьезную услугу. Но какую? И что они делали вдвоем там, на Хаджибеевском лимане?..

Егоров?! Бродит, дурень, сейчас где-то в одиночестве. О чем, интересно, думает? Пошататься бы сейчас вместе с ним по Приморскому бульвару. Вот бы взбесился Леон, если бы увидел их вместе!

Да, не тот он теперь, Леон, совсем не тот, каким она увидела его впервые! Что-то в нем словно надломилось. Тайное оружие?.. Существует ли оно или это последняя надежда, как молитва о спасении?

О чем бы ни пыталась думать Тоня, мысли ее невольно обращались к одному: что ожидает ее завтра? Так много нитей натянуто до отказа, но ни одна не должна оборваться раньше времени, потому что тогда – полный крах!..

Почему так нервозен был Штуммер при их последней встрече? Почему глядел куда-то в угол, когда она рассказывала ему о Люстдорфе? Лишь когда она упомянула о своем предложении помочь Короткову, скользнул по ее лицу отсутствующим взглядом. Казалось, все это его уже вовсе не интересует. «Если бы вы знали, сколько у меня забот, фрейлейн Тоня! – удрученно сказал он, не особенно внимательно выслушав ее. – Мне надоела эта игра. Ее пора кончать». И быстро отпустил ее, заверив, что подумает над ее сообщением, а если потребуется, вызовет вновь. Он не произнес, в общем-то, ни одного существенного или опрометчивого слова, но, прощаясь с ним, Тоня ощутила чувство острой тревоги…

Внешне город был спокоен. Румынки в ярких весенних пальто гуляли по Пушкинской. Вот из-за угла появился красивый румынский офицер и подчеркнуто небрежно откозырял, очевидно, младшему по чину немцу, потом озорно подмигнул совсем молоденькой девушке и быстро перешел через дорогу.

Со стороны вокзала приближались машины. В грузовиках под туго натянутым брезентом покачивались какие-то ящики, трактор тащил за собою подбитый танк с уныло уткнувшимся в броню орудием, один за другим шли санитарные фургоны. В них раненые. Не доезжая гостиницы «Бристоль», головной грузовик свернул направо, к порту. Обычная жизнь военного города. И все же в ней уже отчетливо прорисовывались признаки отступления. Война отодвигалась на запад.

Тоня решила не ходить в кино. Нет, лучше пойти домой, пораньше лечь спать. Завтра нелегкий день, ох, какой нелегкий!

Едва она поднялась на ступеньку крыльца, как дверь подъезда распахнулась, и она оказалась лицом к лицу с Петреску.

– О! А я уже решил, что ты опять где-нибудь заночевала, – насмешливо подчеркнул слово «опять». – Боже мой! Никогда не думал, что ты будешь доставлять мне столько хлопот!

– Я? – удивилась Тоня. – Чем же?

– Самим фактом своего существования. Я нашел тебе работу.

– Спасибо, Леон. Но если это было так сложно…

Они вошли в кухню. Леон сразу же подставил чайник под кран, а Тоня занялась керогазом. Привычка – великое дело! Какие-то бытовые мелочи их уже словно объединяли.

– Ты пошла бы работать секретарем начальника судоремонтного завода? – спросил Леон. – Ему необходима секретарша, хорошо говорящая по-немецки.

– А что, говорящие по-румынски в Одессе уже не требуются?

Он грохнул чайником о край чугунной раковины с такой злостью, словно хотел его расплющить.

– Почему тебе всегда хочется сказать мне что-нибудь неприятное? В чем дело?

– Леон, у меня кончились спички. Одолжи зажигалку.

– Кто же от зажигалки может зажечь фитиль! Найди клочок бумаги!

Наконец они справились с нещадно коптящим керогазом, и Тоня водрузила на него чайник.

Леон ожесточенно тер щеткой руки, отмывая керосин, и с тщательностью хирурга стал вытирать полотенцем каждый палец в отдельности.

– Ну ладно, Леон, не сердись, – примирительно промолвила Тоня. – Пойдем в комнату.

Он пошел за ней, устало присел на диван, подмяв под локоть плюшевую подушку.

– Знаешь, кажется, только у тебя я и отдыхаю, будто вся тишина мира, весь его покой сосредоточились в твоей комнате.

