Текст книги "Ржаной хлеб"

Автор книги: Александр Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

2

В открытое окно ворвался треск мотоциклов. Это после окончания наряда торопились по своим местам специалисты колхоза. «Отошла обедня», – усмехнулась Вера Петровна.

Она и сама хотела уйти, но в кабинет вошел Миша Назимкин, сияющий и нетерпеливый. Ворот его спортивной куртки был раскинут, из-под него синела полосами матросская тельняшка. Широко улыбаясь, он шел навстречу, закидывая назад густые белесые волосы, которые тут же, как крыло чайки, падали вниз, закрывая половину лба и нос с горбинкой.

После службы на флоте Миша Назимкин окончил зоотехнический факультет Мордовского университета и приехал работать в свой колхоз. Предлагали ему должность главного зоотехника в большом совхозе, но он отказался: словно магнитом тянула та, к которой он сейчас зашел и которую полюбил еще тогда, когда впервые увидел в своем селе молоденькой учительницей.

Миша чувствовал себя уже счастливым от того, что Вера Петровна до сих пор не вышла замуж. Ждала приезда Миши? Об этом Назимкин не знал. До службы их встречи бывали короткими, случайными, тогда Миша боялся даже заговорить о любви: она – учительница, окончила университет, а он, Миша, всего-навсего учетчик со средним образованием. В общем, как бы там ни было, Вера Петровна до сих пор живет одна. В более молодые годы не торопилась выйти замуж, потом целиком захватили ее школьные дела, а позже – партийная работа. Правда, однажды у нее назревала перемена, но за несколько дней до регистрации брака будущий муж по пьянке тяжело избил незнакомого человека и оказался вдалеке от Сэняжа. Видимо, и это заставило Веру Петровну призадуматься, с кем ей связать свою судьбу.

После приезда в колхоз уже главным зоотехником Миша и Вера Петровна стали встречаться все чаще и чаще. Радичева была рада приезду Михаила, теперь и он догадывался, что нравится ей. А открылись они друг другу в своих чувствах в Атямаре, куда вместе ездили на районное совещание животноводов. Вернуться в тот день домой не пришлось, весь вечер, до полуночи провели в парке, потом сидели вместе на берегу неглубокой Атямарки. Теперь все у них шло к свадьбе.

Вот и сейчас Миша крепко закрыл за собой двери кабинета, пытаясь обнять Веру Петровну.

– Да ты что, Миша, нашел место, глупый!.. – краснея, отталкивая его от себя, говорила Вера Петровна. – А если кто-нибудь зайдет, тогда что?

– Ни-че-го! Пусть заходят, все пускай заходят, Веруня, а мне еще лучше! Пусть видят, пусть знают! Никуда от меня не денешься.

– Дурачок ты, Миша! По-твоему, никто уж и не знает? Только молчат, виду не подают. А я и так никуда не собираюсь деваться. Разве я оставлю колхоз да еще тебя? – Вера Петровна на всякий случай чуть отодвинулась, втайне и за себя побаиваясь. – Хватит, Миша, потом, потом! Садись и расскажи, как прошел наряд?

Назимкин сразу же насупился, недовольно боком присел на стул.

– Про-шел!.. Как будто сама не знаешь, как они проходят! Сидит за своим столом и смотрит на нас сверху вниз. Словно перед ним прежние его ученики. Этому – сделать это, другому – другое. Не школьники ведь мы уже! Не сдержался, сказал ему, что знаем мы свое дело и отвечаем за него. Мы – специалисты, а не мальчишки на побегушках. Другие попытались поддержать – рта не дает открыть. Разгневался!

– Погоди, погоди, Миша. Да так же легче! Слушай, что тебе говорят, что приказывают, то и делай, – с умыслом, улыбаясь, поддразнила Вера Петровна.

– Вера, хоть ты пойми нас! – снова запротестовал Михаил. – Мы же не дети, которых на каждом шагу предупреждать надо: так не поступай, а поступай вот так.

