Текст книги "Ржаной хлеб"
Автор книги: Александр Мартынов
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Летние дни с раннего утра торопят, подстегивают любого председателя колхоза. Дела, одно значительнее другого, словно волны в море, накатывают след в след, только успевай поворачиваться!
Сразу после наряда Потап Сидорович собрался ехать в летний животноводческий лагерь, к дальнему пруду, проверить, что дала утренняя дойка, но не ко времени зазвонил телефон. Сурайкин матюкнулся про себя и поднял трубку.
– Привет начальству, Килейкин говорит, – рокотал в трубке бархатный голос.
Потап Сидорович понял, по какому поводу звонит Килейкин, поморщился, досадуя. Но ведь не будешь и молчать, если уж отозвался.
– И тебе привет, товарищ начальник.
– Ты чего-нибудь кумекаешь насчет комплекса или нет? – строговато осведомился Килейкин.
– Как ты, Иван Федорович, так и я, – сухо ответил Сурайкин.
Ответ, видимо, задел председателя межколхозной строительной организации, кашлянув, он повысил голос:
– Это как понять: «Как ты, так и я?» Ты что, забыл решение Совета Министров?
– Во-первых, поспокойнее, товарищ Килейкин, – осадил Потап Сидорович, – я ведь не у тебя в штате. Во-вторых, в том же решении записано, что строить комплекс должна твоя МСО. Начинай и строй.
– Ладно, не будем пререкаться, – примирительно сказал Килейкин. – Дело общее. Давай, забирай своего главбуха и приезжай в Атямар. Надо заключить договор. Не забудь прихватить печать, типовой проект.
– В Атямар я не поеду, Иван Федорович. – Сурайкин усмехнулся: – Придется тебе самому прикатить ко мне. Если дело касается договора.
– Что значит не поеду? – возмутился Килейкин. – Ты что ждешь, когда тебе из райкома позвонят?
Сурайкин снова усмехнулся.
– Не запугивай, Иван Федорович, райкомом, зачем это. Мне труда не составляет привезти и бухгалтера, и печать, и типовой проект, одно только в Атямар не могу привезти: то место, где строить будем. А не зная места постройки, договора не подпишешь, это прежде всего тебе надобно знать.
Килейкин умолк, словно поперхнулся. Он, конечно, знал, что место застройки в договоре не указывается, это дело колхоза и райисполкома: где укажут, там и будешь строить. И все-таки, прежде чем подписывать договор, нужно хорошенько изучить площадку, куда предстоит завозить строительные материалы, гнать технику, где будут работать строители. А то подпишешь, не глядя, и окажется, что к площадке не подойти, не подъехать. Судись, разбирайся потом с этим фруктом – Сурайкиным! Посопев в трубку, Килейкин наконец согласился:
– Если ты такой неуступчивый, тогда жди, сам приеду.
– Ладно – жду, – вынужден был согласиться Потап Сидорович.
Если уж говорить начистоту, Сурайкин относился к Килейкину с острой неприязнью. Деляга, хлыщ, где только не побывал за эти годы! Во время МТС заведовал мастерскими, потом командовал Заготскотом, несколько лет был инструктором райкома партии, заместителем председателя райисполкома, директором кирпичного завода, а сейчас без году неделя, как возглавляет межколхозную строительную организацию. Пошли такого человека, скажем, главным врачом больницы – не откажется, только бы деньги платили!
Возмущало Потапа Сидоровича и то, что, часто меняя должности, Килейкин держал две квартиры. Одну – в Атямаре, другую – у них же в Сэняже. О пятистенке, что в селе, он говаривал, что дом этот не его – родителей, которых давно уже нет в живых. Правда, когда пошли разговоры, квартиру в районном центре он сдал, поселился здесь. Да и что не жить в таких хоромах? Дом большой, светлый, при доме – сад, огород, гараж с погребом, в саду – ульи. И жили-то всего втроем, а сейчас только он с женой: единственный их сын Федор ушел в армию. Ежедневно ездит из Сэняжа в Атямар, на работу: где бы ни работал, были машины – и легковые, и грузовые. Сядет на любую – и мигом дома, шофер ему не нужен – сам водитель. А сейчас еще лучше – заимел свой «Москвич». И тоже подумаешь: на зарплату машину не купишь, видно, жена помогает – заведует сельмагом.