Он наблюдал, как она расставляла на столе посуду.

– Я вспоминаю свой разговор с Савицким, – сказал он словно бы мечтательно, но Тоня почувствовала, что начинается нечто важное. – Тогда я говорил ему все, что взбредет в голову, – о десанте, о том о сем… И лишь только теперь я действительно знаю, где русским надо высадить десант. – Он помолчал, словно испытывая Тонину выдержку, и продолжил: – Если бы я мог передать эти сведения Савицкому, я сделал бы это, Тоня…

Одно блюдечко упало на пол, чашка мелко дрожала в узких Тониных пальцах…

Леон снова умолк. Тоня чувствовала спиной его напряженный взгляд и думала: главное сейчас – не обернуться.

– Да… – продолжал Леон. – Я бы передал Савицкому, что самое подходящее место – район Хаджибеевского лимана… Там строится аэродром, но он ложный, понимаешь, ложный… Я сказал бы, что нужно торопиться, пока он еще не заминирован…

– Зачем ты мне все это говоришь? – как могла спокойно спросила Тоня. – Я не хочу и не должна этого знать. Я же тебя не раз просила…

– Я это говорю не тебе, а себе, милая. Иногда мне кажется, что я сделал непоправимую глупость, когда бежал… Может быть, в Сибири мне было бы легче…

Она вышла на кухню, чтобы взглянуть на чайник, стукнула крышкой, но тут же бесшумно приблизилась к двери и приложила глаз к узкой щели между дверью и притолокой.

Его лицо! Там, в уже полузабытой деревне, в маленькой хатке недалеко от разведотдела, она видела эти лихорадочно блестевшие глаза, приоткрытый рот, пальцы, судорожно вцепившиеся в колени, – на пределе душевных сил.

В одно мгновение, словно перерубленное мечом, рухнуло все доброе. Время сомкнулось. Она вновь почувствовала себя входящей с санитарной сумкой к незнакомому, враждебному человеку, каждое слово и каждое движение которого таит в себе глухую опасность.

– Ты хочешь кофе или чай?

– Кофе, и покрепче, пожалуйста! – отозвался он.

Когда Тоня, помедлив, в надежде справиться с волнением, вышла из кухни, осторожно неся дымящийся кофейник, он вскочил с дивана, по-домашнему расстегнул китель.

– Ты очаровательная хозяйка!

– Не слишком ли часто ты это повторяешь, Леон?

– Всякий раз, когда убеждаюсь в этом.

Они сидели за столом, как добрые друзья, и вдруг он сказал:

– Да, между прочим, мы с тобой приглашены на помолвку.

– К кому это? – Она удивленно вскинула брови.

– К Фолькенецу! Он все-таки решил жениться на Тюллер. Его скоро переводят в Берлин. И представь, какая удача: у Зинаиды нашелся отец, которого она считала погибшим! Жили в одном городе и ни разу не встретились. Шутки войны.

Тоня пододвинула к нему печенье.

– Действительно, чудеса! – воскликнула она. – И когда же? Я должна успеть привести себя в порядок!

– Послезавтра помолвка. Все поедут на дачу отца Зинаиды, куда-то в Люстдорф. Фолькенец познакомится с господином Тюллером. – Он «фольксдойч», и, говорят, почтенный человек, хотя и без особого состояния.

– Ну, и как мы условимся? Ты за мной заедешь?

– Да. Жди меня около двух дня, – сказал Леон и вдруг заторопился. – Я совсем забыл о цветах! Их надо заказать заранее…

Глава четырнадцатая

Ровно в девять она влетела в еще пустую лавку. Дверной висячий звонок так истошно задребезжал, словно возмутился бесцеремонностью раннего посетителя.

Растрепанная борода Федора Михайловича высунулась из подсобки.

– Ты что, очумела?!

Не в силах отдышаться, она прижала руки к груди.

– Вы у него уже были?

– Заходи, поговорим! – Он распахнул дверь в кладовку, и Тоня увидела Егорова, который, сидя на перевернутом ящике, аппетитно уплетал колбасу, толсто нарезанную на газете.

– Привет! – сказал он. – Садись, заправляйся… Хлеба не принесла?