– Понятно, – будто бы согласилась Вера Петровна, но сразу же с любопытством спросила: – Но сами-то вы, хотя бы ты, предлагал Сурайкину что-то дельное? Где ваша инициатива? Ага, молчишь?

– Да разве мы не пытались? Ведь что ни скажи – отвергает. Он все сам! Я, говорит, давал тебе такое задание? Нет. Тогда и не лезь, куда не следует. – Михаил не удержался от упрека: – Теперь и я начинаю догадываться, почему он так себя ведет: ты поддерживаешь его, одобряешь.

– Разумное – поддерживаю, никудышное – отбрасываю, – суховато сказала Вера Петровна.

– Выходит, и я неразумно хотел поступить, поэтому и оттолкнула меня? – мгновенно все переиначил Михаил. – Ни днем, ни вечером – надоело мне прятаться!

Он, мгновенно забыв про спор и глядя на Веру Петровну загоревшимися глазами, шагнул к ней.

Не пошевельнувшись, она предупредила:

– Ты все-таки не забывай, что мы в парткоме.

Михаила словно палкой ударили, закинув назад нависшие на лоб белесые волосы, он быстро вышел из кабинета, хлопнув дверью.

«Сумасшедший, какой сумасшедший!» – охнула про себя Радичева, и хотя она не обиделась на него, настроение сразу испортилось. Медленно, словно с трудом, она закрыла на ключ ящик стола.

В коридоре она встретилась с председателем. Тот махнул в сторону секретарского кабинета, пришлось вернуться обратно.

Потап Сидорович устало опустился на стул, на котором только что сидел Миша, хмуро спросил:

– Ты это почему не была на наряде?

– А что, Потап Сидорович, и мне хотели дать наряд? Не поздно это сделать и сейчас. Слушаю, – в тон своему состоянию ответила Радичева.

Сурайкина покоробило. Он даже не сразу нашелся, что сказать, не спеша вытер платком вспотевший лоб.

– Ты не ответила мне на вопрос.

– Другие дела были. Я считаю, мне там и делать нечего.

– Это как нечего? Секретарь партийной организации не хочет знать, что сегодня должны делать колхозники, чем будут заняты коммунисты?

– Я это и без наряда знаю.

– Без на-ря-да? – по слогам произнес Сурайкин. – Ты что, разве не знаешь, что наряд – это словно утренняя физзарядка? Людям надо встряхнуться после сна.

– Потап Сидорович, зачем путать одно с другим?.. Кстати, неужели вы всерьез думаете, что если кто получил наряд – значит, работает, не получил – не работает?

Потап Сидорович поднялся со стула, прошелся по кабинету и резко остановился перед Радичевой.

– Так, по-твоему, наряды совсем не нужны? Ну, договорилась! Пустить колхоз под откос? Оставить без вожжей? Нет уж, секретарь, этому не бывать! – и пристукнул тяжелым кулаком об стол.

– Зачем все это, Потап Сидорович? – устало спросила Вера Петровна. – «Пустить под откос, оставить без вожжей». По-вашему, что же, бригадирам, агрономам, зоотехникам, механикам одни только вожжи и нужны?.. Многие из них – с дипломами. С совестью, с сердцем!

– Вот! Вот! На этого надейся, тому слова не скажи. У этого диплом, у другого ума палата. – Потап Сидорович насмешливо спросил: – Зачем же тогда держать председателя? А если кто напортачит, тогда с кого спрос?

– Вы, Потап Сидорович, погодите, упрощать тут нечего, – загорячилась Вера Петровна. – Председатель нужен, про это никто не говорит. А вот вместо ежедневных собраний проводить бы нам на десять – пятнадцать минут планерку. А всех специалистов собирать, допустим, раз в месяц. Пусть отчитаются – что сделано, что не сделано. Если что не так – помочь, подсказать, дать совет. Партийный комитет, все коммунисты всецело это поддержат. Уверяю вас. Потап Сидорович, не одна я так думаю. Сами потом убедитесь, как поднимется у каждого ответственность за порученное дело!

Сурайкин опять сел напротив Радичевой, пристально посмотрел на нее.