Рассердил Потапа Сидоровича звонок Килейкина. Подумаешь, барин: в любой день мог бы дорогу перейти, почти напротив правления живет. Ан нет, не из таких Иван Федорович Килейкин! Ему сначала из Сэняжа надо ехать в Атямар, зайти в свой кабинет и уж оттуда позвонить в Сэняж по телефону. Как же, руководитель, не пристало ему ходить по правлениям колхоза!..
Через час Килейкин входил уже в кабинет Сурайкина, Живя в одном селе, они месяцами не встречались и сейчас с любопытством окинули друг друга. Килейкин – заметно постаревшего Сурайкина, голова которого стала уже не просто белой, а вроде бы даже подсиненной; Сурайкин – все такого же розовощекого упитанного начальника МСО. Словно бы продолжая разговор по телефону, Килейкин попрекнул:
– Вот и гоняй по твоей милости взад-вперед!
– А ведь и вправду незачем было гонять, – поддакнул Сурайкин. – Ты же, Иван Федорович, местный житель. Давно бы зашел, давно бы все и обговорили.
– Ты что ж, думаешь, у меня больше дел нет? Или в районе один твой колхоз? – Так и не присев, Килейкин раздраженно сказал: – Поехали на площадку – времени у меня в обрез!
Выбранная под застройку площадка – сразу за селом, между речкой и лесом – нравилась Сурайкину, понравилась и Килейкину, подъезды – откуда хочешь, с любой стороны. При полнейшем согласии они вернулись в правление, подписали договор.
– Теперь гони на наш счет деньгу, – поставив размашистую подпись, предупредил Килейкин. – Без денег строительство не начнем.
– Немного переведу, остальной аванс – после уборки, когда получим за хлеб, – ответил Сурайкин, пряча подписанный договор в сейф.
– Не буду возражать, если поставишь магарыч, с почина, – вроде бы пошутил Килейкин, без всякой шутки, выжидательно глядя в глаза Потапу Сидоровичу. Забыл, что и времени у него в обрез, и что шофер его персональной машины в кабине парится.
– А от этого вынужден отказаться, – Сурайкин чуть, приметно усмехнулся. – Извиняй, Иван Федорович, недосуг мне.
4Дни тянулись жаркие – дышать нечем, ни ветерка, ни прохлады. Посмотришь вдаль – горячий воздух дрожит, зыбится, плывет блескучим шелковистым маревом. Страда подкатила вплотную: ускоренным темпом созрел не только горох, но и другие хлеба стояли сухие, словно воском облиты.
Марило и сегодня. Не слыхать ни щебетанья птиц, ни шороха веток. Куры ходят с раскрытыми клювами, пластаются под тенью в пыли. Попрятались в холодок и собаки, так изленившиеся от сонной одури, что и не гавкнут. Только петухи не опустили свои «кафтаны». Возле дома Кузьмы Кузьмича их собралось четыре горлана, что-то, похоже, задумали: подбоченившись, стоят друг против друга ровным четырехугольником.
Не успел Кузьма Кузьмич с крыльца сойти, как их петух легко взмахнул сильными, похожими на радугу крыльями и загорланил во всю ивановскую; стараясь, он аж до земли наклонил голову, выжимая из себя все, словно желая доказать своим соперникам, какой длинный и красивый у него голос. Умолк, победоносно оглянулся, и тогда старательно запел второй петух; за ним, соблюдая очередность и интервал во времени, третий, а потом уж и четвертый. Петух Кузьмы Кузьмича дождался, когда все пропоют, задиристо хлопнул крыльями по округлым упругим бокам и опять залился, похваляясь своим мастерством.
Кузьма Кузьмич с интересом понаблюдал за петушиным состязанием, но когда петухи пошли горланить по второму разу, Демьянову весь этот «концерт» не то что надоел – насторожил: не на беду ли какую орут?
– Кши отселя! – пуганул он их пустым мешком и направился к складу. Немного пройдя, глянул назад и ругнулся: петухи опять стояли друг против дружки, и горланить снова зачал его Петька.
«Вот ведь семя горластое! Орут и не ведают, что у людей, у хозяев их, как говаривал старшина, завтра начнется генеральное сражение!»
В эти дни у Кузьмы Кузьмича дел невпроворот, иной раз думалось даже, что всю тяжесть по подготовке к уборке он тащит почти один. Другим что? Сказали, когда выходить косить, – косы на плечи и айда – пошел! А ему беспокоиться за всех и за все, даже вот об этом пустом мешке!