– Нет, – сказала Тоня, присаживаясь рядом на скрипучую табуретку – единственное, что можно было условно назвать мебелью в этом закутке.

Федор Михайлович прикрыл дверь и веселым баском сказал:

– Хорош мужик этот Коротков! Мы с ним по всем пунктам договорились… Конечно, психует, но я его малость успокоил… Ну, чего уставилась?

– Федор Михайлович, я всю ночь не спала!

– По глазам вижу. Ты тоже немного… того. Не в себе.

– Что случилось? – тревожно спросил Егоров, протянул руку за колбасой, но так и не взял.

– У меня вчера вечером был Петреску. Он сказал, что на Хаджибеевском лимане строят ложный аэродром.

– Признался-таки? Это ценно, – серьезно сказал Федор Михайлович.

– Да не признался, а просто-напросто сообщил. Сам. Ясно? Я его ни о чем не спрашивала! И мало того: он пытался убедить меня, что десант нужно высадить именно в районе ложного аэродрома, и как можно скорее.

– А ты и развесила уши? – со злостью спросил Егоров. – Ну, чего молчишь?..

Тоня молча покусывала губы. Федор Михайлович озадаченно теребил бороду.

– Ладно, о сообщении Петреску я кое с кем посоветуюсь, не нам с вами судить, что оно означает. А вот Короткова, можно сказать, я до самых костей прощупал. Личность, конечно, самая заурядная, но хитер, подлец!.. Так и втирается в доверие. Ликвидировать его – дело плевое, но нам выгоднее разом накрыть всю его группу.

– А слежки за вами не было? – спросила Тоня.

– В том-то и дело, что я подошел к нему на улице, посидели в садике, поговорили; он все рвался в лавку за бутылкой вина сбегать, а я говорю, что не стоит, мол, в следующий раз отметим знакомство. Когда попрощались, он – за мной, вроде проводить хочет, тут я его и осадил. «Соблюдайте же, говорю, конспирацию! Показываться вместе нам не следует». Вышел из ворот – и сразу в соседний проходной двор, а там переулками. Такие-то вот дела, ребятки! И все же здесь оставаться нам нельзя…

– Уходить?.. – спросил Егоров.

– Уходить! Он мои приметы уже наверняка описал во всех подробностях, и меня небось по всей Одессе ищут…

– Федор Михайлович! – прервала Тоня. – У Фолькенеца завтра помолвка. За мной заедет Петреску. А потом все поедут на дачу к Тюллеру, и я, конечно.

– О, какая прекрасная новость! – воскликнул Егоров.

А Федор Михайлович прямо впился в Тоню сузившимися от напряжения глазами.

– Сколько же продлится этот праздничный обед? – спросил он как бы самого себя. – Ведь подводная лодка может подняться, только когда стемнеет. Рацию придется вынести к берегу.

– Опасное это дело, – вздохнул Егоров. – И много народа высадится?

– Человек пять.

– На лодке?

– Да, на резиновой лодке…

– Дьяченко останется?

– Да. У него свое задание. Но он поможет.

– Когда пойдешь на рекогносцировку?

– Скоро! Встречаюсь с Тюллером у ворот на Привозе. Пойду следом за ним. Он войдет на дачу – там уже наводят порядок, – а я осмотрю все вокруг, определю место, где укрыться радистке и откуда можно будет скрыто подавать световые сигналы в море.

– Конечно, Фолькенец привезет охрану, – сказал Федор Михайлович.

– Вот потому-то нам и нужна группа поддержки. А кроме того, кому-то надо Фолькенеца тащить. Он же начнет сопротивляться, как буйвол.

Все усмехнулись. Федор Михайлович обратился к Тоне:

– Чем тебя обеспокоил Петреску? Ты ему поверила?

– Не знаю. Но, по-моему, ему что-то действительно известно.

– И ты хочешь сказать, что я должен отказаться от совместной с Коротковым операции?