– Спасибо за науку, Вера Петровна, только слишком поздно взялась ты меня учить. Когда будешь на моем месте, тогда можешь делать, что тебе вздумается. А сейчас мне не мешай. От моего руководства зависит подъем экономики колхоза. А от твоих нравоучений…

– Что «от твоих»? – задетая за живое, перебила его Вера Петровна. – Так ведь можно докатиться до того, что вам и партком станет не нужен! Если я плохо работаю, тогда вы, член партбюро и старый коммунист, раскритиковали бы меня на партбюро. Или на собрании честно сказали бы об этом. Мне нечего скрывать свои недостатки. А уж насчет этого самого – «когда будешь на моем месте» – вообще бесчестно, Потап Сидорович! Не стремлюсь сесть в ваше кресло. Прекрасно вы это сами знаете.

– Ну, замнем, замнем, если обиделась, – сразу же пошел на попятную Сурайкин. – Оно понятно, наши дела общие, только у каждого ведь свои задачи. Вместо того чтобы учить меня, старика, ты бы наглядную агитацию наладила как следует. Беседы там, лекции поинтереснее.

– Э-э, Потап Сидорович! – тоже утихая, усмехнулась Радичева. – Вы, похоже, забыли, что в Уставе партии записано о партийных организациях колхозов. Надо бы вам заново перечитать его. В отношении же агитации, если что упустила – учту. Спасибо за критику.

У Радичевой не было желания и дальше вести этот спор. Поссориться с этим человеком недолго, но кому и зачем это нужно, если главное сказано. Доброжелательно, окончательно успокоившись, посоветовала:

– Вот так, Потап Сидорович. Подумайте, о чем мы говорили. В нашем деле, если один будешь везти воз, жилы перервешь, силенок не хватит. Разве же мы – не помощники?

Сурайкин, безусловно, понимал: в словах Веры Петровны есть правда, только не легко ему было перешагнуть через свою гордость: учит какая-то девчонка, которая лет на двадцать моложе, да и жизненный опыт у ней с гулькин нос. Он вяло пробурчал:

– Может быть, это и верно, кое в чем… Однако… – Он что-то еще хотел сказать, но в это время из бухгалтерии пригласили его к телефону.

3

В Атямар Тане удалось попасть только спустя две недели. Райком комсомола проводил пленум, на котором предстояло обсудить вопрос об участии комсомольцев и молодежи района в уборке урожая. Таня была приглашена на пленум и как член райкома, и как секретарь комсомольской организации.

По удачному совпадению за день до открытия пленума ожидался приезд из Саранска Потапа Сидоровича, в столицу республики он ездил по колхозным делам. Встречать председателя на станцию собрался его шофер Коля Петляйкин, лучшей оказии Тане и ждать было нечего; за день успеет сделать все свои дела. Самое же первое – получить из Сельхозтехники комбайновые ножи. Требование было у нее в кармане, выдали бумагу ей тогда, когда Сурайкин был в Саранске. Надо будет заглянуть в магазин культтоваров – купить кое-что для колхозного пионерского лагеря; обязательно зайти в книжный магазин – может быть, завезли новые книги. Очень бы хорошо навестить и Зину.

Выехали они с Колей Петляйкиным рано утром, чтобы поспеть к приходу саранского поезда. И прибыли за час до срока. Петляйкин поставил машину около ресторана «Сура», вдвоем зашли позавтракать – дома не успели.

Коля взял меню, прочитал подслеповато напечатанные названия кушаний и внимательно начал просматривать перечень винно-водочных изделий.

– Может, возьмем чего немножко? – неуверенно предложил он, искательно поглядывая на девушку.

Таня рассмеялась.

– Коля, Коля, ты же не пьешь? Да и нельзя тебе.

– Ни с кем не выпивал, а с тобой бы попробовал, – смущенно признался он.

– Оставим, Коленька, до лучших времен.