На следующий же день после заседания правления Кузьма Кузьмич поехал в Атямар закупить штук пятьдесят кос да в придачу к ним смолянки, бруски, оселки. Пока по селу собирают, да соберут ли еще, они вот – готовенькие! Сражение, как говаривал тот же старшина, нужно подкреплять материально-технической базой. Уж он расстарается, чтобы не подвести Потапа Сидоровича.
В хозяйственном магазине, когда Кузьма Кузьмич спросил косы, продавщица, миловидная молоденькая девушка, с удивлением переспросила:
– Не поняла, дедушка. Что, говорите, хотели купить?
– Косы! Я уж сказал тебе: ко-сы! Не девичьи косы, а те, которыми косят, «вжик-вжик», поняла?
– Вы что, дедушка! – развеселилась девушка. – Часом не из могилы встали? Косы да серпы ищете!
Кузьма Кузьмич обиделся.
– Молода еще со мной так разговаривать! По годам-то во внучки годишься. Я не из могилы, а из колхоза приехал. И мне нужны косы – полсотни штук! Чем зубы скалить, скажи по-человечески: есть они у вас или нет?
– Бывали, говорят, когда-то, – покраснев, начала оправдываться девушка. – При мне ни разу не были.
– Плохо торгуете. Очень плохо.
Кузьма Кузьмич вышел из магазина обескураженный: что теперь делать? «Вот тебе и готовенькие, вот тебе и полста штук! Вот тебе и генеральное наступление!» Про себя он крепенько обложил руководителей торговых организаций да и всех продавцов заодно, но легче от этого не стало, придется возвращаться домой с пустыми руками.
Уже подходя к своей машине, Кузьма Кузьмич вдруг вспомнил про ближайший городок Пичеурск соседней области. Вот там хозмаг так хозмаг, не чета ихнему атямарскому! И сразу взбодрился. Тридцать километров на хорошей машине – не дорога! Сев рядом с шофером, бодро скомандовал:
– Давай жми на всю катушку в Пичеурск!
Дорога была хорошая, доехали любо-дорого.
С биением сердца Кузьма Кузьмич зашел в магазин и молча стал рассматривать здешние богатства, – разного товара было столько, что глаза разбегались. И самое поразительное, в проходе между прилавками навалом лежали косы. Кузьма Кузьмич аж вспотел от радости; не доверяя себе, безучастно спросил:
– А косы у вас есть?
– А как же, есть, – тотчас подтвердил немолодой продавец. – Кое-когда они и сейчас бывают нужны. Вам сколько, одну, парочку?
– Пятьдесят штук.
Продавец, подумав, что усатый старик шутит, переспросил:
– Сколько, сколько? Я не ослышался?
– Да нет! Я сказал: полсотни штук! – тон у Кузьмы Кузьмича был эдакий вальяжный, купеческий.
– Пятьдесят так пятьдесят! – весело сказал продавец и со звоном начал бросать на прилавок косы. Он, видно, обрадовался, что нашелся такой оптовый покупатель залежалого товара, заботливо перевязал, по пачкам, горячо поблагодарил.
Повезет так повезет: Кузьма Кузьмич купил здесь и бруски, и оселки – вот магазин!..
Два дня после этой удачливой поездки косы отбивали, так что над всем Сэняжем звон стоял, насаживали на обструганные скоски – рукоятки, про запас, по настоянию Кузьмича, смастерили десятка три грабель – вдобавок к имеющимся. Пришлось самому проверить и все кузова автомашин, заделывая в них каждую щелочку, – обязанность, конечно, не его, а завхоза, не ко времени заболевшего, а кто надежнее заменит его, если не он же, Кузьмич. А заменить – значит десять раз все и проверить, самому убедиться, иначе душа не на месте будет.
Осуществил Кузьма Кузьмич и свою собственную задумку, не предусмотренную утвержденным парткомом планом агитационно-массовой работы на уборке: испечь ржаной хлеб и в первый день страды вручить его на полевом стане, как издревле положено, на вышитом полотенце, с полной солонкой.
Эрзянки с давних времен славятся мастерством выпечки ржаных хлебов. Директор наперечет знал сельских мастериц и выбрал самую лучшую, что и сейчас не покупает хлеб в магазине, а сама печет. Это была мать Тани Ландышевой. В сумерках, чтоб не заметили, Кузьма Кузьмич принес ей ржаной муки и растолковал, какие караваи надо испечь.
– Кузьма, а зачем это тебе? – спросила старая.