– Федор Михайлович, вы опытнее меня, решайте. Я вам все сказала…

– Нет, подожди! Давай вместе спокойно все рассудим. – Он медленно опустился на мешок с картошкой. – Самое главное звено – это Штуммер, верно? Верно! Штуммер знает, когда группа Короткова выйдет на операцию. Это первый минус. Второй минус состоит в том, что мы не знаем, кто такой Луговой. А теперь рассмотрим плюсы… Нам известно, что Коротков предатель… Мы знаем его замысел, и я уже предупредил командира отряда в катакомбах. Мы сможем внезапным ударом уничтожить и Короткова и его людей. И, наконец, сто пленных будут спасены. Если же их не пустить в катакомбы, несчастных в тот же день расстреляют.

– Но это же слишком большой риск…

– Риск, конечно, есть, но если всего бояться, то можно всю войну солеными огурцами проторговать… Нет, всей группой я, конечно, рисковать не стану. Возьму с собой пятерых боевых хлопцев.

– Когда намечен выход?

– Начиная с пяти вечера по одному будем выбираться из города к месту сбора.

– Ну, а если вас обнаружат?

– Будем драться. На всякий случай за себя я оставляю Бирюкова. Вы о нем знаете. Он в порту действует. Если со мной что случится, выходите на связь с ним. А останусь живым, завтра утром ждите меня на Пересыпи. Ну, присядем, что ль, по русскому обычаю. Путь у меня и близкий, но и дальний!

Присели, с минутку помолчали. Потом Федор Михаилович по очереди обнял их, поцеловал.

– Ну, дети, живите в мире… Если не вернусь, ты, Егоров, бросай лавку, черт с ней…

Он ушел, прикрыв за собой дверь кладовки. Слабо звякнул колокольчик, и все стихло.

– Когда отсюда уйдем? – спросила Тоня.

– К вечеру. Из Люстдорфа сразу же отправлюсь к радистке. Свяжусь с Савицким. И все решится окончательно.

До встречи с Тюллером оставалось не больше часа. Приходили покупатели, и Егоров неторопливо взвешивал яблоки, капусту и зеленый лук.

Тоня сидела в кладовке и прислушивалась к разговорам, которые вел Егоров с покупателями. Нет, даже не прислушивалась. Просто глядела перед собой, ни о чем не думая. А где-то в глубине души нарастало тревожное предчувствие недоброго. Что знает Петреску?.. Что-то он несомненно знает!

Резко звякнул колокольчик.

– Килограмм ранета! – услышала Тоня мужской голос.

– Одну минутку, господин! Мадам, с вас три марки…

Шелестела бумага. Очевидно, Егоров заворачивал покупку. Снова колокольчик, и Тоня услышала сдавленный от волнения голос Егорова.

– Что случилось?

Тоня вышла в лавку. Там, привалившись к стойке и устало облизывая сухие губы, стоял Дьяченко; правой рукой он придерживал брезентовый вещевой мешок, по-видимому довольно увесистый.

– Дайте глоток воды!

Пока Дьяченко пил из жестяной кружки, Тоня и Егоров тревожно выжидали. Наконец он напился и стукнул кружкой о прилавок.

– Что случилось, спрашиваете? А то, что разобрался я наконец с Камышинским! Всех вас Штуммер обвел вокруг пальца, вот что!

– Как это? – Тоня смотрела на потное лицо Дьяченко. – Не слишком ли много ты на себя берешь, Дьяченко?

– Не слишком много! Не слишком! – Он вновь придвинул к себе кружку, заглянул в нее, словно опять изнывая от жажды. – Камышинского, если хотите знать, вовсе и не выпустили.

– А как же он тогда оказался в Люстдорфе? – удивленно спросил Егоров.

– В том-то и дело, дорогие детки, что его передали с рук на руки. Есть у нас Гаврилюк, он в тюрьме дежурил как раз в тот день, когда Камышинского освобождали. Он мне и рассказал, что был получен приказ выпустить Камышинского лишь после того, как к начальнику караула явится человек.

– Ну и что? – Тоня иронически усмехнулась.

– Никакого письменного распоряжения и в помине не было! Понятно? Просто боялись, что Камышинский сбежит. Ищи его тогда!.. Вот его и повели от самой тюрьмы… А где-то в центре города уже зацепили накрепко…

– Эх, Дьяченко! – воскликнула Тоня. – Опоздал ты со своими рассказами! Камышинского на моих глазах убили. И знаешь кто? Коротков!

– То есть как? Коротков, выходит дело, предатель?