После завтрака Петляйкин уехал на вокзал, а Таня прежде всего отправилась в Сельхозтехнику – комбайновые ножи не давали ей покоя. Но, увидев по пути раскрытые двери книжного магазина, не утерпела – зашла. И подивилась, порадовалась: сколько новых книг нашлось – и на эрзянском, и на русском языках! Она отобрала целую связку, задумалась: «Взять их с собой – без рук останешься носить их. Отнести к Зине – много времени потеряешь, да и дома ли она сейчас?» К счастью, выручила знакомая продавщица, которая охотно согласилась оставить книги до обеда в магазине.

Не дававшие покоя комбайновые ножи Таня неожиданно получила в Сельхозтехнике без всякой волокиты. Обернутый жесткой черной бумагой и обвязанный бечевой сверток она не стала и разворачивать, знала, что ножи густо смазаны.

И тут ей опять повезло: по дороге со склада встретился муж Зины – Захар Черников. Он явно обрадовался встрече.

– Приветик! – закричал Захар при виде Тани. – Что за бандуру волокешь? Где остановилась? Уж не в гостинице ли?

– Пока нигде не остановилась, видишь, иду, – шутливо ответила Таня.

– Тогда твоим финишем будет моя квартира. Зинка с ума сойдет от радости. Прямиком и двигай. У нее выходной.

– Мне еще по магазинам надо.

– Тогда давай мне твою бандуру, в целости принесу после работы.

– Э-э, нет, не отдам, – воспротивилась Таня. – Это – комбайновые ножи. Без них мне…

– Я сразу смикитил, что это за тяжесть. Зачем они сейчас тебе? Косить здесь не будешь! Не робей, воробей, не потеряю, я ведь тоже отвечаю за уборку урожая, понимаю, что это значит. – И отобрав увесистый сверток, махнул рыжими космами. – Я запылил, Танюха, тороплюсь. Приветик – до вечера!

Вот как все удачно складывалось! В магазине культтоваров Таня купила для пионерского лагеря барабан, горн, несколько мячей разных размеров – еще одно поручение выполнила. Попутно захватила из книжного магазина свою связку и тогда лишь двинулась на квартиру к Зине. Со стороны казалось: идет не человек, а целый ларек культтоваров!

Зина была дома. Когда Таня со своими вещами вошла в небольшую комнату Черниковых, хозяйка, в коротеньком безрукавном халатике с открытой грудью, сидела на старом диване и что-то колдовала с платьем. В правом углу комнаты стояла неприбранная койка, постель на ней была так раскидана, словно на ней боролись. Полы в комнате не подметены, бесцветные занавески на окнах давно уж не были в стиральной машине…

Увидев подругу, Зина через голову швырнула платье, подбежала к Тане и хлопнула руками по бедрам.

– Чао, Танюша! Ты бы еще рояль примостила на спину! Откуда это с таким добром? – радовалась Зина, освобождая Танины руки от вещей.

– Шумбрачи, Зинок! – Таня обняла и поцеловала подругу. – Приехала на пленум райкома. А покупки – для своего пионерского лагеря. Ты уж прости, Зинок, немного потесню вас – нести в гостиницу очень уж далеко.

– Ты что говоришь, Танюша! И думать не смей! За целый век один раз приехала да и то просит прощения! – тараторила Зина, складывая в углу Танину поклажу.

Гостья все стояла у порога, прикидывая, куда бы пройти и где присесть. Зина заметила, проворно подхватила с пола свое платье, сунула под подушку, накрыла койку тоненьким одеяльцем, поправила на диване свисающий коврик и плюхнулась на него сама.

– Иди, садись, Танюша, мое золотко, вот сюда, рядышком. – Зина ладошкой похлопала по дивану. – Садись и рассказывай, как живешь. – И, опережая, сама торопилась выложить все свое: – Ты прости, мое золотко, у меня сегодня не очень урядно в комнате. Дай, думаю, хоть один выходной ничего не буду делать! Сама знаешь, какие бабьи дела: койку убирай, а потом стели, полы подметай и мой, пыль вытирай, стирай-полоскай, жрать готовь-подавай. Тьфу, надоело все это! Душу успокаиваю только тогда, когда сажусь писать…

– Кому ж посылаешь письма-то, если не секрет? – улыбалась Таня.