– Ты помалкивай, – предупредил он. – Называется – сюрприз. Давай постарайся и смотри, чтобы об этом – никому ни-ни, ни полслова! Военная, значит, тайна, поняла?
5Словно накрытое огромным зеленовато-бурым одеялом, гороховое поле раскинулось неподалеку от села на тех самых землях, которые после революции стали называть «Барский лес». Тут, посредине небольшого леска, когда-то жил помещик.
Сюда, к опушке этого леска, по первой заре начали стекаться колхозники, вскоре их собралось столько, будто на ярмарку. Пришли не только молодые, но и старики-пенсионеры, и учителя с учащимися, притащили на всякий случай свои походные аптечки сельские медработники.
На зеленой полянке Таня Ландышева собрала своих комсомольцев, молодежь, они запели «Вирь чиресэ»[12]12
«Вирь чиресэ» – «На опушке леса» (эрзянская народная песня).
[Закрыть]. Мужики лишний раз, от нетерпенья, проверяли свои косы, пробуя их остроту ногтями, кое-кто размялся взмахом-другим и на горохе. Женщины, перекликаясь, примащивали в роще, в холодке, бутыли с квасом, с кислым молоком, с куском пирога. Плыли, таяли сизые дымки последних папирос, потрескивал хворостом небольшой костерок. Чисто и сладковато пахло пышное лесное разнотравье.
Что же заставило всех так дружно прийти сюда, чтобы день-деньской махать косами? Неужто нечем, кроме как косами, свалить этот горох? Вон сколько стоит наготове на полевых станах комбайнов – сила! В чем же тогда причина? Трудно это объяснить. Сказать, из-за заработков? Вряд ли, – у кого теперь в семье нет денег? Хотя, конечно, и лишний целковый кармана не трет. Все же дело не в деньгах. Давайте-ка лучше внимательно посмотрим на людей – какие они все веселые, светлые, как они подтрунивают друг над другом да посмеиваются, какое у них праздничное настроение! В другом тут причина. Соскучились, истосковались по совместной работе в такой большой семье, как это бывало в первые годы колхозной жизни. Спору нет, и сейчас работают сообща в одном колхозе, однако вот так, в одном месте, всем селом не собирались уже давненько. В общем котле и щи вкуснее. Вместе и поработаешь азартнее, и поешь слаще, и усталость не почувствуешь. Сегодня сэняжцы, словно птицы, собрались в одну дружную стаю!
Разминка не затянулась: с краю поля показались секретарь парткома Радичева и председатель колхоза Сурайкин. Признаться, Потап Сидорович до последнего часа беспокоился: вдруг не выйдут или выйдут совсем немногие? А тут вон что – целая армия, и, непривычно заволновавшись, он прибавил шаг.
Намеревался Потап Сидорович сказать перед народом короткое напутствие, загодя, в мыслях, приготовил его, но тут случилось непредвиденное.
Незаметно для всех заведующий складом Кузьма Кузьмич махнул платком – из лесу, из-за густых кустов вышли две девушки, наряженные в старинные одежды эрзянок, у каждой в руках, на вышитых полотенцах, по ржаному хлебу. По поляне пронесся одобрительный гул, дружные хлопки. Поклонившись всем, девушки преподнесли Потапу Сидоровичу и Вере Петровне золотистые караваи – те приняли их, низко в ответ поклонились. Впервые в жизни Потап Сидорович был растерян.
И – началось.
Первые ряды заняли самые сильные мужики. Рукава у них засучены, ремни сброшены – так рубашки не будут прилипать к спинам, да и ветерок быстрее остудит. Смолянки и бруски у кого в карманах брюк, у кого за голенищами сапог.
Вот передний косец поплевал в ладони, потер их, легко взмахнул косой – раз, другой, и пошел, пошел, в такт взмахам шагая. Под косой словно и не охапки густого гороха, а гроздья винограда ложатся в высокие рядки. Закачались, словно лебеди, за ведомым и остальные.
Эх, давно не было в теле такой сладкой истомы! Заиграл каждый мускул, высоко вздымаются груди! Вот уж первые капли пота из-под волос скатились по щекам; вот первые рубашки полетели на высокие валки; а вот и первые косы уже притупились, зазвенели об смолянки: «Так-сяк, так-сяк!..»
– Лексей, рубашку скинул? Смотри без порток не останься!
– Повеселей размахивай руками-то – пятки обрежу!