Егоров усмехнулся:

– Стопроцентный агент гестапо! И мы это тебе как полицаю сообщаем, официально.

– Ну, дела!.. – проговорил Дьяченко. – Вы знаете больше, чем мы в полиции… Вот что, ребята! Треба изготовить небольшую машинку. Есть возможность подорвать гестапо.

– Ты что, с ума сошел? – Егоров постукал пальцем по потному лбу Дьяченко. – Ты нам своей затеей все дело угробишь! Если гестапо взорвется, то и помолвка Фолькенеца полетит к черту! Брось эту авантюру!

Дьяченко снова приложился к кружке, а затем с сердцем бросил ее о прилавок.

– Не ломай кружки! – сказала Тоня.

– Да как же вы не понимаете? Это дело не менее серьезное, чем помолвка, – взорвался Дьяченко. – Я уже три раза конвоировал туда арестованных и высмотрел местечко в подвале, где паровое отопление. И доступ туда у меня есть. Чего молчите? – Дьяченко усмехнулся. – Когда, говорите, помолвка?

– Завтра.

– Ну, так гестапо взорвется послезавтра утром! Это вас, надеюсь, устраивает?

Егоров и Тоня ничего не ответили – они видели, что теперь уже Дьяченко никто и ничто не остановит.

– А где хозяин лавки? – по-деловому осведомился он.

– Пошел на встречу с Коротковым, – ответил Егоров. – Сегодня назначена совместная операция. На товарной станции будут освобождать пленных…

– Мама дорогая! Теперь понятно, почему с утра пленных отправили на работу! А нас предупредили, чтобы их не очень удерживали, если начнется заваруха. Двух-трех для порядка убить, а остальных не трогать.

– Скажи, а к той группе, которую ты привез с аэродрома, кого-нибудь добавляли? – спросила Тоня.

– Трудно понять, – сказал Дьяченко. – В лицо всех разве запомнишь! Но зачем же все-таки вам нужно было варить эту кашу, если известно, что Коротков предатель?

– Его скоро не будет, – сказал Егоров.

– Ах, вот как! Ну-ну…

Егоров обернулся к затихшей Тоне:

– Завтра ровно в восемь утра придешь к входу в Александровский сад. Я сообщу тебе окончательное решение Савицкого.

Он скрылся в подсобке, а вернулся с двумя вальтерами. Один сунул себе в карман, другой протянул Тоне.

– Заряжен!

Уголки ее рта дрогнули, она молча взяла револьвер и спрятала его в карман пальто.

Егоров и Дьяченко, заперев лавку «на переучет», еще долго возились с каким-то небольшим фанерным ящиком из-под турецкого инжира.

– Теперь турецкий инжир будет с начинкой. – Дьяченко быстро развязал вещевой мешок и осторожно извлек из него две желтоватые шашки тола. – Прекрасно! А сюда поставим взрыватель… Эй, Егоров! – крикнул Дьяченко в подсобку. – Мыло найдется?

– Найдется, – отозвался Егоров. – Зачем оно тебе?

Тоня подошла поближе. Впервые она видела самодельную мину замедленного действия. Очевидно, Дьяченко действительно научился этому искусству.

Дьяченко ткнул пальцем в неширокую щель:

– Вот видишь, справа – взрыватель. Слева – боек на пружине. А между ними – паз для прокладки. Сюда можно заложить кусок сахара рафинада, да он слишком слаб. А мне нужно обеспечить замедление на несколько часов… Пластинка мыла как раз подойдет. Когда буду устанавливать, налью в паз воды, постепенно мыло разрыхлится, боек под напором пружины ее и пронзит. Хлоп по пистону! Здравствуй, моя тетя, и прощай… Понятно? Тогда помоги найти в этом ковчеге доску для крышки.

Они стали копаться под прилавком в поисках подходящей доски. В это время Егоров торопливо вышел из подсобки и заглянул в ящик.

– Нужно мыло? – переспросил он.

– Да, совсем маленькую пластиночку, – ответил Дьяченко из-под прилавка.

– Сейчас! – Егоров покопался в углу стеллажа, вытащил большой кусок мыла, быстро отрезал узкую пластинку и осторожно вмял ее в паз. – Смотри не надорвись, Дьяченко. Ящик-то велик!