– Чао, какие письма! Я и не помню, когда и кому писала письма. Стихи, стихи, Танюша, стала писать!

Таня недоверчиво посмотрела на подругу, Зина не дала ей и рот открыть:

– Помнишь, когда учились в школе? Помнишь, был у нас учителем эрзянской литературы поэт? Погоди-ка, как уж фамилия ему была? Да вот на кончике языка вертится, а припомнить не могу… Потом он в Саранск жить уехал. Там, ха-ха-ха, говорят, и жену свою бросил. Женился на молоденькой да красивенькой…

– А-а-а, Питерькайкин Абрам Арсеньевич? Как же, помню.

– Да, да. Питерькайкин, самый он! Поди, не забыла, как он на уроках читал нам свои стихи? И нас писать учил. Всякие там ямбы, дактили, рифмы! В голове ничего не осталось, а писать почему-то начала! По-моему, будто неплохо получается. Мой рыжий похвалил, заставил даже три стихотворения послать в Саранск, в редакцию журнала. А оттуда, понимаешь, отписали: «Не пойдут, в стихах нет поэтических фактов». И разберись, какие им еще факты нужны! Вот послушай-ка…

Зина соскочила с дивана, выдернула из-за зеркала на стене листок, положила на грудь правую руку.

 
Предо мной зеленая сосна,
И на нее смотрю я зорко.
Опять, опять пришла весна,
Опять играет нежно зорька.
Люблю весну, люблю всегда,
Весной стихи пишу я шибко,
Но почему в глазах тогда
Слеза блестит, а не улыбка?..
 

Зина вдруг всхлипнула. Таня испуганно встала, но Зина засмеялась, усадила ее обратно на диван:

– Погоди, погоди, Танюша, это я от чувств! Ты только послушай, что будет дальше! Слушай, а то придет мой рыжий, помешает. Он всегда не в ту минуту приходит.

4

Захар Черников в это самое время поджидал в своей комнате Дома культуры закадычного дружка-баяниста Георгия. Они только что закончили репетицию – к уборке готовилась новая концертная программа, и тот куда-то сразу отлучился. Когда же наконец Геогрий заявился, – длинноногий, такой же косматый, только черноволосый, – Захар подмигнул:

– Знаешь, что, Горка. Сегодняшний вечер может быть поинтересней, чем наш концерт.

– Не уловил.

– Ко мне в гости из села приехала Зинкина подружка. Не девка, а зверь!

– Зверь? Чего же хорошего, если зверь?

– Понимай в переносном смысле, лопух! Красатулька – натуральная белая роза! Взглянешь на нее – губки оближешь. Словно артистка Ларионова в молодые годы.

– Ну и что же?

– Понимать надо гоже, вот и что же! Сейчас пойдем ко мне. Получку еще не просадил? На вот тебе пять листиков, пять сам добавь. И сейчас же пыли в магазин, пока еще семь не стукнуло. Потом купи буханку хлеба – Зинка наказывала. Уловил?

Вот это Георгий, явно успевший уже где-то выпить, уловил мгновенно!

Вскоре, довольно посапывая, он вынимал из кармана бутылки и свертки. Захар, ознакомившись с наклейками, похвалил.

– Молодец, вошел в свою роль!

В закрытую на крючок дверь кто-то постучал, Захар, инстинктивно загородив собой бутылки, сердито крикнул:

– Нет меня! Рабочий день закончен!

По ту сторону двери слышались насмешливые девичьи голоса, хихиканье; Георгий снова, бдительно рассовывая бутылки по карманам, ворчал:

– Шляются тут всякие, людям мешают.

– Ты погоди, все не убирай, – остановил Захар. – Вот эту, легонькую, приласкаем здесь. Для общего тонуса и чтоб язык не присох.

Быстро, сноровисто они прикончили бутылку красненького, сжевали по конфетке.

– Вот эта бандура ее, Танюхина, – подав Георгию сверток с комбайновыми ножами, объяснил Захар. – На, сам их неси, так лучше будет. При знакомстве. Да знай, как вести себя, уши не вешай – повежливей будь. И побольше крути всякого. Деревенские девки таких любят. Бери пример с меня. Я Зинке, когда кружил ей голову, такие кудри-завитушки заливал, сам удивлялся! А Зинка так в них запуталась, что и сейчас ходит, словно стреноженная!