– Бабоньки, бабоньки! Помягче стелите валки, вспомните свои свадебные перины!
– Тюмка, а Тюмка! Вроде весной ты здесь горох сеял, потому такой реденький и уродился.
– Я сеяльщиком никогда и не был, я только убираю.
– Ясное дело, ты всегда только к готовенькому!..
Вот кое-кого уже и жажда одолевает. Пойти бы на стан, хватить холодной водички из лагуна, – стан далеко остался, товарищи обгонят…
Выручили ребятишки – учителя надоумили: ведра взяли с кружками и пошли по косарям. Эх, благодать! Попьет косарь, вытрет губы тыльной стороной ладони, поблагодарит и опять – вперед, вперед!..
Потап Сидорович косил со всеми наравне. Хотя он и измотался вконец от этой тяжелой и непривычной работы, но виду не подал. Только к концу дня отложил косу, пошел, радуясь, вдоль валков – на диво много свалили!
Подняв пучок гороха, Потап Сидорович выщелучил один стручок, кинул сухие розоватые горошины в рот, пытаясь разжевать – как стальные… «Завтра же надо пустить подборщик, – устало и довольно подумал он, – завтра же надо начать и вывозку на элеватор. Первая в районе квитанция за сданный хлеб у нас будет…»
На следующий день Таня Ландышева на своем комбайне обмолотила хорошо высохшие вчерашние валки. Первые автомашины с горохом, разнаряженные красными флагами и лозунгами, ушли в Атямар на элеватор. Как Сурайкину и хотелось, первой в районе уборку и сдачу зерна начала их «Победа».
К концу дня к опушке леса подкатила правленческая «Волга». Из нее вышли сам Потап Сидорович, бухгалтер и кассирша. Пока колхозники еще работали, на самом видном месте, под дубом, поставили раскладной стол, покрыли его красным сукном, приготовили счеты, ведомости.
Солнце было уже на закате, когда к походной конторе, с косами и граблями, потянулись колхозники. Правленцы, правда, вчера еще сказывали, что за каждый день прямо в поле платить будут, но многие еще сомневались. Скуповат их Сурайкин, это все знали, при его нраве могут и переиначить…
– Это вот да, елки-моталки! – нахваливал старый Авдей Авдеевич, первым расписавшийся в ведомости и показывая подходящим новые трешки.
– Уж больше некуда, хорошо как! Не выходя из борозды – деньги на кон!
– Не мы в кассу, а сама касса пожаловала к нам! Видали, какой почет? – со всех сторон раздавались довольные голоса.
И не было, пожалуй, веселее очереди, чем эта! Не обошлось и без шуток, иные из них встречались сочувственным хохотом.
– Погодь-ка, я сама получу! – женщина вытолкнула из очереди мужа и сама встала за него.
– Сколько получила – не спрашивай. На вот тебе на сигареты, косой помахивал хорошо, благодарность тебе, – отойдя от стола, говорила мужу другая.
– Эх, братцы мои, воистину летний день год кормит! Вот они – целых двадцать рубликов! Вроде профессор за лекцию, а не Симкин Тюмка! – тряся над головой красными десятками, похвалялся не больно молодой, с рыжей бородкой колхозник.
В самый раз, ко всеобщему удовольствию, и подкатила тут автолавка. Из машины грузно выпрыгнула Дарья Семеновна – жена Ивана Федоровича Килейкина, заведующая сельским магазином. Пышная, в белом халате, она открыла заднюю дверцу машины и начала торговать – покупай, кому что по душе! Мужики сразу же набросились на пиво – вот уж подвезло так подвезло! Брали целыми ящиками, несли в холодок, под зеленый шатер и, рассевшись вкруговую, тянули, смакуя, прямо из горлышек.
– Не работа – настоящий праздник! Спасибо Потапу Сидоровичу – уважил!
Женщины – хозяйки – приглядывали и покупали в автолавке то, что по дому нужно: детские платьица, рубашонки, ботиночки, мыло, чай, сахар… И безошибочно находили своих благоверных под любой березой.
– Хоть губы намочить-то оставили нам? Или уж все выглохтили?
– Ждали-ждали вас, – оправдываются мужики и, сочувствуя друг другу, переглядываются: и тут не скроешься, хоть где разыщут!
По опушке шум-гам, разговоры все оживленнее. Иным пиво уже кажется вроде кваса. Они пошушукаются, посоображают да и пошлют к автолавке кого побойчее. Вот и Тюмка Симкин заискивающе подкатывается к продавщице:
– Даря, у тебя там, эта… где-нибудь под лавкой не завалялась?