Дьяченко вылез из-под прилавка красный от натуги.

– Куда вы все крышки подевали?

– Нашла! – Тоня разыскала наконец среди каких-то мешков кусок фанеры.

Дьяченко тут же схватил, примерил и даже крякнул от удовольствия.

– Ай да турки! Тара у них что надо! А ты, Егоров, молодец – сообразил, куда мыло засунуть.

– Быстрее, Дьяченко, быстрее! Некогда! Мне надо уходить.

Дьяченко торопливо набросал поверх тола инжир и осторожно прижал крышкой.

– Братцы, молитесь, чтобы я нигде не споткнулся.

– Смотри под ноги, – сказал Егоров, вынимая из кармана ключ. – А куда ты идешь?

– На Французский бульвар! – Дьяченко осторожно поднял ящик. – Так и норовит, собака, грохнуться… Ну, ребята, прощевайте!.. Гестапо взлетит, когда я буду на задании. Останусь жив – встретимся!

– Дай я тебя поцелую, Дьяченко! Не сердись на меня. – И Тоня внезапно поцеловала его в полную, лоснящуюся от пота щеку.

Дьяченко покачнулся и чуть снова не уронил ящик.

– Черт побери! Еще один такой поцелуй – и мы все трое вознесемся в рай!

– Слушайте, вы! – строго сказал Егоров. – К лавке и близко не подходите!.. Возможно, уже установлено наблюдение.

По лицу Дьяченко поползли красные пятна, он подкрался к окну и долго вглядывался в каждого прохожего.

– Д-да, – пробормотал он, – с этим ящичком можно засыпаться.

– Пойдешь через кладовку во двор и сквозь щель в заборе проберешься на другую улицу.

– Так они же видели, что я сюда вошел!

– Решат, что проглядели.

– А как же я? – спросила Тоня.

– Уйдешь, как пришла. Вот, забирай кулек с яблоками… Я с этой минуты перехожу на нелегальное положение.

– Где же ты будешь ночевать? – вырвалось у Тони. – На Пересыпи показываться нельзя!..

– Где-нибудь переночую. Надо еще предупредить Бирюкова. Прямо голова идет кругом. Ну, Тоня, выходи первая.

Стукнула откинутая щеколда. Тоня вынула из кулька яблоко, откусила и неожиданно улыбнулась:

– До свиданья, Геня! Смотри не опаздывай!.. – и неторопливо вышла, спокойно прикрыв за собой дверь.

Печально звякнул колокольчик. Егоров напряженным взглядом посмотрел ей вслед. На середине тротуара она остановилась, словно раздумывая, в какую сторону пойти, а потом неторопливо свернула влево, к Приморскому бульвару.

– Ну и стальная у нее воля! – сказал Дьяченко. – А ведь еще недавно была совсем жалкенькой девчонкой! – Он положил ящик на прилавок, вытащил папиросы, но тут же сообразил, что зажигать спичку рядом с толом, пожалуй, опасно. – Нужна моя помощь?

– Нет! У тебя свое задание, у нас – свое! Ты и так нам многим помог.

– Наконец-то услышал о себе доброе слово!

– Ты здесь не такая зануда, как в разведотделе.

– Иди ты к черту, Егоров! Просто мы стали лучше понимать друг друга.

– Не мы, а ты, Дьяченко! Ну ладно, чего копаться в прошлом. Уходи!..

Дьяченко бережно прижал к себе ящик и пошел вслед за Егоровым в кладовку.

Егоров приоткрыл дверь, выглянул во двор. В дальнем углу играли дети, а на балконе старуха развешивала на веревке выстиранные простыни.

– Щель в левом углу!

Дьяченко постоял мгновение, а затем стремительно, словно в атаку, рванулся вперед мимо Егорова.

Старуха удивленно перегнулась через перила, наблюдая, как плотный полицейский с усилием протискивается в отверстие между досками забора. Впрочем, она уже привыкла к тому, что для полицейских вообще не существует запретных дорог. Если представитель власти избрал этот странный путь, значит, в соседнем дворе кому-то непоздоровится.

На всякий случай она решила поскорее убраться с балкона, чтобы ничего не видеть и ничего не знать.

Егоров мгновенно оценил ее тактичность.