– Не учи ученого, – хмыкнул Георгий, выходя вслед за дружком.

Углядев за спиной мужа баяниста, Зинка завизжала:

– Ва-ай! Разве не видишь, длинноногая цапля, я почти полуголая. – Она выхватила из-под подушки помятое платье, спряталась за шифоньером.

– Зинка, не бери больно высокие ноты! – остерег Захар.

– Я ничего, да вы вот – как снег на голову! – отозвалась из-за укрытия Зина. – Хоть бы постучали.

– Ну хватит, хватит! Ты не зеркало, чтобы глядеться в тебя. И почему до сих пор на столе ничего нет, гостью не угощаешь?

– Не угощаешь!.. – передразнила, выйдя из-за шифоньера, Зина. – Ты сперва спросил бы, а есть ли у меня чем угощать? Шляешься где-то, словно рыжий бобик, и хлеба не купил.

– Приветик – шляешься! На работе горим, но про хлеб не забыли. – Захар взглянул на притихшего Георгия – тот ошеломленно смотрел на Таню, – скомандовал: – Горка, давай проходи сюда! Что ты у порога стоишь, словно бог Саваоф, а не Георгий Победоносец! Знакомься. Это – Таня, Таня Ландышева, хороший наш друг, вожак колхозной комсомолии. А это, Таня, мой друг Георгий. Проще – Горка, баянист нашего Дома культуры. Такой баянист, каких нет на нашем континенте – классицизм! Гордость художественного коллектива! И безногого заставит плясать, а безголосого – петь, как однажды сказал наш фольклорист Ануфрий Лукич. А эта ведьмовка, – Захар указал на жену, – и без характеристики тебе известна. Наверно, и тебя ни разу без билета в кино не пустила. Но, но, Зинок, не бросайся на меня, словно ласка. Разве не понимаешь шуток? Ты же у меня – Парнас! Накрывай на стол. Мы тут кроме хлеба насущного кое-что еще прихватили. По случаю, приезда Танюши.

Ни сам Захар, как поняла Таня, ни тем более прислушивающиеся к нему Георгий и Зина толком не знали, кто такой Саваоф, что значит – Парнас и классицизм, – Таня только посмеивалась про себя.

Стол быстро накрыли. Захар сел рядом с женой, напротив них – Георгий с Таней.

– Как говаривал один древне-эпический мудрец… – начал, наполнив рюмки, Захар.

– Может быть, не эпический, а греческий, – тихо, не утерпев все же, заметила Таня.

– Это одно и то же, Танюш, – бойко и громко подхватил Захар. – Так вот. Как говаривал тот мудрец, мы встретились с Бахусом…

– Это с кем ты опять встречался? – Зина недобро посмотрела на мужа. – Опять новый дружок? Ох, Танюша, уж эти его дружки – ежедневно новые да другие! А у этого и имя-то не нашенское, бусурманское. Кто такой?

– Не бусурман, не оскорбляй. Бахус, я сказал – Бахус! Еще во времена Тюшти[10]10
  Тюштя – один из самых древних мордовских князей.


[Закрыть] так называли бога вина и веселья, – в этот раз безошибочно растолковал Захар.

– А я уж правда думала новый дружок. Как вечером придет под мухой, – объяснила Зина Тане, – спрашиваю: с кем и где ты наглохтился? Всякий раз нового и называет. То кто-то из Саранска приехал, то из района. А уж если действительно бог, – Зина засмеялась, – тогда и по маленькой не грех.

Все, кроме Тани, выпили; она ни разу в жизни спиртного не пробовала, ей было даже противно разговаривать с теми, от которых разит вином. Мать всегда повторяла: от выпивохи умных слов и добрых дел не жди. На этой почве и с Федей сколько раз приходилось ссориться и потом не встречаться по несколько дней.