– Что?
– Будто уж сама не догадываешься. Что поосновательней. С устатку. Из «лебединой водички» сколько-нибудь?
– Уходи отсюда, забулдыга! – гонит та.
– Даря, а Даря!.. – канючит, никак не смея вернуться с пустыми руками, Тюмка. – Прости, ошибся, то есть – Дарья Семеновна… То есть Дина Семеновна! Вот тебе пять листиков. И ни ты меня не видела, и ни я тебя знать не знаю…
– Черти окаянные, не дают работать! Мне чтобы здесь и духу твоего не было! – нарочно громко кричит продавщица, уже выхватив из рук Тюмки пятерку и втихаря сунув ему поллитровку. Тимка с отдутым карманом идет к лесу, вдохновенно затягивает:
Три танкиста, три веселых друга.
Экипаж машины – бо-е-ево-ой!..
Потап Сидорович хотел уже сесть в машину, когда слух его резанул этот дребезжащий голос. Он захлопнул дверцу «Волги», прислушался: «Э-э, неспроста Тюма Симкин затянул свою любимую. Когда он трезвый, проси его, не запоет. Где-то спроворил! С одного пива не будешь теленком мычать. Не стала бы эта ведьмовка Килейкина продавать что-нибудь покрепче, все дело испортит, завтра половина косарей не встанет…» Прячась за орешником, Сурайкин тихонько тронулся в сторону автолавки.
– Язык-то закрой на замок! – донесся раздраженный голос Килейкиной.
– Ты што, Дина Семеновна! Я, да чтобы кому-нибудь разглаголить? Я – могила! – протягивая пятерку, сказал мужчина,
Потап Сидорович вышел из-за кустов, перехватил протянутую из автолавки бутылку.
– Нахалюга! Ты сперва… – возмущенно заорал было потайной покупатель и осекся, чуть ли ни нос в нос столкнувшись с Сурайкиным; забормотал, заикаясь: – Дык, дык того… Хотели с устатку… Прости, Потап Сидорович, ошибку дал.
Он незаметно попятился и припустил к лесу, даже деньги свои обратно не потребовал.
– Это что за контрабанда тут, Дарья Семеновна? – от ярости даже вежливо осведомился Сурайкин, хотя бутылка в руке его и подрагивала.
– Твоя банда, а не моя! Работать не дают, – убирая товар, не оглядываясь, буркнула Килейкина.
– Ты что, колхозников за бандитов считаешь? – еще больше озлился Сурайкин. – Они здесь пот льют, а ты их бандитами обзываешь? Опупела? Кто тебе разрешил из-под полы торговать водкой? Ты что, хочешь, чтобы они завтра не смогли и косы поднять? Сорвать мне хочешь уборку? Знаешь, как это называется? Преступление! Вредительство!
– Делаю то, что мне нужно. – Кажется, не очень перепугалась Килейкина. – Планы делаю. И не ори на меня. Магазин не колхозный, а я не твоя работница. Разорался тут! У меня свои начальники есть!
– Планы дома выполняй! Кто тебе дал право за бутылку пять рублей драть? Или у тебя и власть своя? Это же – спекуляция! За это тебя судить надо!
– Чего, чего? – Килейкина во весь рост выпрямилась в двери автолавки, уперла руки в бока. – Еще судом грозит! Где твои свидетели? Эти пьянчужки, да?
– Завтра поговорим в сельском Совете! – Сурайкин потряс перехваченной бутылкой. – Вот тебе вещественное доказательство! Люди подтвердят. А сейчас чтобы и духу твоего здесь не было!
Потап Сидорович был взвинчен до предела. «Сделаешь для людей доброе дело, а сука эта и тут выгоду для себя найдет! Да еще по району болтовня начнется – Сурайкин колхозников водкой спаивает, до райкома докатится!..»
Потап Сидорович уехал, намереваясь сейчас же поговорить о Килейкиной с председателем сельского Совета, с Радичевой, – зарвалась баба, одергивать надо!..
Вслед автолавка оставила за собой длинный шлейф пыли. Постепенно затих гомон и на опушке. Женщины с песнями тронулись к дому, большинство мужиков осталось с ночевкой – гороховая солома после комбайна мягкая, ночь теплая; лесной воздух сейчас такой – не надышишься!