Захар, заметив, что Таня только дотронулась до рюмки и отставила ее, шумно запротестовал:

– Э-э-э, Танюша, у нас так не положено! Ты уж не обижай хозяев. Наши обычаи, как на Кавказе. Не выпил у хозяина – обидел его. Когда я служил в армии в Ереване, встретил наших эрзян. Зазвали они меня к себе, угощают и коньяком, и всякими марочными винами. А мне нельзя, я на службе. Знаете, как они разобиделись? За оскорбление сочли. Пришлось, понятно, уважить. Только после пятеро суток просидел на «губе», проще говоря, в армейской кутузке.

– Вот поэтому и я не пью, чтобы не попадать куда не следует, – в шутку, оправдываясь, сказала Таня и налила в стакан ситро.

Захар это заметил. Он настойчиво слил ситро и опять налил вино. Опять все начали уговаривать, хуже того – принялась настаивать и Зина; хмурясь, Таня отпила несколько глотков.

– Это по-нашенски! – похвалил Захар, подавая закуску, Георгий захлопал в ладони.

Все заметнее хмелея, Георгий так же заметно и смелел. Стараясь угодить Тане, – то воды ей нальет, то конфеткой угостит, – он всякий раз оговаривался: «извините, не откажите, пожалуйста». И все порывался рассказать о том, как научился играть на баяне.

Захар, Георгий и Зина хмелели все больше, Тане становилось с ними невмоготу. Иные мысли и заботы владели ею. Завтра пленум райкома комсомола, на нем намечено и ее выступление. О чем ей говорить? Как пройдет выступление? Не ошибиться бы, не спутаться… Вот ей о чем думать и думать, а тут какой-то подвыпивший парень долдонит, как он учился играть на баяне.

В комнате было густо накурено, душно. У Тани с непривычки начала кружиться голова. Никому не сказываясь, она потихоньку вышла на крыльцо.

Не успела сесть на скамейку под березкой, как тут же, хлопнув дверью, рядом на скамейке оказался и настырный этот баянист.

– Ты это поч-чему, Танюша, весь вечер хмурая? – старательно выговаривая, спросил он. – Словно, понимаешь, осенний день?

– Я? Да вроде бы нет.

– Все мол-ча-ла, мол-ча-ла. Словно египетская пир-рамида! Видела ты их? – Георгий, все от того же старания не заикнуться, нетрезво растягивая слова, широко раскинул руки. – Они вот такие.

Таня усмехнулась, чуть отодвинулась.

– Я, значит, на египетскую пирамиду уже похожа? А вы их, кстати, видели, пирамиды эти?

– В журнале, – даже спьяна не соврал Георгий. – Поч-чему, говорю, мол-чала весь вечер?

– Слушала вас.

– И с-со мной сейчас не будешь разговаривать?

– Как видишь, не молчу, разговариваю. Только говорить нам, кажется, не о чем.

Георгий подвинулся ближе, заговорил, еще резче разделяя слова на слоги:

– Как не о ч-чем? М-молодые люди о ч-чем говорят м-меж собой?

– Не знаю.

– К-конечно, о люб-бви…

– О любви так о любви, – засмеялась Таня.

Эти слова показались баянисту многозначительными, он еще больше набрался храбрости.

– Вот с-смотрю на тебя и д-думаю: нап-прасно пропадает в селе т-твоя красота. Нап-прасно.

– Почему же?

– Тебе с твоей кр-расотой надо бы в гор-роде жить. Или хотя бы в нашем райцентре.

– А мне и в селе хорошо. – Таня легко вздохнула. – Хотя, кто знает: может быть, и в городе еще придется пожить. Век долог.

– Тан-нюша, переезжай ж-жить в Атямар. Каяться не б-будешь. Тогда бы к-каждый вечер встречались.

– Когда переезжать? – опять не удержалась от шутки Таня.

Георгий воспринял ответ по-своему, в прямом смысле, поэтому он не стал устанавливать сроки переезда, только обнял Таню.

– Отними руки, – спокойно велела Таня.

– Танюш! 3-знаешь, как я пол-любил тебя? Как увидел – душа в пятки ушла!

Георгий снова обнял ее и поцеловал.

– Руки! – резко повторила Таня и, возмутясь, так двинула баяниста локтем, что тот кубарем полетел со скамьи.

Брезгливо оттерев платком губы, Таня хотела помочь, поверженному ухажеру подняться. На крыльце показались Зина и Захар. Георгий уже был на ногах, отряхивал от пыли брюки, спина белой рубашки почернела.

– Захар, проводи, пожалуйста, Георгия домой, – чуть удерживая смех, попросила Таня. – Он совсем опьянел, как бы по дороге домой не свалился.

– Будет сделано! – сразу же согласился тот, про себя поблагодарив Таню за выручку. – Горка – тронулись!

Тот, покорно повиснув на его руке, с трудом переставляя ноги, пожаловался:

– На самом деле, н-настоящий зверь эта ваша г-гостья! P-разговаривать нельзя.

Черников довел вконец опьяневшего собутыльника до его квартиры и, перейдя улицу, трижды постучал в освещенное окно небольшого деревянного дома. В двери тотчас появилась молодая, в легком халатике женщина.

– Наконец-то, думала уж, и не придешь, – упрекнула она, входя с Захаром в коридор. Поднявшись на носки, она обвила руками его шею. – Чего так долго?

– Не сердись, Дуся, милая, – начал оправдываться Захар. – К моей овце приезжала из села подруга, поневоле пришлось задержаться. Ладно еще, Горка со мной был – вроде его пошел проводить.

– А если бы не выручил Горка, не пришел бы, значит? Так понимать?

– Почему бы не пришел. Пришел бы…

Голос Черникова прозвучал неуверенно, с заминкой. Дуся рассердилась.

– Тряпка ты, не Черников! Отойди от меня!

– Да ты что? Я…

– «Я», «я», – гневно передразнила Дуся. – А кто ты такой? Трус, если не хуже, болтун! Сколько еще будем жить как воры? Выкатывайся отсюда, к своей курочке!

– Дусенька! Да разве я променяю тебя на кого-нибудь? Я, да чтобы тебя оставить? Смотри, если не веришь! – Захар выхватил из кармана спички, чиркнул одну и воткнул ее в ладонь. – Вот, клятва моя!

– Ой, неразумный! – вскрикнула Дуся, схватив его руку и целуя ее. – Мою рученьку, мою любимую рученьку мучить!

Ярко освещенные зашторенные окна в небольшом деревянном доме погасли…

…Уже укладываясь, Зина с укором сказала:

– Зря ты попросила Захара, чтобы он пошел провожать этого долговязого.

– Да разве ты не видела, какой он был пьяный? – удивилась словам подруги Таня.

– Доплелся бы. Ты думаешь, впервые он такой? Зато уж Захара опять не жди, это точно.

– Как не жди? – еще больше удивилась Таня.

– Ох, Танюша, не знаешь ты его! Да и сама я долго не знала. Вернее, верила! А он уж давно кобелит. Как только налакается, так и пропадает. Постоянно к какой-то ходит…

– Хо-дит? – Голос Тани от крайнего изумление прозвучал так протяжно, высоко, что едва не сорвался.

– Сколько уж раз ругались из-за этого. – Зина сухо, зло всхлипнула. – Ты думаешь, почему он не велит мне в самодеятельности участвовать? Чтобы ему не мешала. Там, говорят, где-то эта девка ошивается.

Горячий комок встал у Тани в горле, сказала, как вытолкнула:

– Господи, Зинок, да как же ты терпишь? Плюнь, плюнь на него! А сама – обратно, в Сэняж!

– Легко, Танюша, сказать – обратно…

Ошеломленная – и самим признанием подруги, и ее терпением, и какой-то обреченностью ее последнего ответа – Таня притихла. И это – Зина, гордая, веселая, красивая!.. Нет, у нее с Федей так никогда не будет. Не может даже быть!..

Спохватившись, Таня прислушалась: Зина на своей койке тоже притихла, будто уснула. А сомкнула ли она глаза в эту ночь – одна она и знала.